Мой милый Дольсё

— Мин, ты должен поесть, — парень стоит перед ним с подносом еды и ждет, пока тот поднимет свой взгляд. — Нет. Я не хочу, — Хёк отнекивается в неизвестный никому по счету раз.       Он сидит теперь уже в своем кабинете и разбирает очередные списки. На календаре уже двадцать восьмое октября, и ветер за стеной холодный, поэтому окна плотно закрыты. Всё это время, после своей свадьбы, а это почти три месяца, он постепенно угасал.       Плохо спал, потому что ему попросту приходилось делить постель со своей женой, и тогда он почти не смыкал глаз, постоянно ворочался, скидывал одеяло, потому что становилось то жарко, то холодно, иногда, казалось, будто мухи летали по комнате и садились на его кожу.       Пару раз в месяц он позволял себе слабость. Недостаток сна был такой, что порой он засыпал у себя за столом или в беседке, забыв про книгу. Он говорил всем, что поработает ночью и, закрывая изнутри кабинет, ускользал через окно к Хосоку.       В первый раз это было неожиданно, но тот был рад Минхёку. Младший забирался на одноместный футон, что лежал вдоль одной из стен, и утопал в теплых объятиях Шина.       Блондин, конечно же, знал о всех терзаниях Мина. Он был счастлив подарить младшему минуты счастья и спокойный сон. Сам же он в такие ночи не спал. Смотрел, наблюдал, подстраивался под младшего, чтобы ему было удобно, гладил и перебирал волосы, и просто слушал его размеренное дыхание. Мин, когда узнал, сильно рассердился и сказал, что, если это продолжится, то он больше не придет, но все равно приходит, потому что иначе не может.       Почти ни с кем не говорил. Разве, что с любимым блондином. И то, получалось более свободно после пары минут вытягивания звуков из младшего. Отношения с женой складывались плохо. Точнее их вовсе не было. Их общение заканчивалось, если придётся, коротким «доброй ночи» и спектаклем на публику. Больше всего для отца. Тот верил в то, что сын счастлив, но слишком запрягает себя работой. А от того, что дела пошли в гору, господин Хёну был очень рад и несомненно горд.       Минхёк редко улыбался по-настоящему, без фальши, чаще это было для Шина, реже для, пытающегося развеселить хёна, Чангюна, и никогда для Юн.       Минхёк плохо ел. Иногда ему не хотелось есть днями. Он так сильно закрывался в себе, что забывал обо всем. Его поведение беспокоило всех. Кихён с такой болью в сердце наблюдал, как еда, что он готовил для брата, зачастую остается нетронутой. Ещё он не мог заставить того поесть, ровно так же, как Хёнвон и Чангюн. Мин редко появлялся за общим столом, но, даже тогда, съедал не больше, чем с собственный кулак.       Хосок уже устал слышать отказ. Устал видеть торчащие ключицы, которые вот-вот проткнут ткань одежды, как и собственную кожу Хёка, пальцы, ставшие походить на самый хрупкий фарфор. Даже глаза слегка впали.  — Мин, так нельзя, — дольсё обходит стол и ставит еду перед младшим, — ты сильно исхудал. Мне смотреть больно, как ты мучаешься.  — У меня совсем нет аппетита, Хосок. Я устал. Сон был бы куда полезнее сейчас. — Брюнет потирает пальцами переносицу и жмурит глаза.       Он встает, и в его голове что-то ухает. Перед глазами мутнеет, и его ведет от слабости. Он не моргает, но перед глазами то тьма, то яркие вспышки.  — Минхёк! — Шин хватает его за руку и тянет на себя, уберегая от падения. Пальцы такие холодные и тонкие, что у старшего ком в горле стоит. — Ты как? Тише, садись. Говорил же, перестань упрямиться и поешь.  — Прости… совсем себя не понимаю, — отвечает тот ему, все еще держась за крепкие плечи, — побудь со мной.  — Только, если ты поешь. — Настаивает старший, хотя сам понимает, что, услышав отказ, все равно никуда не ушёл.  — Хорошо.       Мин берёт ложку в руку, но рука дрожит, разнося по комнате стук, и Хосок забирает её.  — Лучше я.       Минхёку немного неловко от собственного бессилия, но он принимает помощь. Тепло от проникающего внутрь супа растекается приятной волной. Когда Минхёк отворачивается, показывая, что хватит, Хосок убирает ложку и слегка улыбается, потому что старший съел почти все.  — Спасибо. — Минхёк наклоняется к сидящему напротив Шину, показывая то, как сильно доверяет ему, и устало кладет лоб на плечо, а тот гладит его по голове в ответ.

***

      Минхёк стоит в конюшне и расчесывает гриву Ветра. Он стал чаще есть, не без помощи блондина, конечно, и спать, благодаря Ки, что нашёл успокаивающие травы на рынке. Увлекшись, он не замечает подошедшего к стойлу отца.  — Сынок. Как твое самочувствие?  — А. Отец! — он разворачивается и убирает щётку, — все в порядке. Почему ты спрашиваешь?  — Кихён говорил, что ты плохо спишь в последнее время.  — Да… было пару раз. Это все работа. Перетрудился, — быстро отвечает Мин, пряча глаза.  — Будь аккуратнее. Сейчас все хорошо?  — Да. Лучше некуда. — Выходя, говорит сын.  — Тогда пойдем, хочу поговорить с тобой. — Отец одаривает сына улыбкой и уходит.  — Что за разговор? — спрашивает Мин, когда они проходят в кабинет.  — Знаешь, я уже староват. — От этой фразы у брюнета холодок по коже проходится, это может значить две вещи, — но я бы хотел ещё понянчить внуков.  — Что?       У Минхёка глаза на лбу и, кажется, паника. Почему из двух зол, нужно было выбрать большее?! Едва он успел немного оправиться, его снова бьют под дых.  — Ты у нас пока единственный семейный человек, думаю, и Юн будет только за. Да и чего тянуть? — отец улыбался.       Хёну точно переоценил возможности сына. У того голова кругом. «Спать с этой женщиной? Ты смеешься надо мной? — вот, что он думал, — почему мир так несправедлив? Почему я не могу быть счастлив? Какого черта я вообще тут забыл? Умереть легче!»  — Д-думаешь не рано, отец? — с надеждой выдавливает Мин, едва сдерживая нервную дрожь в голосе.  — Абсолютно. Мы с твоей мамой, — куда мягче продолжил он, — как только поженились, так и зачали тебя. — Он улыбнулся совершенно иной улыбкой, нежной и пронзительной, — поэтому сейчас самое время!  — Я буду должен поговорить с Юн… — почти шепча, говорит Минхёк, опуская голову.  — Так иди. Не тяни кота за хвост! Вперед, сынок!       Отец был так счастлив, а сыну казалось, что его посылают на казнь. Когда он вышел из комнаты в коридор, то направился к своей спальне.       Мин стоял перед дверью пару минут. Обдумывал, стоит или же нет, хотя бы просто открывать эту дверь. В глазах снова мутнело и все плыло.       Он срывается с места так быстро, что едва не влетает в противоположную стену, что оказалась ближе, чем он представлял. Ни на секунду, не останавливаясь, он распахивает узкую дверь и так же быстро влетает в нее. Его трясет. Словно озноб бьёт прямо по сердцу. Забивается в дальний угол на хосоковском футоне и прижимает колени к груди. Кажется, холод окутывает его полностью, и он зажмуривает глаза.       Когда Хосок открывает дверь в свою комнату, то дергается. Минхёк дрожит, как осиновый лист и едва слышно всхлипывает.  — Черт! — он тут же оказывается рядом, чудом вспомнив, что нужно закрыть дверь. — Мин, Минхёк. — Он трясет его и приподнимает заплаканное лицо, — Минхёк! Что, что случилось? Почему ты здесь? Почему весь дрожишь?       Он поднимает одеяло и закутывает младшего, крепко прижимая к себе. Лоб холодный, а волосы прилипли к влажной коже, поэтому Хосок убирает их.  — Что такое? Я здесь. Не бойся. — Он раскачивает его из стороны в сторону, целуя в лоб. — Расскажи мне.  — Х-х… Хосок… — на придыхании выговаривает Мин, — я… я так… больше не могу… — почти задыхаясь от слез, договаривает брюнет и сильнее прижимается к Шину.  — Как? Что произошло? Утром же всё было хорошо. — Руки аккуратно перебирали каштановые пряди на затылке, пытаясь привести младшего в чувства.  — Мой… отец. — Он глубоко вздыхает и выпаливает разом, — хочет от меня внуков.       Старший замирает, а Мин ждёт его слов. Он понимал, что однажды придется что-то делать с этим, но Хосок думал, что сможет найти отговорку или способ избежать этого. Видимо, не успел. Он знал, что Минхёку мерзка эта девушка. После, сам понял почему. И конечно же, младший не смог бы того, чего боялся.  — Хосок, — первый решает начать Мин, потому что нервы вот-вот лопнут, — не молчи. Я не могу сейчас быть в порядке один, без твоей помощи.  — Прости. — Целует его в лоб и скрывает взгляд за одеялом, — думал, смогу придумать что-нибудь, но… Прости, Мин.  — Но ты ни в чём не виноват. Это я. Просто ненормальный. Испорченный…  — Нет. — Он берёт лицо младшего в свои ладони и говорит, — без меня, ты бы таким не стал. Прости. Я должен защищать тебя, раз уж разрушил твою жизнь, но оказался ни на что не годен.  — Без тебя и жизни бы не было. Сейчас, пусть и на грани, я — живу. Только благодаря тебе.       Поцелуй горький. И от слез, и от печали с безысходностью. Они просто прикасаются губами, не больше, но этого достаточно, чтобы дать понять, как сильна их зависимость друг от друга.  — Я должен, Хосок. Я понимаю, что должен. — Говорит Мин, — я обязан. Ради отца и семьи. Это нужно сделать.  — Но, Мин…  — Я смогу. Если ты веришь мне и понимаешь, то я сделаю это.  — Верю, — он обнимает младшего в знак поддержки, — конечно, верю. Не могу иначе.  — Спасибо, — он целует Шина в щеку и, выпутываясь из одеяла, встает, — пойду, поговорю с ней.       Хосок кивает ему в ответ и слышит, как закрывается дверь. Он падает на одеяло, которое еще было теплым и пахло травами.  — А-а-а! А-а! — он кричит в кусок ткани, крепко сжимая её в кулаках, а после начинает её же бить. — Я. Я должен был защитить его! А выходит, что он защищает нас! — удар раздавался после каждого слова, и с проникающим в плоть звуком попадал в минхёковское сердце, что больно сжималось в груди за закрытой дверью.

***

 — Юн. Нам надо поговорить, — брюнет заходит в комнату спиной, внося с собой на подносе свежезаваренный чай.       Развернувшись, замирает на месте. Девушка сидит на постели, а на полу лежат окровавленные платки. Она тут же падает и начинает собирать их дрожащими пальцами.  — Что ты делаешь? — спрашивает Мин, стоя на том же месте.  — Я… я. Все в порядке. Это пустяки. — Пальцы не слушались и платочки снова и снова падали на пол.  — Ты говорила с лекарем? — парень отмирает и подходит к ней, оставляя чай на столе рядом.  — Н-нет. Это все пустяк. Со мной всё хорошо.  — Это, — он берет один из платков в руки, — не хорошо. Я должен сказать отцу. Тебя нужно лечить.  — Нет! Всё хо… гха… грх, — с руки, что прикрывала рот, полилась кровь.  — Как давно? — Мин смотрит сузив глаза.  — Только сегодня…  — Не ври. Как давно?!  — Уже полмесяца.  — И ты молчала?!  — Всё нормально. Это пройдет. — Она старается ухватиться руками за Минхёка, но тот отклоняется, и она падает перед ним.       Мин выходит из комнаты и идёт к кухне, пока за спиной, Юн пытается окликнуть его.  — Ки! — в кухне стоит запах приготовленного супа и звон посуды, потому что младший пугается и выпускает из рук кастрюлю. — Ой. Прости. Не хотел пугать.  — Однажды, ты лишишься жизни за мои кастрюльки, — зло шипит розовый.  — Мне помощь нужна.  — Что случилось? — предчувствуя недобрую новость, спрашивает Ки.  — Юн. Она заболела. Нужно привести лекаря. — Старший говорит тем тоном, что не терпит отлагательств, и младший уже спешит за доктором.       Лекарь безутешно кивает головой. Месяц, может два, не больше. Сон Хёну поражен тем, что невестка не говорила никому ранее. Ведь, по словам доктора, если бы они узнали раньше, то её ещё можно было спасти. Отец пытается успокоить сына. Минхёку тяжело. В первую очередь Юн — человек, девушка, очень молодая, и так несправедливо прожившая эти пару месяцев с ним, тем, кто никогда бы не смог её полюбить.       Лекарь говорит, что стоит оградить всех членов семьи и особенно Мина от девушки, дабы все ненароком не переняли болезнь. Поэтому кабинет становится ещё и спальней Минхёка. К Юн переезжает её бабка, которая отходит, лишь в крайнем случае, напоминая Мину то, как он поступил с ни в чём неповинной девушкой.       Но с одной стороны, Хёку стало легче, ведь вопрос о детях больше не поднимался, хоть он и корил себя за подобные мысли. Только что-то по-прежнему было не так. То, от чего вскоре, Хосок не отойдет от младшего ни на шаг.