Штольман и медиум

Шашлык был великолепен – сочный, пахнущий дымком. Штольман отправил в рот очередной кусок и сделал глоток пива, а затем вдохнул прохладный свежий воздух с привкусом костра и огляделся. Стоял чудесный октябрьский день, уже прохладный, но солнечный. Стандартный шестисоточный дачный участок был засыпан пожелтевшей листвой, а на клумбах доцветали последние, самые стойкие осенние цветы. По участку носились многочисленные дети, а взрослые концентрировались преимущественно вокруг мангала либо, как Штольман, сидели за столом в беседке. Последний в этом году большой дачный выезд их управления можно было считать успешным. - Анечка, может вам все-таки налить чуть-чуть вина? - привычным для себя слегка фамильярным тоном крикнул куда-то за спину Штольману Стас Николаев. - Нет, спасибо, - голос тихо подошедшей Анны неожиданно раздался совсем рядом. - К тому же полицейскому не к лицу, товарищ майор, провоцировать граждан на употребление алкоголя при поездках за рулем. Дразнящийся тон Анны вызвал дружный смех в компании. Штольман, сидевший на краю скамьи, подвинулся, и девушка села к нему в пол-оборота, опершись на его грудь, как на спинку стула. Яков для пущей надежности приобнял ее за плечи. Анна потянулась и утащила с его тарелки кусочек шашлыка. - Яков Платонович, с вами рядом минералка стоит. Подайте, пожалуйста, - попросила она. - Анечка, раскройте тайну, которая мучает все управление уже больше месяца, - вновь заговорил Николаев. – Почему вы со Штольманом на вы и по имени-отчеству? - Потому что у нас, - Анна изобразила на лице претенциозное выражение и выразительно произнесла, подражая актрисе из классического фильма, - высокие, высокие отношения. Над столом снова раздался смех. Штольман тоже не выдержал и, смеясь, уткнулся в волосы девушки. Тут он взглянул на часы: - Анна Викторовна, нам, наверное, выдвигаться пора. У нас ведь еще дело. В компании раздался нестройный хор голосов, выражающих недовольство столь ранним отъездом участников. Но после пятнадцати минут прощаний и последних обсуждений самых насущных вопросов Штольман с Анной отбыли. После их отъезда над столом повисла тишина, которую нарушил голос жены капитана Ермолова: - Да что у них вообще за отношения?! Ответа не последовало, поскольку его никто не знал, а вопрос интересовал многих. Герои же обсуждения в это самое время неспешно выезжали с проселочной дороги на трассу на Москву. Штольман, сидя на пассажирском сиденье, любовался Анной за рулем. Полдня на свежем воздухе ей явно пошли на пользу: щеки разрумянились, глаза засияли, и вся она стала совсем расслабленной и спокойной. - Яков Платонович, если не хотите, можем не ехать в салон. Ну, показалась мне всякая ерунда. Мало ли мне кажется. - Анна Викторовна, не говорите глупостей, - мягко ответил ей Штольман. – Я для собственного спокойствия должен убедиться, что там все в порядке. Так что едем в салон. Автомобиль набрал «крейсерскую» скорость на трассе, а Штольман погрузился в воспоминания. После отъезда Анны из Затонска он следующую неделю подчищал хвосты и завершал недоделанное. Было совершенно ясно, что истоки дела ведут в Москву, так что оставалось только по максимуму собрать информацию в Затонске, и можно было возвращаться в столицу. Он работал как одержимый, зато стоило перестать хоть на секунду думать о работе, в его мыслях немедленно появлялась Анна. Он думал, и думал, и думал. Он то принимал твердое решение навсегда закрыть эту тему и забыть про нее, то отправиться поговорить со старшими Мироновыми (он был уверен, что они придут в ужас, когда узнают правду), то найти какой-нибудь способ уговорить Анну освободиться от этого бремени, которое она сама на себя взвалила. Впервые в жизни, за почти сорок прожитых лет, Штольман понимал, что образ жизни и сложившиеся привычки не дают ему ответов, как выйти из этой ситуации. Штольман питал слабость к роскошным «стервам» – и это было взаимно. Было в нем что-то, что заставляло сильных, уверенных в себе и успешных женщин дрогнуть. Большинство его пассий были намного состоятельнее его и могли себе позволить куда больше, чем он. Но это его никогда не волновало. В отношениях, женщины принимали его условия – ходили в рестораны, ездили на курорты и с радостью принимали подарки, которые он мог себе позволить. Впрочем, у него в результате всех этих отношений, образовалась коллекция великолепных дорогих аксессуаров в виде галстуков и заколок к ним, запонок, бумажников и прочих бесполезных, но статусных безделушек. Но в сухом остатке он всегда оставался свободен от любых материальных, да и моральных тоже, обязательств перед женщинами, с которыми его связывали отношения. По иронии судьбы Анна Миронова, являясь полной противоположностью его любимому психологическому женскому типажу, по существу относилась к той же категории женщин – сильных, успешных и состоятельных. Она сама заработала на квартиру в Москве, в то время как Штольман получил свою в наследство от бабушки с дедом. Она ездила на хорошей машине, а у Штольмана вообще автомобиля не было – правда, не по финансовым соображениям, а потому что он ему был не нужен. А теперь выяснилось, что Анна тащит на себе огромную финансовую ношу, заботясь о родителях – ношу, совершенно неподъемную для Якова потому, что он просто не может заработать таких денег. Все эти мысли продолжали преследовать Якова, когда он вернулся в Москву в середине августа. Он ходил на работу, разбирался со старыми и новыми делами, продолжал дело Нежинской и однажды обнаружил, что уже почти не думает об Анне Мироновой. Он облегченно вздохнул от мысли, что освобождается от нее. Вот только через три дня, поздно вечером выйдя из конторы, он обнаружил, что ноги его сами несут на Проспект Мира. Он нажал кнопки домофона и через несколько секунд услышал знакомый голос: - Кто там? - Штольман. После небольшой паузы замок запищал, открываясь. Дверь в квартиру Анны была открыта. Она стояла в прихожей и молча смотрела на него, а он не знал, что сказать. Наконец, она нарушила молчание: - Хотите чаю? - Хочу, - признался Штольман, осознавший, что страшно голоден. Через пять минут они сидели на ее кухне, а перед Яковом стояла тарелка с запеченной рыбой с овощами. Оказалось, что Анна очень даже неплохо готовит, что Штольмана искренне удивило. Чтобы преодолеть неловкость первых минут он рассказал Анне последние новости из Затонска, а она в ответ – пару забавных случаев с ее работы. Они сами не заметили, как обнаружили себя непринужденно болтающими обо всем на свете. Когда часы показали полночь, Штольман попрощался и ушел. Но он вернулся на следующий вечер, и через день. А потом они решили сходить в театр, и Анна встретила его у управления в конце рабочего дня. На выходные они погуляли по Ботаническому саду, а на следующие – съездили в Сокольники. Они говорили обо всем, кроме своих отношений. Захлестывавшая их до этого взаимная страсть вдруг оказалась перекрыта нежностью и бережностью друг к другу. Они оказались в странной зоне друзей-платонических возлюбленных. Штольман бы ни за что не поверил, что может оказаться в таких отношениях, пока это не произошло и, самое удивительное, это его не тяготило. Ну, разве что ночами ему снились сводящие с ума сны об Анне. Но это он тоже оставлял при себе. Вот и сегодня на дачный выезд с коллегами он взял Анну, что вызвало очередную волну сплетен о них и их отношениях. Но это его волновало в последнюю очередь. За воспоминаниями и размышлениями дорога в Москву пролетела незаметно. Вскоре они подъехали к салону Анны. - Не могу понять, в чем дело, - снова пожаловалась она, открывая салон и отключая сигнализацию. – Может, я с ума схожу? Но последние дни чувство, что что-то не так, и чем дальше, тем сильнее. Она обернулась и обнаружила, что Штольман, присев, в лупу изучает входной замок. Наконец, он встал и серьезно посмотрел на нее. - Нет, Анна Викторовна, вы не сходите с ума, - сказал он. – Этот замок взламывали отмычкой. И неоднократно.