Приходите на мои похороны. Монолог Виктора Моргана

      А давайте поговорим о любви, а? О себе я немного рассказал. Собственно, и еще расскажу. Все станд-аперы говорят исключительно о себе. И люди готовы их слушать. Потому что это как в замочную скважину подсмотреть, через стенку чужое подслушать... А ты пиздишь и пиздишь. И тебя слушают. Принимая то говнище, что ты вливаешь им в уши. Не обращая внимания на мат. Радостно аплодируют. Потому что им тоже хотелось бы рассказать о чем-то подобном, но не умеют. Так, чтобы за это деньги платили. Так, чтобы это было хоть кому-нибудь интересно, кроме них самих.       Хах.       Не уверен, что у меня это получается хорошо. Но Саша Берне семнадцать лет назад сказал мне: «Твоя единственная ценность – в умении складно пиздеть». Тогда он решил, что на этом можно разбогатеть. Тварь расчетливая.       Так вот. О любви.       Я не знаю, что такое любовь. Нет, правда.... Не знаю.       О чем говорят эти люди, стоя перед алтарем и давая клятвы обещания «и в горе, и радости» до гробовой доски? В чем они клянутся? Они сами осознают, на сто процентов, в чем именно клянутся? Что в этот самый момент дают обещания, которые никто из них не собирается выполнять.       Свадебная церемония похожа на кокаиновый приход: первые полчаса ты вообще не понимаешь, что происходит, но явно что-то охуительное – кончики пальцев вибрируют, зрачки увеличиваются, кровь ускоряет бег, сердце колошматится, как сумасшедшее... На висках выступает пот, в паху тяжелеет, ноги пружинят, как у кузнечика. Картинка вдруг становится объемной, люди вокруг – все такое же дерьмо, но дерьмо занятное. И ты даже не против напоить их за свой счет, потому что скоро наступит чудесное ложное прозрение: «Я умею танцевать! Сука, да! Я великий танцор!»       И затем тебя нехерово держит на бодряке добрых часа четыре... Море по колено, мир – с детскую площадку, до неба достать рукой – как два пальца обоссать... Легко! Тебя кроет эйфорически. Яркие краски, громкие звуки, острые ощущения. Еда божественна, минет в исполнении восхитительно платиновой блондинки за углом бара, в темной подворотне хорош до сердечного приступа.       И сама она хороша. И ты говоришь ей: «Ты лучше всех, детка!» Лучше всех... Давай поженимся, а?       А потом ты начинаешь выдыхаться. Медленно, но верно наступает отходняк. Во рту – металлический привкус, смешанный с нотками дешевого виски и горечью сигарет, тошнота подступает к горлу, голова – чугунная. Мозг - мерзкая, зловонная жижа, продуцирующая больные фантазии и не слишком удачные идеи - вот-вот вытечет из ушей... Картинка перед глазами резко мрачнеет, приобретая истинные цвета – градацию всевозможных оттенков серого. И эта сучка, липнущая к тебе потным телом, нашептывающая пошлые комплименты на ухо, отвратительно пахнет чем-то приторно-сладким.       Тебе уже совсем нехорошо. Ты уже лихорадочно шаришься по полкам шкафчиков в надежде найти горсть снотворного, чтобы наконец отключиться и поспать. В надежде проснуться в привычном одиночестве, в спальне с задернутыми шторами. В надежде забыть все, что было. Потому что... Сука, ты херовый танцор! Да еще документы потерял. Но их проще восстановить, чем возвращаться за ними в тот бар.       Ты закидываешься таблетками и ждешь. Ждешь, что наутро проснешься кем-то другим - свежей и улучшенной версией себя. А не потасканной шлюхой с мешками под глазами, трясущимися руками, диким сушняком и раскалывающейся на корки тыквой вместо головы. Надежда всегда умирает последней – так ведь говорят?       И это истинная правда. Сдохнет. Потому что нет свежей и улучшенной версии тебя. Есть прежняя – неумолимо стареющая, помятая, как рванье из секонда по фунту за килограмм, ненавидящая себя и бабу с размазанной тушью под глазами напротив. Которая орет, что ты: «Дерьмо! Дерьмо! Ты испортил мне жизнь! Будь проклят тот, день, когда я вышла за тебя замуж».       Понимаете, да? Вот так заканчиваются свадебные церемонии. Одним и тем же: рано или поздно наступает отходняк. Год спустя, пять лет, двадцать... Кого как зацепило. Но этот момент наступает всегда: ты не хочешь ни горя, ни радости. Ты хочешь только одного – чтобы тебя оставили в покое.       И потом, знаете ли, они разводятся. Делят имущество, бегают по адвокатам и убивают друг друга словами. Беспощадной правдой, пощечиной наотмашь: «Я тебя больше не люблю».       Не люблю...       Или не разводятся. Просто продолжают жить. Вместе. Дожидаясь возраста, когда, в общем-то, уже ничего не надо. Когда перестают одолевать мысли: «Что я сделал не так?» Когда просраться с утра – великая победа. Дойти до магазина – победа. Вспомнить собственное имя – победа. Не загнуться за просмотром ток-шоу – победа...       Да, такие пары ставят в пример – сдержали клятву. И в горе, и в радости. До гробовой доски.       Серьезно? Вы серьезно верите, что это любовь?       По мне так честнее те, кому хватает смелости сказать в лицо, прямо: «Не люблю». И просто принять факт: «люблю» умирает сразу, как только отпускает кокаиновый приход. Все остальное – затянувшийся отходняк. Который ты или терпишь в ломке до финала своей убогой жизни, или, как заправский торчок, ищешь новый кайф, новую дозу.       Я не знаю, что такое любовь. Правда, не знаю.       О чем вы?       Невыносимое сексуальное влечение, острая необходимость обладать, потребность, как дышать, быть рядом, слышать, видеть, осязать, воодушевляться только от одной мысли о предстоящей встрече, сходить с ума от ревности, умирать от невозможности получить...       Это?       Находить смысл. Когда смысла нет ни в чем.       Так?       Убеждать себя в том, что ты личность, а на самом деле – ноль, потому что это он «сделал» тебя.       Доказывать себе убедительно, видя перед глазами множество показательных примеров, что любовь – надуманная категория, быстро теряющая основу. Потому что скоротечна, неуловима и как вспышки на солнце – ярко, мощно, но затем – магнитные бури и затяжная головная боль.       Жить в полной уверенности, что застрахован выработавшимся цинизмом от больных романтических бредней. Жить и красиво вещать об этом со сцены под бурные аплодисменты. При полном солд-ауте. Вещать о том, что любви нет. Потому что лично тебе хватит словоблудия запудрить мозг пришедшей послушать тебя толпе. Потому что они готовы тебе поверить. Потому что мир такой.       Говенный, без ориентиров и идеалов, без ответственности и обязательств говенный мир. Где никто никому ничего не должен. Где проще потратить бабки на концерт обдолбанного торчка, а вечером решить, что ты, мудак, никому ничего не должен. Послать нахуй семью. Потому что не готов. Тяжело. И вообще – куча геморроя. Да и жена не молодеет: морщины, сиськи обвисли, жопа – не орех. И этот еще... мелкий утырок твоего производства из милого маленького ангелочка превратился в здоровенного прыщавого лба без проблеска разума в глазах. Нахуй их всех, да? Ведь ты личность. У тебя еще вся жизнь впереди. У тебя планы. И вообще ты король мира. Красавчик, епти.       Продолжать жить в свое удовольствие. Потому что тот парень со сцены в дорогом костюме с невъебенно шикарным счетом в банке сказал тебе, что любовь – это всего лишь разовый кокаиновый приход. И тебе нужна новая доза, чтобы еще раз кайфануть.       А потом удивляться, почему, блять, кайфа нет. Почему, блять, обрыдло? Почему, блять, тебе до усрачки тоскливо в пустой квартире? Ведь ты такой охуенный! Почему больше не торкает?       Да, я мастер красиво попиздеть, я, сука, более чем убедителен. Потому что сам верю в то, что говорю. Пока стою на сцене...       Я ведь не расскажу вам о том, как проебался по всем пунктам.       Я тот идиот, который дважды терял рассудок. Назовем это - был влюблен. До умопомрачения. До отказа от собственной гордости (впрочем, у меня ее немного), собственного «я», потери аппетита и желания жить.       Дважды.       В одного и того же человека.       Его зовут Саша Берне.       На собственных похоронах, чувствуя ствол пистолета в кармане пальто, сжимая ополовиненную бутылку виски в руках, я могу хотя бы раз в жизни хотя бы себе признаться...       Я не знаю, что такое любовь.       Но я знаю, каково это, когда один и тот же человек дважды... сука, дважды повторяет: «Я тебя не люблю». И ты с этим ничего не можешь сделать. Ты бессилен это изменить. И все, что тебе остается, захлебываться в этом бессилии ядом, давясь желчью.       Все, что тебе остается, воспользоваться чудной идеей запланированной смерти.       Когда-то я придумал ее как способ миновать стадии «неудачник» и «старик». Взять контроль над жизнью в свои руки и уйти по собственному желанию, а не по расписанию.       Я уже застрял в стадии «неудачник». И тот, кто мог бы это опровергнуть, сказал мне: «Да пошел ты, чертов больной ублюдок!»       Я Виктор Морган. Мне тридцать семь лет. И я неудачник.       Если вы тратите деньги на мои концерты... Вы такие же неудачники, как я. И вас много.       Иначе я бы так и работал официантом или грузчиком в порту. Коротал дни в съемной клетушке на пятом этаже спального района окраин Лондона. Тихо спиваясь.       Потому что кроме идеи запланированной смерти у меня не было никакой другой, что делать со своей гребаной жизнью. И моя мать меня бы возненавидела.       То, что я имею, я имею благодаря Саше Берне.       Но он ушел. И, как оказывается, ничего не изменилось. Я по-прежнему не знаю, что делать со своей гребаной жизнью. Без него.       Скучно.       Вот вам правда. А теперь можете с умным видом делать выводы, а я пока... Присяду, лады?       Знаете, я часто во время своих выступлений провожу аналогию...       Наша жизнь – это езда по правилам дорожного движения. Есть дорога с конечной целью, и вам необходимо добраться из пункта А в пункт Б, потом из пункта Б – в пункт В, и так далее, пока не закончатся буквы алфавита. Есть кто-то, кто придумал правила: как нужно ездить, где, с какой скоростью, чтобы не мешать остальным. Потому что дорога одна, а едущих по ней – много.       И вот у вас несколько вариантов: следовать точно правилам – терпеливо, принимая, как должное, что пробки неизбежны, что за нарушение ограничений по скорости – штраф, и проскочить на зеленый не получится, потому что – не твоя очередь. Добропорядочные граждане, уважающие закон - они не одни на дороге, поэтому нервничай, бесись, ругайся, но следуй правилам.       Второй вариант - следовать правилам не до конца... Знаете, да, этих водителей, которые, стоя в пробке, умудряются дергаться, как эпилептики в припадке – переходят из одной полосы в другую, потому что там вроде как движение энергичнее, затем убеждаются, что это не так, возвращаются, и все равно не успевают проскочить на зеленый. Они мешают, сука, всем, раздражают до зубовного скрежета. Но что характерно, результата нет. Дорога одна, направление одно, и выходит разве что вырваться на пару машин вперед, но дальше следующий светофор – и опять встрял.       Третий вариант... Те, для кого нет правил. Они стартуют на красный, вылетают на встречку и несутся на всей скорости в надежде проскочить. Им плевать на собственную безопасность. Плевать на безопасность тех, кто может ехать навстречу. Они торопятся. Быстрее добраться в пункт А, Б, В... В адреналиновом угаре. И добираются. Иногда. Но иногда – вылетают в кювет. Погибают. Иногда... Влипают в лобовом столкновении в идущую по своей полосе тачку. Калечат, ломают жизнь другим. Утаскивают за собой на тот свет.       Каждый из нас, несмотря на правила, волен сам выбирать, как ехать – следуя им или нет.       Я всегда несся по встречке. Боясь опоздать. Куда – не знаю. Но меня с детства преследовало это ощущение – что я куда-то опаздываю. Поэтому плевал на правила.       Не зная еще о том, что есть четвертый вариант.       В твою машину может сесть попутчик.       Который заставит тебя притормозить, свернуть в другую сторону и следовать тем правилам, что придумал он. По той дороге, что не пересекается с основной трассой.       Всегда есть дорога, что не пересекается с основной трассой. Ее видят только избранные. Те, кто может взглянуть поверх толпы. Этот путь может быть длиннее, но ты неизменно приедешь первым. Потому что там нет пробок. И встречных полос.       Четвертый вариант открыл мне Саша Берне. Он просто однажды сел в мою машину и указал новый путь. О котором я даже не думал. А он увидел.       В идеале мы должны были проехать вместе с ним до финальной точки, но я мудак, а он устал. От меня. Наверное. И ему точно не нужен такой любовник, как я. Ему вообще никто не нужен. Наверное. Возможно, ему просто никогда не нужен был я. Только моя машина. На которой можно добраться до своей цели. Вероятно, он этого добился. И вышел там, где ему удобно.       А я внезапно открыл пятый вариант...       Когда ты просто стоишь с включенной аварийкой посреди заброшенной дороги и не знаешь, что делать. Откуда ждать помощь. Потому что здесь не ловит мобильный. Поблизости нет ни одной деревушки. Бензин закончился. Возможно, тебя вскоре обнаружат и спасут. А может быть и нет.       В любом случае – это ожидание.       Я решил не ждать.       Я решил умереть.       А этот пидорас даже не пришел на мои похороны!       Не то чтобы я мазохист, и хотел бы вновь увидеть эту высокомерную равнодушную рожу, выражение которой вербально можно охарактеризовать только как: «Мне похуй» и «Мне похуй конкретно на вас».       Знаете, в этом погано признаваться, но мое главное достижение в жизни – не миллионные гонорары, не толпы поклонников, не все эти дешевые на проверку признаки успеха... Мое главное достижение – ювелирный талант, отточенный годами общения навык выводить Сашу Берне из состояния буддийского спокойствия.       Я могу гордиться тем, что являюсь единственным человеком в Британии и далеко за ее пределами, кто видел Сашу Берне орущим, швыряющим о стены посуду и обещающим закопать меня живьем. Я единственный, кому он разбивал лицо в кровь, зло отбивал почки носками элегантных туфель и душил с искаженным от бешенства лицом. Я единственный, кто заставлял его испытывать шикарную гамму чувств: от тихого раздражения до громкой ненависти и обратно.       Я единственный... кто оставался в его постели до утра.       Я с ним спал. Буквально. Я с ним жил. Буквально. Я делил с ним все то дерьмо, что называют семейной бытовухой.       Я лажал и не раз, лажал по-крупному, предавал, не выполнял обещаний, вел себя, как распоследняя скотина, лгал и ничуть не сожалел о своей лжи. Мотал нервы, истерил, снимал шлюх, трахался с фанатками, да и с фанатами тоже - чего уж там... Устраивал многодневные групповухи, где в какой-то момент становилось просто пофигу, кто кого ебет, уходил в запои и затяжные наркотрипы, цеплял венерические болячки и месяцами валялся в больницах на реабилитации.       Я доводил себя до такого состояния, что не мог выйти на сцену – ноги не держали, да и сам лыка не вязал. Срывал концерты, интервью, без конца попадал в скандальные светские хроники желтушных изданий. И за все это получал номинации и премии. Как голос поколения. Как новый герой. Как идол и кумир.       У меня было все! И не было ничего. Потому что я не мог! Не мог получить признания гребаного Саши Берне.       Все, что я хотел, это увидеть улыбку на его лице. Но он всегда смотрел на мои выступления за кулисами с непробиваемо-невозмутимым лицом. Потому что знал – нет ничего смешного в том, что я говорю.       И я падал дальше. Проваливался на дно.       Падал.       Пока он однажды уставшим голосом не спросил меня:       - Чего ты хочешь? Что тебе надо?       - Тебя.       В доказательство мне пришлось ему отсосать. Стоя на коленях. В гримерке. Где не запиралась дверь - я сломал замок, когда орал на кого-то из организаторов. Сломал, потому что в остервенении ебашил этой дверью о косяк. По какому поводу истерил – хуй знает. Меня вечно что-нибудь не устраивало. Но они на мне зарабатывают бабки – потерпят.       Чтоб вы понимали, у него не стоял. Вообще. Замечу, что любой член после суматошного дня при тридцатиградусной жаре, когда потом воняют даже стены, не благоухает розами. Я блеванул. Потому что впервые в жизни делал минет. Точнее, попытался. Пока не заблевал гримерку. К слову, у Саши так и не встал. И потом он просто стоял, прислонившись к стене, и смотрел на то, как меня выворачивает наизнанку.       - Долбоеб, - это мне досталось в награду за усилия. За мое признание. За желание доказать, что... что-то.       Не очень-то романтично, да?       Романтики не прибавилось и позже. Когда он вытирал, брезгливо морщась, салфеткой мой рот, рывком поставил на ноги, дернув за шиворот, и потащил за собой, удерживая за талию, чтобы я вообще дошел. Хотя бы до такси.       Саша сотни раз выставлял меня за порог собственного дома. Сотни тысяч раз.       Но тогда он сам привез меня к себе... И разрешил остаться.       На диване. В гостиной.       Я не становился лучше рядом с ним, но я определенно помнил, зачем мне не стоит упиваться в хлам и садиться обдолбанным за руль. Я не обрел мораль и не проникся нравственными ценностями, но я точно знал, почему одноразовый случайный перепихон мне не заменит целой ночи с Сашей. Я никогда не любил правил и никого не слушал, но молча выполнял все, о чем просил меня он. Я мало что ценил и ценю, ни во что не верил и не искал этой веры, но, тем не менее, как спутник вращался вокруг своей планеты по имени Саша Берне.       Я был плохим партнером. Да и он не подарок. О нет, совсем не подарок.       Но я был почти счастлив.       Делить с ним это дерьмо. Под названием жизнь.       Я видел его без выглаженной белой рубашки и перчаток на изящных, тонких, как у бабы, руках, растрепанным, с отечным лицом и синяками под глазами, в какой-то заношенной хламиде, которую он упорно называл домашним халатом. Я знаю о нем все, и главное – что он неидеальный. Настолько неидеальный, что храпит по ночам, страдает изжогой, тратит уйму бабок на омолаживающие средства, сидит на диетах и грызет ногти, когда никто этого не видит. А я видел. И это делало его идеальным. Во всем.       Кроме одного.       Мне так и не удалось... удержать его рядом.       И заставить рассмеяться. Ладно. Улыбнуться.       Хоть одной моей шутке.       Он ушел. Потому что ресурс его золотого терпения оказался конечным. Тормознул тачку посреди глуши и вышел.       Я не знаю, что такое любовь. Есть ли она? И если есть, то почему она такая несправедливая сука? Или это плата. Моя личная плата. За все то, во что я не верю.       Иначе почему он может жить дальше, а я – нет?