Глава 11. Вынужденный план
22 апреля 2017 г. в 16:50
Два бесконечных дня подряд Минхёк проваливался в такой ненавистный Ад, а после заново возрождался.
Его мучило несколько часов подряд, потом отпускало. К жару добавлялась головная боль, которая утихала, лишь когда он спал, полностью обессилев. Он не мог есть, пил с трудом тогда, когда становилось легче, постоянно спал, потому что выматывали приступы агонии. Он не знал пытки физически тяжелее. Все силы забирали моменты бодрствования, а значит, приходилось стерпливать боль, что отзывалась в каждом кусочке его тела.
Каждый из братьев старался облегчить участь Минхёка. Они сменяли друг друга, позволяя, в первую очередь, морально отойти и отдохнуть. Было тяжело наблюдать за тем, как беспомощно содрогается тело в конвульсиях, как жадно Хёк хватал воздух, широко раскрывая рот и глаза, как надрывно раздается измученный вопль, от которого даже Чжухон, что бегал по двору, прижимал уши.
У блондина будто сердце вырвали из груди. Внутри пусто, но что-то отчаянно напоминающее душу, рвёт на куски от каждого происходящего действия в комнате младшего. Он не спит по ночам, сидит там, около него и держит хрупкие пальцы, перебирает спутанные локоны, и надеется на скорейшее выздоровление.
Сколько раз он обещал себе, что все исправит, прямо на этом месте? Он устал считать секунды, что проводит рядом с истощенным Минхёком, но продолжает это делать, словно воздух иначе закончится. И да, он сам истощен, но под тяжестью ситуации ставит себе жесткие рамки, к которым даже подойти боится.
Под конец второго дня, последний приступ кажется совсем небольшим и ещё немного, и брат поправится. Сидящий рядом Хёнвон и Ки немного облегченно выдыхают.
— Простите меня, что прерываю вас. — На пороге комнаты появляется бабушка невесты. Эта милая старушка так сильно любила свою внучку, что забывала о себе. Она сильно горбилась, а глаза выражали скорбь и весь ее вид говорил о тяжело прожитой жизни, и о мудрости, что она несет в своем сердце.
— Нет, что вы, госпожа Гио. У вас что-то случилось? — Кихён подходит к женщине и напрягается, видя, как она опускает голову.
— Боюсь, что сегодня я поеду к себе в дом… Моя… — она запинается и прикладывает дрожащие пальцы к губам, сдерживая себя, — моя девочка… Юн… она умерла.
Хёнвон, что сидел подле спящего брата, ошарашено оглядывает его и возвращает взгляд к старушке. Она тихо плачет, вздрагивая всем телом. Кихён не знает, что должен сделать. У него нет ни слов, ни сил на эти самые слова. Он просто стоит рядом не в силах пошевелиться.
Кажется, вот он — свет надежды, что Минхёку стало лучше, что он скоро поправится и все будет почти хорошо, но единственный приход пожилой женщины рушит все.
— К-как? — мямлит Кихён, — умерла? Когда?
— Пару минут назад, — надрывая голос ответила старушка, — я хотела позвать вас, но она не отпускала меня до последнего. Маленькая моя, девочка…
Комната наполнилась отчаянными слезами старушки.
Через несколько часов, рядом с бездыханным телом девушки был установлен жертвенный алтарь. Вся комната наполнялась запахом благовоний от тлеющих, как и всякая жизнь, палочек, мягкое мерцание свечей падало на похоронную табличку с ее именем, заранее приготовленную собственным отцом.
Юн Сон — звучало бы достойно и гордо, будь она любима и обласкана вниманием, но в реальности звучит, как приговор, на заведомо несчастную жизнь, и скорую смерть.
Госпожа Гио склонялась над, покрытым белой тканью, телом своей единственной внучки. На ее щеках застыли соленые дорожки, по которым все еще скатывались горькие слезы. Эта женщина похоронила своего мужа, потом дочь, теперь прощается с последним родным человеком.
Она обмывает ее тело на следующий день. Переодевает внучку в последний холщовый наряд и собственноручно проводит церемонию «вечного прощания».
Минхёк проснулся на второй день, после смерти Юн. Все братья пообещали друг другу, что не скажут Мину о смерти девушки до его полного выздоровления, но как только тот смог встать, он идет в ее комнату. Он и не понимает, что ведет его туда, но сейчас, когда он сам очутился в той же ситуации, то хотел узнать о ее самочувствии.
От сильного запаха, что пропитал всю комнату насквозь, у Хёка кружится голова. Приглушенный свет и мерцание свечей проносятся перед глазами и ему приходится опереться на ближайшую стену. За деревянной ширмой что-то лежит, что-то очень похожее на человека, но он не верит своим глазам. Он зашёл в комнату к девушке, почему он видит похоронную атрибутику?
На ослабевших ногах Мин подходит к накрытому телу. У него ведет перед глазами и качнувшись он бессознательно хватается за край ткани, и она открывает обзор на посеревшее лицо девушки.
Паника. Глаза бегают от глаз к шее и обратно, выискивая признаки жизни. Хёк тянется дрожащими пальцами к ее лицу и, дотронувшись, тут же отдергивает. Глаза бегают по всей комнате и, с ужасающим криком, он сам падает на пол прямо перед ледяной плотью.
Кричит, задыхаясь, отползая, подальше, к стене, сгибаясь трижды и хватаясь за голову. Осознание бьет наковальней. «Я. Это я сделал все это с ней. Я убил ее. Я! — мысленно взрываясь, Мин дёргает свои волосы. — Я отобрал у неё жизнь! Я убил невинного человека. Я!» — думает он, пока кричит во всё горло.
На крик первым прибегает Хёнвон. Он застаёт брата вжавшимся в стену, смотрящим на мертвое тело, и сотрясающимся от собственных криков. Заключая в объятия он беспрерывно пытается перекричать Хёка: «Хён! Брат! Тише», до тех пор пока тот не переходит на монотонное мычание.
Хосок прибегает следом, но он так и застывает лишь переступив порог комнаты, потому что сейчас не может помочь. Внутри рвет и крутит, но он даже дышит слишком тихо. Шин хотел бы помочь, обнять и забрать всю боль себе, но не на глазах у влетающих следом братьев. Хёк сам бы не одобрил такой оплошности.
Срыв за срывом. Истощенный Мин отсыпался в комнате Ки, им же и усыпленный. Пока братья отправились на погребальную церемонию, а Шин остался сидеть с брюнетом.
Первое, о чем думает Мин едва открывает глаза: «Я не могу больше находится в этом доме». Казалось, все в нем пропиталось холодом, что пронизывал девушку в тот самый момент, и запахом благовоний.
Хосок полу-сидел около него и спал. Мин смотрит на его уставшее лицо и понимает, что единственное что он хочет, и может сейчас защитить это — его. В минхёковском «потрепанном» мозгу возникают сотни вариантов побега, обмана, шантажа, но каждый смешнее предыдущего. От простого бегства, до оправдания перед братьями, подразумевающее всеобщее понимание и добровольный уход вместе со старшим. После этой мысли он слегка хихикает. Горько и безутешно.
— Я обязан найти выход, — шепчет едва различимо, чтоб Хосок не услышал.
Мысли выводят его к тому, что однажды, придя на рынок, он встретил знакомого торговца. Из разговора с ним, Мин узнал много интересных вещей, но одна только сейчас стала иметь для него спасительное значение. Торговец говорил об одной траве, действие которой граничило со смертью. Звучало дико и сумасшедше, но у Минхёка внутри все огнем разгорается от такого шанса. Найти бы этого торговца и раздобыть у него волшебной травы, а дальше…
«А что, черт возьми, дальше?» — одергивает он сам себя.
Они вряд ли смогут выкарабкаться из лап того забвения, что окутало их с ног до головы. Он еще болен и по-прежнему слаб, что едва ли сможет встать на ноги. Ему все еще жарко, не так, как раньше, но жарко, да и горло словно усеяно иглами. Но в брюнете не потушить тот энтузиазм, что вспыхнул от воспоминаний диковинного растения.
«Буду дураком и трусом, если не попытаюсь», — думает старший брат.
Он опускает глаза на голову блондина. Его рука непроизвольно тянется к волосам, и он гладит светлую макушку. Старший ведет носом во сне и кладет руку дальше на футон Минхёка, так и не проснувшись.
— Надеюсь тебе снится хороший сон, потому что я собираюсь сделать нечто опасное ради нас.