Мой пленник

Гастон долго приходил в себя: то, что сильнее всего хотелось забыть, отчаянно вгрызалось в память сотней острых маленьких зубов, не желая её отпускать. Хорошим выходом могло бы быть решение покинуть деревню и отправиться на поиски славы и денег в более рыбное место, тем более, что Белль тоже исчезла вместе с отцом, — но нет, он уцепился за это место и свои воспоминания, не желая слушать доводы Лефу и продолжая его третировать, как и бывало раньше. Тот, впрочем, не обижался, в глубине души жалея своего охотника. — Что-то сломило тебя, Гастон. И никак не отпускает. — Ох, просто выражайся попроще, друг мой. — Ты должен или разобраться со своей проблемой, или забыть о ней. — Хм... — нахмурился он. — Да, ты прав. Пожалуй. Гастон больше ничего не отвечал, потому что толку в словах не было: нужно было что-то делать. Проблемой его, как вы помните, был Зверь. Чудовище из проклятого замка, которое позволило себе слишком многое. Которому он был обязан жизнью... и позором. Охотник собирался недолго: надел куртку, накинул на плечо старое ружьё, на пояс — кинжал и отправился в лес, — продолжить неоконченный разговор. Нет, он, конечно, прикидывал разные варианты событий, и они заключались не только в подобии светской беседы или боя не жизнь, а на смерть. Одно из предположений состояло в том, что Чудовище так устало от одиночества, что могло покончить с собою раньше, чем это сделал бы он, Гастон. Ну, или не возражало бы против пули в лоб и мгновенной смерти. Во время их первой встречи ведь так и было, верно? Зверь сам попросил о смерти, утверждая, что жизнь ему не мила, если бы не девушка, влетевшая за ним следом и спутавшая все карты им обоим. Ах, Белль, Белль, неприступнейшая из всех красавиц. Слишком умная для того, чтобы связать жизнь с такими монстрами, уложив себя на алтарь домашнего хозяйства и долготерпения. Он понял, что замечтался. И заблудился, сойдя с тропы слишком рано. Охотник продирался среди густых зарослей, но ни малейших признаков дороги к замку или хотя бы его постоянного спутника — холода не ощущалось. А ведь ему казалось, что совершенно точно тот расположен к юго-западу от деревеньки. Гастон метнулся назад, на основную тропу, но той и след простыл: сплошные дебри. Что за наваждение! Хотелось зарычать и ударить кого-нибудь посильнее, что он и сделал, выместив гнев на стволе ближайшего дуба. Листья зашелестели, словно возмущаясь несправедливостью, и их тихий шорох затерялся среди шума крон соседних деревьев, поднявшись ввысь и растворившись в нём. А выхода так и не было, равно как и следов искомого замка. Гастон попробовал залезть вверх, на дерево, чтобы увидеть его острый тонкий шпиль, — но вокруг нигде не было ничего подобного. Одно лишь сплошное переливающееся серебристо-зелеными волнами море листьев. И, кажется, он знал, отчего так. Может быть, Зверь уже умер, и замок исчез вместе с ним? Отчего-то при этой мысли стало жаль, и, как ни странно, не только потраченных им усилий. — Проклятье! — прошипел он. — Фея, чтоб тебя! Спустившись вниз, Гастон глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и огляделся снова. Кусты окружали плотно, но справа виднелся небольшой просвет, и едва заметный тоненький лучик солнца, пробившийся сверху, указал ему путь туда. Он свернул туда и, раздвинув густые ветки, очутился на маленькой поляне. Но радость была недолгой. — Легка на помине. Агата не отвечала, хотя и повернулась, грустно и строго глядя в ответ. — Куда ты дела замок с Чудовищем? Они навсегда исчезли твоими стараниями, верно? — Нет. Они лишь скрыты от любых чужих глаз. Навсегда. — Открой мне путь. Я с ним не закончил. — Нет, не открою, — сказала ему она. Это его взбесило. Всё вместе: её холодный тон, ханжество матери Терезы, уверенность в том, что только фея может знать, как лучше. — А тебе не кажется, что это слишком!? — зло проорал Гастон. — Заключение длиною в вечность без всякой надежды! — Он должен осознать всё. И исправиться. — Или сойти с ума. И покончить с собой, да? Это твой чудотворный метод? Но ответа не было. — Дай мне разобраться с ним. Открой путь в замок, черт побери! — Чтобы ты убил его сам, Гастон? — Да уж лучше смерть, чем вечная жизнь в облике Чудовища. Может, он со мной согласится, а? Фея вновь замолчала. Спорить было бессмысленно, но Гастон вдруг заметил за её спиной тропу, но не ту, с которой он свернул, а ту, другую, тёмную и холодную. Ощутимо пахнуло оттуда затхлым запахом старых листьев. Не пререкаясь больше с Агатой, он оттолкнул её в сторону и бросился туда. Ветер, холодный и колючий, подул в лицо, но он рвался скорей вперед, опасаясь, что фея уберет замок у него из-под носа. Но, к счастью, тот стоял на прежнем месте, огромный и нерушимый, высокая черная махина с острыми пиками башенок наверху. Гастон побежал вперёд, петляя в искусственном лабиринте низко стриженых кустов, проклиная прихоть хозяина и садовников. Перепрыгнул с разбега широкий газон, очутился на крыльце, перепрыгивая через две ступени, и наконец ступил под своды замка, где волей-неволей замедлил шаг. Там было оглушающе тихо: ни свиста ветра, ни тиканья часов, ни шороха мышей. Просто глухо и мертво. Сердце закололо: что, если слишком поздно? Гастон осмотрелся вокруг. По углам скопилась пыль, но камин, кажется, всё-таки топили с тех пор, как он покинул здешние места. На кухне было грязно, всё вверх дном, и, конечно же, никого. "Нет, — сказал он себе, — если Зверь и жив, то должен быть наверху". Раньше он обретался там, а сейчас и вовсе нет никаких причин покидать старую спальню. И он оказался прав. Едва войдя туда, можно было понять, что там постоянно находится некто, не утруждающий себя ни уборкой, ни активной жизнью вообще. Пол был усеян мелкими костями и шкурками маленьких зверьков. Пух и перья, и птички со свернутыми головами, и разбитое вдребезги зеркало довершали невесёлую картину. Но скомканное одеяло на кровати не давало возможности рассмотреть, есть ли кто-то здесь из живых существ. Или никого? Он вынул кинжал. Кажется, слышалось чьё-то дыхание, но складки одеяла вряд ли смогли бы скрыть тушу Зверя, как он помнил его размеры. Гастон подобрался ближе. Заметил прядь золотистых волос, видневшуюся среди подушек, — но это точно не была грива зверя. В постели кто-то лежал ничком; концом кинжала он откинул ткань и увидел спящего там человека. Ни следа чудовища. Он обошел его, вгляделся в бледное лицо... — Принц Адам! Хозяин лениво приоткрыл глаза, приподнялся, опираясь на предплечье. И испуганно распахнул их шире, когда увидел, кто именно его разбудил. — Так фея сняла проклятье! — ошарашенно произнес Гастон. Ему показалось почти невероятным то, что то огромное чудовище, наводившее страх на деревню, могло в одночасье превратиться в это субтильное существо с полудетским надменным и обиженным лицом. Удивительно. — Нет, не сняла. Я навечно заперт здесь, в этом замке. — А я пришел тебя навестить. Отдать долг, знаешь ли. — Много чести. — О, нет, не скажи, — вкрадчиво произнёс Гастон, скользнув по нему глазами. — Если раньше у меня таились некие опасения насчет того, смогу ли я совладать с тем зверем, которым ты являлся, то теперь дело кажется проще. И он был прав: принц был ниже его и худее, тем более сейчас, когда заточение и тоска должны были сильно ослабить его. — Или ты думаешь, что я всё забыл? О, нет. Я вполне готов вернуть тебе долг сполна. Тот, кажется, догадавшись, к чему идет дело, испуганно отшатнулся. Гастон сел на край кровати, будто невзначай подбираясь ближе. Справиться с ним будет проще простого. Он так и сделал, обхватив за шею сзади предплечьем и злым шепотом посоветовав не двигаться. Лезвие кинжала упиралось в горло, и принц согласился, замер под его рукой, лежа на кровати. Он стоял смирно и казался почти расслабленным, но плечи чуть подрагивали. Гастон, сбросив с себя верхнюю одежду, подобрался ближе. — Ты там не плачешь ли, а? Эй, принцесса? Принц раздраженно что-то прошипел, но Гастон его не расслышал. Он шлепнул его по бедру, стянув с него штаны, и посоветовал встать поудобнее, но тот лежал, уткнувшись лицом в подушку, пока кинжал у горла не напомнил ему, кто господин положения. — Что ты говорил мне в прошлый раз? Напомнить? Хочешь себя почувствовать на моем месте? Или на месте моего жирного друга? — Нет, нет... Не надо. — Не спорь, прелесть. Ну же, раздвинь руками, покажи мне свою дырку. Принц нервно сжался. — Ты ведь и сам знаешь, что делаешь только хуже. Ах, и ничему тебя не учит жизнь, принц Адам. Адам чувствовал, как шершавая ладонь касается его кожи. Палец с больно царапающим обкусанным ногтем аккуратно надавил на сфинктер и помассировал, побуждая раскрыться, и, как он ни сжимался, всё же проник внутрь.. — Но я, конечно, помню, как ты не дал мне сдохнуть сразу, великодушно мучил меня здесь всего три дня и наконец отнёс своей полоумной фее. Да, я буду милостив! Гастон покровительственно похлопал его по спине и пообещал: — Чтобы ты не истек кровью сразу, — и он дотянулся до туалетного столика, хватая все флаконы подряд и проверяя их содержимое. Собственно, тут была и другая сторона: принц казался таким узким, что он сомневался в возможности проникнуть в него насухо без всякой смазки. В первых двух стекляшках были духи, мгновенно наполнившие спальню тяжелыми запахами мускуса и жасмина, но в третьей оказалось то, что надо: розовое масло. Щедро плеснув себе на ладонь, он продолжил свою грубую ласку, одной ладонью поддерживая принца снизу, второй проникая между его ягодиц, царапая его и проталкиваясь глубже. Два пальца растягивали его изнутри, нажимая и упираясь в узкий проход. Принц прерывисто дышал, иногда тихо всхлипывая, и слышать это было приятно; он сжимался изо всех сил, вскрикивал пытаясь отодвинуться, но Гастон удерживал его на месте. — Пожалуй, хватит, — сказал он, решив, что теперь, пожалуй, сможет проникнуть в него сам, он отстранился. — Перевернись на спину. Хочу видеть твоё лицо в слезах праведного гнева. Гастон уложил Адама на спину, притянул к себе, раздвигая бедра, и, помогая себе второй рукой, насадил его на себя. Принц стиснул зубы от боли, вскрикнул и отвернулся вбок. Лицо его выражало страдание и страх, он вырывался, но бог знает почему Гастону это показалось как никогда возбуждающим; он толкнулся внутрь, глубже, вызывая очередной стон и с трудом удерживаясь от того, чтобы не кончить прямо сейчас. Худая фигура, длинные золотистые локоны и тонкие черты лица делали заносчивого принца почти похожим на девицу, о чем Гастон не преминул ему сообщить. Хотелось насадить его на себя со всей силы, но он не мог продвинуться до конца в слишком тесном и узком проходе, и двигался медленно, постепенно растягивая свое удовольствие, иногда теряя самообладание и наваливаясь на него всем весом. Надменное когда-то лицо Его Высочества было всё в слезах, искусанные губы покраснели, ресницы слиплись стрелками. Принц вскрикивал с каждым новым поступательным движением охотника. Он резко входил в него, а затем двигался назад, ускоряясь, приближая желанный момент разрядки, и кончил внутрь него с низким рыком, навалившись сверху. С трудом отдышавшись, он отвлекся на секунду, с удивлением осознав, что между ног у того стало слишком влажно. — О, ты тоже меня хочешь? Принц не ответил; он лежал, бессильно откинув голову и распластавшись, словно в обмороке. Гастон опустил взгляд вниз и увидел красное пятно, растекающееся по простыням, и тихо выругался.