Колыбельная о монстрах

Вспоминай ведьмино проклятье ночами, юный инквизитор, вспоминай. Пусть тебе снится в кошмарных снах моё лицо, обугленное до костей, ухмыляющееся оскаленными зубами. Пусть тебе слышится мой голос и чудится моя тень. Вспоминай мое проклятье, когда будешь молиться в своей церкви, а бусины чёток будут холодить тебе пальцы, и пока твой Бог, во имя которого ты и твоя братия губят сотни людей, наблюдает за тобой. Доволен ли он кровью, пролитой во имя Его? Невинной кровью, ибо неужто ты думаешь, что истинные дочери зла не смогут скрыться от наказания? Я не делала никому зла, инквизитор. Я собирала травы и лечила отварами людей, что обращались ко мне, ведь в нашей деревне отродясь лекарей не бывало, только знахарки. Я помогала женщинам разрешиться от бремени, так разве моя вина, что набожные сельчане посчитали их детьми Дьявола, проклятыми при рождении? Невдомек им, что Дьявол — не зло, а всего лишь выдумка священников, которым была необходима страшилка, чтобы держать верующих в узде, как норовистых лошадей. Концепция греха, ограничивающая людей во всем, так удобна… Ты и сам это знаешь. Ты молод, и ты не кастрат, и я видела, как ты смотрел на меня, пока твои губы шептали молитву, пока твой наставник плескал на меня святой водой в надежде, что она обожжет меня… или выжжет тьму из моего сердца. Да только в нём самом, в твоем учителе, тьмы гораздо больше. Я помогаю людям, а что делает он? Убивает их. Помни обо мне, инквизитор, когда тени будут окружать твою узкую койку. Помни обо мне, потому что я-то тебя не забыла.  ​​​​​​​* * *  Хуан молился. Он молился всё время, но Бог, видимо, был глух к его просьбам — он продолжал видеть кошмары. В них приходила к нему девчонка из той деревни, что собирала травы и варила зелья, когда стража схватила её. Хуан помнил, как поразила его красота ведьмы, и он ещё сильнее начинал молиться, чтобы Господь отвел от него колдовские чары, сохранил его душу чистой. И Хуан ненавидел думать, что Господь его просьбы не исполнил.  Почему? Почему ты оставил его, Боже? Крики юной ведьмы, доносящиеся из застенков инквизиции, царапали его сердце. Её глаза, огромные и синие, как небо над Испанией, запали ему в душу, и он даже спрашивал у наставника, не может ли колдунья исправиться и прийти к Господу? Ответ был страшен в своей простоте: для этого ведьме нужно очиститься.  Огнём и пытками, и никаких исключений. Только так её душа сможет вернуться к Отцу.  Колдунья околдовала Хуана. Каждую ночь его душа уносилась на луг, полный терпко пахнущих трав, и ведьма танцевала вокруг костра, обнаженная, и лунный свет лился на её светлую кожу, прятался в светло-рыжих вьющихся волосах. Хуан хотел бы сбежать, но его ноги врастали в землю, травы опутывали его лодыжки, цеплялись, будто плющ. Она приближалась к нему, пританцовывая, как любая нечисть, ведь доброй христианке плясать под луной не придет в голову, и обнимала его, а поцелуи её обжигали губы ядом. Хуан просыпался весь в поту и молился до утра, а потом за ним приходил наставник, и они шли на допрос, на богоугодное дело. И стражники вновь говорили: она кричала ночью что-то на чужих языках, призывала кого-то, колдовала. Ведьма. Ведьма!  Может, и так, но смотреть, как она мучилась, Хуану было невыносимо. Как её прекрасное лицо искажалось от боли, как она признавалась во всех грехах, которые назывались ей, как плачет, когда ей выворачивали кости на дыбе и закручивали «испанский сапог» на лодыжке. Она призналась во всем — и отправилась на костер. И Хуан не мог отвести взгляда от пламени, разгорающегося под её ногами; от вспыхивающего огнем подола. Задыхаясь, она из последних сил выкрикнула своим палачам в лицо проклятье, и в её глазах отражался огонь, призванный очистить её душу, но на самом деле — вытащивший из неё всё самое темное и злое. И даже коли не была она злобной колдуньей, они превратили её в таковую. Своими же руками.   — Я буду каждой тенью за вашей спиной! — кричала она. — Я буду вашим кошмаром, и мое лицо станет являться вам, стоит закрыть глаза! Ваш Бог не сможет вас спасти, потому что ему всё равно! И вы умрете, потому что я так хочу!  Дым забивался её в горло; огонь охватил большую часть подола её платья. На ногах лопалась кожа, обнажая мясо. Ведьма кричала, кричала и кричала, пока не задохнулась, и её оставили догорать, потому что она посмела проклясть слуг Божьих, и не заслуживала ни милости, ни погребения, и тело её потом должны были кинуть на съедение собакам и воронам.  Но слова её улетели вместе с дымом и достигли чьих-то злых ушей. Палач ушел первым. Говорят, он обедал, как вдруг завопил, указывая куда-то в угол, и подавился куском мяса, и упал лицом в тарелку с похлебкой. Когда его подняли за волосы, то увидели, как исказилось его лицо; таким в гроб и положили. Не то чтобы жители деревни жалели о его смерти.  Хуан молился. Он закрывал глаза и молился, но видел её — танцующую в лунном свете. Ведьма оборачивалась, и на него взглядывал обугленный череп.  — Святой Архангел Михаил, вождь небесных легионов, защити нас в битве против зла и преследований дьявола. Будь нашей защитой! — шептал он, перебирая четки. Ведьма хихикала за его спиной, но, когда он оборачивался, в углу кельи никого не было.  Да сразит его Господь, об этом мы просим и умоляем… Его наставник пал следующим. Его нашли на полу кельи, в руках он сжимал крест, будто отмахивался им от бесов да демонов, а лицо его почернело. На шее, прямо на глазах обнаруживших его монахов, исчезали синяки в форме женских тонких пальцев.   — А ты, предводитель небесных легионов, низвергни сатану и прочих духов зла, бродящих по свету и развращающих души, низвергни их силою Божиею в ад…  Снова смешок.  Легкие шаги позади. Хуан ещё крепче зажмурился, бормоча молитвы, сжал в пальцах крест, свисающих с чёток. Губы у него пересохли. Запахло палёными волосами, обожжённым мясом.   — Хуан, — пропела ведьма. — Я знаю, ты жалел меня. Но ничего не сделал. Так имей же смелость посмотреть мне в глаза. Он поднялся с колен и медленно обернулся.  — Аминь.