Мой милый Дольсё

      Дом превратился в скопление полуживых, отчаявшихся людей. Время текло так медленно и тяжело, что было тошно оставаться в доме, слышать тяжелый, грудной кашель и понимать свою беспомощность.       В первую неделю, как открылась болезнь девушки, господин Сон уехал к другу. Подальше от той печали, что окружила его дом. Он уговаривал сына поехать с ним, хотя бы на пару дней, дабы отвлечься от такой ноши, но Минхёк был непреклонен, сколько бы отец не просил и не умолял.       Попрощавшись с отцом, он пошел к Чангюну. Его брат был рад. В последнее время он редко общался с ним, но сегодня ему было необходимо присутствие брата, который мог быстро поднять ему настроение, втянув в разговор, и расслабить. В тот день они болтали ни о чём, а старший смог впервые действительно расслабиться, за последние пару месяцев без Хосока. В беседке их нашел Хёнвон.       После свадьбы Минхёка, от его разгульного образа жизни остались лишь отголоски, он заменил Гюну самого любимого старшего брата, потому что Ки был по уши занят домашними делами и не мог много времени уделять младшему. Вон и Гюн часто выбирались из дома, просто за неимением стальных нервов. Благодаря их прогулкам, младший знал все о том, как именно нужно ухаживать и обольщать девушек, а старший познавал принципы головоломок и игр.       Минхёка же мучили сомнения. Правильный ли выбор он сделал? Разрешил ли он проблему, возникшую внутри него самого? Он не знал. Искал ответ, но никак не мог решить его для себя.       Однажды он сидел у себя в кабинете-спальне и пил чай. Пара прошедших дней были относительно спокойными и жизнерадостными, когда братья вместе выбрались в город, а вечером дружно сидели за ужином, не забыв про Хосока и больную девушку, передав ей вкусную еду. Минхёку становилось жарко и душно, горячий напиток немного обжигал холодные пальцы. Он решает открыть окно и довольно растягивает губы в улыбке. Возвращается к чаю, но постепенно жар усиливается и начинает давить на него. Горели уши и глаза, в груди, словно костер развели, а в мозгу возникает чувство тревоги, что откликается на кончиках пальцев.  — Минхёк, ты здесь? — блондин распахивает дверь и ёжится от моментально пронизывающего сквозняка.       Мин сидит напротив и держит в руках чашку. Щёки красные и глаза устало прикрыты, хотя брови подняты вверх в удивлении. Он смотрит на Шина, пока тот, недоумевая, оглядывает комнату, после хлопая дверью.  — Ты, что, с ума сошел? — проходя мимо к окну, говорит он, — чаем перегрелся? Сейчас не лето! — и закрывает окно.  — И тебе, привет. Мне стало жарко, вот и открыл. — Он ставит чашку и поднимает глаза на Хосока, что смотрит на него сверху вниз.  — Да тут, как ночью зимой!  — Но мне жарко!  — Постой. — Шин садится рядом и касается лба брюнета, — да ты горишь! У тебя и уши красные и щеки!  — Может от холода…  — Ложись в постель. — Приказывает, старший протягивая руку.  — Не волнуйся ты так, сейчас согреюсь и всё пройдет.  — Ложись, — он тянет его к футону, — я иду за лекарем.  — Хосок, не надо. Всё в порядке.  — Нет! Хочешь все запустить, как Юн? Я не собираюсь пускать всё на самотек, даже, если это не болезнь! Лежи, я скоро вернусь.  — Хосок… — Мин подает голос из-под одеяла, куда забрался по нос, чтобы не волновать парня.  — Что? — он останавливается в проходе и ждёт.  — Прости. Я буду ждать твоего возвращения.  — Я скоро.       Хёк остается один. В комнате действительно холодно, потому что нос у него ледяной и начинают литься сопли. Тепло окутывает его, но от этого тепла так жарко, что руки чешутся откинуть одеяло, но он терпит, потому что Шин будет злиться. На лице, шее, на всем теле появляется испарина. Волосы липнут ко лбу, как и одежда к груди и спине, и ему противно. А дальше начинается ад наяву. Поначалу, лишь легкое недомогание, которое, как глухое напоминание, проникает в тело, но после, появляется ощущение, что кости не ломают, а пронизывают длинной иглой в разных местах, и порой, одновременно.  — М-м-м. Чёрт, что происходит? — Мин ворочается по футону, хватается за свои руки, шею, ребра, пытаясь отвлечь себя от неприятных ощущений.       Кажется, боль въелась в сам мозг, потому что сердце билось у него в ушах. Стену боли между ним и миром разрывает отчаянный монотонный шум. Это дождь. Сильный и крупный. Он бил по крыше, а звук напоминал то, как гвоздь проникает в мягкое и податливое дерево — такой раздавался стук в голове Минхёка. Это продолжалось недолго, но для, пылающего огнем разума, младшего, казалось вечностью, до тех пор, пока дверь не распахивается и в комнату не влетает, промокший насквозь, Хосок. — Прошу вас, посмотрите, что с ним, — говорит Хосок, проходя внутрь комнаты.       За ним следует мужчина: седой, в потрепанной одежде, но с большой тяжеловесной сумкой через плечо, что заставляет его слегка клониться на один бок. Следом влетает Кихён. — Что происходит? — говорит он с таким страхом в голосе, что у Хосока неприятные мурашки по коже. — Господин, вашему брату стало плохо. У него жар, я думаю, стоит принести компресс, — слуга отвечает Ки, разрешая лекарю подойти ближе и осмотреть лежащего парня.       Тот мучается, дергается от перемены эмоций и боли. Кости ломит, жар распространяется по всему телу и хочется вдохнуть, но воздух тоже, кажется, горячий, как летом в знойную жару. На его щеках нездоровый румянец и всего подергивает. Хосоку трудно совладать с собой. Он впервые видит Минхёка таким и ему сложно поверить, что тот добрый, ласковый парень, который не мог уснуть без него, сейчас, едва ли не умирает на его глазах.       Кихён залетает в комнату и бросается к лекарю, предлагая ему мокрые тряпочки и воду, чтобы охладить брата. Тот рассматривает его и поворачивается к слуге и господину, чтобы сказать:  — У него сильная простуда. Видимо, сильно охладился, уже болея. Необходимо помочь ему согнать жар и, не волнуйтесь, тогда он поправится в скором времени.  — Спасибо вам, — Шин кланяется доктору, пока тот меняет компресс на голове брюнета.  — Я оставлю вам травы и пару снадобий для молодого господина. Сегодня будет самое сложное — отогнать жар, поэтому не оставляйте его одного оставшийся день и всю ночь. Только тщательный уход и забота помогут ему победить болезнь. — Лекарь поднимается и, поклонившись Кихёну, выходит из комнаты.  — Проследи за ним, — говорит Ки дольсё, — я провожу его.  — Конечно.       Хосок смотрит на Мина и видит в нем маленького, беззащитного ребенка. Брови сдвигаются к переносице, морща лоб под влажной тканью, губы немного дрожат, не в силах сопротивляться болезненным ощущениям. Шин тянется рукой к его щеке. Она горячая и розовая, немного влажная.  — Ты поправишься, я обещаю, — трепетно говорит блондин, поглаживая кожу, пока никого нет.       Он меняет компресс на лбу младшего и протирает горящее лицо и плечи. Минхёк чувствует нежные прикосновения к своей коже и легкий холодок. Он находит силы и дотрагивается до руки старшего, чувствуя, как та вздрагивает от неожиданности.  — Мин. Ты так? — Хосок бросает всё и берёт холодную ладошку в свою.  — Легче. Спасибо.  — Кихён пошёл проводить лекаря, он скоро вернется. Полежи, схожу поменяю воду.  — Стой, — брюнет тянет его за руку, останавливая, — побудь со мной.  — Хорошо.       Он садится рядом и берет его за руку снова. Мин закрывает глаза и отдается ощущениям. У Шина сейчас такой взгляд, полный надежды и веры. Он полностью поглощен младшим. Все, что касается его волновало Хосока сильнее, чем собственное состояние. Он держит его пальцы, поглаживая костяшки, рассматривая дорожки вен, и то, как тонкая кожа обтягивает их. Минхёк засыпает, а старший, пользуясь моментом, все же идет поменять воду.       Смятение, вот что возникает в душе при первом подвернувшемся случае. Оно постепенно, от каждого миллиметра, проложенного вглубь себя, превращается в страх. Вся череда событий, что, как кольцо, опоясало его горло, давила и угнетала. От поведения Мина, Хосока душила обида. Тот совершенно не думал о том, как тяжело Шину слушать, поддерживать, понимать, но просто не иметь сил рассказать о своем. О том, что живыми червяками прорыло дыры в его броне.       Когда возвращается Кихён, Хосок уходит. Он заменяет младшего брата около полуночи, когда тот почти валится с ног. Шин заботливо переодевает Минхёка в чистую одежду, потому что предыдущая насквозь промокла, и укутывает в одеяло. Худое тело режет глаза. Оно так не похоже на то, что было тогда, в ту самую прекрасную летнюю ночь, но осталось таким же родным.       В бреду, что посетил младшего через пару часов, он хватается за руки блондина. Не понятно для чего или за что он пытается ухватиться, но хватка была сильной. Чуть позже, на предплечье старшего появятся пара небольших синяков от тонких пальцев. Брюнет пытается вырваться из цепких лап жара и ноющей боли. Она ударяет так неожиданно каждый раз, а тот не в силах ей сопротивляться. Хёк надеется отвлечься, рыская в бреду по простыням, взбивая одеяло и швыряя то, до чего смог дотянуться, в разные стороны. Кровь кипит под кожей и её хочется содрать с себя живьем, но крепкие руки спасают. Шин продолжает пытаться успокоить его: гладит по голове, что-то беспорядочно шепчет, почти на самое ухо, не боясь получить неожиданный удар, протирает горящую кожу, холодной тканью и изредка, когда вспышки неконтролируемой боли стихают, заботливо приобнимает. Он бы с радостью забрал его пытки себе, спасая от томительных мучений, страданий, но это не в его силах, поэтому он просто делает то, что может.       Хёк затихает спустя полтора часа бесцельных порывов гнева с привкусом отчаяния, со слезами на глазах. Он отрубается без сил, чем сильно перепугал Шина, но тихое сопение выливается, как обезболивающее на израненную душу. Блондин в последний раз меняет ткань на минхёковском лбу, поправляет постель и, полностью обессилев, прикрыв на минутку глаза, падает головой на самый край футона, засыпая.