На букву «Б»

       Кларк грел в ладонях стакан. Он собирался позволить себе десять глотков бурбона. Раз. Он так и не научился разбираться в алкоголе: брал, какой попало; пил, как на душу придётся; не смаковал, не наслаждался — заливал в глотку, пока ноги держали. Ему что кукурузный виски, что ржаной, что пшеничный — водку от бренди отличал. Кларк сделал второй глоток и, откинувшись назад, устроился удобнее в широком шезлонге. Впереди расстилался простор воды. Свежий ночной воздух, по-летнему тёплый, пах неизбежной осенью. Пирс тонул в мягком свете фонарей террасы. Хорошее место. Дорогое место. Дом на самом берегу, до ближайшего ресторана — три минуты. Полный холодильник. С Брюсом это важно. Он разорится с Брюсом. В озере плеснуло, и Кларк навострил уши. Домик был арендован на его имя, но по прибытии они подписали стандартные бумаги о принятии возможных рисков — у Брюса оказались при себе права. Лжец. В прошлые разы не было, Кларк проверял. Плеск приблизился. Что значилось в соглашении насчёт ночных купаний? Нельзя? Ничего? Или они взяли этот риск на себя? Сам Кларк не решился, а Брюсу хоть бы что. Пока тот плавал, Кларк, презирая себя, сунул нос в его документы. Фальшивка, конечно же. Томас Блэк, восемьдесят девятого года рождения. Если и восемьдесят девятого, то никак не Томас Блэк. Элитные сотрудники Лекса Лютора оберегали тайну личности, как истинные супергерои. Три. Босые ноги зашлёпали по пирсу, взлетели по деревянным ступенькам на террасу, и Кларк прикрыл стакан ладонями. Дурак. Бутылка, привезённая с собой, и ёмкость со льдом торчали на столике слева. Да и перед кем прятаться? — Отличная водичка. Полный дурак. Брюс, мокрый, полуголый, стоял перед ним, наполовину укутанный мраком. Тёмный человек. Блэк. Томас. Томас-Томми-Том. Кларк попробовал имя на вкус. Нет, не то. Если (когда, наверняка, обязательно) он угадает (проследит, выяснит, узнает), придётся отвыкать от Брюса. — Я — спать, если у тебя нет других желаний. Есть: лежать, пить и смотреть на Брюса. На облепленные низко сидящими шортами узкие бёдра, на ползущие по плоскому животу капли, на ледяные колодцы глаз, затенённые длинными, густыми ресницами, на белозубую ухмылку: «Что, нравится?» Ещё бы. — Я позже, иди. Четыре. Зачем он это затеял? Чем они будут заниматься двое суток: рыбачить, кататься на каяках и водных лыжах, смотреть фильмы, есть и гонять шары? Трахаться, чем ещё. Для этого можно было выбрать вариант и подешевле, фамилия Кларка Кент, а не Квин. Дорога, питание, залог за сохранность имущества, семь тысяч за аренду (гибкое время заезда-выезда, парковка, эллинг, гриль во внутреннем дворике, телевизор шестьдесят пять, чёрт их дери, дюймов, кабельное, интернет, три спальни, два санузла, гидромассажная ванна, сауна, газовый камин, игровая комната с бильярдом, настольным теннисом и хоккеем, кровати королевского размера) — этот парень его по миру пустит. Деньги развращают. Тёмные люди развращают. Кларк поёрзал. Кто кого наказал после приключения в машине. Растянутая задница сладко ныла, и он всё ещё как будто чувствовал в себе член Брюса. Это стыдно. Кларка немного беспокоило, что ему куда больше нравится быть снизу и ничего не делать. Блаженствовать, пока Брюс творит своё порно-волшебство, и каждый раз поражаться, что рот способен выдавать такой богатый спектр звуков. При втором визите в бордель Кларк изучил электронную статистику Бэтмена по стандартным услугам для мужской аудитории и изумился, что самая востребованная — Бэтмен по-среднему наоборот. Сорок семь процентов против шести у просто Бэтмена по-среднему. Это же бордель, мужчины в бордель приходят, чтобы трахать, а не чтобы трахали их. После пары встреч удивление пропало. Дурак дураком. Лживый дурак. Секс и ничего более. «Не засыпай, я сейчас приду, Брюс. Ванна, душ, гидромассажная ванна, сауна, бильярдный стол, теннисный стол, все диваны, все кресла, одна королевская кровать, вторая королевская кровать, третья кровать для очень маленьких королей. Я собираюсь трахнуть тебя везде, Брюс. Ты секс и ничего более». Пять. Он плеснул новую порцию, добавил пару кубиков льда. Секс и ничего более. Кларк думал о сексе — изощрённом, извращённом, банальном для кого-то, но не для него. До Брюса он был приличным человеком: классическая поза, изредка минет. С Лоис после свадьбы пыл быстро утих, и Кларк чаще выбирал руку, чем уговоры. Если женщина не хочет, нормальный мужчина всегда выбирает руку. Может, она не хотела с ним. Может, с Квином у них всё иначе. Смазливая блондиночка Олли. Золотой мальчик. Золотой мальчик забрал его Лоис. От одной мысли хотелось схватить бутылку и хлестать из горла. Кларк поморщился. Не в этот раз. Лучше подумать об изощрённом сексе. Он видел сумочку Брюса с игрушками и был не против наконец попробовать что-то. Утром. Обязательно. Что-нибудь особенное. Шесть. Надо бы притормозить. Его Лоис и смазливая зеленоглазая блондиночка. Семь. Восемь. Пальцы мелко задрожали. Поставив стакан на стол, Кларк скрестил руки на груди. С этим покончено. Сам завязал, без: «Здравствуйте, меня зовут Кларк Кент, и я алкоголик». Над озером разносился скрипучий птичий крик, а Кларк притворялся, что не хочет пить. Хочет. Бывших пьяниц не существует. «Ма, па, мне надо вам кое-что сказать». Он так и не избавился от привычки мысленно разговаривать с мёртвыми родителями. Кларк с детства знал — родители умрут раньше, чем сам он войдёт хотя бы в возраст зрелости. Ма и па чудом уцепились за подножку последнего вагона стремительно уносящегося поезда, маме было пятьдесят, отцу — пятьдесят два, когда Кларк родился. Они прожили долгую и хорошую жизнь, но ему-то как без них? Восемь. Восемь. Восемь. Он не хочет пить. «Сынок, — позвонила ма, — у нас несчастье». Кларк спешил, как мог — такси, частный самолёт, вертолёт — и всё равно не успел. Ма тихо скончалась в больнице, держа умирающего от сердечного приступа отца за руку. Оба — вмиг. Как убийственно романтично. Кларк не запил. Не понял. Всё не мог понять и бродил по огромному и пустому, дважды перестроенному дому. У дедули Сэма, такого же единственного и позднего, как Кларк, было восемь детей, и он рассчитывал на армию внуков, а получился лишь один. Совсем один. По маминой линии родственников не было, по отцовской все бессемейные, бездетные дяди и тёти, старшие братья и сёстры па, ушли друг за другом ещё до того, как Кларк окончил колледж. Огромный, пустой дом и брошенный всеми человек. Но он не запил. У него оставалась Лоис, и это было подходящее время, чтобы завести первого ребёнка. Кларк хотел детей. Пора. Ему тридцать, ей — тридцать четыре. Они молодые, но уже взрослые, состоявшиеся в профессии, обеспеченные люди. У них есть шикарная квартира и этот прекрасный старый дом, куда они будут приезжать в отпуск и на выходные, — дом, который ждёт, чтобы его наполнили жизнью. Пора. Кларк бродил по комнатам, замирал у снимков в простеньких рамках, вдыхал родной запах маминых пирогов, прикасался к гладким некрашеным перилам новенького крыльца, обтёсанным отцовской рукой, слушал нестройное мычание коров в хлеву и цоканье лошадиных копыт на конюшне. Пора. Лоис сказала через неделю после похорон. Не хотела добить — не могла дальше лгать. Так совпало. Дурак. Отупевший от потери, пустой, как тот самый дом, Кларк открыл глаза и вспомнил, как она избегала объятий и поцелуев. Уклонялась. Молчала. Лоис, его Лоис полюбила другого мужчину. «Квартира твоя, Смолвиль». Сдалась Кларку эта шикарная и тоже пустая квартира, с незаконченным ремонтом (отвратительный модерн, но Лоис победила), со второй спальней, в которой он надеялся сделать детскую. С их общим кабинетом. С командными золотыми наградами, которые перекочевали в «Плэнет». Теперь совсем один. Лана давно переехала на Западное Побережье, у Пита и Кенни семьи, работа, кредиты. Дети. Ипотека. Джимми — слишком Джимми, едва ли не мальчишка, чересчур гей, с заведомо сумасшедшими тараканами в голове. Тогда-то Кларк и запил. Слышал, непьющим сначала мало надо, — как бы не так, не для здоровенного сельского парня: шесть футов пять дюймов, двести пятьдесят пять фунтов. Не для такого великана, как Кларк. Две бутылки, иногда три — и его вырубало. Он не расслаблялся, не чувствовал облегчения, заливал в рот до отключки. Просыпался, блевал, мучился, ждал, пока отпустит, и заново. День за днём, неделя за неделей. Уехал в Смолвиль, забыв обо всём. Лоис прислала экспресс-почтой документы о разводе, в новостях сообщили о помолвке мистера, мать его, Квина и покупке им же «Плэнет». Кларк пил. Дурак. Он не задавался вопросом, что двадцатипятилетний красавчик-плейбой-миллиардер нашёл в женщине почти на десять лет старше себя. Кларка терзало одно: что Лоис нашла в этом избалованном сопляке с румяным детским личиком. Не власть же, не компанию, проглотившую не самую малую часть Штатов ещё до рождения самого Олли, не званые неофициальные обеды в Белом Доме. Что? Что-то нашла. Квин не был богатеньким обалдуем, беспечно почивающим на лаврах. Он умело руководил гигантской корпорацией, встав во главе ещё в двадцать один, щедро раздавал рабочие места, занимался благотворительностью и пользовался исключительной любовью простого народа. Со всех сторон сахарный — куда ни глянь. Как же Кларк ненавидел Оливера Квина. Он пил, пил и пил. Лоис замолвила словечко, и его не уволили, а дали бессрочный отпуск с сохранением четверти зарплаты — неслыханно по любым меркам. Какая заботливая Лоис. Какой заботливый Оливер Квин. С-сука. Кларк пил, сидя в огромном пустом доме. Те месяцы всплывали в памяти мутным кубиком льда на дне стакана. Родители переписали на него всё имущество четыре года назад, и он продал две трети скота и земель, нанял пару человек, чтобы приглядывали за фермой (до сих пор им платил, не желая расставаться с этим куском прошлого), и продолжал пить, пока однажды не обнаружил себя стоящим у камина и кидающим туда деньги — за животных и землю. Кенты жили не бедно, но скромно, и Кларк удивился, пересчитав то, что не сжёг. Ого. Земля в Смолвиле стоила дёшево, животных под конец ма и па держали немного. Ого. Без малого шестьдесят тысяч — это ого. Кларк отправился в Метрополис, сунулся на ипподром и поставил всю сумму на измождённого аутсайдера по кличке Королёк: тощего, запущенного, с выпирающими из-под шкуры рёбрами. Олли, чёртов золотой мальчик, Королёк. «Сдохни, паскуда, сдохни, ты забрал мою женщину, ты забрал моё будущее, я поставлю на тебя и ты сдохнешь». Аутсайдер пришёл первым, один к тридцати четырём — дуракам, пьяницам и зеленоглазым блондиночкам везёт — Кларк после вычета налогов получил на руки около полутора миллионов и запил ещё сильнее. Он остался в Метрополисе и пил, пил и пил, просыпался в странных местах и со странными людьми, на улицах и под мостами, в ночлежках и полицейских участках, откуда его вытаскивала всё та же Лоис, пока не понял — вот оно, деньги. Они с Лоис отлично зарабатывали, но миллионерами не были. Теперь он миллионер. Эта мысль крепко засела в голове. Лоис нужны деньги. Зачем же ещё ей этот сопляк. Кларк рассовал по карманам, сколько смог, и поплыл в «Плэнет» горделивым корольком: пьяным, немытым, вонючим, небритым. Он швырял деньги Лоис в лицо и орал, что она может вернуться, должна вернуться к нему — к богатенькому опустившемуся алкоголику. Швырял, орал и плевался, пока его не скрутила блондиночка Олли. Кларк мог бы подраться с Квином. Мог бы ударить. Избить. Не стал. В четырнадцать он впервые по-настоящему подрался — не детская потасовка, а реальное взрослое побоище на поле. Кларк был терпелив и уже тогда силён и высок. Он терпел, пока не надоело, и враз сломал плечо одному из противников. «Сынок, пообещай, — потребовали родители, — ты больше никогда и ни с кем не станешь драться. Ты не будешь, как твой дедушка Сэм». Дедуля Сэм, который дожил до ста восьми и успел порадоваться единственному внуку, был громадным и несокрушимым, как морской утёс. Кларк пошёл не в отца, низенького и крепкого, и не в ма, маленькую и хрупкую — в деда. «Это тёмная история», — сообщили родители. Дедуля Сэм, громкий и весёлый, с копной седых волос и доброй улыбкой под густыми усами, в юности убил человека, рассказали Кларку ма и па. Тот человек был плохим, однако дед не хотел его убивать — ударил единожды и убил. Тяжёлая рука. Всё случилось давным-давно, ещё до первой мировой, не в Смолвиле, дело замяли, но его дед — убийца? Это ужаснуло Кларка. Он играл в американский футбол, жёсткий и жестокий, всегда умел постоять за себя, но не желал становиться нечаянным убийцей. В четырнадцать Кларк подрался в последний раз и Квина бить не стал, даже тогда понимая, что парой тычков кулаком дело не ограничится. Начнёт бить — убьёт. — Посмотри, Кент, во что ты превратился, — рычал Олли, подтащив его к зеркалу в своём кабинете. — Ты убогий кусок дерьма! Ты не мужик, а плаксивая девка, которая только и делает, что жалеет себя. Ты хуже блевотины на твоих ботинках. Тебе самая ничтожная шлюха не даст. Кларк смотрел налитыми кровью глазами и не видел. Он ползал по паркету, собирая раскиданные доллары, а внутри заевшей пластинкой играло: «Тебе самая ничтожная шлюха не даст. Не даст. Не даст. Не даст». Даст. Ещё как даст. Самая лучшая. Самая дорогая. Кларк солгал Брюсу. Он знал, зачем пошёл в бордель: доказать, что не какой-то там кусок дерьма; взять самую лучшую и самую дорогую шлюху на Восточном Побережье, нет, в стране — нет, в мире. В Доме на Холме. Джимми называл это Домом на Холме, многие называли это Домом на Холме. Дом на Холме — самый дорогой бордель обеих Америк и, по некоторым оценкам, целого мира. Первый раз Кларк едва ли помнил, вообще не соображал, что значит эта странная терминология: издалека, наоборот, по-быстрому, по-среднему, по полной. Разве что так и не смог забыть, как выбирал и кого выбирал. Не Супермена, нет. Супермен — это он, герой, супергерой. Кларк Кент — Супермен, и Кларку Кенту положено самое лучшее. Топы. Элита. Никаких шлюх за пару тысяч. Никаких топов из нижней части списка. Кларку Кенту положена святая троица без Супермена. Чудо-Женщина? У него есть Лоис, он не изменит своей жене с другой бабой. Бэтмен. Великолепно. Супермен трахнет Бэтмена. По полной. По-всякому. Обычно и наоборот. Ха. Утром было совсем плохо. Кларк привык к головной боли и тошноте, но не к зуду в заднице и не к засохшей на животе сперме. Что он сделал? С кем? Как?! Выколупав из памяти крошки прошлой ночи, Кларк так и осел мешком на пол. Легко быть политкорректным и толерантным, когда это не касается твоего собственного зада. Он педик? Заднеприводный. Голубок. Не такой, как все. Его отымел мужик — Бэтмен — и, судя по всему, ему понравилось. Это шокировало Кларка настолько, что он стал меньше пить, уже не нажирался до потери сознания, лишь наливался так, что отупело полз из бара домой или из гостиной до кровати. Отключался, а перед глазами всё стоял чёртов Бэтмен. Чёртова шлюха. С шикарным телом и роскошным членом, который так и хотелось… Кларк просыпался с криками. Педик. Педик, трахающийся со шлюхами. Педик, мечтающий отсосать шлюхе. Он просыпался, орал, вышвыривал из окон мебель, угрожал расправой полицейским, а из участка его так и вытаскивала Лоис. Не без помощи всемогущей блондиночки. Лоис, его Лоис, не его Лоис. Кларк всё ещё любил и хотел её, и это означало, что никакой он не педик. Бисексуал. Уже не так страшно. МСМ? Нет. МСМ трахали, а не наоборот. Может, как говорил один его грубый русский приятель в колледже: «Один раз не пидорас»? Кларк пил и присматривался к женщинам и мужчинам, понимая, что и впрямь находит привлекательными и тех, и других. Не педик, и слава богу. Не как те парни. У него глаз стал не алмаз — рентген, Кларк всегда мог сказать: где би, а где целиком перешедший на ту сторону. Наверняка те двое, которых он приглашал на свидание, тоже были разочарованы. На снимке улыбчивый двадцатилетний мальчик, а в реальности — обрюзгший тридцатилетний мужик, который выглядит на все пятьдесят. Кларк пил, пусть и вновь снизил дозу. Этот невыносимый Бэтмен жил у него в голове: невероятный, невозможный, слишком идеальный, чтобы быть настоящим. В яйцах прописалась тупая боль, а Кларк и подрочить толком не мог. Член падал, не успевая встать нормально: то ли из-за пьянства, то ли из-за стресса. Ещё и импотент. В тридцать-то один. (Каким же твёрдым он становился с Брюсом и когда наконец-то кончил в тот раз в квартире, это был, блядь, фонтан, Ниагарский водопад, весь мировой океан — ощущалось именно так). Кларк пил всё меньше и меньше, но каждый день, и надеялся, что проклятый Бэтмен исчезнет, уйдёт, растворится. Как же. Кларк поскрёб подбородок и взял стакан. Девять. Никуда Бэтмен не ушёл. Если бы не Бэтмен, он бы спился. Если бы не брезгливость, что промелькнула на лице Брюса тогда, в борделе. Потный, грязный, помятый бомж, от которого за милю несёт перегаром. Кларк Кент, многократный лауреат Пулитцеровской премии, верный муж, почтительный сын, исключительный бойскаут и вообще замечательный парень. Он не узнавал человека в зеркале. Убогий кусок дерьма. Не мужик. Жалеющая себя плаксивая девка. Хуже блевотины на ботинках. Оливер Квин с его унизительными словами попал в точку, но Кларку понадобился Брюс, чтобы увидеть. Десять. Кларк сглотнул слюну. Бутылку на кухню, лёд в холодильник, стакан в мойку, он сам — в постель. К Брюсу. «Ма, па, мне надо вам кое-что сказать». На прикроватном столике со стороны Кларка тускло горел ночник, а Брюс спал, разметавшись на половину королевского ложа. Кларк почистил зубы, умылся, разделся и лёг рядом. Повозившись, повернул Брюса на бок, спиной к себе. Тот что-то пробурчал, но не проснулся. «Ма, па». Кларк с бесшумным вздохом прижался лбом к плечу Брюса. Это ему должно быть противно. Это он обязан испытывать ту самую брезгливость, но не испытывал — Брюс был слишком дорогим для брезгливости. Первый бордель открылся в Смолвиле, когда Кларк пошёл в выпускной класс, — первый и единственный. С маленькими канзасскими городишками Лютор просчитался. Чересчур традиционные люди там жили. Пили, курили, закидывались дрянью, и разврата хватало, и местных шлюх, но в официальные дома терпимости народ не валил. В Смолвиле фермеры, будто на дворе не двадцать первый век, вооружились камнями и отправились громить бордель — те самые фермеры, которые бегали от своих жён к рыжей Молли и толстой Джоанне, к косоглазой Аннет и красавчику Кори. Управление шерифа дружно отвернулось: не по закону, а по-соседски. Смолвиль. Здесь до сих пор косо смотрели на геев и лесбиянок. Если бы не Джонатан Кент, не побоявшийся усовестить толпу, неизвестно, чем бы всё закончились. — Па, — спросил потом Кларк, — почему ты вступился за этих людей? Они же, ну. Эти. — Сынок, что это? — Отец показал грубые мозолистые ладони. — Гм. Руки? — Все мы продаём себя и свой труд. Я тружусь руками и продаю руки. Кто-то продаёт ум. — Он стукнул Кларка пальцем по лбу. — Кто-то ноги. Кто-то лицо и тело снаружи. Кто-то лицо и тело внутри. Главное, чтобы этим. — Па врезал кулаком по груди. — Не торговали. Первый бордель открылся в Смолвиле, когда Кларк пошёл в выпускной класс, и закрылся полгода спустя. Нерентабельно. «Ма, па». Секс и ничего более. Кларк осторожно поцеловал Брюса за ухом. Ничего, кроме секса. Очень убедительно. Лучше бы ему было противно, но он даже с Джимми не испытывал брезгливости, никто в «Плэнет», кажется, не испытывал, хотя все знали. Джимми Олсен — лучший друг Кларка после Пита. «Из нас двоих, СиКей, получился бы классный Супермен». Неунывающий гомосексуальный фотограф с тёмным прошлым, Джимми два года отработал в одном из борделей Готэма. «Деньги нужны были, — сильно выпив, признался он как-то. — Лучше, чем десять долларов в час в какой-нибудь забегаловке». Джимми, смешной, конопатый и лопоухий, трудился в дешёвом борделе для мужчин. «Это отстой, СиКей, это отстой. Смешанные бордели — то, что надо. Ставка выше, ты трахаешь женщин, женщины трахают тебя. Мужики в смешанных чаще идут к бабам. Не взяли меня в смешанный, ни в один. Вот что я тебе скажу, я хоть и гей, но бордели для мужиков — это полный отстой, чувак». Лекс Лютор впустил в новый мир женщин, но те предпочитали шлюх подороже. Кларк ознакомился с официальной гендерной статистикой: от восьмидесяти шести к четырнадцати в низшей ценовой категории через семьдесят три к двадцати семи в средней и до пятидесяти двух к сорока восьми в Доме на Холме. Джимми, в том пьяном приступе откровенности месяца три назад, много чего наговорил, но Кларк не испытывал брезгливости — только жалость. «Это всё деньги, СиКей. Десять баксов в час или тридцать. Но члены. Ненавижу члены. Ненавижу мужиков. Гей, который ненавидит члены и мужиков. Не круто, бро, совсем не круто. Все эти работяги, забулдыги, шпана, бездомные — даже бомж может позволить себе отсос. У Лютора каждый легко найдёт сраную любовь. Десять клиентов в худший час, восемьдесят клиентов в худший день. Идут потоком. Эти штуки на входах молчат, а тебе один за другим суют в рот немытые члены без резинки, потому что лысый мудозвон понаставил своих определителей. Блядь. Налей-ка ещё». Джимми отработал два года. На потоке. С одними мужчинами. За тридцать долларов в час. Милый, забавный Джимми с круглыми детскими глазами и розовым ртом, в двадцать четыре всё ещё похожий на школьника. «Эти. На Холме. Элита. Я пытался. Даже предварительный отбор не прошёл. Туда кастинг круче, чем в голливудский блокбастер. Ха, ты думаешь, шлюхи, СиКей! Они зарабатывают раз в десять — пятнадцать больше тебя, а ты кто? Ты Кларк Кент, знаменитость. Они кто? То-то же. Вот где бабки. Ты платишь им, но это не ты трахаешь их — они трахают тебя. Мы рады вас видеть, как же, — кривлялся Джимми. — Наглые суки. Звёзды, блядь. У них шесть-семь клиентов за ночь — аврал, и все чистенькие, приятно пахнущие. Один-два — и берут на всю ночь, и чаевых за раз столько, сколько я за месяц не получал. Наглые красивые суки. Су-пер-ге-ро-и. Чаще друг с другом трахаются. У них там главная фишка — на посмотреть для всяких богатых уёбков. Живое порно со звёздами. Накоплю денег и трахну там кого-нибудь. Всех. Не. Не они меня. Я их. Налей. Налей ещё». Кларк неловко похлопал Джимми по руке, тот, проклятье, беззвучно плакал, не замечая, и постарался сменить тему. Лютор и его бордели. Вот где корень зла. Лютор и его наглые суки. Джимми распускал сплетни, но и правды в тех словах хватало. Очень наглые. «Ма, па». Ему не спалось. Он водил пальцами по мягкому и густому коротенькому ёжику у Брюса на затылке и впитывал, втягивал терпкую горечь. Чем этот парень моет голову? Потрясающий запах. Чистый. Брюс был чистоплюем. Они поделили ванные в домике, но Кларк зашёл к Брюсу. Подивился рядам непонятных баночек и тюбиков — они же тут на два дня, да у Лоис было меньше — убедился, что на всех написано «Для мужчин», и убрался к себе. Чистоплюй. Брюс таскал его в душ каждый раз и до, и после секса, всё ещё временами уточнял насчёт презервативов и частенько пользовался медицинскими перчатками. Кларк не видел ничего такого в том, чтобы засунуть пальцы Брюсу в задницу, не надев перчатки. Для человека, который без всякого стеснения мог засунуть самому Кларку в задницу язык, Брюс был жутким чистоплюем. Секс и ничего более. Дурак и лжец. «Давай, Кларк, давай, ври самому себе. Секс и ничего более. Когда ты попал? В шестую встречу? Седьмую? Дурак, ты ведь его не знаешь, вообще не знаешь, однако ты в курсе, что он любит шоколадные милкшейки, клэм-чаудер с молоком и стейк сухой выдержки, но между морепродуктами и мясом всегда выбирает мясо, если речь не о лососе. Ты запомнил его марку крема для бритья. Дерьмо, Кларк, ты покупаешь ему конфеты и следишь, чтобы они не заканчивались. Это ненормально. Тебе нравится его храп, хотя он почти не храпит, а несколько часов назад ты дал ему побрить пах, потому что тебе неловко, когда он незаметно выплёвывает твои волосы. Ты дал ему побрить задницу. Ты разрешил подровнять шерсть на груди и животе. Не давай ему приближаться к подмышкам. Береги подмышки, Кларк. Даже Лоис не справилась с твоими подмышками». Кларк почесался. Это неправильно. Купленный триммер и набор бритв были для его лобка — и всё. Он дорожил зарослями на теле, и где они теперь? Где его прекрасная мохнатая задница? Зачем он это затеял? Брюсу-то положено. На Брюсе смотрелось естественно и красиво. Кларк не сможет поддерживать такое, будет смешно и нелепо. Хотя кому над ним потешаться? Не Брюсу же. Секс и ничего более. Круглый дурак и законченный лжец. Он подпустил Брюса к яйцам. Подвиг. Кларк опять почесался. Подвиг закончился эротическим массажем несчастных яичек — господибоже, пальцы, губы, язык, как это оказалось приятно. Кларк одновременно улыбнулся и вздрогнул. Лоис не понимала. Знала, почему его передёргивает, но не понимала. Не могла понять. Брюса самого передёрнуло, когда Кларк, бледнея, краснея и заикаясь, всё-таки поделился истинным ужасом. Кларку Кенту и чёрт не брат, его нож не режет и пуля не берёт. Кроме того раза. Он поёрзал на боку. Лоис и Кларк. Кларк и Лоис. Отличная команда. Лоис «зовите меня взлом и проникновение» Лейн и Кларк «давайте-ка я покажу, что такое журналистская чуйка» Кент. Действуя вместе, они не знали преград. Кларк мог похвастаться сверхъестественным нюхом на сенсации, грязное бельё и людей, скрывающих за добродушными лицами кошмарные тайны. Лоис с лёгкостью проникала на секретные объекты, взламывала базы данных и брала на себя все незаконные делишки. Лоис кормили ноги, Кларк направлял, анализировал, работал с информацией, а потом они вместе складывали из фактов статьи. Как-то, будучи студентом-стажёром, он пошёл с Лоис, потому что не собирался отпускать тогда ещё не свою женщину одну в опасное место. Зря. Лоис была подлинным лазутчиком, ниндзя, тенью в сумраке, Кларк — нет. В тот раз он и получил пулю, пока, оттопырив задницу, пытался выбраться в окно. Пулю прямо в мошонку. Та боль ощущалась и сейчас. Лоис как-то вытащила его, доволокла до машины и отвезла в больницу. Кларк отключался, а внутри звучало: «Блядь, блядь, блядь, как же больно, его яйца, он теперь не мужик, ему отстрелили яйца и член тоже, сколько крови, это смерть, куда он полез, надо потрогать, не трогай, не трогай, не трогай, там нет яиц, там грёбаный омлет, там ничего больше нет. Все штаны мокрые, он ещё и обмочился, нет, это кровь, кровь, кровь, это его простреленные яйца. Его яйца, боженьки святы, пожалуйста, нет, за что, как много крови, он умрёт полным кастратом, ему всего двадцать один, и это конец». Крови было много на самом деле, но пуля прошла по касательной, не повредив ничего важного, а через месяц от инцидента остались воспоминания, тонкий розовый шрам, который практически исчез через пару лет, и страх намеренных прикосновений. Случайные касания, неизбежные во время секса, Кларка не беспокоили, но осознание, что кто-то (Лоис) специально тянется к его многострадальной мошонке, доводило чуть ли не до истерики, как и предложение посетить психотерапевта, — а Брюса подпустил всего-то на восьмой раз, да ещё и с бритвой. Брюс понимал. Пока Кларк рассказывал, их передёргивало синхронно. «Ма, па, мне надо…» Кларк забросил руку на Брюса, прижался плотнее и уснул. Секс и ничего более. Он размышлял об этом и на утро, и днём, после хорошего — замечательного — секса, сидя в гостиной и просматривая новости в интернете. За месяц до выборов Клинтон остаётся фаворитом. Де Блазио «воюет» с «Нью-Йорк Пост». Мужчина усыновил змею. Кларк усмехнулся, косясь на Брюса. Тот занимался, вытащив откуда-то тренировочный коврик и предварительно уточнив, не будет ли мистер Кент возражать. Мистер Кент не возражал. Он понаблюдал за банальными отжиманиями, качанием пресса и растяжкой, и сейчас… Кларк уткнулся в экран ноутбука. Власти запретили вешать «любовные» замки́ на Бруклинском мосту. Аист спрятался от урагана Мэтью в винном погребе. Студенты-трансгендеры подали в суд на школьный округ за использование табличек на туалетах, соответствующих половому признаку, а не половой принадлежности. Кларк потёр переносицу и кинул быстрый взгляд на Брюса. Где тут руки, где тут ноги? Разве человек способен завернуться таким серпантином? Брюс был очень гибким. Очень. Керри призвал наказать военных преступников. Трамп извинился за оскорбление женщин. Портал «ВикиЛикс» опубликовал часть писем главы избирательной компании Клинтон. Кларк отложил ноутбук, вспомнив о ночных желаниях. Если он предложит сам, то сможет потребовать особую награду. — Что у вас на уме, мистер Кент? Брюс выпутался из невероятного клубка собственных конечностей и смотрел на Кларка. Прядь волос упала на вспотевший лоб, точь-в-точь, как когда они занимались хорошим — замечательным (трахались в ванне, душе, гидромассажной ванне, сауне, на бильярдном столе, теннисном столе, диванах и креслах, на самом деле на королевской кровати) — сексом. У Кларка вспыхнули кончики ушей. Нет, хватит стесняться. Он приехал сюда трахаться, за секс заплачены бешеные деньги, имеет полное право. — Я хочу пять имён, — с вызовом заявил он, — и первую букву твоего имени. — Это будет очень дорого стоить. — Я думал о твоей сумочке. С… игрушками. — Это так смело и безрассудно с вашей стороны, мистер Кент. Договорились. Мои игрушки, мой выбор, мои условия. Мои правила. Секс и ничего более. Кларк сдавливал пальцами край стола. Он — диковинная зверушка в зоопарке, и за ним, полностью голым, наблюдали тысячи, миллионы, миллиарды людей. Зачем он согласился? Всё, что стоило сделать после первого раза, это проследить за Брюсом, выяснить имя, фамилию и всё остальное. Дурак. Позади тихо плескалась вода. Всё ещё жаркое октябрьское солнце пригревало Кларку правую сторону лица. Ближайшие посетители ресторана находились далеко — Брюс предусмотрительно взял столик в углу открытой площадки, уходящей в озеро. Брюс глядел и ухмылялся. Секс и ничего более. Брюс из него верёвки вил, потому что… Нет. «Ма, па, мне надо…» — Как ощущения? Кларк всхлипнул. У него стояло добрых полчаса: нормально и почти нормально после того, как Брюс надел ему эрекционное кольцо. Совсем ненормально, когда в заднице Кларка очутился миниатюрный силиконовый стимулятор. Господибоже, как вытерпеть этот извращённый поход в ресторан. Заплыв. Они взяли обычную лодку, сейчас пришвартованную у пирса, и Брюс вынудил его грести: со стояком, кольцом и вибратором, пока ещё не включённым, но это чувство наполненности в заднице сводило с ума, а если кто-то заметит… Он поддёрнул рубашку навыпуск, длинную и просторную. Член, плотно прижатый джинсами, уложенный чётко вверх, тёрся о живот. Брюс уже не провоцировал его, Кларк сам провоцировал себя — и как. Он отхлебнул ярко-оранжевого слабоалкогольного коктейля. Брюс пил апельсиновый сок и методично уничтожал лёгкие закуски. Хрусть, хрусть, хрусть — кусочки поджаренного хлеба с морепродуктами исчезали в чёрной дыре. — Представляешь, что будет, когда я его включу? Прикрытый салфеткой беспроводной пульт управления лежал на столе. Кларк не представлял. Пять имён? Он продешевил. — Шесть режимов и шесть скоростей, тридцать шесть вариантов вибрации, температурный нагрев. — Пальцы Брюса пробрались под салфетку. — Ты будешь ёрзать и скулить как щенок, когда я запущу этот мощный, очень мощный и бесшумный. — Кларк вонзил зубы в нижнюю губу. Нет, не надо. Да, немедленно. — Мощный, бесшумный моторчик. Два часа непрерывной работы. — Он умрёт за два часа. Скончается. Кончит. Не кончить бы здесь. Эрекционное кольцо давало длительные гарантии, но если не выйдет? Брюс поставил условие, Брюс велел не кончать, пока они не вернутся в дом, иначе никакой награды. Сукин сын. Как этот сукин сын смел выдвигать условия? — Ваш заказ. Официант беззастенчиво пожирал Брюса глазами. На этом озере что, одни геи? Рентген не подводил Кларка. Сначала хозяин домика, Боб, жутко красивый, отлично выглядящий и, конечно, со всех сторон неприятный мужик лет пятидесяти, теперь официант. Любой из них был бы счастлив затащить Брюса в постель. Его Брюса. Толерантность умирала с каждым новым геем. Кларк из хороших парней и всегда поддерживал права сексуальных меньшинств, даже в те времена, когда другие лупили представителей этих меньшинств. Он и сам уже в меньшинстве, но не среди меньшинств. Его друг Джимми — гей. Проклятые педики. Педики пялились на Брюса — на его Брюса. Кларк ревновал: безнадёжно, отчаянно, до белых пятен на скулах, до злого огненного комка внутри. Убивал мысли о всех тех людях, которые заказывают Бэтмена. Прочь, сволочи, от Бэтмена — от его Бэтмена. Кларк ревновал так же, как ревновал Лоис, словно они не развелись, словно она не вышла замуж за блондиночку Олли. Он видеть их вместе не мог — приходилось, они ведь работали в одном издательстве, а Квин нередко занимал кабинет директора. — Вам понравились закуски? — На Кларка переставляющий блюда с подноса на стол официант, симпатичный, смуглый, с задорной улыбкой, даже не смотрел. — Благодарю. — Брюс взглянул на официанта из-под опущенных ресниц. — Всё очень, очень вкусно. Жареные кальмары были недостаточно горячими, но я не расстроился. — Он потянулся и, взяв Кларка за руку, мягко поцеловал костяшки. — Ведь у меня есть невероятно горячий парень. Кларк убедительно притворился, что привык к такому обращению. Горячий парень. Брюс так и прижимался губами к его руке. Иисусе. Кларк всё ещё смущался, выходя на публику в Метрополисе, но здесь их никто не знал. Горячий парень. Бесстыжие губы Брюса прижимались к его коже, на лице официанта читалась неприкрытая зависть: «Ты, увалень в клетчатой рубашке, ты и он? Да в каком мире это возможно? Ты душу дьяволу продал, чтобы заполучить его? Как тебе это удалось?» — «Это легко, приятель. Сорок пять тысяч в сутки, годовая зарплата среднего звена, и не забудь скидку для постоянных клиентов». Оно того стоило. Горячий парень. Значит, Брюс заметил его вчерашнее ревнивое поведение во время краткого знакомства с Бобом. Мерзкий Боб был строен, мускулист и гармонично сложён. Мерзкий Боб фамильярно называл их мальчиками. Для него они оба, два здоровенных мужика, с высоты зрелого возраста таковыми и являлись. «Позвольте показать вам спальни, мальчики», — мурлыкал этот педик, прожигая Брюса, которому в отцы годился, страстным взглядом нахальных зелёных глаз. Кларку везло на зеленоглазых блондиночек, смеющих покушаться на… На его. К женщинам и бисексуалам Кларк ревновал меньше, но ведь Джимми рассказывал, как всё просто у геев. Словесный пинг-понг: «Ты ничего» — «Ты тоже ничего». Через пять минут быстрый минет в туалете или машине, а если очень ничего, то в ближайший отель или сразу домой. Брюс точно не был геем. Он спал и с мужчинами, и с женщинами, но что-то подсказывало Кларку — тот, скорее, натурал, чем би. Это сводило на нет любые шансы. Какие шансы? С кем? Он всё равно ревновал, невзирая на деньги, ориентацию и то, что это исключительно договорные отношения. «Ложе королевского размера, — проинформировал их Боб, — наполнитель из овечьей шерсти, в обивке высокое содержание пчелиного воска и алоэ». Боб хвастался и пялился, заставляя Кларка бессильно сжимать кулаки. Этот стареющий донжуан с масляными глазками будто говорил: «Сходи-ка погуляй, увалень, пока я буду трахать твоего мальчика на этом прекрасном королевском ложе. Я трахну его так, как ты никогда не сможешь. Ему так понравится мой член, что он после и имя твоё не вспомнит». Секс и ничего более. Как долго Кларк планировал врать самому себе? В голове он ставил Боба на место парой метких слов, унижал Боба, избивал Боба — так же кроваво и страшно, как делал это с Квином. Нечего отнимать его Лоис. Нечего пялиться на его Брюса. Ревнивый дурак. Они взяли пасту под соусом из розовой водки, базилика и лука-шалот, а на второе телячьи отбивные с грибами и спаржей, и отдельно Брюсу филе лосося в винном соусе. Безразмерная топка этого желудка никогда не насыщалась. Алкоголь Кларк заказывать не стал, ограничившись бокалом аперитива для себя, а Брюс предпочёл сок и воду. Официант ушёл с напутствием не доливать напитки и не убирать пустые тарелки, Брюс невозмутимо принялся за еду, и Кларк расслабился. Ему удастся пообедать. Может, Брюс решил оставить всё на потом. Решил быть хорошим. Был ли Брюс, с его повадками, наглостью и неприличной работой, хорошим человеком? Что там, глубоко под слоями невыносимых манер? Остервенело скалящийся зверь с пустыми глазами и окровавленными кулаками? Кларк знал таких людей, обычно бывших солдат, для которых война не заканчивалась нигде. Афганистан, Ирак, Сомали, Ливия, Сирия, Йемен. Вряд ли Брюс воевал. Тогда что, и почему он занимался этим? Деньги? Судя по всему, Брюс зарабатывал не меньше миллиона в год. У него настолько — насколько, сто человек? — огромная семья, или он был кем-то, кому всегда мало? Кем-то плохим, кому нужны лишь деньги. Деньги тревожили. От выигрыша осталось больше половины, и если быть экономным, заказывать Брюса на сутки раз-два в месяц, то удовольствие получится растянуть ещё на год-полтора. Как глупо. Один журналист завершит расследование и напишет статью, и всё рухнет вмиг. Это… это случится не завтра и не через неделю. Кларк не станет отвлекаться, он должен пообедать. — Положи приборы. Кларк вздрогнул. Он расправился с пастой и нацелился на отбивные — неужели ему нельзя поесть? — Помнишь условия? Ты обещал быть послушным. Звучало кошмарно, но он согласился — сам. Придётся быть послушным. Тёплая волна смущения уже поднималась по шее к лицу. Пожалуйста, не делай этого. Не смей останавливаться. Он тяжело задышал. Одна рука Брюса пряталась под салфеткой, второй он накрыл ладонь Кларка. — Вы ведь будете послушным мальчиком, мистер Кент? Вот сукин сын, зачем напоминать о Бобе? Кто здесь мальчик, Брюс? Кларк старше, намного старше. Сколько Брюсу: двадцать семь, двадцать шесть, двадцать пять? Он не выглядел юным, но точно был очень молод (иногда Кларку чудилось наоборот, но Брюс никак не мог быть старше его). Послушный мальчик. Брюс шептал, сцеживал слова по слогам. Живот Кларка стал мокрым, смазка не сочилась по капле — текла. Та женщина вдалеке, в фиолетовой шляпе, смотрела — на него. Она знала. Те трое мужчин в одинаковых пятнистых куртках смотрели — на него. Они знали. Тот старик в рыбацких сапогах смотрел — на него. Он знал. Все знали, что Кларк сидит тут с железным стояком и стимулятором в заднице. Он уронил голову, не видя ни стола, ни блюд, и ужасающе громко — слышно на другом берегу озера, на другом берегу Атлантики, на другой стороне Вселенной — ахнул. Брюс не решил быть хорошим. — Это приятно, Кларк? Отвечай. Ты не кончаешь, ты послушен и ты разговариваешь. — Д-да, — сбивчиво пробормотал он, стараясь не ёрзать. Не ёрзать, не ёрзать, не ёрзать. Вибрирующий жар рассыпался сладкой дрожью по телу. Господибоженет. Кларк кончит здесь и сейчас, пойманные в ловушку окаменевшие яйца взорвутся вместе с членом, если не кончить. Все вокруг увидят его — удовольствие — позор. Смуглый официант вызовет полицию, и Кларк отправится в тюрьму за непристойное поведение в общественном месте. Брюс плюнет ему в спину и пойдёт трахаться с официантом, Бобом, всем озером Хопатконг, со всеми жителями Нью-Джерси. Со всем миром. Однажды Брюс навестит его в тюрьме, явится в обнимку с Лоис. «Поздоровайся с моей женой, — скажет он, — теперь я трахаю её. Неудачник». — Ты смотришь на меня. Не ёрзать. Смотреть. Зрачки Брюса, блестящие кляксы в голубой воде, растеклись едва ли не на всю радужку, будто его это на самом деле заводило. Маленькая власть? Пальцы на двух кнопках? Беспомощный раскрасневшийся Кларк? Может, он ошибался насчёт ориентации этого сукиного сына и тот был достаточно бисексуален, чтобы… Чтобы! Кларк врезал кулаком по столу так, что посуда зазвенела. Господибожеда! Проклятая штука вибрировала всё быстрее, посылая божественные толчки прямиком в простату. Прямиком в мозг. Прямиком в сердце. Прямиком в его дурную беспокойную душу, отравленную алкоголем, изменами, могилами, тёмным человеком. Так оглушительно: смеялись над ним люди, шумел стимулятор, пульсировала кровь в члене, бухало в груди. Кларк заёрзал. Захныкал, как маленький капризный мальчик. Заскулил, как паршивый щенок. Брюс, длинно выдохнув, облизал губы. Его пальцы гладили ладонь Кларка, горячие, обжигающие не руку — нутро, выжигающие нутро напалмом похабных желаний. Чего желал сам Брюс? — Тебе нравится? — Голос Брюса подрагивал, светлая кайма вокруг зрачков истончилась до шерстяной нити. Это поддаётся контролю? Не за пределами ли это любых человеческих возможностей? Брюс завёлся по-настоящему. — Нравится сидеть у всех на виду, натянутым на анальный вибратор? Нравится, как твой живот становится мокрым? Нравится, как твоя задница сжимается, требуя большего? — Нх… Нга-а-ха-ах. Н-нравится. — Ответь полностью. Пожалуйста. Ответь мне полностью. Будь послушным мальчиком. Пожалуйста. Какой же мерзавец. Таким низким, но ласковым шёлковым голосом. Пожалуйста. «Пожалуйста, Брюс, почему ты так завёлся? Ты играешь или искренен? Скажи правду, скажи. Соври, я поверю». — Ты не можешь. — Брюс привстал и подался вперёд так, что их губы практически соприкоснулись. — Не можешь? — Я… Н-не. — Кларк потянулся, чтобы украсть поцелуй, но лишь скользнул кончиком языка в приоткрытый рот. Он трансформаторная будка, запечатанное жерло просыпающегося вулкана, ступень космической ракеты. Ему плохо, больно, стыдно. Как же хорошо. Лишь бы не заискрить, не взорваться, не у-ле-теть. — Боже, прошу. Прошу. Я н-не. Х-хн… — Ты н-не что? — Брюс ухмылялся ему в лицо, пряча безразличный лёд за влажной нефтью. Тёмные глаза. Тёмный человек. — Ты такой нетерпеливый, Кларк. Хочешь подрочить? Хочешь кончить? Хочешь, чтобы я помог тебе кончить? На улице, при всех? — Кларк прерывисто застонал, и не пытаясь унять дрожь в губах. Он хотел, как же хотел. — Хочешь, чтобы я тебе отсосал? Хочешь, чтобы я взял в рот твой член? Кларк, Кла-а-арк, он сейчас такой огромный, такой твёрдый. Ты бы хотел натянуть мой рот на свой огромный, твёрдый член? Или ты хочешь сам мне отсосать? Готов поспорить, ты кончишь сразу же, как возьмёшь у меня в рот. — Кларк стиснул зубы до ломоты в висках. «Подонок ты, Брюс, мы так не договаривались. Ты ведь знаешь, как я люблю словечки. Не поступай со мной так. Поступай со мной так». — Или ты хочешь, чтобы я тебя как следует оттрахал? Ты когда-нибудь представлял, что я трахаю тебя в общественном месте? Как, ха-ах-х… загоняю свой член в твой узкий, тугой зад под всеми этими осуждающими взглядами? Они будут осуждать тебя. Есть за что. Они будут презирать тебя. Они будут прятать от тебя своих детей. Они будут ненавидеть тебя. Они будут завидовать тебе. Что ты представлял? Одна откровенность, и ты сможешь доесть свой обед. Кларк много чего представлял. Визжали дети, ревели лодочные моторы, солнце стреляло в ухо. Он откинулся назад, подальше от этих тёмных глаз, от этих слов, от этой грязи — нет от неё спасения. Кларк вгрызся в кулак. Ему хотелось ёрзать, изгибаться, кричать в голос — рычать в голос. Хотелось сунуть руку под рубашку и дрочить, дрочить, дрочить, пока член не посинеет. Только бы спастись. Дурак, давно пропал. «Ха-ах-х, Кларк. Кла-а-арк». «Тебя так заводит власть, Брюс? Что ты представляешь сейчас? Как трахаешь меня? Как я трахаю тебя? Скажи правду, скажи. Соври, я поверю». — Я… — Кларк попробовал говорить ровно. — Я думал о грубом сексе. Ох-х. Очень, нгх, грубом. — О насильственном сексе? — Брюс уселся обратно, его губы саркастично изгибались. В глазах разливалась чёрная пропасть желания. — Д-да-ах. — Это была фантазия времён алкогольной зависимости. Он не обязан делиться этим, чересчур личным и безусловно нереальным. Наяву Кларк не желал такого, лишь в мечтах, особенно когда пил и думал о Бэтмене, который поимел его. — С кровью и мольбами. Секс, от которого больно. Унизительный секс. Ему достался смешок и вердикт: — Изнасилование? Как банально, Кларк. Ублюдок. Он поделился сокровенным и получил издевательства. Мимо пролетел полосатый мяч, ударился о перила площадки, за ним, хохоча, пронеслись две девчонки в цветастых комбинезонах. — Можешь поесть. Вибрация в заднице стихла. Кларк застыл, привыкая к очередным ощущениям, сдерживаясь из последних сил, чтобы не начать умолять. Чтобы не начать крушить здесь всё. Чтобы не нагнуть Брюса над столом и не оттрахать как следует. На улице, у всех на виду. Под осуждающими взглядами. Брюс прекратил из-за детей? Для него существовали хоть какие-то рамки? Кларк трясущимися руками нарезал мясо, не поднимая голову от тарелки. Он был послушным мальчиком и может поесть. Ему разрешили поесть. Разрешили насладиться этими аппетитными телячьими отбивными. Фантазии о сексуальном насилии стали казаться привлекательнее. Дурак. Сам согласился, сам пожинал. «Ма, па». — Дай мне бумажник и иди в лодку. На первый раз хватит. На первый раз? Кларк сидел на скамье, поджидая Брюса. На первый раз? Всё, что находилось ниже пупка, превратилось в бесконечную карусель электрической боли. Он не ёрзал. Не трогал себя. Не думал о насилии. Перегнувшись через борт, Кларк зачерпнул воды и плеснул в лицо. Руки дрожали. Он весь дрожал, с голодным трепетом предвкушая продолжение. Три минуты, и они займутся тем, ради чего сюда приехали. Три минуты. Сто восемьдесят секунд, долгих, как жизнь седобородого Ноя. «Где же ты, Брюс. В этой лодке хоть какой-то твари должно быть по паре». На первый раз? Первый и последний раз. «Где же ты, Брюс, ты же не трахаешься в сортире с официантом. С Бобом. С женщиной в фиолетовой шляпе. С мужиками в одинаковых куртках. Со стариком в рыбацких сапогах. Иди сюда, садись на вёсла, уложись в три минуты». — Сядь на вёсла, Кларк. Не смотри так. Ты обещал быть послушным. Мудак. Пальцы сукиного сына снова бегали по тёмным кнопкам, и стимулятор вибрировал горячим скользким камушком. При каждом гребке член тёрся о живот. Кларк ёрзал, мечтал потрогать себя и думал о насилии. Промчавшийся рядом катер рассеял по его алеющим щекам свежую изморось брызг. Когда же это кончится. Когда Кларк кончит. Брюс затащил его, спотыкающегося, уже ничего не соображающего в дом, и непринуждённо сказал: — Теперь тебе надо попросить. — Можно… — Он пылал, тлела кожа и тлело под кожей. Тлели жалобные слова, тлели звуки, и от нехватки воздуха сжимались лёгкие. Он весь — уголья вселенского костра, рассыпающего оранжевые всполохи до облаков и выше. Как же Кларк ненавидел и обожал эти игры. — М-можно мне кончить? — Нет. Не это. — Можно. М-можно. — Кларк сглотнул, сцепил за спиной ладони. Что можно? Сейчас он ударит этого мерзавца. Что можно?! Изобьёт, убьёт. Что?! Сейчас он трахнет этого мерзавца. — Можно мне… трахнуть тебя? Дерьмо, Брюс, я больше не могу! — Конечно, Кларк, ты можешь трахнуть меня. Удовлетворённо сузив глаза, Брюс отходил к ближайшему дивану, сбрасывая обувь и одежду, словно в каком-то ускоренном стриптиз-шоу, и манил за собой: уже обнажённый, красивый, тёмный. Что притаилось там, под слоями ухмылок, усмешек, распутных улыбок? Всё тот же густой притягательный мрак, устланный хрустящими купюрами, и ничего более? Оскалившийся Кларк яростно дёрнул борта рубашки — пуговицы так и застучали по паркету. «Тук-тук». «Кто там?» «Это я, Супермен, и тебе конец, Бэтмен-Брюс». Кларк не собирался миндальничать. На лету поймал тюбик с гелем. На ходу расстегнул джинсы. Как же хо-ро-шо. Собственный член, больше обычного, твёрже, пугал его самого. — Не порви мне зад, ковбой. Ковбой. Он бесцеремонно сунул Брюса лицом в подушки, выцарапав у того задушенный вскрик, навалился сверху, жадно сминая ладонями крепкую задницу. Тёмный человек всё ещё давил на тёмные кнопки. Кларк проклинал секунды, минуты, уходящие на суетливую возню с пальцами, смазкой, уже не нужным кольцом. Брюсом. Ему необходим унизительный грубый секс, полный боли и насилия. Тотчас же. Брюс заслужил. — Посмотри, какой ты беспомощный теперь, — зло прошептал Кларк. — Тебе это нравится? Лежать подо мной? Быть подо мной? Скажи, как тебе нравится. Скажи, как ты хочешь меня. Скажи! Соври! Давай ври! Я хочу, чтобы ты врал! Брюс повернул голову на бок. Он бессовестно изгибался, очень, очень гибкий — змей, пожравший мир, пожравший ад, пожравший то, что ниже ада. Пожравший Кларка. Брюс притирался, принимал умело, привычно. Врал. Раскрасневшийся, возбуждённый наглый ублюдок врал: — Мне. Ах-х. — Стоны скатывались с губ и бряцали булыжниками могильных курганов. Лжец. — Мне нра-а-ах-вится. Я, да-а-а, вот… вот так, хочу тебя. — Капли пота сбегали по виску ядовитой кислотой. Какой же лжец. — Пож-жал… нх-ха-ах. — Вздохи разрезали воздух автоматными очередями. Беззаветный лжец. — Кларк. Кла-а-арк. Почему так неубедительно? Кларк всё равно не сделает ему больно — потому что дурак. Он, то ли всхлипывая, то ли уже рыдая, уткнулся носом в шею Брюса. Нет. Ни за что не Брюсу. Только не Брюсу. Кларк захлёбывался от острого желания, от пульсации в собственной заднице и от горячего тела внизу. Смотрите, смотрите, там, в небе, это птица, это самолёт, это Супермен, это Кларк Кент! Это космос, детка. Он вышел в открытый космос и втягивал полной грудью звёздную пыль. Его скрутило до хруста в позвоночнике. Щёки намокли, горло ободрали крики, и Кларк исчез. Он полностью пришёл в себя, сам не зная, через сколько, и поскрёбся в паху. Такого с ним не случалось, о таком не рассказывали в школе на уроках полового просвещения. Видимо, так себя чувствуют выдоенные досуха коровы. Что за фермерские ассоциации. Кларк с глупой ухмылкой прочесал пальцами сырые волосы. Кажется, Брюс отволок его в душ. Вытащил вибратор, вымыл, вытер и одел, привёл обратно в гостиную и усадил на тот самый диван. Подложил подушку под затылок. Неутомимая порно-няня. На столике рядом дымилась чашка с кофе, на экране ноутбука… Разве он не выключил ноутбук перед тем, как пойти в ресторан? Как сложно сосредоточиться. Кларк достал ноутбук из машины сегодня. Брюс «Что у вас на уме, мистер Кент?» увидел и ухватился за удобный момент, специально довёл до такого состояния, чтобы… Нет? Пока Кларк находился в отключке, Брюс пользовался его ноутбуком. Если и так, то что? Действительно важная информация, как электронная, так и бумажная, хранилась в «облаке», в надёжных сейфах и на не менее надёжных серверах «Плэнет». На домашнем компьютере стоял пароль, а этот старенький ноутбук Кларк иногда брал в поездки. Тут не было компромата, разве что один файл… Он быстро проверил последние документы, историю браузера — ничего. Брюс мог замести следы. Если это всё-таки план Лютора, зацепить Кларка Кента за живое, на живое — на живое тело, на живую приманку, на живого Брюса. Лютор знал, конечно, кто стал его заказчиком. Опасался, как и многие другие недобропорядочные люди. План Лютора объяснял нерабочее поведение Брюса. Мимоходом, в процессе соблазнения, большой босс мог приказать выяснить что-нибудь. В конце концов, если Лютор и не знал, то в четвёртую встречу Кларк будто невзначай проговорился, что он тот самый Кент. Брюс удивлённо присвистнул и наверняка доложил. Кларк поёжился. Параноик. Свинья. Его признание ничуть не уменьшало вину. Свинья. Брюс — нет. Даже если Кларк не ошибся в своих подозрениях, то Брюс действовал по чужой инициативе, у него не было выбора, не с Лютором. Кларк всё выбрал сам. «Ты свинья, Кларк Кент. Ты не имеешь права вести такое расследование. Это неэтично. Это не по-людски. Ты спишь с этим человеком, пусть и за деньги. Ты его перед сном целуешь. Ты ему конфеты покупаешь». Это амбиции. Ему надо доказать свою состоятельность как журналиста — для начала себе самому. Когда он завершит расследование, то получит личного Пулитцера. Его собственное золото. Если напишет книгу, то, может, и Букера. Бу-ке-ра. Кларк Кент — лауреат Букеровской премии. Спасибо, господи, что на дворе две тысячи шестнадцатый и шанс на Букера есть и у простого американского парня. Ма и па так гордились бы им. Ма и па заявили бы: «Сынок, нам стыдно за тебя. Ты в первую очередь человек, а во вторую — журналист. Кому нужны эти премии, если ты перестанешь быть человеком?» Кларку тоже было стыдно за себя, однако это бомба. Это взрыв. Это та самая сверхновая. В «Плэнет» — Лоис нашептала — тоже вели серьёзное командное расследование, но Кларка оставили за бортом. Плевать. Он занимался другим и далеко продвинулся, не складывались некоторые детали, но это дело времени. «Надо проследить за Брюсом, упасть на хвост, поговорить с Брюсом. Ты свинья, Кларк Кент, ты сломаешь жизнь этому человеку. Ради собственных амбиций. Свинья. С-в-и-н-ь-я». — Тебе понравился эксперимент? Он не вздрогнул ни от голоса, ни от ладони, взъерошившей ему волосы. Брюс обошёл диван и уселся в кресло справа, тоже переодевшийся, расслабленный. Кларк опустил крышку ноутбука: пользовался, не пользовался? Нашёл тот файл, не нашёл? Не важно, он не отступит. Свинья. Если Брюс ухватился за удобный момент, то и ему можно. — Извини. Я… я сейчас. Кларк хотел сделать это давно, но никак не мог решиться. Свинья. Он вернулся в гостиную с зеркальным фотоаппаратом в руках: — Я с колледжа увлекаюсь фотографией, — торопливо высказал отрепетированную ложь. — Могу я сделать снимок? Твой портрет. Анфас. Для личного архива. Может, стоило щёлкнуть Брюса на смартфон? Непринуждённо, в беседе? Не оплошал ли он с камерой? Поздно давать задний ход. — Без проблем. Брюс откинулся на спинку кресла, обнял ладонями подлокотники: спокойный, собранный — как по заказу. Кларк завозился с настройками и, мысленно чертыхаясь, перешёл на авторежим. Он не увлекался фотографией, нахватался по верхушкам у Джимми, использовал встроенную вспышку и стандартный объектив и точно провалился. Впрочем, Брюс, наверное, тоже не был специалистом и вряд ли что-то понял. — Если ты закончил, я спрошу снова — тебе понравилось? Усевшийся на прежнее место Кларк застенчиво улыбнулся. Ещё бы нет. Его кинуло в жар. Образ изгибающегося, стонущего, раскрасневшегося Брюса толкнулся прямо в член. Кончающего Брюса. Кларка всегда пропускали вперёд, но в этот раз прекрасный лживый Брюс кончил вместе с ним. Он чувствовал лёгкое возбуждение, пусть и знал, что у него не встанет в ближайшие часы, хоть что делай, никакие уловки не помогут — не после такого. О таких оргазмах ему и не мечталось: долгих, мучительных, расцветающих ядерными вспышками на кончике члена. По ка-пель-ке. Голова так и кружилась, а тело всё пыталось расползтись мягким желе и отрубиться. Суток на пол. — Настолько понравилось, что ты и не вспомнил о награде? Конечно. Он был послушным мальчиком: разговаривал, отвечал, смотрел и не кончил. Послушным мальчикам положена награда. — Б, — произнёс Брюс, как выплюнул. — Б? — недоверчиво переспросил Кларк и подался вперёд. — Твоё имя начинается на букву «Б»? Серьёзно? — Нет, не Брюс. На это его не поймать. Нельзя впустую потратить одно имя на заведомо проигрышный вариант. Брюс ведь не соврал? Не должен. Имён на «Б» много, уже были Беннет и Брайан, а до этого Барри и Бун. Б. Впрямь сукин сын на букву «Б». — Мне надо подумать. Беру тайм-аут. По губам Брюса скользнула усмешка. С чего бы? Кларк в упор уставился на него. Усмехающийся — изгибающийся, стонущий, раскрасневшийся, кончающий — Брюс. «Ма, па». «Ма, па, мне надо вам кое-что сказать. Кажется, это всё-таки случилось. Кажется, я опять влюбился, и, нет, это не хорошая девушка. Знаю, вы бы не осудили, но это даже не хороший парень. Совсем не хороший». Дурак. Свинья. «Ма, па, что же мне делать теперь?»