звёздная болезнь

      День, по мнению Иккинга Хэддока, с утра не то чтобы задался.       Вполне нормально проспать, если накануне ты не спал двое суток. Однако совершенно неприемлемо для человека, чья жизнь подчинена строгому расписанию. Всколоченный, Иккинг впопыхах пытался привести себя в порядок и одновременно с этим съесть завтрак, любезно приготовленный Джеком, которого уже не было дома: накануне он предупреждал, что собирается с утра отправиться на рынок, чтобы закупить с шеф-поваром самые свежие продукты.       Иккинг отправил другу благодарственное смс, пока отбивал чечётку по ступенькам. В подобном симбиозе они жили вот уже больше года, приноровившись не обращать внимания на недостатки друг друга, а вместо этого благодарить за всё хорошее. Так было легче им обоим.       Хэддок уже смирился с тем, что сейчас ему придётся расстаться с кругленькой суммой, потому как самым разумным в данной ситуации было поймать такси. Но за десять минут рядом не остановилась ни одна машина. Парень махнул рукой, ему оставалось только кусать губы, перебирая в голове варианты извинений, пока он лавировал между людьми, спускаясь в метро. А когда он в очередной раз полез проверить время, мобильный телефон выпал из рук прямо на пол вагона. Трещина молнией пронзила по диагонали «08:12 am» на экране кнопочного ветерана. Аппарат мигнул и умер.       «08:54 am» показывало электронное табло на входе в университет, когда Иккинг галопом поднимался по лестнице, стараясь не поскользнуться на мокрых ступеньках: ночью прошёл сильный дождь. Полы пальто взметывались парусом за его спиной, следом волнами накатывал на спину зелёный шарф, подхватываемый порывами ветра. Удерживать равновесие было проблематично ввиду тяжелой сумки через плечо и доклада, страницы которого упорно пытался вырвать из рук ветер. Турникеты и несколько пролётов он преодолел за несколько секунд, и едва не задыхался, когда добрался до нужной аудитории. — О, Хэддок, прив`т. А ты ч`го т`к сп`шишь?       К парню подошёл Коннор МакГаффин, с которым Иккинг чаще всего общался из группы. Не потому что хотел. Коннор говорил с ужасающим шотландском акцентом, и только Иккинг мог понимать его, выступая в качестве переводчика между шотландцем и окружающими его людьми. Из-за этого стеснительный МакГаффин считал Иккинга своим другом и периодически зазывал выпить в традиционный шотландский паб, будучи преисполненным снобистским презрением к другим питейным заведениям. Хэддок всегда отказывался. — А почему ты не на занятии? Что-то случилось? — Т`к в`дь мист`р В`ствуд вч`р`a пр`дупр`ждал, что с`мин`рья нье буд`т, — растерялся шотландец. — В смысле? — Ст`рост`a ещё писал`a вс`м в Фьесьебуке. — Фейсбуке? — Д`a.       Листы доклада выпали из ослабевших пальцев. — Он`a т`бье нье пис`л`a? — Нет. И что получается теперь? Занятие перенесут? — Пост`вили вмьесто окн`a с`годня. Я об этом вспомнил, когд`a уже пришйол в унив`р.       Коннор смущенно и коротко рассмеялся, розовея оттопыренными ушами. Иккинг со стоном выдохнул и уронил голову. — Всйо хорошо? — Да, я просто так выражаю радость. Йю-ху. Семинар перенесли.       И он действительно был рад такому повороту событий, поскольку теперь не было нужды беспокоиться насчёт извинений. Всё-таки в вопросах пропусков мистер Вествуд был непреклонен и не терпел выхода за жёстко установленные им рамки, несмотря на добродушный нрав и любовь к свитерам крупной домашней вязки. Иккинг воспрянул духом, и даже тот факт, что во время окна его планы пообедать в кафетерии были сорваны, не мог огорчить его, а сдвоенная пара по нелюбимой латыни, вопреки обыкновению, не казалась столь ужасной, да и закончилась даже быстрее, чем обычно.       Сам семинар по анатомии прошёл транзитом в сознании. Иккинг не запомнил почти ничего, своё выступление вообще запомнил очень смутно. Но судя по тому, каким благожелательными выглядел преподаватель после прослушанного доклада, мистер Вествуд остался очень даже доволен. Он задал всего лишь один вопрос, и, Иккинг не ручается, но вроде бы он ответил вполне прилично.       В очередной раз — он уже потеря счёт — он отказался отправиться с Коннором в паб и, слегка пружиня, направился на работу, забив на последнюю пару химии. День уже закончился, но вечер ещё не наступил — это был практически неуловимый момент безвременья ноябрьского дня, которым Иккинг наслаждался сполна, пока шёл до автобусной остановки: добраться другим образом до района, где располагалась пиццерия, было проблематично. Прохладный, отдающий сырым бетоном воздух проникал в лёгкие, словно бальзам, даря умиротворение. Так же как Джек любил зиму, Иккинг любил осень. Просто потому что ему было спокойно и уютно в водовороте из пожелтевших листьев и голых, будто сломанных и сросшихся заново деревьев. Осень в Нью-Йорке была столь же серой и промозглой, какой она бывает во всех крупных городах, но из всех четырёх сезонов была столь похожа на осень его родного города, укутанного в туманы, что в груди возникала тянущая тоска по пылающим кронам деревьев и пряному запаху яблок. Иккинг скучал по родине и близким, но не собирался в этом признаваться даже самому себе.       Садясь в автобусе на продавленное сидение, он был просто рад, что день, начавшийся не самым лучшим образом, подходит к своему концу столь благополучно. Все мысли бедного студента были, конечно, о деньгах: мысленно он подсчитывал, сколько ему ещё этих денег нужно заработать, чтобы оплатить следующий семестр. Выходило, что нужно ещё где-то около восьми ста долларов, которые вполне можно заработать до конца декабря. Иккинг расплылся в блаженной улыбке, глядя невидящим взглядом куда-то в окно. Впереди его ожидали смена в пиццерии, несколько часов на велосипеде, оранжевые блики фонарей и неоновые мазки рекламы, вихрем врывающиеся в сознание. Но ничего из этого не могло испортить настроение. Он лишь думал рассеяно, механически отмечая появление первого снега, что нужно будет попросить сменить велосипед на мопед, потому что зима уже стучит в двери.       Ему спокойно на душе, как бывает перед бурей.

*

      Астрид с интересом смотрела на Хезер, которая крутилась перед зеркалом. Подобной картины Хофферсон не наблюдала с времён третьего курса университета, поэтому Астрид не удержалась, позволяя своему любопытству прорваться наружу. — Ну и кто это счастливчик, с которым идёшь на свидание? — Это не свидание, а деловая встреча, — неспешно ответила Хезер таким тоном, каким маленьким детям втолковывают прописные истины: что-то из разряда того, что небо над головой, а земля под ногами.       Она стояла, наклонившись вперёд, и сосредоточенно орудовала щеточкой с тушью. — Да? По твоему виду и не скажешь.       Подруга надела платье в клетку простого кроя, и в этой простоте заключалась та красота, которой так остро не хватало Хофферсон при взгляде на моделей. Их отполированные и блестящие от бронзера и румян лица вкупе с кукольной одеждой тоже были красивы, но их красота всегда казалась Астрид искусственной, а иногда, когда та была в благодушном настроении, то чем-то элитарным, словно современное искусство, которое понять дано не всем. Не ей уж точно.       Закончив с тушью, Вереск стала надевать серёжки. — Это маскировка. — И макияж? — Астрид скептически выгнула бровь. — Он её главная часть. — Что ж это за деловая встреча, для которой нужен такой специфический камуфляж? — Секретная вылазка в стан врагов с целью сбора информации. — Как ты интересно сейчас обозвала шпионаж.       Хезер рассмеялась, подошла к дивану, на котором лежала блондинка с обнимку с миской чипсов и смотрела вечерний выпуск шоу Эллен* с Джоди Фостер, и взяла оттуда маленькую сумочку. — И за кем вы собираетесь шпионить? — С чего ты взяла, что я буду не одна? — Ты бы никогда не стала прихорашиваться, если бы пошла одна, — Астрид пожала плечами. — Я знаю тебя как облупленную, дорогая. Так что? Кто этот счастливчик, ради которого ты сегодня даже каблуки надела? — Вот ведь пристала. Ни с кем, — Хезер что-то увлечённо искала в своей сумке. — А-а, — протянула хитро Хофферсон, садясь. — Это тот кондитер? — Нет. — Ты слишком поспешно ответила. Точно с ним. — Нет же! — Да ладно тебе, я же не осуждаю. Судя по твоим рассказам, он очень милый. Повеселитесь там.       Хофферсон махнула рукой в сторону двери, положила в рот пару ломтиков чипсов и вновь улеглась. — Я… — Да иди уже. Твой кавалер тебя заждался.       Хезер вздохнула, но всё-таки двинулась к выходу. Надевая пальто, она сказала: — Это не свидание! — Да-да, конечно. Думай так, если хочешь. — Вот когда ты…       Астрид снова села, поворачиваясь головой в сторону подруги. — Что «когда я»? Договаривай. — Ничего. Всё, я ушла. — Ага, счастливо.       Несмотря на кажущееся равнодушие относительно назначенной «деловой встречи», Хезер была предельно серьёзно настроена. Она собиралась позвать Джека посмотреть, как у конкурентов идёт подготовка ко Дню всех святых уже давно, впервые эта мысль пришла к ней за две недели до Хэллоуина, однако реализовать её оказалось весьма проблематично. Начиная с того, что Хезер банально не знала, какую конкретно цель она этим преследовала (посмотреть на интерьер? оценить меню?), и заканчивая тем, что она не представляла, будет ли это в порядке вещей. Ведь не каждый руководитель ходит по кафе со своим подчинёнными. В итоге она промучилась размышлениями три недели, в течении которых как-то слишком быстро октябрь сменил ноябрь. Хэллоуин миновал, и предложение вроде как утратило свою актуальность, когда Джек сам пригласил её.       Джек Фрост всё знал, на самом-то деле. Джек Фрост был не просто симпатичным мальчиком, ещё он был очень сообразительным. Очень-очень. Всегда. Ведь не просто так он был выбран королём выпускного бала в школе.       Они оба понимали, к чему идёт дело, но ни один из них не собирался останавливаться.       И да, Астрид была права, это было свидание. Только, тс-с, это секрет двоих от всего окружающего мира.       Джек неловко переминался с ноги на ногу рядом с неработающим по случаю наступления холодов фонтаном, рядом с которым они договорились встретиться. Он не то чтобы немного волновался — он ужасно нервничал, потому что ему было далеко не всё равно, какое мнение о нём в ходе сегодняшнего вечера сложится у Хезер.       Секрет двоих был тайной не только от всего мира, но и друг от друга. Так выборочно слепы бывают только новорождённые влюблённые. — Привет! Прости, я немного опоздала. Не замерз?       Джек обернулся, улыбка невольно растянула его губы, угрожающе натягивая сухую кожу в уголках рта. Щёки Хезер раскраснелись от мороза и быстрого бега, чёрные кудри разметались по плечам, шапка сбилась на затылок, а изо рта вырывались маленькие облачка теплого воздуха: не желая выдавать того факта, что последние сто метров она преодолела отнюдь не пешком, Вереск пыталась сделать свои выдохи не такими тяжёлыми, а оттого более заметными, из-за чего горячее дыхание разрывало холодный воздух частыми небольшими облачками. — Ничего страшного, я сам не так давно пришёл, — заверил её кавалер и поспешил отвесить комплимент. — Вам- Тебе очень идёт это пальто.       Скулы тут же покрылись румянцем, и, если бы Хезер знала о его нечувствительности к холоду, то мигом поняла бы, что комплимент смутил не только ту, кому он был адресован. — Эм… — Давай, — Фрост засуетился и хотел было взять спутницу под локоть, но неловко одёрнул руки. Несколько секунд он нелепо размахивал ими, не зная, куда пристроить, и, в конце концов, закопал в карманы пальто, насупившись из-за своей неказистости. — Пойдём? — Д-да, конечно. Нам нужно зайти в три заведения?       Джек непонимающе уставился на девушку. Та удивленно заморгала в ответ. — Ой, это не вопрос. То есть, без вопросительного знака, — Хезер хотелось провалиться на месте из-за своего так не вовремя проявившегося косноязычия. — В смысле, нам нужно зайти в три заведения. Они всё в районе нашего кафе, поэтому это не займёт много времени.       Джек не нашёл ничего умнее, чем сказать: — Ладно.       И тут же почувствовать себя идиотом.       Джек Фрост всегда был сообразительным мальчиком, и в этот раз он не ошибся, переведя разговор на нейтральную тему: чтобы это «ладно» не осело в памяти мутным осадком, он тут же принялся пороть всякую чушь, надеясь, что поток слов смоет из памяти это дебильное предложение. — Уже начало заметно холодать. Ещё вчера было тепло, а сегодня лужи покрылись льдом. Так и снег скоро выпадет, а там глядишь, и Рождество не за горами, как и вся праздничная суета. Я не особо люблю это, но мне нравится, как преображаются люди. Не все, конечно, есть и те, кого это бурление не трогает, но таких меньшинство. А чудеса… они всё-таки сближают.       У Вереск так и рвалось с языка очень проникновенное «Да-а…», но она себя сдерживала. Было бы просто верхом глупости отвечать «Да-а…». Её кавалер наверняка подумает, что она просто хочет отделаться от него и его разговоров, что не представляют для неё никакого интереса. И это было бы неправдой, потому что нет, интересно, очень даже. Хезер думает, что она могла бы слушать Джека часами напролёт, неважно о чём бы тот говорил. Хоть о войне на Востоке, хоть о садоводстве. Ей абсолютно всё равно. Важно не о чём, важно как. А у этого кондитера голос радиодиктора из детства, когда ещё не понимаешь серьёзных взрослых слов, но слушаешь завороженно.       Но у них сейчас не монолог, а диалог, и оттого она вынуждена отвечать. Естественно, не менее бессмысленно. — Чудеса делаем мы сами. И как же хорошо, что они всё ещё есть в нашем мире. Без них было бы куда тяжелее. Я имею в виду, что всем нам порой нужна сказка.       И они поднимают друг на друга взгляд, словно настроенные на одну телепатическую волну. В диалоге — ни капли смысла, но за всей мишурой слов они разглядели, поняли: «пожалуйста, пойми меня, я ужасно волнуюсь». Поэтому неловкость спадает тяжёлым театральным занавесом.       Секрет двоих хранить легче, если поделить между собой. Тогда он превращается в увлекательные прятки от окружающих. И это, на самом деле, тоже из детства: воображать, что ловко всех обманули, и совершенно по-доброму насмехаться над глупыми взрослыми, которые ищут смысл во всём, совершенно не представляя себе, что существуют вещи, смысл которым абсолютно не нужен. — Хезер, — Джек нарушает установившуюся между ними уютную тишину, — ты прекрасна. Сейчас. Всегда. — Спасибо, Джек. Я никогда не слышала ничего более искреннего.       С неба танцуют первые редкие снежинки. Они мгновенно умирают на щеках. Капли воды в свете уличной рекламы, фонарей, светофоров и витрин магазинов переливаются десятками цветов — блестят в резонанс с глазами. Джек задирает голову вверх, а его спутница счастливо констатирует: — Снег! Первый снег!       Улыбается.       Нереально, сюрреалистично.       Чудесный-чудесный день. Потрясающий вечер.       Джек взлетает по лестнице, потому что лифт опять сломан, но это его нисколько не расстраивает. Он стремительно входит в квартиру и уже по обыкновению хочет прямо с порога поделиться радостными новостями с Иккингом о том, насколько чудесен был какао с мятным сиропом, что у Хезер просто очаровательная ямочка, когда она пытается сдержать улыбку, и что Таймс-сквер просто самое удивительное место, наверно, во всём Нью-Йорке, несмотря на круглосуточные толпы туристов. Однако соседа нет дома: свет в единственной комнате не горит, не слышно ни звуков воды из ванной, ни гудения лампочки на кухне. Фрост переводит взгляд на часы — те показывают половину десятого вечера, Иккинг, скорее всего, только освободился со смены в пиццерии, так что вернётся только через час.       Джек вздыхает и решает обязательно дождаться друга, чтобы поделиться своей радостью. А пока он идёт на кухню, напевая строчку из Луи Армстронга.       Какой замечательный мир…