***
Никогда его утро не было таким серым, как и не было утро Шина таким солнечным. Никто из них так и не заснул в эту ночь, но Хосок не спал от ожидания, возможно, единственного шанса на продолжения их жизни, а Минхёк не спал от осознания того, как велика возможность больше никогда не увидеть своего блондина. К утру Ли начало мутить. Бессонные ночи стали показывать своё влияние на и без того не сильный организм парня. Голова стала кружиться, а стена перед собой размывалась с каждым новым морганием все сильнее, оставляя позади отчетливое представление текстуры обоев, постепенно темнея, а потом и вовсе пропадая среди черного дыма. Кровь и яркий запах металла, мертвая тишина… все это давит с той силой, которую Хёк не может выдержать. Вокруг душно и пот, скатываясь по коже, впитывается в одежду, которая скомкана от постоянного ворчания по кровати. — Минхёк! Мин, милый! — женщина трясет его за плечи, пока сын не перестает метаться по кровати и вскрикивать через вдох. — Минхёк! Проснись, сынок. Проснись же. У матери настолько испуганный вид, словно она вот-вот сама упадет от страха, но женщина отчаянно продолжает дергать сына за плечи, в надежде на то, что тот успокоится или проснется. На часах ровно восемь утра, но солнце совершенно не проникает в комнату через слой плотной ткани, что создает на коже брюнета нездоровые тени, пролегающие под глазами. Они пугают еще сильнее. Через пару минут, когда Минхёк все же просыпается, он вскрикивает в последний раз и одновременно поднимается, тяжело дыша через рот. — Сынок! Что с тобой? Все в порядке? Сон? Кошмар приснился? — лепечет женщина, прижимая сына к себе и поглаживая по голове. В ответ, он лишь глубоко, прерывисто дышит и мечется взглядом между двумя книжными шкафами по обе стороны стола. — Хёк-и, сынок, тише все уже хорошо. Мама тут. Все образуется. На последние слова женщины, Мин улыбается своей такой редкой обезумевшей улыбкой. Ему больно, потому что-то, что для него норма, совершенно отвратительно для его семьи и он понимает — ничто не образуется, и, когда он прикрывает глаза, по щекам спускаются вниз холодные слезы. На сердце у матери тяжкий груз. Она не знала, что сыну настолько тяжело, так плохо, от чего тот готов на стенку лезть. Для нее самопожертвование Минхёка — самое страшное, что она когда-либо видела. Женщина в возрасте с добрыми, излучающими любовь глазами, сейчас не находила себе места. Счастье сына всегда было первостепенной задачей. Поэтому именно она поддержала Минхёка с выбором профессии, заслонила собой, когда отец хотел вынести на него всю волну негатива и злости, ведь мангака — не работа настоящего мужчины. И сейчас, она вновь пытается помочь ему, иначе, единственный ребенок уже совсем скоро наложит на себя руки. Нет. Она не приняла их отношения и вряд ли когда-нибудь поймет всего, но она знает точно, что любви все нипочем. Она проверяла сама. Когда пришло время идти на встречу с Шином, ее муж был дома и по-прежнему отказывался разговаривать с сыном. Он был четко уверен в том, что Мин сам должен понять все свои ошибки. — Куда ты? — раздается хрипловатый голос за ее спиной. — Схожу за продуктами. — Там пока достаточно. — Недоверчиво отзывается мужчина. — Хочу приготовить Минхёку пирог. Я волнуюсь, он совсем ничего не ест. Ему плохо. — Ты чересчур опекаешь его, — по Джепёну видно — он устал. Нервы совсем ни к черту, а тут такое происшествие. — Он уже взрослый. — Был бы таковым — имел бы собственное мнение, но ты продолжаешь решать за него. Поэтому я могу и дальше готовить и заботиться о нем. — Упорство госпожи Ли, делает свое дело и муж отступает, позволяя ей уйти. На улице светит солнце и это расслабляет. Дождь сейчас нагнетал бы еще сильнее, буквально вводя женщину в депрессию, но погода играет ей на руку. На улице немноголюдно, как бывает отнюдь не всегда, ведь постепенно окрестности спального района превращаются в обжитые молодым поколением улицы. С каждым разом вывески становятся ярче, машин и мотоциклов больше, а вот тишины — меньше. Но сейчас такая спокойная атмосфера неожиданно пугает, заставляя мать Хёка, незаметно для себя, ускориться. Она заходит в магазин, где они договорились встретиться с Вонхо, но, не заметив парня около входа, разочаровывается, опуская голову вниз и понимая, что не стоило и надеяться. Хоть она не считала Шина плохим парнем, никогда не питала к нему особой любви, возможно, от того, что большую часть времени они проводили дома у Хосока, и мама Мина часто оставалась одна, а возможно, потому что замечала косые взгляды в сторону Минхёка, но не понимала их значения. Поэтому женщина просто взяла корзинку, решив не тратить время на сожаления, и отправилась в глубь магазина, проходя мимо стеллажей и холодильников с разными напитками. — Госпожа Ли, — тихий голос пугает ее, а выходящий из соседнего ряда Хосок смотрит на нее так, словно сейчас лопнет от напряжения, — я не настолько глуп, чтобы стоять у самого входа. Не думайте, что я оставил его. Женщина изумлена. Она правда не думала, что Шин тут, и будет столь предусмотрительным. Именно это прибавляет ему очко, приближающее его к Хёку. — Что ж, я правда не думала, что ты здесь. Удивил. — Как Минхёк? — тут же раздается вопрос. Он мучил блондина на протяжении последних трех дней. — Я буду честной и скажу, как есть. — Женщина тормозит, а Хо уже места себе не находит, нервно выстукивая пальцем сбивающийся ритм. — Плохо. Очень плохо. Не ест, спал один раз, сидит в одной позе и ничего не говорит. Он стал похож на мумию, только без бинтов, — тараторит женщина, понимая, как мало у них времени, но продолжая наблюдать за реакцией парня, эмоции которого слишком красноречивы: губы дрожат, глаза широко раскрыты, а брови сведены к переносице в ужасе. Матери казалось, ему больно не меньше, чем ей самой. — Сегодня совсем… кричал от кошмара, когда уснул от изнеможения. — Я… Госпожа, мне необходимо увидеться с ним, — через секунду выпаливает Шин. — Вы же сами понимаете как ему плохо. Он не перестанет, слишком упрямый, хуже осла. Если что-то засело в его голове, он сам от этого не избавиться. Он убьет себя! — нервы лопаются, а пара слезинок все же скатываются по щекам парня, как бы он ни пытался выглядеть сильным. Шин аккуратно берет ладонь матери Хёка и продолжает говорить. — Прошу, госпожа Ли, я не могу, нет, он не сможет так долго. Помогите нам. Нет, даже не нам. Ему! Помогите ему! Молчание — самое страшное из всех орудий, что когда-либо существовали на земле. Оно буквально рушит судьбы и рушит их мучительно, долго, путем осознания и самоуничтожения. Ли Суён сдерживает эмоции рвущиеся наружу, молча выискивая подтверждения всему, что сказал блондин. Тот едва ли не встает на колени, там же, на холодном сероватом полу круглосуточного супермаркета, но рука женщины настойчиво тянет вверх, не позволяя парню опуститься. — Завтра, — тише прежнего подает голос Суён, — мой муж уедет на работу в девять. У тебя будет три часа, чтобы увезти Минхёка. — Но… а как же вы? — не отходя от шока, лепечет Шин. — Джепён будет в ярости, но не в первый раз. Хёк работает там, где хочет, только потому что я не дала мужу слова. Со временем, он поймет. — Госпожа Ли… — Хо смотрит так, как никогда не смотрел: с благоговением, болью и надеждой. Ему хочется отблагодарить женщину, но он не знает как. — Спасибо. Благодарю вас, госпожа Ли Суён, спасибо, — кланяется он. — Спасибо вам, огромное спасибо. — Хватит, — останавливает она его, после, делая серьезное лицо и продолжая говорить немного более строго. — У меня осталось совсем мало времени, иначе муж заподозрит. Иди и отоспись. Вид у тебя ужасный! Если завтра напугаешь своим лицом Хёка или заставишь его нервничать сильнее, то я могу передумать. — Да. Конечно. Спасибо огромное. Я приду. Не волнуйтесь, ему станет лучше. Я обещаю вам. Спасибо, — Хосок идет к выходу спиной, открывая проход женщине и продолжая кланяться ей. — Спасибо.***
Без десяти минут девять, Шин прячется в переулке между домов, напротив подъезда Минхёка, и ждет, когда из дверей выйдет его отец. За те пятнадцать минут, что сверлил выход, он придумывал вариант за вариантом развития ситуации. Представлял, как будет взбегать на седьмой этаж, попросту наплевав на лифт, как нажмет на звонок и, пока будет ждать, думает о том, как приведет дыхание в подобие нормы, потому что сердце наоборот разойдется сильнее, а значит о спокойствии можно забыть. Представлял, как пройдет по коридору представляющимся для него серым и пыльным, словно в тюрьме из фильмов, а потом откроет камеру, где, словно заключенный, сидит его Хёк. Как подойдет к нему и опуститься на колени, возьмет лицо в ладони и, наверняка, расплачется, увидев уставшие почерневшие глаза. А потом обнимет так сильно, как сможет, и будет гладить его по голове, шептать всякую бессмысленную околесицу, которую Мин даже не запомнит, потому что скорее всего тоже будет плакать, изредка всхлипывая и хватаясь за ткань черной хосоковской футболки. Он так глубоко погружается в свою фантазию, что почти пропускает тот момент, когда отец Минхёка садится в машину, но замечает, как мужчина отъезжает на ней. Только машина поворачивает за угол, Хосок бежит к подъезду и набирает номер. Раздается какая-то мелодия, а потом под тихий писк Шин открывает дверь. Он, как и думал, посылает железную коробку и взбегает по ступеням на нужный ему этаж. В дверях уже стоит мать Хёка и Шин глубоко вдыхает, чтобы не броситься внутрь, попутно выталкивая бедную женщину. Но только он делает шаг к двери, как в квартире раздается сигнал домофона. У Хо сердце уходит в пятки, нет, даже ниже, пробивая насквозь лестничные площадки шести нижних этажей. Мурашки проходятся по спине от загривка, а в глазах застыл нечеловеческий ужас, пока Суён открывала дверь. — На восьмой этаж! Быстро! — шепотом отзывается женщина, а Шин быстро взбирается куда сказано, тут же притаиваясь и пытаясь унять клокочущее от испуга сердце. Словно школьник, который неудачно своровал пачку жвачных мишек в магазине, он стоял и прятался, вслушиваясь в разговор этажом ниже. — Пропуск забыл. Совсем мозги уже не варят, — раздается голос мужчины, сразу, как открылись дверцы лифта. — Ты и ключи от дома забыл, — отвечает жена с укоризной в голосе. — Настоящий растяпа. — Ну, ничего уж тут не сделаешь. Какой есть, — ключи звенят, пока их передают, и смолкают. — Позвоню, как закончу. — Удачного дня! — Спасибо. Голоса стихают. Хо слышит, как закрывается дверь и вниз отъезжает лифт. Слышит так же четко, как собственное сердце в горле. Он тихо спускается на один пролет вниз и смотрит в окно, выходящее на улицу, краем глаза замечая, как выходит господин Ли, а затем садится в машину, уезжая. Легкие горят, потому что он почти не дышал все это время и, делая наконец глубокий вдох, кружится немного голова, но он отмахивается от собственной слабости, лишь спускается еще на пролет. Хосок звонит в квартиру, как и представлял себе раньше, и тут же заходит внутрь, как только она открывается. — Не думала, что он так вернется, — говорит женщина. — Ты в порядке? — Пока еще нет, — Шин снимает обувь и проходит внутрь. Квартира светлая и уютная, что совершенно не вяжется с его воображением, но один страх постепенно отступает, пока на его месте другой медленно, ровно с каждым хосоковским шагом, опутывает его сердце. — Вторая дверь слева, — говорит ему женщина позади и больше Хосок ничего не слышит. Две секунды и темная древесина не скрывает от него помещение такой же темной комнаты. Блондину кажется, что он попал в подземелье, чувствуя такой контраст между светлым коридором, в который проходят лучи солнца с кухни, и комнатой Минхёка, что тоже должна быть столь же яркой, от пробивающегося солнца. Но шторы полностью изолируют свет и Хосок считает, что все это совершенно не подходит его собственному солнышку, которое сейчас потерялось среди черных туч. Он проходит внутрь и, наконец, может разглядеть маленькую фигурку, сидящую с одной стороны кровати. Хосок сглатывает от того, как тяжело смотреть на своего маленького когда-то солнечного мальчика и понимать, что это только его рук дело. Шин садится на колени перед Ли и опускает свои руки на костлявые коленки младшего. Те кажутся ему ледышками, которые не скрывали штанины коротких шорт. Как призрак, только в телесной оболочке, с пустыми глазами смотрящими в никуда и приоткрытыми в недосказанности губами. — Мин… — тихо зовет Хо и заглядывает брюнету в глаза. Хёк смотрит прямо на него, но ощущение, что его взгляд уходит куда-то глубже, только совсем не касаясь блондина. — Минхёк, это я — Хосок, — голос начинает дрожать все сильнее с каждым новым звуком, но Ли никак не реагирует. — Хёк. Я тут. Я пришел за тобой. Ну же, посмотри, я здесь и больше никогда не оставлю тебя. Прости меня, Хёк. Он упирается лбом в руки младшего, которыми тот обхватывал свои колени. Сил больше нет, поэтому Шин плачет. Просто от безысходности. Просто от того, что Минхёк, кажется, сломался. Хосок обнимает Ли и проводит руками по спине через майку, продолжая плакать, и, сквозь слезы, бубнит какую-то чушь, сам не понимая, что говорит. Он винит во всем себя и только, ведь это он не достаточно постарался в тот день, это он захотел, чтобы Мин жил с ним, это все он. А страдает от этого только Минхёк. Кажется, он спускается в самую бездну, где липкие руки собственных сожалений душат его изнутри, пока он плачет и плачет… — Хо?.. — раздается где-то сверху от чего блондин несколько вздрагивает. — Хосок?.. Голос такой тихий и надломленный, будто и не Хёк говорит, но когда старший поднимает голову, то видит, как родные глаза наконец-то больше не похожи на пустые стекляшки. Они сверкают от слез, которые скатываются по щекам от недостатка места. — Да… Да, Хёк, я. Это я, — обнимая ладонями лицо младшего, отвечает Шин. — Я. Никто другой, милый. Прости меня. Я такой дурак. Прости. — Хосок… — неожиданно скулит Мин и падает в объятия блондина. Тот обнимает сильно, тут же чувствуя, как исхудал брюнет, и эта деталь еще раз колет ему в самое сердце. Он гладит по волосам и слушает всхлипы сквозь поток вырвавшихся наружу мыслей. От этого всего Хосок наконец улыбается, совсем чуть-чуть, еле заметно, с болью, но долгожданным облегчением.