На букву «Б»

       Один критик как-то сказал, что Джеймс Дин похож на неубранную кровать. Тот человек подразумевал вызывающую и неуместную для того времени манеру одеваться, но Брюс бы добавил — Джеймс Дин напоминал неубранную кровать, на которой сутками, без устали, непрерывно сменяя друг друга, занимались сексом. Брюс не считал себя фанатом. Он не интересовался театральной деятельностью Дина, не смотрел документальные ленты и не мечтал завладеть без вести пропавшим «Маленьким Ублюдком», проклятым самим дьяволом. У него были коллекционные издания каждого из трёх фильмов, четыре фигурки, которые перекочевали из нижнего ящика тумбочки одной квартиры в самый тёмный угол гардеробной другой, и несколько купленных на «иБэй» ретро-постеров, бережно хранящихся в тубусе. В две тысячи седьмом он приобрёл ковбойскую шляпу, как в «Гиганте», а в две тысячи девятом — красную нейлоновую куртку, белую футболку и неестественно синие джинсы, как в «Бунтаре без причины». Об этом маленьком хобби знал Дик, который однажды застукал его в неловкой ситуации, и, возможно, Альфред. Сдвинув на затылок ковбойскую шляпу, Брюс вольготно расселся на диване в гостиной своей квартиры. Тим утром вёл себя отчуждённо и молчаливо, но не плакал, не кричал и не загадывал неразрешимые ребусы. Связавшись с домашними преподавателями, Брюс временно отменил уроки и, взяв с Барбары обещание немедленно звонить в случае чего, уехал к себе. Ему действительно хотелось побыть в одиночестве. На кухонном столе валялись пустые коробки из-под китайской еды и пирожных, в проигрывателе находился диск с «Бунтарём», и Брюс собирался насладиться следующим пунктом своего нехитрого досуга. Он не дрочил на порно. Его заводили киноленты со звёздами прошлых лет: «Как выйти замуж за миллионера» с Мэрилин Монро, Лорен Бэколл и Бетти Грейбл; «Воскресенье в Нью-Йорке», где главную роль исполнила несравненная Джейн Фонда; и современные картины с Моникой Беллуччи и Лив Тайлер. И, конечно, любой из трёх фильмов с Джеймсом Дином. Объяснить секс-одержимость актёром-мужчиной Брюс не мог, но сам Дин говорил: «Я не гей, но я не хочу идти по жизни с одной рукой, связанной за спиной». У Брюса вставало на эту «неубранную кровать», вот и всё. Он отрицал это в подростковом возрасте, стеснялся в юношестве и сумел принять лет десять назад в виде исключения. Брюс расстегнул надетую на голое тело красную куртку и, взяв в левую руку пульт, правой потянулся к поясу джинсов. Ему никогда не хватало мастурбации, но это не значило, что моносекс не мог быть приятным. Кто лучше всех знал его тело и желания? Он сам. Идеальный секс — это секс с самим собой в соответствующем антураже. Не суетливое передёргивание затвора под шум воды в ванной, а долгий, качественный процесс с применением игрушек, задержками эякуляции и множественными оргазмами. Он запустил фильм. Рядом на диване лежали салфетки, смазка, полотенце, силиконовый вибратор, на выбор которого Брюс потратил пятнадцать минут, анальные виброшарики со смещённым центром, два эрекционных кольца и электростимуляторы для сосков и члена. Встреча с Консом была назначена на вторую половину дня, и Брюс планировал как следует отдохнуть до. «Не сыскать никого злее проснувшегося дракона». Брюс машинально нажал на паузу. Какого чёрта? Он здесь не для того, чтобы размышлять о бессмысленных фразах Альфреда. Это его первый настоящий за два года выходной от всего. Разочек взять выходной — не преступление. Альфред и раньше говорил о драконах. Брюс бездумно застёгивал и расстёгивал пуговицу на поясе. Он четыре года скрывал правду о своей работе, а о Доме на Холме Альфред прознал в две тысячи восьмом. Это был первый и единственный раз, когда Альфред разгневался. Он сверкал глазами и поминал какого-то дракона, старого мастера и семейную честь. Он на удивление крепко тряс Брюса за грудки и как заведённый повторял: «Никак нельзя, сэр. Никак нельзя, сэр. Никак нельзя, сэр». Убедившись, что возражения не возымели эффекта, Альфред замолчал и молчал три месяца. Понемногу всё вернулось на круги своя, но спустя шесть лет о Доме на Холме пронюхала Лесли и тоже отнеслась к этому крайне негативно. Брюс не понимал ни тогда, ни сейчас, какая им разница, где именно он трудится, и чем так плох элитный бордель, единственный в своём роде на всём земном шаре, с его уникальным услугами, эксклюзивными тарифами и ухоженными вежливыми клиентами. Неужели Лесли всерьёз полагала, что миллионы, потраченные на клинику, заработаны в обычном борделе высшего уровня? К чёрту это. Он хотел включить фильм, но квартиру неожиданно наполнила трель дверного звонка. Брюс сунул пульт между диванными подушками и напрягся. Это мог быть кто угодно, но что-то подсказывало — на площадке незваный гость, тот, что, вероятно, следил за ним вчера. Он поднялся и, стараясь не греметь каблуками ковбойских сапог, двинулся в прихожую. Нескончаемое «динь-дон» так и звенело в воздухе. Динь-дон, динь-дон. Тук-кап, тук-кап. «Не возвращайся к нему». «Сними свою чёрную маску, папа». «Вам надо бежать, сэр». Если они все, и Альфред тоже, говорили об одном? Поморщившись, Брюс уставился на настенный экран системы видеонаблюдения и негромко выругался. Интуиция не подвела, вчера за ним следили: не Лютор, не люди Лютора и не Ра'с, конечно. Перед дверью мялся Кент. Что бойскауту надо? Что он — надеется на что-то? После того, как шпионил и явно не впервые? После того, как копал под Брюса? Или не копал? Брюс ведь почти уверился, что Кент всё-таки нормальный мужик. Почти, но не совсем. Звонок умолк, однако Кент, вместо того чтобы уйти, уселся на пол рядом с дверью и устроил на коленях тёмно-серый кейс. Брюс бы не поставил свою зарплату на то, что этот докучливый чудак уйдёт в ближайшие полчаса. Кент запросто просидит здесь до вечера, а то и до завтрашнего утра. — Твоя взяла, сукин сын, — сквозь зубы проворчал Брюс и щёлкнул замком. Кларк вскочил на ноги прежде, чем отворилась дверь. Он провёл ладонью по волосам и, переложив кейс в другую руку, нервно переступил на месте. Его затянувшаяся миссия завершилась. Вчера он проторчал тут полтора часа и убрался ни с чем, кляня себя, что не подошёл к Брюсу, пока тот сидел в машине; что не проверил наличие чёрного выхода в подъезде; что не предположил — Брюс заметил слежку и обвёл его вокруг пальца. Сегодня он вернулся, пряча в сердце надежду, и не зря. — Привет, — поздоровался Кларк. — Могу я войти? Гм. Пожалуйста? Брюс, прищурившись, улыбнулся и махнул ладонью, будто говоря: «Прошу, мой дом — твой дом». Кларк прикрыл за собой дверь. Брюс, заложив большие пальцы за пояс джинсов, встал в паре шагов от него, явно не собираясь приглашать пройти дальше. Кларк кашлянул. Побитая временем, длинная, как гусеница, пятиэтажка со стонущим дряхлым лифтом, находившаяся едва ли не в трущобах, поразила его сразу. Они с Лоис, начав встречаться, снимали жильё в похожем доме и, как оказалось, похожее жильё: крошечная прихожая переходила в крошечную гостиную, которая являлась одновременно и кухней, и столовой. Неужели Брюс с его исключительно высоким доходом не мог снять современные комфортные апартаменты в благополучном районе или купить отдельный дом? Он действительно жил здесь? Один? — Здравствуй, Кларк, — лениво растягивая гласные, заговорил Брюс. — Твой визит меня весьма озадачил. Ты шпионил за мной? — Да, — рубанул Кларк. — Понимаю, это выглядит… — …Как вторжение в мою частную жизнь, способное повлечь за собой финансовые убытки. Мне запрещено встречаться с заказчиками эскорта и клиентами борделя вне работы. Мой работодатель, Лекс Лютор — полагаю, ты наслышан о нём — любит проверять своих сотрудников. Ты поставил меня под угрозу штрафа или увольнения. — Мне очень жаль, — извинился Кларк, — я не хотел доставлять тебе неприятности, но у меня есть причина. Вот. У меня. У меня кое-что… Чёрт. Он зачем-то потряс кейсом, набитым собранными доказательствами, и беспомощно пошевелил губами. Кларк репетировал речь десятки раз, прокручивал в голове множество сценариев, но сейчас растерял все слова. Брюс, как шприц с транквилизатором, вонзился ему в вену. Прижав портфель к груди, он суетливо пощёлкал замочками и ринулся с места в карьер, произнёс совсем не то, с чего стоило начать: — Ты имеешь отношение к Уэйнам, к тем самым готэмским Уэйнам, которых убили в тысяча девятьсот… — Понятия не имею, о чём ты, — не переменившись в лице, не проявив ни интереса, ни удивления, перебил Брюс, — но если бы ты немедленно ушёл, я был бы тебе крайне благодарен. Видишь ли, я кое-кого жду. — Кое-кого? — переспросил Кларк, обнимая кейс так, как ещё не умеющий сдерживать силу ребёнок тискает домашнего любимца. Ему так много хотелось поведать и не меньше узнать — о Брюсе. Вот он — Брюс, настоящий Брюс, на своей территории, прямо перед ним. Все тщательно заготовленные фразы сплавились корявым клубком ржавой проволоки, на кончике языка повисла гроздь невнятных междометий. Это настоящий Брюс? На своей территории? В квартире немного пахло пылью, но она не походила на гнёздышко для одноразовых постельных утех. В прихожей — Кларк с изумлением приподнял брови — стояла полка для обуви с тремя парами ботинок и аккуратно разложенными по пустующим отделениям упаковками носков и медицинских перчаток. Окна закрывали не ролл-шторы или жалюзи, а занавески. И пусть на диване в куче разнообразного хлама Кларк сумел опознать салфетки, тюбик со знакомым логотипом и, кажется, силиконовый стимулятор, но, учитывая коробки с китайской едой, валяющиеся на кухонном столе, отлично видном и отсюда, эта квартира напоминала слегка запущенную холостяцкую берлогу. — Я жду клиента, — спокойно пояснил Брюс. Чуть отгибаясь назад, он покачивался на каблуках ковбойских сапог. Его пальцы оттягивали пояс джинсов ниже и ниже, словно для того, чтобы Кларк убедился — трусы Брюс не надел. Эти слова объясняли специфические вещи на диване и своеобразную одежду, и пусть в шляпе, красной нейлоновой куртке и ярких синих джинсах Брюс выглядел, как гигантский порно-Джеймс-Дин, он наверняка неудачно пошутил. Его обнажённый живот рассекали подсохшие царапины. Тело Кларка тоже покрывали отметины и синяки, прикрытую высоким воротом свитера шею пятнали кровоподтёки, задница до сих пор болела, и он не мог никого в этом винить, так как сам предложил жёсткий секс без ограничений. Предложил — получил. — Нет. Нет, ты не ждёшь клиента, — запротестовал Кларк. — Ты… нет. Не надо этого. Я пришёл с серьёзными намерениями. Скажи. — Он шумно вздохнул. — Скажи мне своё имя. Как тебя зовут? Настоящее имя. Теперь я могу его узнать? Байрон-Барри-Бартон-Бейкер-Бексли-Беннет-Бишоп-Блейк-Брайан-Бродерик-Брэдли-Брюстер-Брюс. Бун. Кто-то ещё. Не важно кто — всё равно Брюс. Кларку нравилось фальшивое имя, но он обязан выяснить настоящее. Он так долго гадал и ждал. Настоящему человеку — настоящее имя. Брюс ухмыльнулся и чувственно скользнул языком между губ: — Ты знаешь моё имя. Кларк (не) знал и не понимал, о чём речь, уже начиная сомневаться, что хочет знать и понимать. — И я на самом деле жду клиента. У меня много разных клиентов, — добавил Брюс всё с той же скабрезной усмешкой, — а бордель и сопровождение — это лишь два способа заработать. Кручусь, как могу. Он лукаво подмигнул и потянулся всем телом. Кларка внутренне передёрнуло. Брюс принимал клиентов дома? Это и есть настоящий он? Вот этот слащавый парень, эта жалкая пародия на всё то, что напридумывал себе Кларк, это невозможное лицо и выточенное до мельчайших деталей идеальное тело, кричащие без слов: «Эй, я трахаюсь за деньги. Я люблю трахаться и люблю деньги. Ты разве не в курсе?» Кровь — не вода. Так говорил Джонатан Кент, так считал сам Кларк. Неужели за одно поколение от тех Уэйнов в их внуке осталась только внешность? Ни характера, ни убеждений, ни чести. Если Кларк всё это время шёл неверным путём? Если влюбился не в того человека? Если Кларк ошибся кардинально? Он не рассматривал версию абсолютного двойника, никак не связанного с теми Уэйнами. Если Брюс играл? Как же все припадки и провалы? Как же человек, бьющий его по лицу? Как же бешеное животное, с наслаждением отымевшее его позавчера? Кларк поморщился. Его не отымели, его не трахнули — его попросту выебали и, как в издёвку, заставили кончить дважды, вынудили принять удовольствие через боль. Брюс был агрессивным и психически нестабильным человеком, привыкшим менять маски, но зачем играть сейчас? Он не на работе, в своей квартире, там, где нет правил, подробно заполненных формуляров и заказчиков с исполнителями. Кларку следовало вернуться к началу, к тому, что громоздким булыжником давило ему на сердце долгие месяцы, но вместо этого, разрывая затянувшееся молчание, он спросил: — Ты живёшь один? В этой… квартире? — Я могу позволить себе девятикомнатный сьют в «Четырёх сезонах», но я не из тех, кто бросает деньги на ветер. — У тебя есть семья? — Мистер Кент. — Брюс глумливо щёлкнул языком. — Вы надеялись обнаружить тут мою старенькую больную мамочку с прогрессирующим Альцгеймером, окружённую отрядом платных сиделок, или с десяток сопливых детишек? Я живу для себя и работаю на своё будущее. Век таких, как я, короток, и когда мне придётся выйти в тираж, я буду достаточно богат, чтобы не просиживать до пенсии штаны в офисе. Век таких, как он. Кларк не верил собственным ушам. Он прекрасно осознавал, что они с Брюсом не пара и не друзья, но их отношения были особенными. Почему Брюс вёл себя так, будто они едва знакомы? Будто Кларк — посторонний? Случайный прохожий. Лицо в толпе. Всё, что происходило раньше, происходило потому что… Брюс выполнял указания Лютора по той или иной причине? Развлекался? Почему Брюс вообще вёл себя так. Даже во время эскорта он был другим, нормальным. Он раскусил Кларка, нащупал слабые места, выбрал подходящую модель поведения и действовал так, чтобы сумма чаевых росла от встречи к встрече. Брюс, как выяснилось, очень любил деньги. — Значит, всё это… Всё, что ты делаешь… Твоя работа… Всё ради денег? — дрогнувшим голосом уточнил Кларк. — Трахаться я тоже люблю. Ты удовлетворил своё любопытство? Через двадцать минут ко мне придёт клиент, и я не хочу, чтобы вы столкнулись. Кейс чуть не выскользнул и не упал на пол. Кларк подхватил его и взял в правую руку. Вспотевшие ладони тряслись. Что ему теперь со всего этого? Что ему теперь делать со всем этим? Что ему теперь до ненапечатанных статей, отвергнутой славы и вымечтанных наград? Что ему до истины и спасения человека, предлагающего себя не там и не тем? Должен ли он, невзирая ни на что, бороться и вернуть этому человеку законное, но незаслуженное место, или некоторым историям лучше оставаться нерассказанными? Ма говорила об Уэйнах, как о достойных людях, готовых отдавать и жертвовать. Брюс думал лишь о себе. Кларк что, рассчитывал найти здесь маленьких детей или тяжело больных пожилых родителей, ради которых можно пойти на всё? Кто после двадцати живёт с родителями? Неужели Кларк не понимал, что если Брюс из тех Уэйнов, то он, скорее всего, не знает ни отца, ни матери, а в силу возраста и профессии у него не может быть большой семьи? На что надеялся-то? На что бы ни надеялся, ничего не сбылось. Всё закончилось. Не осталось загадки, рассыпавшуюся пеплом тайну развеял ветер, и ненужный плащ мятым саваном повис на крючке. Всё закончилось раз и навсегда. Всё никогда и не начиналось. Перед ним не похищенная принцесса, которую заточил в высокой башне кровожадный дракон, а Кларк не герой. Не Супермен. Суперменов ведь не существует. Он так и не повзрослевший дурной мальчишка, сочинивший сказку из тех, что перед сном и на ночь, и в ночи. Он будет тосковать по ней. — Значит, любишь трахаться? — неожиданно для себя, намеренно грубо спросил Кларк. — Вас это удивляет, мистер Кент? Зачем вы на самом деле явились? Пропустим непонятный бред про Уэйдов… — Уэйнов. Брюс на мгновение сузил глаза и снова ухмыльнулся: — Не важно. Что тебе надо? Так запал на меня, что не вытерпел и пришёл спасти заблудшую душу? Меня не нужно спасать, я живу той жизнью, что сам для себя выбрал. Что ты можешь предложить? Ты не так богат, чтобы я заинтересовался. Кларк мотнул головой, как от пощёчины. — Вот вам правда, мистер Кент, — усталым тоном старого учителя, объясняющего прописные истины неразумным ученикам, продолжил Брюс, — я люблю деньги и люблю трахаться, но больше всего я люблю трахаться за деньги. Теперь вы должны уйти. Каждое слово, как кулак великана, впечатывалось Кларку в солнечное сплетение. Получи-получи-получи. Вот настоящий Брюс: и человек, и товар, и (не)удачная покупка, и суперприз, перевязанный лентой. Бери и не жалуйся, простодушный болван. Что, не нравится? — Почему же? — возразил Кларк. — У меня есть двадцать минут. Разве ты не хочешь заняться любимым делом и заодно заработать? Он напрягся, ожидая (надеясь), что Брюс ударит его, пошлёт к чёрту, хоть как-то выдаст себя. Сделает что-нибудь настоящее. — Вряд ли мы уложимся. Если Кларк не остановится, это точно будет значить — всё. Разве это и так не дно? Все надежды и планы, все придуманные и продуманные образы и роли, все будущие поражения и триумфы — все они там, на дне семейного склепа Уэйнов, побеждены одной приторной ухмылкой и погребены навеки, накрыты двумя годами жизни глупого Кларка Кента и щедро политы бурбоном. Аминь и прямо в ад. Падай, Кларк, какое дно? Дна там и не было никогда. Называй он сразу вещи своими именами, не ныряй по макушку в наивные фантазии, сейчас бы ничего не ныло под рёбрами. — Уверен, ты справишься с этим. — Действительно, — со смешком ответил Брюс и подошёл ближе. — Чего именно желаете, мистер Кент? — Хочу… — Кларк сглотнул и отчеканил чужим голосом. — Хочу, чтобы ты мне отсосал. Поработай ртом. Как робот, управляемый извне злым разумом, он поднял левую руку и провёл пальцем по нижней губе Брюса. Кларк знал это лицо не хуже, чем своё. Знал мягкие губы, мужественную линию подбородка и прямой нос. Знал чёткие скулы, саркастичный прищур и искристую тонкую наледь в голубых глазах. Он знал всё это и знал, на что шёл, но не понимал, так как влюбился. Влюбился в ожившую обложку модного журнала, за которой не было ничего, кроме пустословных статей. За гладкой оболочкой шуршали купюры и шелестели обёртки презервативов, а правота Лоис подтвердилась ужасающе быстро. Он вытащит своё расколотое сердце и отдаст ей, пусть засунет в склянку, зальёт раствором формальдегида и поставит на полку, а когда алый обернётся серым, Кларк исцелится, рассмеётся, поместит сердце обратно и прислушается — вдруг ещё бьётся? — Тц. — Брюс отступил назад. — Я не банк и не выдаю кредиты. Вам ли не знать. Ему ли не знать. С первого дня, с первой встречи, с первой минуты их первой встречи всё было яснее ясного. Какой же дурак, не заметил, отрицал, смотрел снаружи, когда следовало — внутри. Кларк стиснул кулаки. Ручка кейса впилась в правую ладонь, ногти погрузились в кожу левой. Бить бы, бить и бить. Разбить. Чтобы не осталось ни мягких губ, ни прямого носа, ни саркастичного прищура. Убить. Чтобы красивое лицо превратилось в кашу из костей и крови. Стереть и Брюса, и память, и себя. Обменять расколотое сердце на что-то ещё, грохнуть на другую чашу достойный противовес. — Сколько? — с деловым видом поинтересовался Кларк. — Три тысячи? Четыре? Пять?.. Я выпишу чек на предъявителя. — Двадцать. Двадцать за двадцать. Чересчур даже для Брюса. Многократный перебор. Зажав портфель под мышкой, Кларк застыл, не успев расстегнуть пальто. Это ещё не конец. Брюс провоцировал его. Он швырнёт чек в лицо, они, как два дня назад, подерутся взаправду-понарошку, затем потрахаются, и после всё точно будет хорошо. — Это серьёзная сумма. — Мой дом — мои правила. — Конечно. Прости. К тому же ты дорого стоишь. — Дороже всех. — Брюс опять покачивался на каблуках. Его губы иронично изгибались, потемневшие глаза влажно блестели. Кларк ждал. Он спрятал книжку и ручку обратно во внутренний карман пальто и передал чек. Кейс занял место у двери. Брюс, внимательно проверив сумму, небрежно уронил чек на полку с обувью. — Пройдёте дальше, мистер Кент? Всё напрасно. Это и конец, и конец конца, и конец всех концов, и Кларк не знал, что будет после. Не знал, как поступит с собранным материалом. Не знал, захочет ли когда-нибудь ещё увидеть Брюса. Такого Брюса? Этого мальчика-не-мужчину для секса? Этот заключённый в человеческую форму порок? Настолько чистый, что грязнее не бывает. — Нет. Раздевайся. Ковбойская шляпа улетела в гостиную. Куртка изящно соскользнула с плеч на пол, и Брюс потянулся к пуговице на джинсах. — До пояса. Пусть Кларку и не захочется больше видеть Брюса, но запретить себе вмиг хотеть Брюса он не мог. Всё это теперь — не его. Вся идеальная плоть и бицепсы, и кубики, и тёплая кожа, и губы усмешкой. Всё это никогда не принадлежало ему. Всё это — чужое. Всё это — для всех и каждого, для кого угодно, кто достаточно богат, чтобы купить. Он положил ладонь Брюсу на грудь, надавил, но под тёплой кожей жила оглушающая тишина, и только короткие волоски щекотали подушечки. Кларк переместил руку Брюсу на ширинку. — Я хочу, чтобы ты был рад видеть меня. У вас ведь так принято? Как часто Брюс слышал эти слова? От кого? От других клиентов? От всех клиентов? От Лекса Лютора? Кларк теперь тоже, как Лекс Лютор. Кларк теперь хуже Лекса Лютора. Он так глубоко нырнул в пропасть к пороку, что сам замарался с головы до пят. — Разумеется, мистер Кент. Вставало у Брюса по-прежнему исключительно быстро. Кларк отошёл вплотную к двери, отпихнул ногой кейс и опёрся спиной на дерево. — Начинай, — сквозь зубы процедил он и добавил обречённо: — Дорогая ли, дешёвая, но каждая шлюха должна знать своё место. Ты шлюха, Брюс, и знаешь его. На колени. «Ударь меня. Врежь. Избей. Убей, мы умрём вместе. Это игра, мы перезапустимся и будем жить вечно. Ты играешь со мной? Я играю с тобой? Мы оба играем в игру, для которой никто не придумал правил». Кларк всё ещё цеплялся за соломинки, но Брюс опустился на колени привычно гибко, как змея и гимнаст, и тяжело, как разочарование весом в целую планету, обрушившееся на плечи. — Говори, — велел Кларк. Глаза заболели, как если бы он долго глядел в полдень на безоблачное небо. В груди кололось и жгло, в груди ворочался раскалённый солнцем каменный утёс. — Говори, как тебе нравится это делать. Расскажи, как ты любишь это делать. За свои деньги я имею право получить лучший сервис. Он сгрёб Брюса за волосы и, свободной ладонью хлестнув его по щеке, хрипло рявкнул: — Ты первоклассная шлюха, Брюс, так обслужи меня по первому классу! Брюс дёрнулся, и Кларк поверил, что вот оно, вот. Сейчас, сию секунду кулак воткнётся ему в коленную чашечку, его повалят на пол и отделают по полной, за то что Кларк ведёт себя как последняя сука. Если Брюс прикидывался, если так отчаянно не хотел раскрыть себя настоящего, он сорвётся. Брюс заигрался в Бэтмена и готов был пойти на всё, чтобы сохранить тайну истинной личности, однако теперь он обязан показать подлинную суть, пусть немного, пусть ненадолго, пусть хоть как-то, но должен отреагировать. Ни один мужчина не стерпит безропотно такое унижение. Ни у кого нет такой безграничной и сумасшедшей выдержки. Не существует таких людей. — Во-первых, вы испортили мне причёску, мистер Кент, — недовольно сказал Брюс. — Во-вторых, никаких синяков на лице. Пальцы Кларка безвольно разжались, и он ударил раскрытыми ладонями по двери. Его неоправдавшиеся надежды тщательно пригладили растрепавшиеся волосы. Его завышенные ожидания улыбнулись и посмотрели из-под густых ресниц. Его огромное, как вся вселенная, разочарование отработанными движениями искусных пальцев расстегнуло ему брюки. У разочарования были чёрные волосы и голубые глаза, выбритые виски и ямочка на мужественном подбородке. У разочарования были узкие бёдра и широкие плечи, расчерченный кубиками поцарапанный живот и похабная усмешка на мягких губах. Разочарование любило секс, деньги и секс за деньги. — Говори, — задыхаясь от негодования, злости, ра-зо-ча-ро-ва-ни-я, произнёс Кларк. — Я хочу слышать, как грязной шлюхе вроде тебя нравится сосать члены. Я хочу слышать, как тебе нравится сосать мой член. Расскажи, как ты любишь брать у меня в рот! Давай, — прошипел он, нагнувшись, — расскажи, как ты любишь принимать у меня в самое горло! Ты ведь умеешь это, я знаю. Потому что ты блядь с большим опытом! Говори! — Кажется, вы сами всё сказали за меня, — откровенно капризным тоном заметил Брюс, — мистер Ке-е-ент. Сверкнув глазами, Кларк заорал, будто солдат в генеральном сражении, подбадривающий себя перед тем, как броситься с гранатой на танк противника, и, вновь вцепившись Брюсу в волосы, несильно врезал ему снизу коленом в челюсть. Отпустил и отпихнул. Шлюха. Он захлёбывался от ненависти к этому человеку, к тому, что собирался с ним сделать, и к тому, что не сделал. Брюс, откинувшись назад, упирался ладонями в паркет и кривился. На щеке таяло красное пятно, несколько длинных прядей волос упало на лоб, и он настороженно смотрел из-под, как трусливый зверёк на крупную добычу, которая ему не по зубам. Засохшие тусклые царапины на животе вдруг заалели обжигающе ярко, словно вскрылись стигматами. Такой красивый, такой порочный и такой банальный. Обычный секс-мальчик с психическими отклонениями. Обычная шлюха, которую Кларк неосторожно впустил в сердце. Обычная блядь на ту самую букву «б». Он запахнул пальто, схватил кейс и ринулся прочь. Вон из этой квартиры, как можно дальше от этого человека. Кларк впервые в жизни так фатально ошибся в ком-то и за это мог ненавидеть лишь себя. Заскрежетал и загудел лифт, по лестнице, не дождавшись его прибытия, забухали удаляющиеся шаги. Брюс неподвижно сидел. Сука. Оттолкнувшись от пола, он вскочил на ноги. Запер дверь. Сука. Брюс зарычал и на развороте влепил кулак в облицованную простым бурым кирпичом стену прихожей. Сука-сука-сука. Всё встало на свои места. В ушах бесшумными крошечными молоточками постукивала тишина. Брюс бил, бил и бил: правой-правой-правой-правой, раз-два-три-четыре, правой-правой-правой-левой, раз-два-три-нахуй. Кирпичи расплывались и складывались в блаженное лицо с глуповатой улыбкой. Брюс не чувствовал, не слышал, не видел, ему остались закатившиеся синие глаза, расплющенный нос и раскатанные кулаками лживые губы. Он ведь поверил, опять поверил, почти поверил — идиот. Стоило бить так тогда, в то первое утро в Метрополисе. Стоило сразу забить Кента до смерти. — Сука! — взревел Брюс и замер. Кирпичи окрасились алым, к ним приклеились частички кожи, с правой руки не капала — текла кровь. Багровые лохмотья свисали с раскуроченных костяшек. Брюс крутанулся на пятках и зацепился взглядом за чек. Ублюдок. Он лягнул полку, и та, отлетев к порогу, шмякнулась о дверь. Ботинки, носки и перчатки рассыпались по прихожей, чек, как листочек бумажного дерева, с шелестом опустился сверху. У Брюса потемнело в глазах. Ему говорили вещи куда хуже, но от Кента он такого не ожидал. Грёбаный бойскаут. Правильный отличник из колледжа. Благополучный домашний мальчик. Блинчики на завтрак, девочки из группы поддержки на обед, собственная машина на шестнадцать лет, и вперёд, за американской мечтой, тут тебе отсосут за двадцать штук. Что, блядь, не нравится? Скомканный чек, отскочив лёгким мячиком от стены, приземлился в рубиновую лужицу на паркете. Брюс гневно грохнул каблуком сапога об пол. Нога поехала, и он, махнув руками, с трудом вернул равновесие. Сука. Прихрамывая и прижимая правый кулак к груди, Брюс, попутно пнув валяющуюся куртку, побрёл в ванную. Подставив руку под струю холодной воды, он стоял, навалившись животом на край раковины и гипнотизировал собственное отражение. Зачем Кент шпионил за ним вчера, если давным-давно всё выяснил? Кент хотел удостовериться, что он не сменил место жительства. Логичный вывод. Брюс, тяжело дыша, упёрся лбом в зеркало, мысленно конструируя всю историю. Кент заказал эскорт, чтобы убедиться в мошенничестве Лютора, затем, подтвердив догадку и желая как-то использовать Брюса в будущей статье, проследил за ним. Брюс сделал воду потеплее. Или Кент, всё-таки мечтая отомстить, заказал эскорт и… Нет, скорее, первый вариант. Кент узнал его имя и фамилию, и тогда у погасшей звезды журналистики родилась идея, как снова взойти на вершину. Где Кент мог слышать о тех Уэйнах? О них перестали судачить в Готэме четверть века назад, а он вырос в глубинке и жил в Метрополисе. Это не имело смысла. Придётся принять это в качестве допущения — Кент где-то слышал о тех Уэйнах и, наткнувшись на Брюса Уэйна, работающего в бывшем поместье Томаса и Марты, решил состряпать историю, придумав какого-нибудь никому не известного родственника. Видимо, кончина родителей, развод и алкоголизм радикально изменили правдорубца. Кент планировал подсунуть читателям утку, великолепно приготовленную и не отличимую от истины, но утку. Брюс выпрямился и, подув на кулак, сунул его обратно под струю. Квин и Лейн были в курсе? Точно нет. Кент в любом случае может скормить им басню о том, как подобным образом втирался в доверие к объекту своего сенсационного расследования. Кто станет возражать? Слово уважаемого журналиста против слова кого? Сделанный в том году Кентом снимок тоже укладывался в рамки. Какого чёрта Кент явился сюда? Какого чёрта проболтался? Что это — игра? Изощрённое издевательство, и тогда основным мотивом была месть? Может, Брюс не ошибся в первоначальных рассуждениях и под маской скрывалось чудовище? Он выругался. Когда Кент заблеял о тех Уэйнах, Брюс от неожиданности так растерялся, что избрал неверную линию поведения. Следовало быть серьёзным и нормальным, вытрясти максимум информации, но вместо этого он захотел побыстрее спровадить Кента и преуспел. Или не преуспел. Он бы отсосал этому ублюдку, только бы не выпасть из образа? Отгрыз бы хер нахер. Кент вовремя сбежал: за секунду до взрыва, за миг до ответного броска, за мгновение до собственной смерти. Брюс не железный. Он медленно опустил кран и, стащив сапоги и сняв джинсы, поплёлся в душ. Кент унизил его, и Брюс позволил себя унизить. Сам подтолкнул. Всем своим видом прокричал. Он ударил покалеченным кулаком в пластиковую стенку душевой кабинки. Та завибрировала и загудела. Брюс зашипел от острой боли. За добрых двадцать лет в этом бизнесе ни один клиент, ни один человек, ни сам Лекс Лютор — никто не унижал Брюса так. Никто не ставил его на колени так. В его собственном доме. Перед его собственной дверью. В его нерабочее время. Глядя на него, как на мусор, прилипший к подошве. Сдались Брюсу эти принципы — не впускать клиентов в обычную жизнь, разделять себя так, чтобы два мира не пересекались. Сдалась Брюсу эта священная неприкосновенность обычной жизни. Сдались Брюсу эти непреложные правила, вколоченные в голову Шивой ещё тогда, в его шестнадцать. Сдались Брюсу эти Уэйны. Уэйны буквально преследовали его, обложили справа и слева. Уэйны, как вирус, проникли к нему в кровь. Уэйны заразили его собой. Всё-таки откуда Кент прознал о них? Сука. Брюсу стоило отделать его сразу после: «Я хочу, чтобы ты был рад видеть меня». Не изображать шлюху среднего пола, а избить и выебать, как два дня назад. Потому что если просто избить, то тогда убить, и потому что Кент заслужил. Кент мог быть настоящим монстром, практически год забавляющимся с Брюсом, как кошка с мышкой, или честолюбивым кретином, собирающимся примерить корону, или кем-то другим, для кого ещё не придумали название, но как бы то ни было он мог спокойно печатать свою липовую историю. Кент раскусил Брюса и осознавал, что иска за клевету не будет. Ничего не будет. Шумиха, которая поднимется после публикации, не сравнится с извержением вулкана, что начнётся, если Брюс затеет судебную тяжбу. Газетчики порвут на лоскуты и его, и его семью. Особенно его семью. Кент, если забыть о сути, имел право писать такие статьи? Брюс и приблизительно не представлял. Он не разбирался ни в журналистской этике, ни в юриспруденции или вопросах наследования, но если фальшивый родственник не станет предъявлять имущественные права, то Лютор, городские власти и «Пауэрс Интернешнл» не будут протестовать. Так? Какого чёрта Кент явился сюда? В этом отсутствовала логика, как и в том, что случилось позавчера. Это не вписывалось в общую картину. Какого чёрта врал Брюсу о самом Брюсе?! Кент мог обмануть читателей, своего редактора, бывшую жену, мужа бывшей жены и весь мир разом, но не Брюса. Брюс-то себя знал. «Ты имеешь отношение к Уэйнам, к тем самым готэмским Уэйнам, которых убили в тысяча девятьсот…» Он так много и часто слышал о тех Уэйнах, что воспринял эти слова обыденно, как должное. Ключевые слова, которые несли в себе меньше смысла, чем птичий помёт на асфальте. Брюс не имел никакого отношения к тем самым готэмским Уэйнам, это было известно и ему, и Кенту, но тот по какой-то причине надеялся внушить, что снег — чёрный? Брюс возил пустой ладонью по животу и груди. Кент мог некорректно сформулировать предложение, или он не раскусил Брюса и, боясь иска за клевету, собирался предложить вознаграждение за участие в масштабной фальсификации, а та фраза должна была быть такой: «Я заплачу тебе столько-то, если ты подтвердишь, что имеешь отношение к тем самым готэмским Уэйнам. Это нужно для моей статьи. Формально ответственность перед законом лежит на мне, так как я предоставлю тебе якобы неопровержимые доказательства, но в реальности никому не придётся отвечать за обман, потому что ты не станешь предъявлять имущественные права и не затронешь ничьи финансовые интересы». В конце концов, правила рождали исключения из правил. Из цепочки фактов могли выпадать звенья, которые сейчас не стояли даже на втором месте, главное — Кент. Если тайная ложь станет явной, всё будет кончено, и первыми пострадают дети Брюса. Он знал, как это бывает. Видел собственными глазами. Прикладывал к этому руку. Он не допустит, чтобы Кассандре плевали в спину, чтобы от Стефани шарахались на улицах, чтобы в Джейсона тыкали пальцами, чтобы Тиму кричали: «Шлюхин сын! Шлюхин сын! Выблядок!». Если Кент уже добрался до его детей, если вплёл их в свою пропитанную вздором и досужими вымыслами статью? «Ты живёшь один? В этой… квартире?» «У тебя есть семья?» Наверняка добрался, наверняка и это выяснил давным-давно, но если каким-то чудом не успел, то доберётся. Нет, всё же однозначно добрался. Ему стоило пойти в актёры, он бы пачками получал награды за экстраординарное мастерство. «Скажи мне своё имя. Как тебя зовут? Настоящее имя. Теперь я могу его узнать? Пожалуйста». Это-то Кент бесспорно знал и сам напечатал в том файле. Какую дьявольскую игру он затеял и зачем? Неужели кто-то способен притворяться так? Кто-то вроде Кента? Или Лютор не зря говорил про второе дно? «Скажи мне своё имя. Скажи мне своё имя. Скажи мне своё имя». Полный надежды робкий взгляд, растерянность на лице — разве Кент гениален? Он пришёл с серьёзными намерениями, но почему же так легко отказался от них и сбежал? Сделал кое-что ещё, прежде чем сбежать? Но если Кент не прикидывался, наспех выстроенная теория Брюса становилась полностью несостоятельной. «У тебя есть семья?» Он второй раз ударил стенку и сдавленно взвыл. На ноги брызнули капли крови, и запрокинувший голову Брюс открыл рот, глотая воду. У него есть семья, и он не позволит, чтобы его дети прошли через такое. Люди жестоки, и они не меняются. В восемь Брюс перестал быть злобным гадёнышем, но временами творил разные непотребства, особенно с Харви и Томми. В компании вести себя, как говнюк, куда легче, чем одному. В девяносто третьем году в квартале все местные парни и многие девчонки, от пяти до восемнадцати, ополчились на мальчишку, у которого мать с отцом работали в борделе, ещё не у Лютора, нет. Тот мальчик, Джарвис, был далеко не единственным, у кого родители зарабатывали на хлеб таким способом, но он внешне напоминал поношенный ботинок, обгрызенный крысами, прихрамывал и не удался ростом. Он не мог дать отпор. — Эй, выблядок! — орали ему вслед, и Брюс орал вместе с остальными. — Шлюхин сын! Шлюхин сын! Иногда в спину парню летели камни, порой — собачье дерьмо в полиэтиленовых мешках, чаще — комья грязи. Его мать и отца если и задирали, то взрослые, по-своему и не напоказ, но Джарвису перепадало по полной, пока однажды Томми не придумал крутой прикол. Они поймали Джарвиса, раздели догола, натянули на него юбку и так провели через половину квартала, толкая между собой и весело крича: — Гляньте-ка на выблядка, он теперь не шлюхин сын, а шлюхина дочь! Шлюхина дочь! Шлюхина дочь! После этой выходки издевательства поутихли, а Брюс и Харви ещё долго мучились от стыда. Томми — хоть бы хны, а им — и пиво мимо рта, и девочки не в радость, и: «Этот несчастный придурок ни в чём не виноват, так какого хрена мы это сделали, Томми?» Они так и не извинились, а Джарвис жил, как жил, усыхая и становясь меньше с каждым годом. Брюс и по сей день встречал его в квартале, всё того же уродливого хромающего коротышку. Он торговал шляпами, галстуками и зонтами в лавке дальнего родича и вместе с высокой и фигуристой, но такой же некрасивой женой воспитывал пару на удивление симпатичных мальчишек. Джарвис справился, но Брюса это ничуть не успокаивало. Его дети не должны справляться с таким, они не должны не то что проходить через такое, а даже рядом с таким проходить не должны. Ни за что. Вдобавок его-не_его такое будет совсем иного масштаба. Кент явился сюда. Кент фактически признался в своих планах. Кент солгал Брюсу о самом Брюсе. Кент спрашивал о его семье и детях, хотя и так всё знал. Кент спрашивал его имя и фамилию, которые в прошлом году сам занёс в тот файл. Позавчера Кент позволил едва ли не изнасиловать себя, потому что почувствовал — Брюсу необходим такой секс. Кент врезал ему по челюсти с таким видом, будто презирал себя куда сильнее, чем Брюса. Из цепочки фактов выпадало слишком много звеньев, что превращало факты в домыслы. Ничего не встало на свои места. Брюс запутался и попросту перестал понимать, что к чему. Он педантично обрабатывал раны и думал о Кенте. Об Уэйнах. Альфреде и Тиме. Лексе Люторе и Лайнеле Люторе. Он стоял на перекрёстке, и на него со всех сторон на бешеной скорости неслись потерявшие управление фуры. Чтобы выжить, так или иначе, ему надо срочно научиться летать. Бэтмен не летает. Небесами правит другой парень. Он застыл, приоткрыв рот. Иногда, чтобы найти истину, стоит взлететь и посмотреть на факты под новым углом. Иногда стоит поверить в невозможное. Лекс Лютор говорил об Уэйнах. Альфред говорили об Уэйнах. Лайнел Лютор говорил об… Уэйнах? Кларк Кент говорил об Уэйнах. Все они говорили это Брюсу, а Кларк Кент был тем, кем был, простодушным, честным болваном и беспримерно талантливым журналистом, раскопавшим подлинную сенсацию, и это значило… Брюс сипло выдохнул. Нет. Это не невозможно. Это фантастика — как инопланетяне, путешествия во времени и безопасный секс без презерватива. Он давно не ребёнок и, учитывая обстоятельства, ни за что бы не хотел быть тем Уэйном. Он им и не был, потому что бездетные и не имеющие родственников Томас и Марта умерли задолго до его рождения. Это больше чем фантастика. Брюс не клинический идиот, чтобы в третий раз повестись на Кларка Кента. Он потрогал пластырь на костяшках. Нужно съездить в больницу и наложить швы. Всё равно останутся шрамы. Плевать. Плевать на работу. Плевать на Лютора. Плевать на штрафы. В приоритете — Кент. Брюс отправится в Метрополис, вытрясет правду и решит проблему, но не сегодня. Не завтра. Он прекрасно осознавал, что они с Кентом не друзья, однако этот клиент был особенным. Ни с кем и никогда Брюс не допускал настолько недопустимых вещей, ни с кем и никогда не вёл себя настолько не по-рабочему, а теперь этот ублюдок затолкал ему в душу сто пригоршней битого стекла. Внутри бурлил горячий источник, и ядовитые испарения обжигали и глотку, и глаза. Брюс дважды поверил, что Кларк Кент — нормальный мужик, дважды обманулся и сейчас тонул в ненависти к этому человеку, к тому, что с ним собирался сделать этот человек, поставив на колени на пороге его собственной квартиры, и к тому, что не успел сделать. Брюс впервые в жизни так фатально ошибся в ком-то и за это мог ненавидеть лишь себя. Если их с Кентом пути пересекутся в ближайшие дни, он выплеснет скопившуюся ненависть и разрубит этот сложный узел одним-единственным способом. Брюс убьёт Кларка Кента.