Мой милый Дольсё

      Тени сгущаются вокруг Шина, и он почти задыхается. Перед глазами золотистые огни и тонкие струйки уходящего вверх дыма, а в ушах стоит противное завывание похоронной музыки. Блондин едва понимает, где теперь находится: вокруг люди с поникшими безликими головами, и устрашающая темнота, от которой невольно бегут мурашки. Разглядывание кромешной темноты вокруг ничего не дает, и Хосок решает узнать, откуда идет единственный источник света. Толпа расходится перед ним, как по волшебному велению, и он видит деревянный короб в окружении десятка свечей. Желания подойти и рассмотреть все ближе — нет, но что-то тянет его вперед.       Тут до него доходит, что он несет такую же свечу, как и те, что стоят возле деревянного ящика и сам он стоит с поникшей головой, от чего начинает болеть шея. Его полностью и безвозвратно топит ужас, едва ли он успевает разглядеть фигуру, а затем и лицо того, кто лежит в (теперь уже отчетливо ясно)гробу. Брюнет мертвенно бледен и сер, под глазами круги почернели, а щеки сильно облепили острые кости скул. У Шина ведет перед глазами, и он опирается на деревянный бортик, напрочь игнорируя, впивающиеся в ладони, торчащие гвозди. Туман, горящие огоньки и темными участками, лежащие тени, на лице Минхёка крутятся в голове хороводом. Удушающая боль заволакивает все сознание Хосока, и он падает вниз, на колени, перед гробом любимого, пока собравшаяся толпа безликих людей сходилась все ближе, заключая дольсё в клетку.       Он просыпается с немым криком на губах и тяжелой отдышкой. Даже сон не спасал от губящих его разум и тело мыслей, проникая, как едкий дым, в самые потаенные и уязвимые в сердце места. Сегодня он распрощается с ним навсегда. Его предадут земле, и Хосок больше никогда даже не увидит его лица.  — Это самая тяжелая пытка, Мин. Если бы ты знал, как сильно я хотел бы поменяться с тобой местами. Чтобы ты жил… — он говорит тихо, медленно, хриплым голосом от сорванных в порыве отчаяния связок, — только, ты бы так же мучился, как я, если бы не хуже.       Сон больше не приходит весь оставшийся кусочек ночи, поэтому он лежит в своей маленькой комнатке и вслушивается в тишину, нарочно выделяя самые тихие шорохи, лишь бы голову не заполняли мысли.       Хосок не идет прощаться с Мином на последнюю церемонию. Подумать страшно о том, как будут разноситься, по забытому богом месту, тяжелые вздохи, а взгляды будут выражать вселенскую скорбь, которой в жизни Шина становится как-то чересчур много.       Он бредет по улице под хмурым ноябрьским небом, впереди продирается сквозь пелену облаков потускневшее солнце, но блондин, поглощенный своими воспоминаниями, и видеть его не хочет. Казалось, в его жизни появилось то солнышко, что будет освещать ему и мир, и его путь, что они выберут один на двоих, но воля рока совсем иная и очень жестока.       Дольсё подходит к краю мостков, с которых рыбачил Мин, а потом столкнул незатейливого Шина в воду. Последний улыбается, припоминая те дни, но вслед приходит странная своей правильностью мысль, как считал Хосок. Вода прямо перед ним черная и блестит, так откровенно понимающе, словно говорит с ним и выслушивает всё, что накопилось за эти проклятые три дня. «Идеальна для утопленника», — думает блондин, абсолютно отчаявшись, и делает полшага навстречу ледяной воде.       Шум в облетевших кустах возникает неожиданно, и Хосок пугается. Он точно был тут один. Оступившись, он теряет равновесие и нагибается вперед, прямо к воде, и последнее, о чем он думает, что нет, он бы не хотел такой смерти, потому что Минхёк никогда бы не оценил этого поступка.       Боль проходится от копчика до головы и Шин понимает, что упал точно не в воду, ощущая под саднящими ладонями деревянные доски. Он распахивает глаза, желая увидеть того, кто помешал совершить ему самую грубую ошибку, но, вместо любых благодарностей, просто застывает на месте, забывая дышать. На него в упор смотрит пара таких родных и знакомых глаз наполненных страхом, что Хосок невольно сглатывает и продолжает смотреть. «Быть может я уже умер?» — думает он, но боль, отголосками расходящаяся по телу, «мягко» намекает, что нет.       Брюнет стоит на коленях и так же опирается на свои ладони, смотрит на Хосока и мечется между выбором своих действий. Он сдается, полностью признавая свое поражение перед старшим, и опускает голову вниз. Где-то внутри трепетно горело желание того, что их новая встреча будет более радостной и счастливой, но что-то пошло не так. Ровно с тех пор, как Хосок решил умереть. Поэтому младший берет все в свои руки и делает первый ход.  — С дуба рухнул, придурок?! — Минхёк смотрит зло и серьёзно, словно и не было этих трёх дней, в которые Шин считал его, да и себя тоже, настоящими мертвецами. — Решил побыть самоотверженным и печальным самоубийцей? Или же остатки мозгов напрочь отбило?       У Хосока шок. Он боится, что всё это галлюцинации и, реши он дотронуться до Мина, тот исчезнет, как легкий дымок. Взгляд брюнета прожигает насквозь, и старший поддается своим желанием, и тянется рукой к щеке напротив. По всему телу проходится волна мурашек. Младший никуда не делся и все так же прожигает в блондине дыру, только теперь чуть мягче, не так яростно. А у Хосока сердце бьется под ребрами со скоростью в двадцать махов.  — Хёк… — пальцы нежно касаются бледной кожи, — как ты… Я думал, потерял тебя.  — Знаю. Прости меня, — младший не двигается и лишь сильнее подставляется под мимолетные касания, — я слышал, чувствовал, как тебе было тяжело…  — К черту всё, что было.       У блондина выдержки не хватает. Объятия получаются сильными и такими нетерпеливыми, потому что не ожидавший Мин падает ключицами старшему на грудь и болезненно охает, тормозя на минутку. Их долгожданные объятия выходят на грани отчаяния, у обоих, грудь вздымает тяжело, производя нервные вздохи, но обоим всё равно насколько будет сильна физическая боль, если посредством ее можно будет избежать моральной.       Хосоку казалось, он больше никогда не сможет дотронуться, почувствовать тепла, что исходит от младшего, что не услышит звонкого смеха, который они потом разделят вместе и никогда не посмотрит в шоколадного цвета глаза, получая в ответ взаимное тепло. Он сильнее смыкает руки, и выдыхает прямо Хёку на ушко.  — Никогда. Слышишь, ни-ког-да больше не делай таких опасных выходок в одиночку. Ещё одну я не переживу.  — Я был не один. Да и, ко всему прочему, это было только ради нас.  — Хорошо, что не один, но, впредь, говори об этом со мн… Стоп. — У Шина глаза забегали, и Мин видел, как за движением, мчатся мысли блондина, выстраивая последовательную цепочку событий, для которых ранее не хватало пазл. — Как это не один? Кто-то из братьев знал? Стой, — он выставил вперед ладонь, почти упираясь в нос брюнета, — Хёнвон? Нет. Точно не он.  — Хо…  — Нет. Чангюн? — его глаза увеличились в пару раз, понимая смысл своей догадки. — Чангюн! Это точно был он!  — Да. — Мин отводит глаза вниз, но Хосок перехватывает и тянет его за подбородок обратно.  — Ты не доверяешь мне? Поэтому ничего не сказал?  — Нет! Нет и нет. Я хотел, но Гюн сказал, будет лучше, если ты ничего не будешь знать.  — Мелкий…  — Не сердись на него. Он, правда, хотел как лучше, и преуспел. Без него я бы ничего не смог.  — А как? Как вы смогли сделать это? Ты ведь был… мертв. Я видел. — Неизвестно откуда взявшаяся паника вновь стала завладевать Шином.  — Расскажу. Только не тут, — Мин оглядывается по сторонам и поднимает блондина за собой, — пошли, мне нельзя показываться на людях, я ведь все еще мертв. — Хёк улыбается так легко и спокойно, словно каждый день умирал и воскрешался.       Хосок волнуется, как школьник. Ощущение, что они впервые идут вместе и держатся за руки, только теперь, после осознания, как хрупка жизнь любимого, и как может быть недолговечно счастье, Шин боится и волнуется за двоих. Они идут вдоль реки, дальше от людей. Всю дорогу молчат и, возможно, от того, что хотят выстроить в своих головах цельную картину происходящего, ведь все это более чем похоже на шутку или неудавшуюся сказку.       На самом деле Минхёк очень устал за эти трое суток. Ему пришлось скрываться от собственных братьев и разыгрывать перед ними собственную смерть. Слушать их крики и плачь, мольбы и сожаления, и ему стоило огромных усилий вытерпеть весь этот цирк и довести все до победного конца.       Они приходят на их поляну, которая теперь помнит не только радость, но и плачь, и отчаявшиеся мольбы обоих. Усевшись в самом закрытом месте на сухие листья и траву, Шин заключил младшего в свои объятия. И это было жестом любви и привязанности, Хёк согревался, слушая размеренное дыхание, а Хосок успокаивался, зная, что брюнет никуда не исчезнет.       Минхёк рассказывает все. О том, как днем перед их «последней» встречей, он пришел к Гюну и попросил о помощи. Для старшего это было тяжелой задачей, потому что объяснить родному брату о том, что любишь ты своего слугу и хочешь ради него умереть для всех остальных — подобно смертной казни, но, как ни странно, Чангюн понял и с легкой, понимающей улыбкой посмотрел на заплаканного брата и обещал помочь.  — Я и представить не могу, как он мог согласиться на такое преступление и предательство с моей стороны, но он так мне помог… я пожизненно буду ему должен. — Говорит Мин, слегка оборачиваясь к парню.  — Он сильно любит тебя. Давно заметил, как он ищет в тебе поддержку и лучик надежды. Думаю, ему было очень нелегко, отпустить тебя.  — Я ужасен… Ужасен, потому что жертвую семьей и их счастьем ради своего собственного. Я такой эгоист… — Мин хочет отвернуться и тем самым закрыться в себе, но Шин кладет его голову себе на плечо и мягко поглаживает.  — Не ужасен. Ты вытерпел столько, сколько никто бы не смог. — Он мягко целует Минхёка в лоб, и тот щурится от пробегающих по всему телу мурашек и продолжает рассказ.  — Гюн раздобыл по моей просьбе траву, что погружает человека в сон, сравнимый со смертью. Нас предупреждали, что риск, не проснуться, очень высок, но мы рискнули. Как видишь, удачно. Единственное, что не предугадал Гюн, что первым меня найдет именно Кихён, а не он сам, он рассказывал, как сильно испугался, услышав Ки из моей комнаты, но дальше все пошло по плану. Ну, почти, — Мин решает повернуться в руках Шина и теперь, уткнувшись носом в его ключицу, стал вырисовывать на теплой одежде завитки, — я слышал, когда ты приходил. Точнее я больше чувствовал тебя и твое состояние. В тот момент, когда ты сорвался с места, сорвался и я. Чудом получилось, что никого кроме Гюна рядом не было, и я просто упал на пол. Не знаю, что чувствовал тогда ты, но я жалел, что все это затеял, и это стало тем самым моментом, когда брат держал меня, дабы я не решил все раскрыть.       Между ними повисла тишина. Никто не хотел ее прерывать. Вслушиваться в шелест сухих листьев и биение сердца, повинуясь собственному потоку мыслей, что, в конце концов, не разъедали изнутри, было слегка мазохистски приятно.  — Но, как ты можешь быть сейчас здесь, если я видел, как тебя положили в гроб? — задает свой вопрос Шин.  — Мы давно подготовили набитую камнями и соломой тряпичную куклу, — приободрившись, хмыкает Мин, — она похожа на меня, если та завернута в плотную ткань. После того, как меня засунули в эту коробку, Гюн выкрал нам пару минут, за которые мы и заменили меня фальшивкой. Ящик заколотили и больше меня там ничего не держало. Поэтому я решил проследить за тобой, мое чутье подсказывало, что стоит, мало ли до чего могла довести тебя моя выходка…       Они снова молчат. Словно сказать больше нечего. У Хосока тысячи вопросов, но он отчего-то не задает их, возможно, от того, что уже понял на них ответы, а возможно от того, что устал погружаться в эту глубокую пучину тоски и печали. Он смотрит вперед себя в одну точку и думает, как же хороши моменты, когда никто не может потревожить и отобрать у тебя воздух. Минхёк, что беззаботно прижимается к его груди, продолжает вырисовывать узоры на плотной ткани, пока Шин не забирает его руку. Сжимая ее в своей, он прикладывает руку к губам и чувствует похолодевшие на ветру костяшки, как бы вредно не было бы для Мина мерзнуть, Хосок улыбается своим мыслям, ведь это его Мин и его особенность.  — Что дальше? — прерывает их совместную идиллию Хо, — куда мы отправимся?       Оба понимали, что оставаться в родной деревне не представляется возможным, да и в приближенных к ней тоже, многие люди знали Минхёка, и были наслышаны о необычном Хосоке. Другой вопрос: куда идти? Совсем скоро наступит зима и будет холодно, нужно искать пристанище, где они бы смогли прожить хотя бы до весны, но где его искать?  — Чангюн скоро должен прийти сюда и принести нам вещи. Мы условились, что встретимся здесь. Я собрал нам теплую одежду и продукты, чтобы мы смогли дойти до Пхёкон.  — Далеко. — Шин поворачивается к Мину и, улыбаясь, спрашивает. — Думаешь, справимся?  — Вместе мы обязаны. Пойти на такие жертвы и проиграть — не наш вариант. — Улыбаясь в ответ, говорит брюнет.       Чангюн приходит через полчаса вместе с Чжухоном и тележкой с вещами. Они в последний раз едят вместе, потому что Гюн заставил их подкрепиться перед дорогой. Они сидят, и всем кусок в горло не лезет от того, какой тяжелый выбор придется совершить, всем троим. Гюн обещает брату, что будет наблюдать за Ки и Хёнвоном, будет помогать отцу, что до сих пор гостит у друга, и обязательно их всех поддерживать, Мин в свою очередь обещает однажды встретиться еще раз и рассказать, как им удалось преодолеть все сложности на своем нелегком пути.       Шин благодарит в сотый раз за то, что тот помог Минхёку и вытерпел всю тяжесть, нависшую над ним, и просит младшего позаботиться о своем псе, потому что он не хочет подвергать друга таким опасностям.       Хёк обнимает брата в последний раз и видит, как не сдерживается и плачет Чангюн. Для старшего он навсегда останется маленьким братиком, что шаловливо подбегал и спрашивал, что нового прочел или увидел Хёк. Брат не просит Мина остаться и вернуться домой, лишь плачет от той тоски, что уже поселилась в его сердце. И сам Мин едва сдерживается, чтобы не зарыдать в голос, но стойко терпит и улыбается младшему. Он просит Гюна уйти первым, чтобы не было так больно ему самому, и чтобы не было желания вернуться. Хёк запоминает крохотный, уходящий вдаль силуэт брата и Хона рядом с ним. Руки Хосока оказываются у него на плечах так вовремя, потому что брюнет готов вот-вот расплакаться.       Он счастливо улыбается с мокрыми ресницами и находит поддержку в самых теплых объятиях. Еще раз, последний, смотрит вдаль, на прошлую жизнь, а потом уходит вместе с Шином.