Мой милый Дольсё

      За пределами просторной комнаты вновь идет дождь. Безжизненный и серый, что хочется завернуться в одеяло дома и пить свой любимый чай. Со стороны все выглядит слишком правильно и спокойно, а у старшего сына, кажется, что-то медленно умирает внутри.  — Как жаль, что сегодня не светит солнце, как вчера, — напротив господина Хёну сидит, примерно его же возраста, седоволосый мужчина. Его внешний вид весьма хорош, но во взгляде присутствует излишний оптимизм, и это напрягает Минхёка.       Он вообще сейчас находится не здесь. Вглядываясь в прозрачные капли, что стеной обрушились на землю, он погружается глубже в себя.       Воспоминания ударяют в голову, что болит на протяжении последних трех дней от нервов и постоянного потока мыслей. И ему думается, что никогда и никому бы не пожелал подобной участи, казалось он медленно разлагался на месте.       Пока взрослые обсуждали погоду, а будущая «невестка» рассматривала лицо брюнета, сам Мин думал о Шине. А именно, о той самой прогулке под точно таким же дождем.       Как же ему хотелось в этот момент спокойно сидеть в объятиях блондина, как накануне. Просто рядом, ощущая тепло и абсолютную нежность от легких прикосновений щёк и пальцев.       Он не смог рассказать парню о том, что через пару дней он станет обладателем молодой жены и полностью приступит к обязанностям главы семьи. Ему было тяжело думать об этом, и каждый раз, смотря Шину в глаза, понимал, как скоротечно время. Оно утекало сквозь его костлявые пальцы и рушило любое минхёковское вмешательство. Хёк совершенно не хотел последние свободные дни проводить в грусти и ложных надеждах, особенно, не хотел видеть грусть и беспомощность в глазах солнечного блондина.       Хосок действительно ничего не знал. Господин Сон решил не разглашать радостную новость до завершения всех приготовлений и сделать сюрприз своим сыновьям, и слугам. Поэтому Шин в неведении радовался тому, как Мин часто уделяет ему каждую свою свободную минуту, одаривая вниманием, и сам тянется ближе. Но что-то внутри говорило, что здесь есть подвох, есть то, чего Хосок не знает, но это очень важное. Он не задавал вопросов и не пытался вытянуть правду из брюнета, а чувствуя волнение и нервозность, Шин просто притягивал того ближе и обнимал сильнее.  — Минхёк, ты сейчас с нами? — его возвращают в реальность лишь громкий голос отца и прожигающий непониманием взгляд.  — Д-да. Конечно.  — Тогда, что ты считаешь по этому поводу? — глаза отца его будущей жены сверкали нездоровым интересом.  — Простите, но по какому?  — Ты хотел бы пышную свадьбу или скромную, только в кругу близких?  — Скромную.  — Ох, а я то думал ты захочешь пышную! — удивился отец.  — Нет. Я не хочу много шума, лучше провести все тихо.  — Тогда так и сделаем. — Сказал седоволосый мужчина, Минхёк даже не запомнил его имя, хотя их представляли друг другу.  — Значит, проведем церемонию через два дня? — голос подала девушка.       Она вглядывалась в лицо Мина с легкой улыбкой. Быть может, в другой ситуации, Хёк и смог бы влюбиться в неё, ведь девушка была очень хороша собой и сама по себе не глупа, но сейчас он испытывал полное безразличие.       Два дня — приговор для Минхёка. Это те дни, за которые он обязан решить. Только, что именно, сам не знал.

***

      Белая одежда режет глаза даже после того, как поверх надевают синий ханбок украшенный замысловатыми узорами.       У него настроение ниже некуда, но Мин мастерски натягивает улыбку. Это совсем не то, чего он сейчас хочет. Его желание — забиться в самый дальний угол и не вылезать до конца своих дней, достигает предела, когда он вспоминает события вчерашнего вечера.

***

 — Минхёк! — Хосок врывается в комнату с вопящими криками. — Как ты мог?!       Брюнет стоит посередине с платком в руках. Глаза красные от постоянного потока слёз, что больше не сдерживал брюнет, и плечи опущены до, казалось бы, невозможного. Окна открыты и ветер теребит одежду и волосы, когда дверь распахивается.       Шин злой. Пальцы до побелевших костяшек сжимают край двери, волосы взъерошены, а в глазах столько обиды, что захлебнуться можно.       Минхёк прирос к месту, на котором его застал Хосок, платок бесшумно падает на пол, потому что пальцы потеряли последние силы.  — Скажи мне, почему я узнаю о твоей женитьбе от Чангюна? Почему, а? — он закрывает дверь и, говоря немного тише, подходит ближе. — Почему, черт возьми, я узнаю, что человек, с которым я провел вместе последний месяц, женится на какой-то девке. Завтра! А я узнаю об этом не от него, а от Чангюна?! Почему, Минхёк? — в его глазах столько печали, боли, что у Мина иглы в горле, а каждое слово словно удар меча, — это месть? Ты решил так отыграться на мне за то, что я хотел позабавиться над тобой в начале нашего знакомства? — голос хрипит, пропуская через раз сорвавшиеся нотки, и его голос сейчас — то, что навсегда осядет на сердце Минхёка, потому что больно, невыносимо больно. — Все это для тебя было игрой? И сейчас ты скажешь: «Прости, Хосок-а, но ты прав. Я хотел лишь поиграться с тобой»?! Этого ты хотел?!       У него губы дрожат, глаза красные и слеза медленно стекает по щеке, оседая, где-то в уголке нервно дергающихся губ. Шину кажется, что если он и умрет, то только по вине младшего, потому что вряд ли он сможет жить после.  — Д… да… — шёпотом говорит Мин после бьющего под дых молчания, а у самого из глаз слезы в два ручья. Больно до невозможного, и Хёк рад бы сказать сейчас все, как и хотел: жёстко, чёрство, с безразличием на лице, но он слишком быстро проваливает миссию и давится подкатившим к горлу комком.  — Да? Ты рехнулся? — у Хосока нервы лопаются от этой драмы, но он терпит, выбивая из младшего правду, — ты пытаешься врать мне вот с этим лицом? Заплаканным и едва ли сдерживающим истерику? — он подходит так близко, что лбы касаются. Обоим жарко от кипящей по венам крови и даже открытые окна не спасают, но кожа в мурашках от полноты ощущений. — Неужели нельзя было сказать мне? Хотел просто оставить меня один на один со своими демонами?       У Минхёка дрожь по всему телу, она передается Хосоку по ладоням, что держат лицо младшего. И Хёк ничего не отвечает и больше не держится. Он рыдает. Навзрыд. Прижимаясь всем телом к Шину и топя крики беспомощности в его рубашке. Хватаясь пальцами за ткань, дабы не упасть, доверяя боль только одному человеку. Хосок принимает её и то ли разжигает сильнее, то ли отчаянно душит, гладя по спине. Обоих ноги уже не держат, и вот они сидят на полу.  — И почему ты не мог поделиться этим со мной, глупый? Зачем уничтожать себя изнутри…  — Я… — всхлип раздается на всю комнату, — я думал… что… т-ты… ты.  — Что я? Боги, перестань, прошу тебя, так убиваться. Я не могу спокойно слушать твою боль. — Ощущение, словно душу на части рвут, душит беспощадно. Потому что душу рвут не тебе, а тому, кто рыдает на твоих руках, а ты не можешь оторвать стервятников — это именно то, что чувствует сейчас Хосок.  — Что ты… просто… не захочешь видеть меня… — снова всхлип, отчаянный и неизменный, — думал, так будет… легче… только ты… — еще один, наверное, контрольный, — ломаешь все мои планы… я же… хотел, как лучше.  — И куда же подевались твои золотые мозги, милый мой, — смешно, от того что грустно. Знакомо, правда? Вот и сейчас смех сквозь слезы пробивается совсем неуверенно, но так необходимо.  — Да ты. Ты! Проблема всех моих мучений. Я знал… знал, что однажды придётся жениться на ком-то. И знаешь что? Я был абсолютно готов, пока не появился ты. — Обида затмевает разум, а кулаки Мина стучат по груди. — Смешной, красивый, легкий и весь такой из себя особенный. Перечил, обзывал меня, издевался дурацкими шутками. Терпеть тебя не могу, только вот люблю до одури. Поэтому и плачу, ведь не могу быть с тобой, а обязан спать с незнакомой мне девушкой и называть её женой!       Видели ли вы когда-нибудь море, после сильной бури? Наверное, именно это описание больше всего подходит этим двоим сейчас. У Хосока взгляд с болью и нежностью и он топит всю напускную злость в младшем. Он притягивает того за темную макушку к груди и целует в волосы.  — Я буду рядом с тобой. Ровно столько, сколько буду нужен тебе. Главное, что мне плевать на всех лживых жен, что у тебя будут, потому что я знаю, что в сердце у тебя я один.  — Дурак, — бубнит, утыкаясь носом в плечо Хосока, Мин, продолжая всхлипывать и глотать слезы.  — Из нас двоих дурак тут только один.  — Да, ты.  — Ну конечно…  — Иначе быть не может.  — Только, если это говоришь ты.

***

      В чувства Минхёка приводит, вошедший с завязками, Кихён.  — Прекрасно выглядишь, хён.  — Давай без формальностей, мы семья.  — Ты какой-то странный. Особенно в последние дни. Не рад? — Ки садится на пуф рядом с окном и оглядывает брата со стороны.  — Я… Не знаю. Не думал, что все это будет так скоро. Мне словно крылья отрывают.  — Но ты ведь понимаешь, что иначе быть не могло.  — Конечно, — устало и обреченно отвечает Мин.  — Все будет отлично. Посмотри, она очень хорошенькая. — Брат подходит и сжимает руку на плече Минхёка в поддерживающем знаке, — я уверен, вы поладите.  — Надеюсь на это.       Кихён обходит комнату и остается около двери. И Минхёк только сейчас замечает, что младший брат нарядно одет в магоджа* коричневых цветов, что приятно оттенял странные розовые волосы. Хотелось Хёку сейчас быть столь же спокойным, как брат, и смиренно принять судьбу, но сердце заходится новым вихрем, стоит ему лишь переступить порог своей комнаты.