***
— Пап! Папа! — Минхёк кричит, выбегая из своей комнаты, после того, как услышал знакомый голос. — Отец! Это был Хосок? Да? Это же был он? Его вид сейчас настолько потерянный, что мать Хёка, болезненно опустив глаза, пытается успокоить бедного парня. Мин все то время, что Шин ехал к нему, плакал, не переставая, умолял родителей, которые не хотели слушать его возгласы противостояния, пытался вымаливать у них разрешения и понимания. Только все оказалось тщетно. Он успевает влететь в дверной косяк, потому что глаза заплаканные, а тело мягкое, словно вата, и не слушается, ноги заплетаются и он падает через шаг. Пространство квартиры кажется до того маленьким, что дышать тяжело не то, чтобы двигаться, но он упорно идет вперед, продолжая всхлипывать носом, хватаясь за любую поверхность, которая могла бы помочь удержаться в вертикальном положении. — Пап! Пожалуйста, ответь мне! — он находит мужчину на кухне, заваривающим себе чай. — Это Хосок! Ведь он! — Милый, прошу, успокойся, — мать пытается оттащить сына от отца, в надежде на то, что старший Ли не будет вновь злиться, но, как видно, точка невозврата была пройдена. — Твоего Хосока тут не было и никогда не будет! — взрывается отец. — Папа! Зачем? Почему ты так ненавидишь и его и меня? — Я люблю тебя, Минхёк! Именно поэтому хочу оградить от всего, что может навредить твоему будущему! — Но у меня не может быть будущего без него! Я люблю его! — почти до конца осипшим голосом, пытается выкрикнуть Ли. — Мин! Что ты… — восклицает мать. Но не успевает она договорить, как ее прерывает прилетевшая звонкая пощечина. Минхёк падает от неожиданного удара на пол. Ослабленный, он даже не пытается встать, а в голове непонятное месиво, из-за которого ничего не разобрать. Вроде бы так много, что еще нужно, катастрофически необходимо, сказать, но он не может. Ощущение, что распространяется и усиливается на всей щеке, неприятно жжется и щиплется. Хёк не может моргнуть, от чего пара капель медленно стекают по его щекам. — Джепён! Зачем ты так! — мама опускается к сыну, садясь на колени, и руками обхватывает шоколадную макушку. — Пусть идет в комнату и подумает о том, что говорит. — Коротко отвечает отец, выходя из кухни. Мин сидит на кровати в «своей» комнате и думает, чем же он так согрешил. От удара остался лишь небольшой осадок на более глубокой ране, поэтому он почти забыл о последнем инциденте. Обхватывая руками острые колени, он слегка покачивается из стороны в сторону, сам смотря в голую темно-серого цвета стену напротив. Кроме этого пустого клочка стены, в комнате больше нет свободного пространства: у зашторенного плотными жалюзи окна, стоит письменный стол, с обеих сторон которого, стоят шкафы со старыми книгами Минхёка, дальше по правую руку стоит одноместная кровать, ставшая для брюнета койкой в тюрьме, и еще чуть дальше — шкаф для одежды. Там даже теплый ковер есть, разбавляющий своей неожиданной белизной серо-бежевую гамму помещения. Но Мин чувствует себя совершенно одиноким, наедине с голыми стенами, совершенно обнаженным и будто у всех на виду, как зверек, в которого можно бросить камешек, а потом посмотреть на ответную реакцию. Так проходит первый час. И третий. Седьмой. Так же проползает и одиннадцатый. Одинокое пребывание один на один со своими мыслями, нещадно рвущими голову на несколько частей. Минхёк взгляда не поднимает, даже когда мама приносит ему поесть. Ни в первый, ни в пятый раз. Не реагирует на ее бесполезные попытки растормошить сына, продолжая сидеть, высматривая неизвестно что на стене. Единственное желание — увидеть Хосока. Нет. Не увидеть. А обнять, прижаться так близко, что можно было бы срастись, как сиамские близнецы, чтоб никто не смог разъединить. В сердце зияющая дыра, в которой должно присутствовать сердце, но оно где-то на расстоянии «Минхёк-Хосок», которое сейчас нарушено, вопреки всем законам природы и желанию нуждающихся душ. Шину не легче. Почти тоже самое происходит через две улицы, в забытом богом отельчике, но зато самым близким к дому Ли. Там, в маленьком номере с отвратительной по своим удобствам одноместной кроватью и чайником, который страшно включить, Хосок отсчитывает секунды до новой попытки. Три часа — длиной в столетие. Цена ожидания. Меньшее из зол. Потому что ни одна из попыток не венчается хоть каким-либо успехом. Ему просто не открывают дверь, а в последний раз, соседи, которые явно устали от Санта-Барбары на своем этаже, предупредили, что вызовут полицию, если блондин не прекратит. В тот день он сдается. Позорно опустив голову и замыливая мозг самыми отстойными, по его же словам, песнями на повторе. Хо проваливается в сон, так и не поняв, что заснул. Во сне, точнее сказать в кошмаре, ему снится тоже самое. Как на киноленте пущенной на экран. Минхёк первую ночь не спит. За последние двадцать четыре часа, он один раз выходил в уборную и дважды менял позу: с сидячей на лежачую, смотря в потолок, и обратно. Мысли о нужности блондина в этой душной комнате сменяются самобичеванием. После переходят в воспоминания, растягивающиеся до обеда второго дня, потому что мама, пришедшая довольно вовремя, насильно укладывает Хёка в постель. Женщина не перестает гладить сына по волосам, до тех пор, пока тот не засыпает, под тяжестью висящей на его плечах. Второй день для Шина такой же, как и первый. Попытки не приносят ничего. Дверь так же отвечает глухим молчанием, заставляя блондина обессиленно продолжать стучать в твердую холодную поверхность. Его мысли о том, как же можно вытащить на разговор господина Ли, так же бесполезны, как и уже отработанный ритм ударов кулаком. От них руки, конечно, болят и саднят небольшие ранки, только блондин их вовсе не замечает. Ему порой кажется, что его бьет дрожь, проходя через самое сердце. Голос хрипит и иногда его и вовсе не слышно за хрипом который срывается с уже обветренных губ. Хосок не может спать, не может думать ни о чем, кроме различных вариантов вызволения брюнета, и это заставляет блондина походить на человека в бреду. А ровно за дверью, стоит гробовая тишина. Жители квартиры, будто вымерли разом. Отец был тихим и злым. Его никак не отпускала мысль, что все это бесчинство, совершенно непозволительное для мозга старой закалки, крутилось под его носом, а он так ничего и не заметил. Мама Хёка пыталась вразумить сына своим призрачным присутствием. Состояние сына, больше походившего уже на зомби, вселяло в ее сердце ужас, а паника проступала нервной дрожью в ее руках. Женщина постоянно то и делала, что приносила парню поесть, заставляла спать, хоть это и вышло только однажды, пыталась всячески отвлечь его внимание от пустого серого места. Она, наверное, единственная, кто так же не мог спокойно принимать наличие отчаянно рвущегося парня, по ту сторону их входной двери. Минхёк же ничего не слушал. Так, как бы было, если бы тот не имел ушей. Посторонние шумы, кроме тех, что гнездились под его черепушкой, не воспринимались в принципе. Он будто запер себя в вакууме куда не могло пробраться ни единое слово. Все внимание сосредоточено на хаотично разбросанных мыслях где-то куда глубже, чем кто-либо мог представить. На третий день Шин отчаивается так сильно, что сил не хватает на отработку нормы предыдущих дней. Два рамена из ближайшего магазинчика за три дня не обеспечивают его необходимой энергией, которую с большим успехом высасывают из него собственные размышления. Только еда в горло не лезет, иные желания полностью занимают сознание Хосока, заставляя продолжать рваться к Хёку. Еще немного и он переступит свой предел.Глава 23. Три дня
6 июля 2017 г. в 22:11
В голове так пусто, что от тишины все тело трещит по швам. Он так же стоит на коленях у выезда с автопарковки и смотрит в даль, где уже совершенно охладел след Минхёка. Мир просто развалился. В одну секунду он стал серым, потом и вовсе почернел и стал обваливаться, как превратившиеся в угли ветки старого дерева, разнося вокруг себя густой пепел, заметающий все вокруг непроглядной стеной.
— Молодой человек, — мягкая рука опускается на плечо Хосока, но тот даже не моргает в ответ. — Молодой человек, нельзя так сидеть на проезжей части.
Для него посторонний голос идет, как через пузырь, в который он окружен. Этот пузырь не дает ему дышать, двигаться, думать. Перед глазами только плачущий и отчаянно упирающийся Минхёк, который пытался всеми силами удержать те оставшиеся крупицы свободы в своих костлявых ладонях. «Ты. Все ты. Один виноват в том, что его забрали, — крутится в его голове черными, как смоль, клубами. — Как ты мог позволить отнять его, когда так долго желал быть с ним рядом? Как?»
— Эй, парень, — блондина настойчиво тянут вверх, поднимая с колен, и уводят в сторону, дабы машины, что столпились, за вечные для Шина десять минут, смогли выехать. — Хватит. Иди уже домой.
Грубые руки подталкивают его за плечо вперед, точнее назад, к машине, стоящей на том самом месте. Ноги каменные и сам он сейчас так походит на мертвеца своими пустыми глазами красного оттенка и посеревшей, как и его жизнь, кожей.
Солнце вокруг никак не перестает палить и бить по истончившимся ниточкам нервов, и все это походит на страшный сон, который хочется прервать, но осознание реальности и ничтожности происходящего проступает слишком яро.
Шин не помнит, как загнал машину на свое место на парковке, не помнит, как поднялся в пустую квартиру, потому что в голове шумит осознание лишь того, как дрожащими пальцами дотрагивался до вещей Хёка. Сначала в прихожей — его куртка, любимая, кожаная, желтого цвета с серебряными замочками, яркая, как и он сам. Потом в гостиной — фотографии, которые небрежно скинуты на диван отцовской рукой, и кружка — белая с пятнами краски на боках. Дальше спальня. Хосок понимает, что это то место, откуда звонил в последний раз Ли, потому что около окна стояла сумка, явно прикрытие, а с кровати, с той стороны, что дальше от входа, свисал скомканный плед Мина, под которым тот так редко, но читал книги. Именно здесь господин Ли прервал их последний разговор, тут он грубо отнял почти всю свободу своего сына. Не всю. Потому что полностью ее лишил Хёка сам Хосок.
Его прорывает. Настолько сильно, что в стене появляется вмятина, а костяшки Шина покрываются красным, слабо источающим, как проржавевший метал, запах. Блондин так зол на себя, на собственную беспомощность в тот момент, когда абсолютно все зависело от него! Хосок совершенно не может сдержать гнев. Он не чувствует, как боль растекается от руки, вверх, к плечу и выше. Словно не чувствует ничего, кроме зияющей пустоты внутри. Ровно до того, как видит маленький скомканный кусочек бумаги под ногами.
«Удастся ли тебе увидеть его, но я люблю тебя…» — гласила корявая надпись на скорую руку, поверх которой лежали следы пары высохших слезинок.
Такой родной. Знакомый почерк, заученный Шином до дыр, словно свой собственный. Хуже яда сейчас проникающего в ткани сердца быстрее самой смерти, вот только именно этот яд спасает его ничтожное положение. Помогает собраться. Понять, что только он сейчас может сделать что-либо, даже если придется умолять. Хосок будет. Неделю, месяц, год. Столько, сколько необходимо.
Достав из кармана своих штанов телефон, он заходит в список контактов, попутно натыкаясь на последний принятый вызов от Минхёка. Такая простая вещь заставляет больно зажмурить глаза и сглотнуть перед тем, как набрать номер друга.
— Кихён. Мне нужна твоя помощь, — говорит Шин, после ответа на том конце и Ю кажется, что голос у друга столь надломленный, что заставляет поежиться.
— Конечно. Что случилось?
— Не так важно произошедшее, важно то, что я должен исправить. Поэтому, Ки, — друг так напрягается, потому что Шин впервые такой, но он готов помочь в чем и с чем угодно. — Мне нужен новый адрес родителей Хёка…
— А? Адрес родителей? — не сдерживает удивление Кихён.
— Да и как можно скорее.
— Да. Хорошо. У меня где-то в почте сохранился. Но… — Ю медлит. — У вас точно все хорошо? Ты какой-то…
— Кихён, — прерывает его Хосок. — Пожалуйста, пришли мне номер. Я расскажу все после. У меня не так много времени.
— Да что ты говор!..
— Ю пожалуйста! — кричит Хо. — Помоги мне. Просто. Без вопросов! Я расскажу, но только потом!
— Ладно… — опешившим голосом, и даже в страхе, отвечает младший. — Сейчас перешлю.
— Спасибо. — Отвечает Шин и впервые сбрасывает, не дождавшись ответной реакции.
Он моментально срывается в коридор, чтобы достать спортивную сумку. Быстро накидывает туда джинсы и три футболки, ванные принадлежности, зарядники от телефона и ноутбука Мина, который тоже укладывается внутрь. Кладет туда же альбом и карандаши младшего, не зная точно для него они или же для мнимого успокоения. Сам Хосок быстро переодевается в черные узкие штаны, поверх надевается такая же черная толстовка с красными и белыми полосами. Телефон оповещает о получении нового сообщения, которое Шин тут же открывает, просматривая. Адрес, что светится на него с экрана смартфона, представляется ему единственным правильным выбором из этой ситуации. Он, как маячок, направляет старшего к единственной, заведомо необходимой, цели. Закидывая в сумку кошелек с визитницей, бутылку воды и наушники, он выходит в прихожую.
На глаза снова попадается куртка. Как лучик, так же, как и ее хозяин, она сейчас от чего-то дает Хосоку надежду. Он проводит, легким касанием пальцев, по цветной коже и смотрит на вещь чуть дольше, чем обычно смотрят на такое. А потом отмирает, словно другой человек. Хо обувает кроссовки, которые они с Минхёком вместе выбирали чуть больше месяца назад. Воспоминания колются где-то под коркой мозга, но он больше не отвлекается и вылетает из квартиры.
Во время пути он то и дело хватался за голову, проводил рукой по лицу, будто пытался снять маску, прикрывал глаза, когда застревал в пробке на оживленной в час пик трассе или перед светофором. Его терзало все, что могло в этой ситуации, а ощущение, что на горле завязывается тугой узел под названием «родительская воля», не давало покоя, заставляя блондина изредка лихорадочно посмеиваться.
Квартира родителей Минхёка находится на окраине района Намдонгу в Инчхоне, и Шин доезжает до места за рекордные два с половиной часа. Блондину не приходится долго искать нужный дом, благо с нумерацией в районе было в порядке, и ему не потребовалось тратить и сходить с ума еще бессчетное количество времени. Он не звонит в квартиру, а удачно вышедший жилец помогает Хо проникнуть в дом, где Шину уже не сложно отыскать нужную квартиру на седьмом этаже.
Вонхо всматривается в темную прочную дверь с хорошими замками, явно установленными на защиту от воров и злоумышленников. Он невольно сравнивает ее с той, что была раньше, до переезда родителей Минхёка в другой район, блондин сам немного улыбается, вспоминая былые деньки. С одной стороны у Шина немного отлегает от сердца, понимая, что Мин в безопасности от некоторого рода вреда, но совершенно беззащитен от собственных мыслей и родителей, которые, в данном случае, могут быть в разы опаснее всего остального.
Звонок рядом с дверью для него желанен и опасен одновременно, потому что не знаешь насколько отрицательно тебя сейчас примут в этом совершенно не знакомом Хо доме.
Он нажимает на кнопку и слышит, как на той стороне раздается звон, не такой раздражающий, как он думал, но так же не менее приятный. Его дергает от волнения и таящийся внутри злобы, только, какой бы она ни была, он не мог ненавидеть тех, кто вырастил того, кого он любит больше жизни.
Пара секунд тянутся слишком долго и постепенно нервы все больше натягиваются, грозясь лопнуть в любой момент, но, как по заявке, дверь открывается в эту же секунду.
На порог выходит отец Хёка и в начале, буквально на мгновение, его взгляд не содержит в себе ничего, кроме разочарования, но лишь на мгновение… Как только старший понимает, кто перед ним стоит, то взгляд мрачнеет разом, наполняется болью и отвращением, словно перед глазами стоял самый грешный человек в мире. Хотя, наверное, для семьи Ли, Хосок таковым и был.
— Господин Ли, послушайте, — начинает тараторить блондин, — Минхёк, я люб…
— Прекрати, — ледяным голосом отвечает мужчина, вымораживая взглядом Вонхо. — Уходи. Оставь моего сына. Забудь его, — отец Хёка пытается закрыть дверь, тем самым закончить разговор.
— Но постойте, — Хосок останавливает, закрывающуюся перед его носом, дверь. — Я не могу. Я люблю его! Давно! И мне больше никто не нужен, поэтому выслушайте нас!
— Уходи! — мужчина упорно тянет ручку на себя. — Я не позволю вам увидеться! Не позволю и дальше портить моего сына!
Мужская рука отталкивает Шина в грудь и тот, неожиданно ослабев, отпускает, и уже через секунду дверь закрывается перед его носом.
— Нет! Господин Ли! Пожалуйста! Дайте нам шанс. Один шанс! Прошу, господин Ли Джепён! — Хосок молотит руками по металлической поверхности, в попытке достучаться до отца Хёка, который уже давно не слушал блондина, удаляясь в глубь квартиры.