Причина жить

      Сначала я никак не мог понять, что произошло, почему так темно и тесно, я едва не ударился головой. Пахло затхлостью, плесенью и старым деревом.       — Дадлик, мой мальчик, ты уже покушал, мое золотко? — голос тети Петуньи нарушил тишину.       Я горько усмехнулся и сел на свою старую кровать. Глаза потихоньку привыкли к темноте, и я уже спокойно мог оглядеться: все осталось как прежде, только заросло пылью. Лег на кровать, старые доски недовольно скрипнули. Перед глазами стояло лицо Гермионы. Я видел, как в замедленной съемке падал Рон. Видел Джинни, ее рыжие волосы, избитое лицо, растерзанное тело. Я зажмурился. Это все сон. Хочу, чтобы это все было сном. По ступенькам вниз прогрохотал Дадли, с потолка чулана посыпалась древесная крошка. Я вздохнул. Если бы я умер, тогда, шестнадцать лет назад, всего бы этого не случилось.       Когда я проснулся, в доме было тихо, возможно, сейчас глубокая ночь. Ничего не снилось, совсем ничего. Достав сумочку Гермионы из носка, я аккуратно пошарил рукой, неизвестно, что она положила туда. Под руку попалась одежда. Я переоделся, снял наконец парадный костюм и надел простые джинсы. Кажется, они принадлежали Рону — штаны были явно великоваты. Натянул футболку и рубашку. Интересно, Гермиона положила туда что-нибудь из еды?       — Акцио еда, — из маленькой сумочки вылетели бутерброды в целлофановом пакете.       Немного перекусив, я мысленно поблагодарил Гермиону за предусмотрительность и вышел из чулана.       Я оказался прав, на улице была ночь, и в доме стоял сумрак. Из окна в идеально чистую пахнущую чистящими средствами кухню лился лунный свет. Я налил из крана воды, сел за кухонный стол. Замер, слушая, как в гостиной тихо тикали часы.       Я не знал, куда пойти. Был вариант отправиться на Гриммо, но пока я боялся туда аппарировать, там мог быть Снейп. Здесь оставаться нельзя. Надо сказать Дурслям, чтобы они на время уехали куда-нибудь подальше от Лондона. Чувствовал ли я к ним ненависть за свое «счастливое» детство? Пожалуй, нет. В некотором роде они были правы, называя магов ненормальными. Мне магия принесла одно горе. Опять волной накатили воспоминания, я стиснул зубы, сдерживая рвущийся из груди крик боли. Нет! Не хочу об этом думать! Я убью его! Я убью всех! Заставлю мучатся, чтобы они испытали то же, что и она...       Вдруг послышались шаги — на кухню вошла тетя Петунья.       — Добрый вечер, — прошептал я, размыкая слипшиеся губы.       Петунья кивнула, вставая напротив стола. На ней был халат и старые домашние тапочки. Видно, она услышала, как я тут шумел.       — Он убил моих друзей, а я убил свою девушку, — я словно со стороны слышал свой голос. Это кто-то другой говорил такие страшные вещи, в которые я не хотел верить.       Петунья вздрогнула всем телом. В свете луны она выглядела такой худой и бледной.       — Вы были правы, лучше бы он убил меня вместе с родителями, тогда бы ничего этого не произошло. Я бы никому не доставлял проблем, — я тяжело выдохнул, в груди ворочалась глыба льда.       Петунья вышла из кухни, и я подумал, что она сейчас пойдет будить дядю, но она тут же вернулась. В руках у нее была сумочка. Она достала несколько купюр и положила на стол передо мной.       — Это все, что я могу тебя дать. Мне очень жаль, — тихо сказала Петунья.       — Спасибо, — взяв деньги, я поднялся из-за стола и, вытащив палочку, нацелился прямо на нее.       Она смотрела на меня с ужасом, замерев от страха.       — Спасибо и простите. Мне нужно было сделать это давно. Обливиэйт максима.       Я стер все воспоминания о себе всем в доме, как это сделала Гермиона со своими родителями. А ведь они даже не будут знать, что они потеряли свою дочь, они даже не будут помнить ее. Я вышел из дома в сад и в окне увидел, как тетя, очнувшись, оглядела кухню, посмотрела на сумку в своих руках, а потом, поправив скатерть на столе, ушла спать.       Я отпустил их, отрезав все. Теперь нет места, куда можно вернуться. Дороги назад нет. В моей груди росла черная дыра, которая втягивала в себя все хорошие воспоминания. Смерть перечеркнула мою жизнь.