Колыбельная о монстрах

Принюхиваюсь, чувствую запах старого дерева и смолы. Повезло, что наша местная община слишком бедна, чтобы позволить себе хоть что-то из серебра. Тайна, которую я ношу в душе, тяготит меня всё сильнее. Новый месяц прибавлял с каждым днем, набухал, превращаясь в полную луну, и сегодня — последняя ночь, когда я могу чувствовать себя свободным. Последний вечер, когда я могу сдерживать себя. Я пытался убить себя, правда. Я пытался выпить отвар из аконита, но мой организм отверг его, и я блевал, согнувшись, во дворе дома, пока не вывернул в землю всё, что выпил. Я обжигал себе руки крестиком из серебра, но так и не решился попросить кузнеца расплавить его и отлить серебряные пули. Я был слаб. И я до сих пор слаб. Чем ближе полнолуние, тем сильнее жажда крови и смерти. Я слышу биение сердца любого человека, что проходит мимо; чувствую, как бьется в жилах его кровь; не нахожу себе места и меряю шагами дом, стремясь утихомирить разворачивающуюся во мне битву между человеком и зверем. Всё зря. Я не верю, что святая церковь сможет помочь мне. Я даже не смог убить себя. Если я не могу помочь себе, то кто поможет? Здесь, в нашей деревне, оборотней привыкли уничтожать. И уже вторую луну шепчутся, что в лесу завелся ещё один, да вот никто не может его выследить. Я скалю зубы, что твои клыки, и думаю: вы не можете поймать волка, если он притаился прямо рядом с вами. Пьет с вами эль в одном пабе. Ходит на воскресные службы. Я ведь не вампир, не эта живая мертвечина. Я могу переступить порог Божьего дома, и меня не спалит Его гневом. Даже за попытку перегрызть себе вены. Быть может, Ему вообще наплевать на меня. Отец Питерс завершает молитву, поднимается. Оборачивается. — Ты что-то хотел, сын мой? — Я хотел бы исповедаться. Если можно. В исповедальне полутемно, и я радуюсь, что священник не может видеть мой горящий в темноте жёлтым взгляд. Я слышу, как спокойно и ровно бьется его сердце — отец Питерс даже не понимает, кто хочет поведать ему свои тайны. — Я согрешил. — В чем же ты согрешил, сын мой? Голос его кроток и тих, как и у любого священника. Даже если у отца Питерса есть постыдные тайны, он никогда их не раскроет, и они не мешают ему спать по ночам спокойно. Он не просыпается на осыпавшейся хвое в чаще леса, голый и продрогший, весь в грязи и чужой грязи, едва вспоминая, что произошло после того, как начало ломать кости и выворачивать череп, удлинять челюсти. В зубах застревает чужая плоть, а желудок сыто и довольно бурчит. Он не возвращается домой, чтобы днем узнать имя своей жертвы. И не приходит лицемерно на похороны, зная, что именно от его рук несчастный принял смерть. — Я хотел убить себя. Тихий вздох. — Самоубийство — тяжкий грех, сын мой. Что подвигло тебя на этот поступок? Мотаю головой. Здесь и сейчас для меня — единственный шанс признаться, быть загнанным, умереть наконец-то. Я чувствую, как растет на небе луна, как отзывается на её зов мое волчье нутро. Я ощущаю, как начинает болеть и крутить мои кости. Кажется, я ошибся. Я просчитался. Полнолуние будет сегодня, и времени у меня почти не осталось. — Чувство вины, — даже голос мой становится каким-то лающим. Я захожусь кашлем, кожу невыносимо щекочет. Скоро начнет прорастать шерсть. Скоро мои кости будет вытягивать и ломать, вылепляя из меня чужеродное для этого мира существо. Сколько мне осталось? — Я убил двоих. Я сожрал их. Луна зовет. Внутренности будто огнём выжигает. Больно. Пальцы скрючиваются, удлиняются. Позвоночник выгибает, и меня корежит прямо в исповедальне. Сквозь звон в ушах я слышу, как охает священник, как отшатывается, увидев в зарешеченном окошечке покореженное моё лицо. Растущие звериные клыки. Полыхающие глаза. Кровь. Я слышу, как бьется в жилах его кровь. Как колотится его сердце. Горло раздирает воем. Одежда на мне трещит. Луна выходит из-за облаков, она дает мне силу. Моргаю. Весь мир становится черно-белым. Боль выворачивает наизнанку. Я слышу, как отец Питерс выбегает из исповедальни. Не дать ему уйти. Он расскажет всем. Он расскажет всё. Не… дать… ему… Прыжком я выбиваю дверь, оказываюсь в церкви. Путаясь в рясе, отец Питерс бежит к выходу. Из глотки вырывается предупреждающий рык. Пастор оборачивается. Уши мои режет его криком. Не дать ему уйти. Я слышу зов луны, она требует крови. Мой желудок требует крови. Я прыгаю вперед, сшибая отца Питерса с ног. Слюна капает ему на лицо. — Святая Божья матерь, спаси меня, спаси… — бормочет он. Теперь его сердце бьется, как сумасшедшее. Как птица в силках. Я смыкаю челюсти на его горле, и кровь хлещет мне в рот.