На букву «Б»

       Они сидели в машине: мужчина и мальчик, не отец и не сын. — Сколько тебе лет? — спросил Дэмиен. Он держал спину прямо и равнодушно смотрел перед собой, но его пальцы щёлкали ремнём безопасности. — В моём свидетельстве о рождении написано, что ты родился в тысяча девятьсот восьмидесятом, но ты не похож на старика. Сколько тебе на самом деле? Двадцать пять? Моя мать соблазнила ребёнка? Брюса покоробило «мать», сцеженное едва ли не с отвращением. Что он знал об этом мальчике? Что имел, кроме хриплого цыканья, картофельного носа и пространных описаний Ра'са и Талии? Ровным счётом ничего. — Мне будет тридцать семь в феврале, и я не старик, — ответил Брюс. Он уже связался с Диком и предупредил (и Грейсон, и Бабс ночевали у младших), но так и не доехал до квартиры, остановившись на полпути. — Дэмиен, ты не знаешь меня, я не знаю тебя, но понимаю, как тебе трудно сейчас. Твоя мама и твой дедушка поступи… — Мать и дед, — выплюнул Дэмиен. — Почему мне должно быть трудно? Они ничего не значат для меня, я с трёх лет знал, что рано или поздно буду отдан кому-нибудь. Я ублюдок, зачатый и рождённый вне брака. Я помеха деду и матери, и всем тем выгодным союзам, которые они не могли заключить из-за меня. Ты будешь делать тест на отцовство? — Да. — Брюс разглядывал неподвижный профиль мальчишки. Кто в своём уме станет внушать собственной крови такое? Что Брюс знал о Ра'се и Талии? Что имел, кроме волшебных пальцев, зелени, мускуса и сандала? Ровным счётом ничего. — Сегодня я видел мать восьмой раз за всю свою жизнь, деда — пятый. Я не сожалею о них. Они дали мне красивый дом и почтительных слуг, удобную постель и вкусную пищу, молчаливых горничных в накрахмаленных фартуках и кланяющихся учителей в отглаженных костюмах. Мать почти ничего не рассказывала о тебе, но ты, должно быть, богат и сумеешь обеспечить мне ту жизнь, к которой я привык. — Дэмиен наконец-то повернул голову. — Она говорила, ты работаешь в публичном доме. У Брюса дёрнулось нижнее веко. — Она говорила, ты самый дорогой мужчина на планете. Она говорила, самые влиятельные люди мира становятся в очередь, чтобы провести с тобой ночь. Думаю, она не лгала. Ты похож на кинозвезду. Отец. Кто и как воспитывал этого ребёнка? Брюс ужаснулся. Двенадцатилетние мальчики, живущие дома, мальчики, у которых имелись матери, не должны так буднично обсуждать подобное. Такие мальчики вообще не должны обсуждать подобное, но этот мальчик обсуждал. Брюс пока не чувствовал желания надеть перчатки и отшатнуться от этого мальчика. Не его сын. Чей-то сын. На грубоватом, смуглом лице Дэмиена лучились зашитые голубой сталью и затянутые арктическим холодом звёзды, и длинные ресницы тёмными стражами охраняли небесный лёд. Это было слишком банально. — Мы не станем беседовать об этом, — произнёс Брюс, — ни сейчас, ни когда-либо ещё. — Твои приёмные дети знают, кем ты работаешь? — ничуть не смутившись, полюбопытствовал Дэмиен и, получив сухое: «Старшие», добавил: — Ты бисексуал? Открытый или нет? — Достаточно, — жёстко отрезал Брюс. — Всё, что тебе следует знать, я отнюдь не богат. Мои дети учатся в хороших школах, носят хорошую одежду и едят хорошую пищу, но у меня нет собственного дома, горничных в накрахмаленных фартуках и почтительных слуг. — У меня есть справка о твоих доходах за последние пять лет, — проинформировал его Дэмиен и протянул файл с документами. — Ты принципиально не пользуешься услугами кредитования, и твой заработок ни разу не опускался ниже миллиона трёхсот двадцати тысячи в год. Ты многодетный отец-одиночка и якобы занимаешься благотворительностью, то есть ты получаешь беспрецедентные для твоего уровня доходов льготы по федеральному налогу. В две тысячи одиннадцатом Нью-Джерси стал девятым штатом США, где отменён подоходный налог штата. Если у тебя нет недвижимости в собственности, то фактически ты делаешь отчисления в пенсионный фонд, оплачиваешь автомобильный налог и страховки. Ты должен быть очень обеспеченным человеком. Мальчишка всерьёз считал, что Брюс обманывает налоговые службы или что? Он машинально вытащил бумаги, полистал, пока не наткнулся на свидетельство о рождении, где в графах «отец» и «мать» значилось: «Брюс Уэйн» и «Талия Уэйн». Аль Гулы обо всём позаботились, документ выглядел подлинным и наверняка таковым и являлся. Брюс отметил, что у мальчишки, как и у него самого, нет второго имени, а день рождения совпадает с днём рождения Тима, хотя Дэмиен появился на свет раньше на год. Папка и документы отправились на заднее сидение. Вся отнюдь не типовая одежда, которая была сейчас на Брюсе, стоила меньше, чем простенькая на вид худи Дэмиена со знакомым логотипом на язычке молнии. Компания, выпускающая этот бренд, не нуждалась в рекламе и не устраивала сезонных распродаж. У Брюса в гардеробе висел единственный кардиган, который добавлял тысячу очков для причастных и достался за гроши, благодаря ушлому Константину. Мальчишке придётся умерить аппетиты. — Я занимаюсь настоящей благотворительностью. Моя семья не голодает, но мы не живём в роскоши. Прими это, если хочешь стать частью нас. — Для нищего у тебя довольно престижная машина. До конца прошлого года Брюс хранил необъяснимую преданность «Шевроле Корса», четвёртой и последней модификации две тысячи первого, который пришлось продать за бесценок — даже Джейсон не захотел такое старьё вместо своей развалюхи. Теперь Брюс ездил на новёхоньком «Линкольне» эксклюзивной сборки и не собирался выкладывать ребёнку, как и от кого получил этот крутой седан бизнес-класса. Сам он ни за что бы не купил автомобиль за семьдесят тысяч долларов, но клиенты порой давали чаевые не деньгами. — Ладно. Всё равно, — продолжил Дэмиен. — Лучше так, чем связываться с социальными службами. Брюс молча завёл двигатель. Мальчишка топтался на пороге того дикого возраста, когда дети становятся подростками. Может, он таким образом защищался. Маскировал волнение. Ставил себя. Не его сын: циничный, меркантильный, бесцеремонный. Гладенький и богатенький мальчик. Как этот мальчик воспримет совсем не гладкую семью Брюса? Как этого мальчика воспримет совсем не гладкая семья Брюса? По телефону он ограничился парой коротких трусливых фраз, потому что летом пообещал Дику — всё. Брюс зря переживал за свою семью. — Ещё один, значит, — только и хмыкнул Грейсон. Его глаза задорно блестели. — Ха. Братишек много не бывает. — Мне идёт? Идёт? Идёт-идёт-идёт? — поправляя ярко-красный галстук-бабочку, обеспокоенно бормотал Тим. — Юному мастеру следует поскорее покинуть свои покои, чтобы по достоинству оценить этот скромный ужин. Опёршийся на полку плазменной стенки Брюс устало потёр виски. Он помнил, как это было с каждым из его детей. Острые камешки кулаков Дика и по-мужски крепкую ладонь Бабс. Как ругался Джейсон, слабый и больной, сердитым псом ворочаясь у Брюса на руках, что ни дня не останется в этой богадельне и если что, то он не о проклятущей клинике. Как Тим, крошечный и лёгкий, невесомым рюкзаком устроился у него на спине и щекотно дышал в затылок. Как Касс сосредоточенно выбирала между правым и левым локтем Брюса для подержаться, и как беспечно улыбнулась Стеф после: «Привет, сестрёнка, я Дик». Сегодня всё превратилось в фарс. Они не встречали нового брата, нового сына, нового внука. Они стали фанатами, караулящими у подъезда капризную поп-звезду. Дэмиен, стоило ему войти в квартиру, потребовал показать свою комнату и немедленно скрылся в ней, проигнорировав просьбу снять обувь, и теперь все ждали, когда «юный мастер покинет покои». Брюс критически оглядел гостиную: в морских тонах, просторную, чистую, с арочными выходами в фойе и столовую. В панорамных окнах сверкала гирлянда ночного города. На светлом полу синел квадрат нового ковра, три дивана, заваленные разноцветными подушками (четыре с этими жёлтыми чудиками в очках и комбинезонах), взяли в мягкие клещи ультрамариновый стол. На плазменной стенке нашлось место для электрокамина и двух аквариумов. Торшеры экзотическими фламинго изгибали длинные шеи, четыре высоченных цветка (совместное детище Альфреда и Касс) вышколенными солдатами замерли по углам комнаты. Это была превосходная квартира в отличном районе, но на лице Дэмиена, когда он пересёк порог, читалась брезгливость. Сам Брюс, будь ему двенадцать, продал бы душу дьяволу, чтобы пожить здесь хотя бы денёк. Жаль, предложений не поступало. Наручные часы Брюса сообщали — почти полночь. Стефани, смастерившая себе трон из подушек, вовсю зевала, прикорнувший у неё в ногах Джейсон подрёмывал. Кассандра, усадив Тима на один из пуфов, расчёсывала ему волосы. Дик с Барбарой дурачились на центральном диване. Альфред навытяжку стоял у не работающего сейчас камина, держа поднос с чайником, чашкой, сахарницей, молочником, столовыми приборами, салфетками и блюдом с яблочным пирогом. Поверх элегантного чёрного костюма старик накинул потрёпанное твидовое пальто, всё в заплатах, то же самое, что было на нём двадцать лет назад, в день знакомства с Брюсом. Альфред надевал видавший виды раритет в особенно важные моменты, пресекал любые попытки избавиться от милой его сердцу древности, берёг и старательно чинил реликвию. «Это наше семейное достояние», — говорил он. От выхода в фойе донеслось: «Тц». Дэмиен, сменивший кеды на ботинки, джинсы на строгие брюки, а толстовку на рубашку, с каменным лицом прошествовал в гостиную и встал спиной к камину. — Я хочу представить вам нового члена нашей семьи, вашего брата, — подойдя к мальчишке, поспешно сказал Брюс, — моего… Нгх. Его зовут Дэмиен. Все, кто сидел, дружно вскочили и окружили Дэмиена, и Тим первым подал руку: важно, с достоинством исполняя священное действо. Улыбка тронула губы Брюса и погасла. Дэмиен посмотрел на ладонь так, словно она обернулась мерзким пауком и шевелила волосатыми лапками. — Это называется рукопожатие, — подумав, спокойно пояснил Тим. — Ты умеешь пожимать руки? Меня научил Джейсон. Наверное, Джейсона научил Дик, а Дика — папа. Я могу научить тебя, Дэмиен. Братья должны учить друг друга всяким взрослым вещам, но галстук я научился повязывать сам. Тебе нравится мой галстук? Мне идёт? Идёт? Папа, мне идёт? Идёт. Почему идёт? Куда идёт? — Ну-ка, малец, — весело подмигнув, вмешался Грейсон, — растяни рот пошире и улыбнись. Я Дик. — Не желаете отведать этого великолепного яблочного пирога, сэр? — проскрипел Альфред. — Т-т, — Дэмиен, проигнорировав всех, обратился к Брюсу. — В моей комнате нет ни компьютера, ни ноутбука, ни телевизора. — Завтра мы купим тебе всё, что нужно. Желудок у Брюса заныл. Этого мальчика волновало что-то, кроме материальных благ? Не его сын. Чей-то сын. Ничей сын. Ничей брат, ничей внук. Этому мальчику не место здесь. Этот мальчик всё испортит. — Этот наглый карлик наш брат? Мой брат? — возмутился Джейсон. — У меня уже есть братья. — Я тоже не в восторге от вашего общества, — парировал Дэмиен и высокомерно кинул: — Кто тут у нас? Урод. — Его полный презрения взгляд уткнулся в Дика и Бабс. — Шут гороховый и рыжая ведьма. — Губы изогнулись в надменной усмешке. — Дебил. — Тим, так и тянувший ладонь, поражённо ахнул и отшатнулся. — Юродивая. — Кассандра, гладившая себя по волосам, не обратила внимания на оскорбление. — Полоумный старик. Тц. — Дэмиен сузил глаза, рассматривая Стефани. — Бесполезная девка. — Напоследок он покосился на Брюса, и невысказанное повисло в воздухе отменно заточенным топором. В гостиной воцарилась тишина, навязчивая и противная, как комариное жужжание. У Джейсона вспыхнули щёки. Он подался вперёд, гневно сжимая кулаки. Тим понуро елозил ногой по паркету, на пижамных штанах уже расплывалось пятно. Касс так и водила пальцами по голове. Дик и Бабс растерянно переглянулись, лишь Стефани, фыркнув, выставила средний палец. Что-то злое и безудержное зрело внутри Брюса. Слова Дэмиена, и те, что ещё звенели, и те, что так и не сорвались с языка («Шлюха. Не так ли, сынок? Давай, скажи!»), алели на коже унизительными пощёчинами извращённой правды. Не его сын. Ничей сын. Как Талия могла? Что они с Ра'сом сделали с этим мальчишкой? Что они с Ра'сом не сделали с этим мальчишкой? — Прошу вас, сэр, — приблизившись вплотную к Дэмиену, настойчиво продребезжал Альфред. Его лицо не выражало ничего. — Попробуйте этот пирог, испечённый по классическому английскому рецепту. Дэмиен пренебрежительно махнул рукой. Плоское блюдо с пирогом слетело с подноса, зазвенело стекло и запахло яблоками и сдобой. Тим опять ахнул. Его округлившиеся глаза потускнели, как старые четвертаки. Джейсон, ощерившись, пробормотал: «За пирог Альфи тебе придётся вылизать пол, сопляк». — Это дерьмо у вас называется едой? — процедил между тем Дэмиен как ни в чём ни бывало. — Этот пирог выглядел очень аппетитно, пока не очутился на полу, — ровным механическим голосом произнёс Брюс. Тик-так — что-то ожесточённо стучало в груди и готовилось лопнуть. «Будь с ним несправедлив. Будь с ним несправедлив. Будь с ним несправедлив». В чём тут была несправедливость, чёрт возьми? — Я предпочитаю более изысканную кухню. Пусть слуга подаст мне фриттату с овощами. Я подожду. Терпение Брюса испарилось, как утренняя роса под жарким солнцем. Зубы оголились в яростном оскале, брови сомкнулись у переносицы. Затрещал облепивший бугры мускулов свитер. — Ты! — нависнув над Дэмиеном, взревел Брюс. Его ноздри свирепо раздувались. Капельки слюны вылетели изо рта и осели на волосах чьего-то сына. — Мальчишка! Я знаю тебя пару часов, но я привёл тебя в свой дом, представил тебя своей семье и не позволю так обращаться ни с кем из них. Прояви! Уважение! Ты понял меня? Дэмиен потрясённо вдохнул-выдохнул: «Аг-х-ха». В его расширившихся зрачках скалилось перекошенное лицо Брюса. Мальчишка съёжился, утопил голову в плечи, вмиг превращаясь из напыщенного индюка в перепуганного ребёнка. — Да… — Он спрятал взгляд. — Д-да. Отец. — Теперь марш к себе в комнату! — Брюс повернулся к детям. Позади него, как дьявольские копыта цокали по паркету, удалялись шаги — десять, двенадцать, пятнадцать — пока не стихли на выходе в фойе. — Папа… — уставившись вниз, прошептал Тим. Его ладони безуспешно прикрывали мокрое пятно на штанах. — Ты так сердился. Ты сердился на меня? Дэмиен не захотел пожимать мне руку. Это потому что я сделал что-то неправильно? Это потому что я дебил? — Джейсон прошипел: «Прикончу недоноска». Стеф неуклюже приобняла Тима, но он дёрнул плечом, сбрасывая её руку. Остальные молчали. Альфред строго глядел на куски пирога на полу. — Я дебил. Дебил. Папа, я дебил… Брюс, криво улыбнувшись, опустился на корточки и решительно снял правую перчатку: — Посмотри на меня, Тимми, давай, — попросил он. — Ну же, сынок. Ты отлично пожимаешь руки, я уверен. Я бы очень хотел пожать тебе руку. — Правда? — Тим, не поднимая головы, переступил на месте. — Я снова обмочился. Чуть-чуть! Совсем чуть-чуть. Но у меня ладонь немножко сырая. — Это ничего. Давай. — Из-за спины Брюса прозвучало двумя выстрелами: «Т-т». — Тимоти, я хочу пожать тебе руку. Тим вскинулся. Его руки нервно запорхали. Он потеребил галстук, поковырял логотип Супермена на футболке и всё-таки протянул ладонь, предварительно подув на неё. — Видишь, сынок? Ты прекрасно справляешься. — Брюс аккуратно сжал тонкую руку Тима, маленькую, совсем не мокрую, и трижды тряхнул. — Ты умный мальчик. Самый умный, кого я знаю. Ты очень важный человек, Тимми, для меня и для всех нас. Ты особенный, мой особенный мальчик. Запомни это. «Папа, я дебил…» — Твой особенный мальчик, — едва ли не по слогам повторил Тим. — Твой особенный сын. Папа, а ты меня любишь? Брюс зажмурился на мгновение и, запрещая себе паниковать, серьёзно кивнул. Привлёк Тима к груди. Сердце у того колотилось, как вольная птичка в клетке, от волос пахло ромашкой и беконом. Брюс, пожалуй, не хотел знать — почему. — Зачем Дэмиен говорил так? — одними губами, тепло и щекотно, пробормотал Тим Брюсу в челюсть. — Про нас всех? Если кто-то говорит плохие слова, значит, он сам плохой. Дэмиен плохой человек? — Может, и нет, — так же беззвучно ответил Брюс. — Может, он испугался или разозлился. Может, никто не учил его, как говорить… хорошие слова. — Или его никто никогда не любил, у него же не было всех нас и тебя. Ох, пап, какой же он несчастный! Из фойе донеслось изумлённое сопение. Будто маленький демон, притаившийся на границе света и тьмы, наблюдал, навострив уши, и никак не мог поверить. Стук — дьявол выбрался из укрытия — и сбежал, признавая поражение, удрал, грохая подошвами ботинок. Брюс взял Тима на руки (тот вмиг раскраснелся от удовольствия) и выпрямился. — Прыгай ко мне, Тимбо, — оглушительно громко произнёс Джейсон. — Давай, малой, заодно расскажу тебе сказку про настоящих дебилов и их жалкие сморщенные яйчишки. Девочки, за мной! Деткам пора спать, да-а-а, Б? — Наигранное ехидство так и сочилось из каждого слова. — Альфред, мы сами всё уберём, — засуетился Дик. — Бабс, помоги-ка мне. Брюс торопливо натянул перчатку и прошёл к диванам, уселся на один из боковых, в угол. Перегнувшийся через плечо Джейсона Тим помахал рукой и крикнул: «Ночи-ночи, па!» Касс и Стеф в один голос произнесли: «Спокойной, Б», Джейсон, обернувшись, зачем-то подмигнул. Брюс вознамерился уточнить про сказку и особенно про «яйчишки», но, чуть поднявшись, рухнул обратно. «Его никто никогда не любил. Ох, пап, какой же он несчастный!» Некоторых люби-не люби, что блох из бродячих псов вычёсывай, но Дэмиен получит свой шанс. Дэмиен останется, и это значило, что Брюсу придётся переехать на время к детям, перезаключить два договора аренды и месяц (два, три, полгода?) платить за собственную пустую квартиру — ему требовалось место, чтобы побыть одному. Он переедет к детям и будет ежедневно сидеть с ними за одним столом. Будет ежедневно интересоваться их делами. Ежедневно сталкиваться с ними по утрам: дети в школу, отец с работы. Он будет ежедневно уворачиваться, уклоняться, ускользать. Врать. Брюс сконцентрировался на неожиданных тратах: ноутбук, телевизор, оплата мобильной связи, какие-то личные вещи? Аль Гулы, судя по документам, целиком покрыли текущий учебный год в школе и медицинскую страховку — и на том спасибо. Расходы опять возрастут. «Твой заработок ни разу не опускался ниже миллиона трёхсот двадцати тысячи в год». Заработок Брюса за последние пять лет ни разу не опускался ниже фантастической для обычного человека суммы, но он до сих пор бился за каждый доллар и жил в съёмной квартире. Его дети жили в съёмной квартире — в замечательной съёмной квартире в элитном районе худшего города Земли. Брюс впервые спросил себя по-настоящему — почему? Он мог, мог бы давно. Лесли бы поняла. Его люди бы поняли. Тогда почему? Почему Брюс так и не сделал следующий шаг? «Потому что ты никогда не хотел этого на самом деле, — голосом Дэмиена сказал пацан внутри него, — не хотел жить в собственном доме. Приходить вечером с нормальной работы. Садиться с собственными детьми за собственный стол. Относить грязные тарелки на собственную кухню. Собираться зимними воскресеньями у собственного камина в собственной гостиной. Ты никогда не считал себя в должной мере хорошим для такой жизни. В должной мере чистым. Ты знаешь это. Они знают это, даже те из них, кто не знают всего. Не так ли, отец? Впрочем, ты никогда не считал себя в должной мере достойным, чтобы называться отцом». Брюсу придётся переехать на время к детям, и тогда все узнают всё. Кассандра узнает. Стефани. Тим. — Прошу вас, сэр. Брюс невозмутимо поднял взгляд. Все узнают всё, узнают, что он самая охренительная белка обеих Америк и, вероятно, целого мира, которая несётся и несётся по усыпанному вагинами и членами дьявольскому колесу. «Прошу вас, сэр». Он холодный мальчик с воронёным стволом в руке. «Прошу вас, сэр». Он испуганный мальчик на бетонном полу. «Прошу вас, сэр». Он потерянный мальчик в синих шортах на помочах, тонущий в океане людей и машин. «Прошу вас, сэр». Улица шумела и орала, взвизгивала автомобильными шинами и подмигивала зрачками светофоров, а мальчик в синих шортах на помочах, строгой голубой рубашке с галстуком, таких же носках и чёрных кожаных туфлях с ужасом прижимал к груди игрушечный паровозик. Одна лямка шорт сползла с плеча и повисла дохлой змеёй. Люди двумя равнодушными потоками огибали мальчика — Брюса — и никому не было дела. Он, кажется, раньше не видел столько людей. Он, кажется, раньше вообще не видел людей, кроме себя и ещё кого-то. Кого? Брюс скуксился и заплакал, и к нему наклонился громадный, как небоскрёб, мужчина в фуражке и чёрной форме. — Здравствуй, малыш, — добродушно поздоровался этот человек и присел на корточки. Людское море чуть-чуть разошлось, ведь мужчина был куда больше мальчика. — Ты потерялся? — Я… я не знаю. — Брюс, поморгав и сбросив слёзы с ресниц, опасливо посмотрел на незнакомца и шмыгнул носом. — Где твои родители? — У меня их нет. — С кем же ты тогда живёшь? — У меня… У меня нет родителей. Они умерли. Я сирота. Я не знаю, с кем живу. Ни с кем. — Брюс наморщил лоб, тщетно стараясь вспомнить, как попал сюда и откуда пришёл. Ему хотелось сесть на тротуар, уткнуться лицом в колени и заснуть. Он задыхался от уличной вони и пропадал в гудках машин. Сияющие витрины засасывали его в стеклянные объятия, а жареные корн-доги обстреливали горячим маслом. — Тут так много людей. И всего. — Сирота, значит. — Мужчина задрал рукав кителя, чтобы взглянуть на часы. — В этом городе непросто быть сиротой. — В каком городе? — На смену боязливости пришёл интерес. Брюс изучал человека, первого человека, который заметил его. Единственного человека. Нарядные белые перчатки обтягивали широкие, крупные ладони мужчины. Золотые пуговицы и полоски блестели на пиджаке, на груди которого весенним полем раскинулись разноцветные значки. Брюс облизал губы и застенчиво пробормотал: — Вы переливаетесь, как рождественская ёлка, сэр. — Вежливый малыш. — Мужчина коротко засмеялся, и морщины солнечными лучами окружили его глаза. — Я бы отвёл тебя в участок, но с копами в Готэме лучше не связываться, особенно малышам вроде тебя. — Он протянул руку. — Давай знакомиться. — Меня зовут Брюс… Матчес Мэлоун, — выпалил Брюс и, прикусив кончик языка, попытался затолкать паровозик в передний карман шорт. Тот не влезал. Брюс сунул игрушку под мышку, как следует зажал и наконец торжественно вложил свою ладонь в чужую. Как взрослый. Он видел такое где-то и когда-то. — Это не самое странное имя, что я слышал. — Мужчина тряхнул руку Брюса и отпустил. — Я Филип Уэйн. — Правда?! — широко распахнув глаза, воскликнул Брюс. — Правда-преправда? Вообще-то, сэр, меня зовут Брюс Уэйн, но мне нельзя об этом говорить. Я не помню, почему нельзя. Ничего не помню… Вы мой папа? Нет. Нет, вы не можете быть моим папой. Мой папа умер. Как и мама. Я забыл, что у меня нет родителей. Забыл. Простите. Филип снял фуражку и, озадаченно почесав затылок, надел её обратно. «Что-то ты привираешь, малыш, то ты Мэлоун, то Уэйн, то ты ничего не помнишь, то называешь сразу два имени», — читалось на его лице. — Ладно, — всё-таки улыбнулся Филип. — Сколько же тебе лет, Брюс Матчес Мэлоун Уэйн? — Три. — Брюс для верности показал три пальца. — Ты довольно крупный и умный мальчик, я думал, тебе четыре или пять. — Я родился девятнадцатого февраля одна тысяча девятьсот восьмидесятого года. — Брюс горделиво надулся. — Сейчас лето одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, значит, мне три. Это я не сосчитал, а просто знаю. У меня не получается вычитать такие большие числа, но считать я умею до десяти тысяч. Если сомневаетесь, я вам посчитаю, сэр, пока у вас в ушах не зазвенит. Филип крякнул как гусак. — И никакой я не Брюс Матчес Мэлоун Уэйн. Я Брюс Уэйн, мне три года и у меня нет родителей. Это всё, что я знаю, — неожиданно сердито добавил Брюс. — Что же мне с тобой делать. — Филип приставил указательный палец к козырьку и приподнял фуражку. — Не бросать же тебя на улице. Ты ведь не обманываешь меня, малыш? Если у тебя есть родители, если ты чей-то сын, то тебя будут искать. — Никто меня не будет искать. — Брюс горько вздохнул. — Я ничей сын. Вам… Вам не нужен сын? Прошу вас, сэр… Филип слегка смущённо хмыкнул: — Я не гожусь в отцы, но у меня есть сестра, Хэрриэт, она управляет детским приютом в Бладхэвене. Мальчуган вроде тебя быстро найдёт там родителей. Или хочешь, я всё-таки отведу тебя в участок. В полицию. Тебе решать. Брюс разинул рот. Ему решать. Как это — ему? Как решать? Что решать? Он не знал, что такое участок, и ещё не до конца разобрался, что значит то слово, полиция, но фраза про родителей Брюсу понравилась. Вот бы найти родителей, таких же добрых, как мистер Филип, и в таких же красивых костюмах. Если сестра мистера Филипа у-пра-вля-ет приютом, то они с Брюсом будут часто видеться, и мистер Филип поймёт, что годится в отцы. — В приют, — рубанул он. — Тогда держись крепче, малыш. — Филип выпрямился и подал Брюсу руку. — Уэйн, значит? Не повезло тебе с фамилией. Готэм неласков к Уэйнам. Я тоже Уэйн, однофамилец тех самых Уэйнов. Слышал? Нет? Коротка людская память. Что такое память? Эх, парень, это у меня ум за разум зашёл, ты же совсем ребёнок. Конечно не слышал. Что? Поедем на машине. Да, здесь рядом. Господи, малыш, глаза у тебя, что маяки. Ты меня не бойся. Не боишься? Ты точно меня не обманываешь насчёт родителей? Ты не похож на беспризорника. Что такое беспризорник? Нет, не гожусь я в отцы. Ничего, парень, это я себе. Себе. — Сэр. Сэр? Брюс едва заметно вздрогнул. Альфред протягивал ему широкий бокал, на треть наполненный золотисто-коричневой жидкостью: — Старый мастер не уважал алкоголь точь-в-точь, как вы, но не считал зазорным изредка выпить бренди. Взяв снифтер, Брюс без всяких церемоний отхлебнул. Неизвестно, что за очередного старого мастера поминал Альфред, но предложенный бренди был крепостью все шестьдесят градусов. Крепкий алкоголь не для Брюса, но пару бокалов он мог себе позволить. На средний диван упали Дик и Барбара, последняя с хрустом вскрыла плитку шоколада. Альфред, водрузив на стол бутылку бренди и два бокала, величаво удалился. Его пальто совсем измялось и шелестело в такт шагам, словно подкладку набили жёваной бумагой. Старик походкой бывалого военного промаршировал к выходу в столовую и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, застыл почётным караулом в арке. Брюс вздохнул — Альфред решил поиграть в дворецкого. — Мы празднуем день знакомства с исчадием ада? — поинтересовался Грейсон, грея в ладонях бокал. — Всего-то маленький говнюк, по которому плачет ремень, — поправила его Бабс. Она пить не стала. — Хватит, — проворчал Брюс. — Этот ребёнок… — На него смотрели две пары глаз: с ожиданием, любопытством, сочувствием. Ничей сын. Его сын. Не его сын. Семья имела право знать. — Родной, — выслушав скупые факты, протянул Дик. — Ты ведь всё равно будешь делать анализ на отцовство. Если не подтвердится? — Подтвердится, — веско заявила Барбара. — Б, стоит ли тратить деньги на то, что и так очевидно? У мальчишки самые прекрасные глаза на свете, и я знаю лишь одного мужчину, от которого он мог их получить. Прости, пташечка, но это не ты. — Она потрепала насмешливо фыркнувшего Грейсона по волосам. — Дэмиен, Брюс, твой родной сын, и это значит, он остаётся, каким бы засранцем он ни был. — Я поверю только результатам анализов, но Дэмиен остаётся в любом случае. Этот мальчик получит свой шанс. Он способен измениться. — Ты понимаешь, что тебе и Альфреду… — начал Дик. — Я перееду завтра. Альфред и так здесь почти каждый день бывает. — Не беспокойтесь, сэр, для меня это в радость, — отозвался старик. — Мы с Бабс будем чаще ночевать. Спален хватит на всех. Стеф и Касс живут вместе, Джей и Тим тоже. Одна — тебе, одна — Альфи, одна — Дэмиену, а мы в гостиной, — Грейсон помолчал и осторожно спросил: — Ты когда-нибудь думал, Б? Думал о своих родителях? Брюс сделал второй глоток. Думал ли он? «Никакой я не Брюс Матчес Мэлоун Уэйн. Я Брюс Уэйн, мне три года и у меня нет родителей». Это действительно его воспоминания? Такие ранние, такие ненадёжные. Неужели это случилось с ним? Он не думал о своих родителях ни разу с того дня, как выяснил, что не из тех Уэйнов. Запретил себе думать. Все думали, всех волновало одно — почему. Почему меня бросили? Почему от меня отказались, почему избавились, как от просроченного товара? Почему они поступили со мной так? Почему не любили меня? Почему-почему-почему. Брюс плевать хотел на эти «почему». Ничей сын. У него не было родителей, лишь донор спермы и носительница яйцеклетки. Наркоман и шлюха. Панк и официантка из дешёвой забегаловки. Алкоголик и забитая жизнью продавщица из круглосуточного магазина. Тот мальчик, Брюс, выглядел таким домашним, носил добротную одежду. Он умел считать, писать, читать и говорил по-французски. Кто-то же его научил. Брюс отхлебнул ещё. В возрасте пяти — семи лет наступала детская амнезия, и многие полностью забывали первые годы жизни. Раньше он мог помнить что-то о тех людях, которые его научили и зачем-то нарекли сразу двумя именами, запретив называть одно из них. Добротная одежда и французский язык не доказывали, что Брюс жил у хороших людей. Почему они не искали его? Восьмидесятые годы прошлого столетия не средние века, были газеты, телевидение, а Бладхэвен находился рядом с Готэмом. Хотели бы — нашли. Он сбежал от них? Они держали его взаперти? Тот мальчик выглядел так, словно впервые увидел улицу, людей и машины. Может, шок большого мира стёр часть его воспоминаний. Может, это не имело никакого значения — сейчас. «Может, это никогда не имело никакого значения, не так ли, Брюс Матчес Мэлоун Уэйн? Тебя ведь не гложет, кто ты есть на самом деле. Тебя ведь совсем не интересует правда». Маленький Брюс не сомневался, что его родители мертвы. Если они умерли, то не бросили его. Взрослый Брюс не мог доверять перепуганному ребёнку из неожиданных воспоминаний. «Запомни, малыш, ты Матчес. Запомни и никому не говори другого». Не сухо и не зло звучал этот смутно знакомый и давно забытый женский голос — ласково и тревожно. Голос не доказывал, что Брюс жил у хорошей женщины. Тот человек, Филип Уэйн, мог быть ещё жив. Он мог что-то поведать о раннем детстве Брюса, первых днях в приюте и о том, почему его сестра так просто приняла ребёнка с улицы. Почему не обратилась в полицию и социальные службы, как следовало поступить директору приюта. «Запомни, малыш, ты Матчес. Запомни и никому не говори другого». Он хотел и не хотел знать — почему. Один-единственный вопрос многократным эхом отдавался в голове, и в этом было не больше смысла, чем в таинственных речах Альфреда. — Ладно, извини, Б, не стоило спрашивать, — не дождавшись, с долей разочарования обронил Дик. — Я думала, — негромко произнесла Барбара. — Эй, Бэбси, — Грейсон клюнул её в висок и пояснил, — это ведь другое. Ты-то знала своих родителей. — Нет, не знала. Брюс с Диком переглянулись, одновременно поставили опустевшие бокалы на стол, и Грейсон плеснул по новой порции. Бабс разминала в пальцах отломленный кусочек шоколада. — Я даже не Барбара Гордон. Этот мальчишка, Дэмиен… Мне ведь тоже было двенадцать, когда мои родители погибли. Когда мои приёмные родители погибли. — О чём это ты толкуешь, Бабс? — жутковатым свистящим шёпотом спросил Дик. Казалось, они трое сейчас — дети, спрятавшиеся в домике из одеяла, чтобы пугать друг друга страшными сказками. — Я не из Готэма, — глухо продолжила Барбара. — Родилась в Штатах, но сразу после моего рождения мы переехали в Канаду. Жили в Шарлоттауне: то снег, то дожди, и рыба, рыба, рыба. Отцу предложили неплохое место на одном из готэмских предприятий, и мы без раздумий двинулись в путь. Мы складывали вещи, и мне попались на глаза медицинские бумаги мамы. Старые бумаги. Так я узнала, что моя мать бесплодна. — Ага, — пробормотал Дик, с преувеличенным вниманием изучая бренди в бокале, — конечно. Ты не из Готэма, и ты не Барбара Гордон. Брюс молча ждал. Этот сумасшедший день не мог закончиться иначе. Этот сумасшедший день обязан был закончиться открытием, откровением, тайной. Когда они приняли Бабс, у девчонки не оказалось при себе удостоверения личности, но Брюс выправил ей документы, приняв за чистую монету слова. — Их звали Фрэнк и Сара Эссены, — добавила Барбара. Она так и мяла уже подтаявший шоколад. — Ты Эссен? Эссен… кто? — Грейсон в три глотка осушил бокал. — Бабс? — Не важно. Я не Барбара Гордон, и я Барбара Гордон. — Она невесело усмехнулась. — Я как-то пристала к родителям, почему у нас нет ни одной фотографии, где мне было бы меньше четырёх-пяти лет. Они ответили, что у нас дома случился пожар и всё сгорело, и я поверила, не поинтересовавшись — как же уцелели их снимки тех годов и где же мамины фото с большим-пребольшим животом. Когда я нашла мамины бумаги, то разозлилась, как умеют злиться только подростки. Родители пообещали рассказать правду, но не успели. Разбились почти сразу, как мы прибыли в Готэм. Прóклятый город. Я тогда обиделась на маму с папой, и они поехали одни, но на самом деле мне хотелось остаться дома в одиночестве и покопаться в документах. Разобраться, кто же я такая, и знаете что? Ничего. Никаких бумаг об удочерении, словно в начале девяностых Фрэнку и Саре на голову упала уже готовая девочка, и кто-то поспособствовал тому, чтобы записать эту девочку их дочерью в обход любых законов. Я ведь и не знаю, сколько мне лет в действительности. — Это ты морально готовишь меня к тому, что тебе сорок пять и ты просто отлично сохранилась? — неловко пошутил Дик. — Я справлюсь с этим, старушка. Теперь-то я понимаю, что меня всегда привлекали зрелые женщины. Брюс забрал у него снифтер и наполнил до середины. Бутылка стремительно пустела. «Сиб, Б», — тотчас прикладываясь к бокалу, невразумительно поблагодарил Грейсон. Кончик носа у него порозовел. — Мисс Барбаре никак не может быть сорок пять, — заметил Альфред, — она ведь стала частью нашей семьи, когда была подростком. — Господи боже, вы серьёзно? — простонала Бабс и, сунув в рот превратившийся в мягкую массу шоколад, тщательно облизала пальцы. — Барбара, — произнёс Брюс, — всё это ничего не меняет между нами — между всеми нами, но почему? Я не спрашиваю, почему ты хранила это в тайне, я спрашиваю, почему ты решила поделиться с нами именно сейчас? — Дэмиен, — без промедления ответила она. — Он злой. Жестокий. Напуганный и растерянный. Он храбрится и ведёт себя, как последний засранец, но Дэмиен не понимает, что же с ним будет дальше, куда он попал и кто он вообще такой. Простите за банальность, но его мир буквально рухнул сегодня. Я смотрела на него и вспоминала себя. Кто же ты такая, Мелисса Эссен? Что случилось с твоими биологическими родителями, и были ли твои приёмные мама и папа хорошими людьми? — Мелисса? Ха, моя медовая детка, это чудесное имя. — Дик игриво отсалютовал Бабс бокалом. — Ричард, тебе достаточно, — строго сказал Брюс. — Я только что узнал, что любовь всей моей жизни, моя будущая жена, мать наших шести безмерно очаровательных детишек и бла-бла-бла, моя потрясающая Барбара вовсе не Барбара, — выдал Дик и икнул. — Побудь понимающим папочкой и дай мне выпить. — Шесть детишек? — переспросила Бабс. — Мы хотели троих. — Ты Барбара и не Барбара. Тебя две буквально, и каждая родит мне троих. Б, ты готов стать многовнучным… Многовнуковым? Многовнучатым дедушкой. — Ты пьян, — нахмурился Брюс. — Он пьян, — подхватила Барбара и отняла у Грейсона бокал. — Я пьян, — согласился Дик и зевнул. — Прошу прощения, что вмешиваюсь в вашу занимательную беседу, но мастер Ричард находится в стадии опьянения, именуемой лёгкой, — с умным видом сообщил Альфред. — Прекратите, — скомандовал Брюс и обратился к Барбаре: — Ты что-нибудь узнала? Ты искала? — Тогда? Нет. Если бы и захотела, то какие возможности у двенадцатилетней сиротки? Да и тогда меня занимали другие проблемы. После смерти родителей вся обида исчезла. Обманывали они меня или нет, но мы были настоящей семьёй, если ты понимаешь, о чём я. Теперь же многое стёрлось из памяти, раннее детство я не помню вообще, как и не помню, в каком возрасте попала к Эссенам: в четыре, пять? Раньше? Я проверила базы данных полиции и социальных служб Канады, но не нашла никаких подходящих девочек, которые остались без родителей в то время. Ничего. Будто меня не существовало до того дня, как я очутилась у Сары и Фрэнка. Она притихла и выудила из ворота домашней рубашки небольшой квадратный кулон на тонкой цепочке, сочный, ярко-зелёный — трава, застывшая в камне. Брюс машинально сунул ладонь в карман брюк, нащупывая свой медальон. — Иногда мне снится мужчина без лица, — вновь заговорила Барбара, — рыжий, с густыми усами, он целует меня в лоб и вешает на шею этот кулон. Я пытаюсь рассмотреть этого человека и просыпаюсь. Может, это фантазии, а может, кулон и правда достался мне от моих настоящих родителей? Я всегда носила его, сколько себя помню. Сумела сберечь. Единственное, что осталось у меня от той жизни. Встретив тебя, Брюс, я решила изменить всё, навсегда распрощаться с прошлым и стать кем-то другим. Так и появилась Барбара Гордон. Девушка из ниоткуда. Ничья дочь. — Если ты искала не там? — после короткой паузы спросил Брюс. Ничья дочь. Ничей сын. Ничей брат. Тут собралось так много ничейных детей. — Ты могла жить не в Канаде. В США, в Южной Америке, да где угодно. — Мне не приходило это в голову. Родители же всё время лгали мне… Они не могли переехать в Канаду после моего рождения, потому что официально я и не рождалась. Они могли переехать после моего незаконного удочерения. На новом месте никто бы не удивился появлению в семье ребёнка не в младенческом возрасте. Никто бы не стал задавать вопросы. — Эй, медовая детка! — Дик положил голову Бабс на плечо. — Если ты действительно Барбара Гордон? Если твоё подсознание подкинуло тебе твои настоящие имя и фамилию? Я знаком, кстати, с одним Гордоном, и у него шикарные усы. Вот такой мужик! — Грейсон для убедительности показал палец вверх. Барбара возвела глаза к потолку. — Тот самый Гордон? Благодаря которому Джейсон остался жив? — уточнил Брюс. — Да. Он всё метался между Готэмом и Чикаго, пока не бросил якорь в вонючих водах Готэм-ривер. Ходят слухи, что он будет следующим комиссаром полиции. Конечно, ему под шестьдесят, но я был бы рад. С таким комиссаром и Готэм начнёт меняться. — Готэм никогда не изменится, — стукнув пустым бокалом по столешнице, отрезал Брюс и поднялся на ноги. — Всё. Я еду к себе. Утром вернусь. Спокойной ночи. — Спокойной, Б, — недружно ответили Дик и Бабс. Барбара задумчиво глядела вниз, словно прикидывала, не пора ли начать новые поиски с новой отправной точки. «Её гложет, кто она есть на самом деле, а тебя? Ей нужна правда, а тебе?» Брюс отвернулся и поспешил к выходу. Альфред безмолвным псом следовал сзади, полы пальто шуршали, как крыса, прячущаяся под обоями. — Вы когда-нибудь размышляли о правде, сэр? — спросил старик, пока Брюс зашнуровывал ботинки. — К чему это ты? — Вы же знаете, что и после самой долгой ночи наступает рассвет и восходит солнце. Что бы вы ни делали, как бы вы ни старались закрывать глаза, куда бы вы ни бежали, оно всегда восходит. Оно всегда светит, даже если мы не видим его за тучами. Правда — это и есть солнце. — Альфред, я сегодня слишком устал для твоих загадок. — Прошу прощения, сэр. Спокойной ночи. Берегите себя и приходите утром, когда взойдёт солнце. — Тебя вдохновила Барбара, и ты тоже собираешься мне что-нибудь рассказать? — усмехнулся Брюс, щёлкнув замком. — Мне нечего поведать. Я и так всегда говорю вам правду. — Конечно. — Мастер Брюс, вы не вызвали такси. Вы же не сядете за руль нетрезвым? — До завтра, Альфред. Он сядет за руль нетрезвым, чтобы вернуться ранним утром, не дождавшись, когда взойдёт солнце. К чёрту солнце, Брюс Уэйн — ночное создание, к чёрту мифическую правду. Правда опасна, правда — это мина, а Брюс и так наступил на одну. Если он уцелеет после первого взрыва, второй ему не пережить. Так что — к чёрту. К чёрту. Отныне и во веки веков. Аминь.