Колыбельная о монстрах

В Самайн блуждающие огоньки дрожат на перекрестках, но Джеку они вовсе не страшны — он сам освещает перекрестки и охраняет мир людей от злобных духов. Ему без малого пятьсот лет, он привык, что люди не замечают его: подумаешь, ветром скользнуло по ногам в безветреную погоду; подумаешь, мелькнул огонёк за окном. Джек ладонью касается своей несгнивающей тыквы с вырезанным ртом-щелью, уголёк его души продолжает гореть, отзываясь в сотнях и тысячах свечей в Джеках-фонарях по всему миру. В Самайн граница миров похожа на тонкую вуаль. Он забирает ровно столько, сколько и отдает, и, если ты не готов уплатить положенную цену, ничего у Тёмного Самайна не проси. Джек задирает голову, наблюдая за несущейся в небе Дикой Охотой, щурит зелёно-карие глаза: Король снова несётся по небу, а с ним — его Королева, которую он искал столетиями. Огонёк души дрожит за тыквенными стенами. Старый год заканчивается, тает, исчезает, уступая место новому, а листья гонит по перекресткам с легким шуршанием. Джек бродит по городку, не замеченный ни одинокими гуляками, ни шумными компаниями, гасит блуждающие огоньки, стремящиеся увести людей во Тьму, подслушивает разговоры — где-то проходит вечеринка, где-то на устах у нетрезвых рассказчиков замирают городские легенды, стоит ему пройти мимо. Городские легенды — это быль, обросшая подробностями, без которых она могла бы обойтись, но ничто не появляется на пустом месте. Джек заходит в бар. Здесь он пропускает по глотку Гиннеса каждый год, зная, что предложенное хозяином угощение не хуже любого другого. Садится за столик, тыкву ставит на стол. В пламени его души, если приглядеться, можно увидеть перекрестки, которые он охранял, и души, что он встречал. Гиннес на языке горчит; Джек радуется, что способен воспринимать ещё хоть какие-то вкусы и запахи. В этом городке Хэллоуин — такой, каким должен быть.  — А ты что, Джек-Фонарь? — маленькая девочка с рыжими кудряшками и бледной кожей дергает его за рукав. — Правда? Джек улыбается: он знает, что Эмили — дочь хозяйки бара, в ней течет кровь местных фейри, причем кровь Неблагих, и отец Эмили сегодня выйдет из холмов, чтобы хоть недолго повидать жену и дочь. Мать Эмили — единственная женщина, выдержавшая его величие, и отец Эмили, да не будет названо имя его, жалеет лишь о том, что не может забрать их с собой в холмы. Огнями Самайна люди привлекают самых разных существ, но лишь Эмили и её мать могут не бояться морока и колдовства.  — Эмс, не приставай к Джеку! — окрикает её мать, как раз наливающая порцию виски припозднившемуся гостю. — Ему ещё всю ночь работать! Она знает. Разумеется, она знает. Джек только улыбается и приподнимает бокал. Малютка Эмили вызывает у него тепло где-то за ребрами, в районе сердца, и он ждет — не дождется, когда она вырастет. Года для него всё равно ничего не значат, его договор — бессрочен, его фонарь будет светить вечно, а кровь Неблагих в венах Эмили позволит ей не стареть ещё очень долго.  — Увидимся, Джек, — Эмили машет ему ладошкой и убегает к матери. Вообще-то, ей давно пора спать, но сегодня ночью можно и позже лечь. Они обе ждут высокого незнакомца в куртке, отороченной мехом, он сбросит капюшон, и глаза его сверкнут в темноте. Самайн отсекает ненужное и пересекает дороги. Когда-то давно Джек видел свою судьбу, и она неразрывно была связана с Эмили. Эту связь не порвать, не разрушить никаким колдовством. Да будет так. Джек допивает Гиннес и выбирается на улицу. Ветер шалит, швыряет ему в лицо охапку листьев. Огонёк свечи в тыкве, стоящей на окне бара, дрожит, будто подмигивает. Джек знает, что Эмили забудет его на целый год, чтобы вспомнить в следующий Самайн, и так будет, пока ей не стукнет восемнадцать, и тогда он заберет её навсегда. Тёмный Самайн ему разрешит.