Мой милый Дольсё

      Если бы не шум от других посетителей в небольшом кафе, то можно было представить, как между столиками шуршит перекати-поле и жужжат сверчки. Кихён и Чангюн сидят напротив Минхёка и Хосока уже с добрых пять минут и все это время рядом с ними, не только стоит официант, но они так же упорно продолжают молчать, прожигая друг друга взглядами. Но, если быть точным и правдивым, то прожигали здесь только Ю и Им, а наша парочка неловко сидела по другую сторону стола и, страшась пристального взгляда Ки, спасительно переводили глаза с меню на своих друзей и обратно.       Шин предложил, еще после кино, пока ничего не говорить друзьям, мол, время не пришло и так далее, а теперь, ровно через день после их воссоединения, им приходится нервно сглатывать и молиться на усмирение праведного гнева «хомячка». Начать разговор у Минхёка сил нет, да так, что поджилки трясутся, а Хосок просто не знает с чего именно стоит начать. — Кхм, простите, но вы готовы сделать заказ? — как оказалось, самым стойким из всех вышел официант, которому явно надоело таращиться на эту безмолвную картину двадцать первого века, едва ли не запечатленную на холсте. — Да! — неожиданно громко подаёт голос Ли, — мне чапче и айс-американо, пожалуйста… — Два американо, — подхватывает речь парня Шин, демонстрируя двойку пальцами, — и рамён с яйцом. — Хорошо, — записав заказ, говорит официант и обращается к КиГюнам, — а вам? — Классический цезарь и цитрусовый чай, — не отрывая глаз от пары напротив, говорит Ки. — Куксу и зеленый чай. — Отвечает следом Гюн.       Официант уходит и друзья продолжают свои гляделки. Чангюн устал смотреть на Хосока, потому что того насквозь видно, словно он прозрачная стекляшка, и младший начинает скучающе посматривать то на Кихёна, то на улицу, через окно. — Так, ничего не хотите мне рассказать? — неожиданно подает голос Ю.       Они выбрали столик в укромном уголке, почти со всех сторон скрытый от глаз остальных посетителей, поэтому все могли быть не так осторожны и скрытны в проявлении своих чувств, но… — Эм-м. Что рассказать? — неловко удивляясь, смотрит Ли. Стараясь незаметно, под столом, нащупать хосоковскую ладонь для моральной поддержки, потому что Ки бывает устрашающим. Особенно, когда его не посвящают в секреты. — Ну там… как ночь провели… — издевательски тянет Кихён. — К-какую ночь? — переспрашивает Минхёк, округляя глаза до ужасающих размеров. — Когда мы тебя к Шину домой привезли. — Хочешь сказать нагло скинули? — вмешивается Хосок. — Привезли, — щурясь, поправляет Кихён и ловит прикосновение Чангюна на своем плече. — Так как? — решил подать голос Им. — Что как? — спрашивает Шин. — Дела ваши, как? — Отлично! — неожиданно бойко и весело отзывается старший и довольно улыбается, своей особенной улыбкой, от уха до уха. — Ты, что… — начал было рукоплескать Минхёк, но Хосок хватает того за бедро и, так же лучезарно улыбаясь, гладит поверх светло-синих штанов, а младший воздухом давится, краснеет, моргает слишком быстро и пялится на брюнета, так открыто ошарашенно, что Гюн глаза закатывает, а Кихён только сильнее щурится. — Нет никаких наших дел, — вдруг вскрикивает Хёк, смущенный, прояснившимся фактом, — есть мои и его. — Эй! — у Шина шок и глупое выражение лица от той фигни, что морозит Ли и он, не выдерживая своих собственных эмоций, хватает теперь уже брюнета за щеку. — Ты что это говоришь, а? Как это нет? Амнезия? Или мне напомнить? — Опуфти! — бубнит младший, еще больше краснея. Ловит на себе выпытывающий взгляд Кихёна и бьет Хосока по руке, чтобы тот отпустил его бедную щечку. — Может все? Хватит? — начинает Ю. — Я ж не дурак. По вам видно, что вы теперь больше, чем друзья. — Я! — хотел бы возразить Минхёк, но он ощущает руку Хо на своем бедре, чувствует ее жар, понимает, что нет смысла молчать и злить Шина, смущается, кажется до максимума, и, перегорая от напряжения, падает головой на стол.       Прохладно. Поверхность остужает. Мозг выполняет вынужденную капитуляцию, пока другая хосоковская рука медленно поглаживает его по спине.       Кихён же и злится и радуется за наконец-то решенную проблему, но его самолюбие продолжает напоминать о том, что стоило бы намекнуть и напомнить засранцу-Хёку, что друзей нужно беречь, холить и лелеять, особенно таких, как Ки, и продолжает смерять друга пронизывающим взглядом. — Мин, ну хватит тебе. Все же прекрасно, смотри, он больше не злится. — Продолжает говорить Шин и Ли верит, поэтому поднимает голову и глаза на Кихёна, натыкается на все тот же осуждающий, холодный взгляд и падает обратно на стол. — Ну, Ки, хватит тебе. — Говорят в два голоса Чангюн и Хосок. — Почему ему можно меня винить в том, что я не успел рассказать о своих отношениях, а мне нельзя? — вспылил Ю и тут Мин сам вскакивает. — Да я же не месяц не говорю, а только третий день! Сравнил, тоже мне! — хмыкает Ли, а после, показно насупившись, отворачивается от Кихёна и смотрит на Шина. — Извините за ожидание, — внезапную тишину разрушает подошедший с заказом официант.       Он расставляет еду перед друзьями и те отвлекаются на нее. Минхёк хватается за тарелку и пододвигает ближе. Шин убирает свою руку с минхёковской ноги, тот неожиданно грустнеет, и старший это видит, поэтому щелкает младшего по кончику носа.       Кихён смотрит на них и сам себе улыбается, не в силах поступить иначе. Потому что от радости распирает не по-детски, так, что грудную клетку рвет. Он сдается, пихает ногой под столом Хёка и тот давится, но улыбается в ответ. Вот так, все напускное упорство и неловкость проходят, а они начинают все вместе есть.       У Ли камень с души падает от того, что лучший друг больше не держит на него зла и он не перестает улыбаться. Все внутри, словно бабочками наполнилось, от осознания того, что вот оно — его долгожданное, полноценное счастье: Хосок сидит рядом и так ярко ему смеется, смотрит глазами полными любви, Чангюн вместе с Кихёном тоже счастливы и хоть стараются не показывать своих чувств на виду у всех, они на седьмом небе от любого внимания со стороны другого. «Так вот каково это смотреть на счастье другого, когда сам испытываешь подобное», — думает Хёк, смотря на то, как Им переплетает свои пальцы с пальцами краснеющего Кихёна. — Хочешь так же? — раздается такой низкий шепот прямо на ухо Хёку и у младшего мурашки по спине бегут и, кажется, в румянец на щеках превращаются, поэтому он тут же прислоняет ладони к покрасневшей коже. — Нет? Ну ладно… — Хочу! — выкрикивает Ли, хватаясь за хосоковскую руку и переплетая пальцы, а затем слышит легкий хмык прямо над своим ухом. — Вы бы потише что ли. — Упрекает их Чангюн. — Люди смотрят. — Мне все равно, — довольно улыбаясь, говорит Мин, напрочь забывая неловкость, — я рисую геев, так что держать его за руку для меня совсем не стыдно. Да и какие люди? Видишь их? — Тебе вообще не может быть стыдно рядом со мной. — Обиженным тоном говорит Шин и строит грустные глазки, опуская уголки губ вниз. — Если продолжишь делать такое лицо, ему точно будет стыдно, — замечает Кихён, — двадцатипятилетний мужик, корчующий жалостливое лицо — это так глупо, хён. — Ворчать, как старый дед — вот, что глупо. — Парирует Хо. — Я тебе… — Ш-ш, мой маленький Хамстервиль, — прислоняя указательный палец к кихёновским губам, невозмутимо затыкает младшего Гюн.       Друзья напротив ошарашены так же, как и сам Ки, потому что ему неловко и в тоже время он хочет шандарахнуть своего парня чем-то тяжёлым или хотя бы приложить его головой об стол, перед которым они сидят. Никто и никогда не мог называть Кихёна — хомяком, а называть Ки злым хомяком из детского мультика — смертный приговор. От шока и следа не осталось, а прищуренные глаза говорили о том, что смерть близко.       Кихён прихватывает Чангюна за ворот свитера и тянет на себя. — Дома, я тебе яйца оторву за Хамстервиля! — зло шипит Ю ему на ухо и сию секунду отпускает, словно брезгует, игнорируя удивленный взгляд Има. — Так чем вы занимались эти два дня? — поворачиваясь к Минхёку и Хосоку, прибывающим в немом оцепенении, улыбается Ки. — Да… В кино ходили. — Отвечает Хёк. — И всё? — Времени больше не было, работа. — Поддерживает Хосок. — Глава новая… — Мин жуёт свою еду, пытаясь убрать эту неловкую паузу, когда Чангюн рыл себе могилу, ведь у Ки травма ещё с детства по поводу хомяков. — Тогда, что будете сегодня делать или завтра, выходные же. — Мы ещё не говорили об этом, — удивленно таращится Хёк, с набитыми щеками, на Хо и старший находит эту забавную мордашку жутко милой. Он тянется рукой к щеке Ли и стирает большим пальцем соус с уголка его губ. Хёк не двигается и вглядывается в глаза напротив, что следят за плавным движением собственного пальца. Кихён аж чаем давится, когда глаза поднимает и видит эту «невинную» картину. — Аллё! Вы ж не дома. — Сигнализирует Ю, щёлкая пальцами перед хосоковским носом. — Х-хён… — мямлит Мин, прожёвывая всё, что было во рту, пока у старшего происходит короткое замыкание. — Как? — у Вонхо наверное сейчас настолько круглые глаза, что каждый европеец позавидует, а в голове абсолютная пустота. — Что? — в который раз не понимает Хёк. — Как ты только что меня назвал? — Да, как ты его назвал? — в голос повторяют КиГюны. — Эм… хён? — непонимающе тянет Ли, а у Шина палочки из рук падают. — Хён? — бубнит себе под нос Хо. — Он назвал меня — хёном?       Все прибывают в коротком недоумении. Весь день — полон сюрпризов и вообще сам по себе странный, поэтому они в который раз молчат за сегодня. Словно каждого водой облили и от шока слова все пропали. Минхёк никогда не называл Шина так, именно поэтому, сейчас, он медленно осознает, что именно ляпнул и краснеет. Кажется, всех сейчас одновременно закоротило. — Я отойду, — тихо шепчет Хосок, — в туалет.       Он сбегает, потому что чувствует, как в нем все трепещет и пылает от легкого минхёковского «хён», ощущает, как щеки непроизвольно начинают гореть, а сердце в грудной клетке плавится. Сбегает в туалетную комнату и закрывается, хватаясь за голову. — Он сказал! Назвал меня хёном! Назвал! Назвал! — шепчет, прикрывая рот руками, и жмурится. — Минхёк, ты в порядке? — Кихён тормошит руку старшего, в надежде на то, что тот посмотрит на него. — Да? — Ты в порядке? — Я правда так его назвал? — переспрашивает Минхёк. — Да… — отвечает Ки, а старший на секунду прикрывает глаза, после начиная говорить. — Знаешь, я тут вспомнил, — все также смотря в одну точку, между головами друзей напротив, — что в детстве мне приснился один сон… Он был такой странный, потому что там было так много деталей из истории. — Что за сон? — стал интересоваться Чангюн. — Расскажи. — Там был я и… и Хосок, но он был моим слугой, а вы, — он поочередно показал на друзей, — были моими братьями. — Что за фигню ты несешь? — Кихён недоверчиво хихикает. — Может ты тогда выпил? Сколько тебе говоришь было? — Лет семнадцать. Но я не пил, сон был очень четким и длинным. В нем, наверное, больше полугода прошло и все так точно, подробно, с Шином мы там были вместе, но потом нас убили. Точнее казнили. — Вот это тебе снится… Но почему раньше не сказал? — Чангюн подался вперед. — Да, как-то не думал об этом и потом забыл, только сейчас понял, что он возможно что-то значит. — Так ты знал? — Хосок подходит к их столику с немым выражением лица, его глаза открыты, но не выражают ничего, поэтому у Ли холодок по коже. — Шин? — Ты знал? И не сказал мне? — от хорошего настроения и воодушевления и следа не остается. — Что? О чем ты? — Мин поднимается с места и подходит к Шину. — Тебе снился этот сон, но ты ничего мне не говорил? — переспрашивает Хосок. — Сон? Но это было так давно… Подожди, — Хёк смотрит на Хо в недоверии, и так, словно двери, скрывающие правду, открылись. — Тебе тоже? — Почему не сказал? — Тот же вопрос. Когда? Как давно? — не унимался Ли. — Где-то около трех недель назад. Но ты… в семнадцать? И ты молчал? Игнорировал меня и молчал все это проклятое время? — Теперь оно — проклятое? — не веря словам старшего и неожиданно понижая голос, говорит Ли. — Да просто представь, каково это было, в мои восемнадцать, понимать, что тебе не, как обычному парню, нравятся девочки, а тащишься ты от вполне единственной плоской задницы и дёрганого поведения лучшего друга! — Так ты аж в восемнадцать в него втрескался?! — шокировано подскакивает Ки. — Тише вы, мы в кафе, если что. — Усмиряет разбушевавшихся друзей Им, попутно окликивая официанта. — Простите, можно счет? — И почему ты такая тряпка, раз молчал целых семь лет! — кидает Ли. — Так и ты девочек по началу рисовал! Подумай вообще, как это трудно, быть другом для того, кого любишь, а он тобой вертит, как хочет! — Ну и вали, раз так трудно! — Ребят, вы третий день встречаетесь… Может не стоит? — Кихён пытался разнять парней. — Стоит! — отмахивается Минхёк.       Хосок расплачивается за всех, едва кинув взгляд на счет, и снова смотрит на Хёка. В груди и рвется, и колется, отчасти потому, что единственное, чего он не хотел так это ссориться, а отчасти из-за вскрывающихся прошлых обид. — Мин, нам надо остыть, — переводя дыхание, просит Шин. — Ты прав, мне надо, — бросает Ли и, забирая с места рюкзак, идет к выходу, совершенно игнорируя Хосока позади.