На букву «Б»

       Больница бурлила. Колотым стеклом звенели крики, пряно пахло кровью и остро — лекарствами. У стойки толпилось человек десять, трое из них одновременно, перебивая друг друга, чего-то требовали у медсестры с бесцветными потухшими глазами. По коридору промчался мини-поезд из каталок. Один из медбратьев, крупный чернокожий мужчина, который вёз последнего пациента, притормозил на миг, скользнул усталым взглядом по троице скандалистов. На рукаве его ярко-голубой униформы алел смазанный отпечаток ладони. Брюс посмотрел вслед медбрату и шагнул из коридора в зал ожидания. Посетителей прибавилось. За столами, разбившись, как школьники, по парам, устроились восемь копов. Все в окровавленной грязной форме, они перекидывались редкими фразами, самый молодой на вид, с безжизненным серым лицом и свёрнутым на бок распухшим носом, придерживал неестественно выломанную руку. Старушка в бигудях перебралась к телевизору и блаженно похрустывала чипсами, по соседству усатой горой возвышался пожилой мужчина в потрёпанной одежде. Две девушки так и дремали, в обнимку. На полу, невзирая на то, что в зале оставались свободные места, сидели несколько человек, один из них, парень в рваных спортивных штанах и полосатой, как зебра, худи, раскачивался, обхватив ладонями голову, и монотонно стонал. По его костлявым бледным пальцам стекала тёмно-красная кровь. Уэйны. Брюс отвернулся и задрал рукав куртки, чтобы узнать время. Он вырубился на два часа и очнулся на каталке в коридоре — один, без больничного браслета на запястье. Ушибленный лоб ныл, по черепу, оглушительно стуча колёсами, будто ездил железнодорожный состав. Поясницу ломило. Брюс зажмурился на секунду — глаза щипало от жизнерадостного синего цвета — и поискал взглядом Дика, но наткнулся на кое-кого другого. Кент. Тот, хмурый, с плотно сжатыми губами, сидел на диване у окон, рядом лежали кейс и пакет. Увидев Брюса, Кент вскочил. На его разгладившемся лице вспыхнула несмелая улыбка. Кент. Уэйны. Лютор. Барбара и Стефани, Альфред и Лесли, сам Брюс: все люди, живые и мёртвые; все события, настоящие и прошлые — всё заворачивалось в шипящий ядовитый клубок. Брюс обогнул полицейских и подошёл к диванам. — Ты в порядке? — с волнением поинтересовался Кент. — Больница второй час на ушах стоит. На соседней улице произошла крупная стычка между полицией и бандитами, очень много пострадавших. Мне не удалось убедить персонал, что тебя надо немедленно осмо… Он прервался, уловив раздражённый взгляд Брюса, и после длинной паузы продолжил: — Приходил твой, гм, сын. Он сейчас у своей девушки. Её состояние стабилизировалось, и завтра её переведут в палату. Минуло всего два часа, и Кент без смазки влез ему в задницу: познакомился с Диком, пронюхал о Барбаре. Состояние Барбары стабилизировалось, завтра её переведут в палату. Первая хорошая новость за последние двое суток, ему — его семье — как никогда нужны хорошие новости. Вряд ли Дик успел кого-то известить. Брюс похлопал по карманам — телефон исчез. — Если ищешь свой смартфон, он у Дика. Как. Как ты себя чувствуешь? Брюс, ничего не ответив, покачнулся. Колени резко ослабели, и он без сил плюхнулся на диван. В голове распускалось облако молочного тумана, желудок рычал огромной кошкой. Кент, потоптавшись на месте, куда-то ушёл. Брюсу было всё равно. Он взял пакет с едой и безуспешно постарался не думать о тех Уэйнах. Он из тех самых Уэйнов. Брюс-тот-чёрт-его-дери-самый-Уэйн. В груди горело, в груди визжала и хохотала жгучая пустыня в золочёной раме — древние мёртвые пески с лицом Марты Уэйн. Из-за её точёного плеча сверкал острой змеиной ухмылкой Лекс Лютор. Брюс слепо смотрел перед собой. Его руки тряслись, челюсти двигались, как жернова новенькой мельницы. Говядина вдруг показалась ему безвкусной, пресной и волокнистой, как куски ваты, и он отставил пакет. Сверху положил недоеденный последний бутерброд. Ему надо что-то сделать. Он должен что-то сделать. Брюс поднялся и сел обратно. Уставился на дремлющих женщин — на коричневую родинку на челюсти одной из них. Пятно расплывалось и росло тёмной плесенью. Он сам — заплесневший и гнилой. Лютор засадил его испорченными семенами, они взошли и заколосились — не жёлтыми, сильными стеблями, а худой залежалой соломой. С душком. От него с рождения несло могилами и мертвечиной — формальдегидом. Теми Уэйнами. Его Уэйнами. Брюс сжал кулаки. Он прошёл стадию отрицания — находился в ней всю сознательную жизнь, бежал марафонскую дистанцию, утыканную указателями: «Нет». Он пролетел стадию гнева, пробил стену собственным лбом и болтался где-то между торгом и депрессией, но на это не было времени. Придётся смириться и принять — разом и навсегда. Принять и двигаться дальше. Выбора нет. — Брюс. Он задрал голову. Кент протягивал два стакана кофе. — Сколько я тебе должен? — Что? За кофе? Нисколько. — Сколько? — нахмурившись, с напором повторил Брюс. — Нисколько. — Кент растерянно моргнул. — У них в автоматах бесплатный кофе. Точно, Брюс забыл. Он взял один стакан — видимо, Кент, прежде чем окликнуть, стоял рядом минут пять, потому что кофе уже подостыл — и выпил большими глотками. Смял пластик в кулаке и забрал второй стакан. — Это я себе… То есть. Пей, конечно. Брюс медленно цедил вторую порцию, а перед ним сатанинским шутом кривлялся Лютор. Лютор. Уэйны. Те самые Уэйны. Те самые Уэйны — двое убитых людей, которых он никогда не встречал и не встретит. Два мешка костей в изъеденных жучками гробах. Те самые Уэйны — две новые строчки в его биографии. Две несделанные записи в его свидетельстве о рождении. Те самые Уэйны — его… …Родители. Ро-ди-те-ли. Каждый сирота, будь ему пять или пятьдесят, мечтает найти родителей: открыто или подсознательно. Своих настоящих родителей. Каждый хочет понять — почему. Почему меня бросили? Почему от меня отказались, почему избавились, как от просроченного товара? Почему они поступили со мной так? Почему не любили меня? Каждый твердит эту мантру: вслух, про себя или той частью существа, которой не даёт воли. Каждому надо знать, кто он есть на самом деле. Теперь Брюс знал, и в его случае это знание разрушало. Допив кофе, он сунул раздавленные в труху стаканы в карман и всё-таки доел бутерброд. Разделался с тортом. Зевнул. Невзирая на лошадиную дозу кофеина, накатила сонливость, и Брюс, встряхнувшись, встал. — Ты правда в порядке? — спросил Кент и посмотрел так, как мать могла бы смотреть на долгожданного, выстраданного единственного ребёнка. Брюс промолчал. Он чересчур вымотался, чтобы осадить эту надоедливую муху должным образом. — Ладно. Мне жаль. — На бледных щеках Кента проступили неровные красные пятна. — Мне очень жаль. Мне стоило начать именно с этого — с извинений, но с тобой я постоянно начинаю не с того. Извини. — Он криво пожал плечами. — За что? — устало уточнил Брюс. — За то, что не рассказал сразу. Об Уэйнах. Я догадался на нашем первом, мгм, свидании, в конце весны, начал собирать доказательства летом и окончательно убедился осенью, но молчал, хотя и не имел права — не имел права утаивать такое. Прости, я поступил низко. Хочешь — врежь мне или… Я не знаю. Брюс чересчур вымотался, но он всё ещё полыхал и тлел, огонь и мокрые угли поселились у него внутри. Если бы Кент выложил всё вовремя. Если бы правда всплыла тогда. Если бы. Всегда и везде если бы. Барбара и Стефани, Тим и Дэмиен, жизнь и смерть — это ли цена молчания? Брюс никогда не узнает, что бы случилось тогда, какой бы удар получила его семья. Такой же? Иной, но слабее или страшнее? Никакого? Как бы он сам поступил на месте Кента? Рассказал бы сразу или спустя месяцы? Утаил бы вообще? Кто они друг другу? Кто он, Брюс, Кенту? Никто по сути. Поступился бы он карьерой, взлётом, возвращением на вершину ради кого-то чужого: не ради семьи, не ради детей, не ради друга, не ради нуждающегося и слабого — ради постороннего человека, взрослого и дееспособного? Или плюнул бы и растёр? — Заткнись. — Да. Прости. Теперь я могу узнать твоё имя и твой возраст? Я и так знаю твой возраст, но мне надо услышать это от тебя. Возраст и имя. — Засунь своего грёбаного внутреннего журналиста себе в зад, — чуть подавшись вперёд, отчеканил Брюс. — Это никак не относится к моей профессии, и это попросту глупо с твоей стороны. В конце концов, я могу спросить у Дика. Я уже мог бы это сделать, но мне хотелось познакомиться с тобой самому. Познакомиться с тобой настоящим. Познакомиться с тобой вообще. Мы ведь сегодня словно встретились впервые. Лицо Кента зарумянилось — что за сентиментальный болван. Брюс сузил глаза. Бойскаут мог оказаться полезным. «Дэйли-Плэнет» наверняка заинтересуется информацией, что достала Барбара, а Кент и есть «Дэйли-Плэнет», а ещё Лоис Лейн и Оливер Квин. Заручившись такой поддержкой, можно будет заставить Лютора ответить за все преступления. — До сегодняшнего дня я думал, что мне тридцать семь, — нехотя проворчал он. — Видимо, в раннем детстве кто-то внушил мне неверный год рождения. Эту дату занесли в документы в моём первом приюте, и я жил не подозревая, что на самом деле старше на два года. Я всегда был очень крупным для своих лет, как раз на те самые два года, но такое случается, все дети развиваются по-разному. — Тебе тридцать девять. Ему тридцать девять. Фиксация на возрасте, изначально исключительно профессиональная, за десятилетия глубоко пустила корни, Брюсу уже не перекроить себя. Каждый новый год — удар по внешности и заработку. Старость и зрелость продавались, но молодость обгоняла их на порядок. Тридцать семь — это приемлемо, это недавние тридцать пять. Тридцать девять — это много, это близкие сорок. Ещё чуть-чуть, и вышвырнут за борт. Брюс сам вышвырнул себя за борт, но не мог не фиксироваться. Ему тридцать девять. Ему тридцать девять, и он завязал. За-вя-зал. Уже точно и без сомнений и колебаний. Раз и навсегда. Смерть нанесла первый удар, а следом за ней явился чёртов бойскаут с добродушным лицом и набитым извинениями ртом и за десять минут перевернул его жизнь с ног на голову. Кент всё-таки оказался нормальным мужиком. Хорошим парнем. У Брюса зачесались кулаки в прямом смысле. Он бы с удовольствием в очередной раз надрал хорошему парню задницу. — Тебе тридцать девять? — вопросительно повторил Кент. — Мне тридцать девять, — подтвердил Брюс и с ледяным спокойствием, уверенно продолжил: — Меня зовут Брюс Уэйн, и сегодня я узнал, что мне тридцать девять лет. Кент уставился на него, как нищий на золотую монету. Его словно слепленное из жевательной резинки лицо вытянулось. Он, глупо моргая, открывал и закрывал рот, и наконец, беспомощно вздохнув, пробормотал: — Брюс Уэйн? Брюс на букву «Б»… Это, гм. Брюс Уэйн?! Твоё имя — Брюс, а фамилия — Уэйн? Уэйн? Как это возмо… Ты считал себя однофамильцем? Теперь мне ясно. — Кент эмоционально махнул руками. — Насчёт того файла. Ты ведь видел его на моём ноутбуке, не так ли? Но это был не ты, а те Уэйны и другой Брюс — Гордон. Бэтмен. Понятно, почему ты решил, что я следил за тобой. Брюсу тоже стало понятно. — Боже мой, Брюс Уэйн. Мне и в голову не приходило, что такое возможно. Ты — Уэйн, и ты — Брюс. Это невероятно. — Заткнись. — Не обязательно всё время грубить, — укоризненно отозвался Кент и, чуть помешкав, протянул руку. — Невзирая на все обстоятельства, я очень рад наконец-то познакомиться с тобой, Брюс Уэйн. Брюс смерил его убийственным взглядом, с ног до головы, от носков ботинок — на левом расплывалось тёмное пятно грязи — до синяка на подбородке и выбившегося из причёски завитка волос на лбу. Как же ему хотелось надрать этому святоше задницу — просто потому что. Кент застенчиво улыбался и нетерпеливо потряхивал ладонью. Что за идиот. Брюс хлопнул его по руке и с силой сжал. Кент и не поморщился. Его громадную рабочую ладонь будто вырубили из камня, и Брюс удвоил напор, не обращая внимания на резкую боль в раненых костяшках. Кент фыркнул. — Хочешь сыграть в «У кого бизань-мачта длиннее»? Кто не выдержит — тот слабак? — поинтересовался он. — Во-первых, я так в школе развлекался. Во-вторых, мы оба в курсе, длиннее — у меня. Брюс вовсе не. Проклятье. Он ослабил захват, и Кент аккуратно высвободил ладонь. — Значит, ты узнал меня, когда увидел без маски, — проворчал Брюс. — Откуда у тебя снимки тех картин? Где ты вообще слышал об Уэйнах до нашей встречи? — Я сфотографировал картины в две тысячи третьем для своей студенческой работы о династиях Восточного Побережья, тогда картины находились в архиве главного музея Готэма, но сейчас их там нет. Полагаю, их забрал Лекс Лютор, и ты прав — он знает о тебе. Об Уэйнах мне рассказала ма, когда я работал над статьёй. В две тысячи третьем Кларк Кент сфотографировал те самые картины. В две тысячи третьем к Лексу Лютору устроился работать Брюс Уэйн. Через полгода главбосс удостоил его вниманием, а спустя ещё шесть месяцев Брюс окончательно закрепился среди топов — так быстро, как не удавалось никому в таком возрасте. В Доме на Холме ценилась опытная молодость околотридцатилетних, способных казаться едва ли не юными, но имеющих за плечами немалый багаж. Дерьмо. Всё прояснялось. Брюс отогнал подальше эти мысли и уточнил: — Жена простого фермера из глубинки вспомнила богатых аристократов с Восточного Побережья, убитых в конце семидесятых годов прошлого века? — Согласен, странно, если не знать, что лет шестьдесят назад Уэйны организовали благотворительный фонд для помощи фермерским хозяйствам, в который обратилась моя семья. Твои родители спасли моих от разорения, и, думаю, они были знакомы лично. Наши с тобой родители. — Я слишком сильно врезал тебе по лбу? — Это же ты отрубился. — Кент закашлялся под угрюмым взглядом Брюса. — Прости. Я уверен, что наши родители встречались. Это ведь середина двадцатого века: ни интернета, ни электронных кошельков, ни краудфандинговых платформ. В те времена адресную благотворительную помощь зачастую оказывали напрямую и лично. Я достаточно узнал об Уэйнах. Томас, невзирая на его состояние, работал простым хирургом в госпитале и всегда помогал неимущим. Марта посещала ночлежки и приюты, сама раздавала еду и одежду и принимала непосредственное участие в жизни нуждающихся. В пятьдесят девятом они оба провели две недели в Небраске, помогая пострадавшим от торнадо, и это не единичный случай. Вряд ли твои родители изменили себе и отправили моей семье чек почтой. — Пусть так. Что теперь? Обнимемся, поплачем и назовём друг друга некровными братьями? — Брюс пренебрежительно фыркнул. — Я не. — Кент вздохнул и посмотрел с упрёком. — Я не к этому веду. Ма рассказала мне об Уэйнах из-за темы моей работы. Она ни разу не говорила о них прежде. Ни мама, ни папа, ни дедушка, ни мои дяди и тёти, никто и никогда в моей семье не упоминал о них ни до, ни после. Тогда я не задумался — почему, но сейчас мне кажется это действительно странным. — Что тут странного? Ты бы хотел, чтобы твои родители каждое воскресенье ходили в церковь и возносили молитвы за упокой душ усопших? — Мои ма и па были благодарными людьми! — Значит, недостаточно благодарными. — Это не так. — Кент сердито скрестил руки на груди. — В девяносто шестом у нас возникли проблемы на ферме. Мы взяли крупный кредит на новую технику, но в разгар сезона умер дедушка, а папа попал в аварию и сломал обе ноги. Мой дед прожил больше ста лет и работал за двоих до последнего часа. Па справлялся за троих. Мы разом фактически лишились пятерых опытных работников, и пришлось выбирать между кредитом и наймом подсобных рабочих, а потом нам начали присылать счета за лечение. Мы бы потеряли всё. Тогда родители обратились в благотворительный фонд Теда Корда в Канзас-Сити, и мы спасли и урожай, и ферму, и нашу новую технику. Мистер Корд помог нам лично, а ма и па до конца жизни, трижды за сезон отправляли самолётом в Канзас-Сити свежие овощи, фрукты и цветы из сада. Мы обменивались с мистером Кордом открытками на Рождество, а однажды он сам приехал к нам на ферму на своём знаменитом стареньком синем Жуке. Мои родители были очень благодарными людьми и не вычеркнули бы из памяти Уэйнов из-за того, что те умерли, но почему-то никто не рассказывал мне о них, за исключением одного раза. Этому должно быть объяснение. — Наверное, в молодости твои родители были менее сентиментальными, или в Смолвиле ещё не построили аэропорт, — с сарказмом заметил Брюс. — Не ищи смысл там, где его нет. — Но я уве… — Кент прервался, потому что из-за его широкой спины как чёртик из табакерки вынырнул Дик. — Б! Вот ты где! Я тебя по коридорам ищу. Ты как? Кларк сказал, ты отключился. Кларк. Проныра Кент уже стал для Дика Кларком. — Я в порядке. Отключился от недосыпа. — Ага. У тебя синяк на лбу. — Ударился об пол. — Брюс ужалил Кента злющим взглядом, но тот благоразумно не встревал. — Ладушки, как скажешь. — Дик поправил съехавшую на ухо фуражку. — Я даже не буду спрашивать, почему ты утаил, что знаком с самим Кларком Кентом. Если бы ты, как девчонка, не грохнулся в обморок… — Я не грохался в обморок. — Если бы ты, как девчонка, не грохнулся в обморок, — повторил Грейсон, — я бы и не узнал об этом. Так? Святые мармеладки, Б, это же Кларк Кент. Тот самый Кларк Кент. — Пожалуйста, Дик, не надо, — попросил Кент. — Надо. Кстати, как вы познакомились и зачем Кларк приехал сюда? — В «Хол Фудс» столкнулись, здесь, в Готэме. Он забрал последнюю упаковку органического шпината! — Да, всё так, — закивал Кент. — Я, гм, без ума от органического шпината. Понимаешь, Дик, это важно для здоровья, употреблять продукты без трансжиров и искусственных консервантов. — Ну да, а чтобы закрепить знакомство, вы подрались у салат-бара из-за печёных груш. — Не люблю печёные груши, — робко заметил Кент. — Никогда их не беру. — Умолкни! — рыкнул на него Брюс. — Мы познакомились случайно, и здесь он случайно, и это не… — …Моё дело. — Грейсон выразительно упёр кулаки в бока. — Тогда объясни, почему же он так похож на того избитого парня в твоей машине, который якобы похитил Тима? Джейсон мне рассказал. Ты всерьёз считал, что тот самый Кларк Кент способен похитить ребёнка? И ты избил его, не разобравшись? Ты избил его, не разобравшись, и тебе даже не стыдно. Ты никогда не научишься держать кулаки в карманах. Кларк, он хотя бы извинился? — Мы всё уладили, — торопливо произнёс Кент. — Это нелепое недоразу… — Хватит, — перебил Брюс. — У нас нет времени на эти глупости. Как Барбара, Дик? Ты видел её? — У них строго с приёмными часами, но мне разрешили посидеть с ней. Она… — Грейсон покачал головой. Его плечи бессильно обмякли. — Она справится, так? Главное, её жизни ничто не угрожает — как ты и обещал. Бабс не очнулась, но она справится, и завтра мы все сможем навестить её в палате. Она не очнулась, но ей ведь это нужно? Да, Б? Ей это поможет? — Голос у него сорвался. — Конечно. Мы все будем там, и она справится, — как можно теплее ответил Брюс и, покосившись на Кента, продолжил. — Что с Венди? — Застрелена, — сообщил Дик. Он, очевидно, не испытывал сомнений по поводу Кларка Кента. — Она мертва уже два дня, Б. Я прибыл к ней вместе с копами, которых вызвали соседи. Квартира разгромлена, нет компьютеров, ноутбука и телефонов, и это не всё. Я съездил к нам с Бабс домой — то же самое. Дверь цела, замок на первый взгляд не взломан, но всё перевёрнуто и пропала техника. Ты прав. Это не случайное убийство. Девчонки нарыли действительно серьёзную информацию, настолько серьёзную, что Лютор среагировал так. — И Лютор не сомневался, что эта информация спрятана в электронном виде, — шёпотом произнёс Брюс и снова покосился на Кента. Тот помалкивал, приоткрыв рот и удивлённо распахнув глаза. — Он не сомневался, что его специалисты сумеют найти и уничтожить эту информацию, и поэтому действовал быстро и жестоко, но Лютор недооценил Венди и Барбару. — К чему ты ведёшь? — резко побледнев, уточнил Дик. Брюс медлил. Грейсон и сам догадался, но сказать не мог. Не такое и не в таком состоянии. Брюс поднял руку, собираясь ободряюще положить её на плечо Дику, и уронил. Отшатнулся назад. — Устранить человека, который находится на грани жизни и смерти, лёжа в реанимации общественной больницы, — просто. Барбара жива потому, что Лютор ничего не нашёл, и потому, что он не уверен, может ли эта информация стать известна общественности без её непосредственного участия. Наверняка кто-то из больничного персонала сообщает ему о её состоянии. Если Лютор не предпринял за эти двое суток других шагов, значит, в курсе — ты и я, мы с тобой не представляем опасности. Барбара — единственная угроза. Единственная ниточка. Дик глядел на него в упор. Его плотно стиснутые губы дрожали. — Na may kharunde kai tshi khal tut, — наконец глухо обронил он. — Не чеши, если не чешется. Так говорят цыгане. Мы почесались. Я почесался. Я решил, что у нас получится. Словно мы какие-то герои, которые в последние пять минут всегда побеждают главного гада. Словно, ну знаешь, хорошие ребята не могут проиграть и не могут умереть. — Дик горько усмехнулся. — Но мы уже проиграли. Мы потеряли слишком много и больше не можем ничего — никого — не потерять. — Вы чесались, потому что чесалось. Давно чесалось. Вы помогали другу. Не вини себя. Стефани… — Брюс замолчал, перевёл сбившееся дыхание и продолжил. — Стефани умерла. Её не вернуть, но мы должны уберечь Барбару. — Я не понимаю, о чём идёт речь, — воспользовавшись повисшей паузой, заговорил Кент, — но если вы обсуждаете это при мне, значит, хотите, чтобы я помог? Если объясните, сделаю всё, что в моих силах. — Позже, — кинул Брюс. Он огляделся. У входа, в коридоре стояли две медсестры. Копа со сломанной рукой и парня с разбитой головой увезли. Нет, Лютор был непомерно самоуверенным и не настолько могущественным. Кто-то, скорее всего, из младшего медперсонала передавал ему информацию, но вряд ли здесь находились подосланные люди, чтобы следить за Брюсом. Вряд ли кто-то мог увидеть его в компании одного из ведущих журналистов самой честной газеты Америки. Вряд ли кто-то мог узнать никем не узнаваемого и сильно преобразившегося Кларка Кента. — Если люди Лютора найдут и уничтожат украденную информацию? — спросил Дик. — Что тогда? Это может быть укол, не то лекарство или сломавшаяся аппаратура. Это может быть что угодно. Это может быть кто угодно! Брюс прислушался к себе, к тому вечно живому зверю, что поскуливал внутри. — Нет. Лютор получил удар по своему раздутому самолюбию. Две девчонки утёрли нос его службе информационной безопасности. Лютор так взбесился, что действовал не думая. Он никогда не сможет быть уверен, что ничего не всплывёт. Барбаре ничто не угрожает, пока она не очнётся и не сможет говорить или писать. Когда это произойдёт, он заберёт её, и мы ничего не сделаем. У нас есть время, чтобы разработать план и обезопасить Барбару. — Подожди, — вмешался Кент. — Ты же говоришь о Лексе Люторе? Том самом? — Ты знаешь какого-то другого? — Получается, девушка Дика взломала базу данных Дома на Холме? — изумлённо приподняв брови, уточнил Кент. — Думаю, большую часть работы сделала убитая подруга Дика, Венди. Барбара не так хороша. Она работает оператором у Лютора. Работала. Мы считаем, что она и Венди получили доступ не к базе данных самого Дома на Холме, а к компьютерной сети пещеры и скопировали какую-то важную информацию. — Это необыкновенное совпадение, — горячо произнёс Кент и, покрутив головой, почти беззвучно добавил: — Я не уполномочен раскрывать некоторую информацию, но уверяю тебя. Уверяю вас обоих. «Дэйли-плэнет» будет крайне заинтересована, а у Оливера Квина достаточно ресурсов и связей, чтобы обеспечить безопасность Барбары. — Через наше закопчённое окошко забрезжил свет. — Дик улыбнулся: не так ослепительно, как обычно, но его лицо просветлело. — Кстати, Б, пока ты валялся без сознания, тебе звонил какой-то Люмус. — Люпус, — поправил Брюс. Сердце ускорило бег. — Или так. Узнал, что ты в больнице, и явился, чтобы передать выполненный заказ своему лучшему клиенту. Пытался втюхать мне пепельницу, сделанную из крышечек «Колы». Занятный тип. — Грейсон протянул смартфон и медальон. Брюс сунул телефон во внутренний карман куртки, а медальон зажал в кулаке. Он (не) собирался смотреть. Он (не) хотел. — Как у тебя с работой? — оттягивая момент, поинтересовался он у Дика. — Ты пропустил два дня. Проблемы будут? — Никаких. Мне разрешили взять все неиспользованные больничные дни сразу. Брюс промычал что-то под нос и покосился на копов — из восьмерых осталось четверо. Он (не) собирался смотреть. Он совсем (не) хотел. Дик хмыкнул и, проследив направление его взгляда, обернулся. Нахмурился, будто и не замечал раньше, что в зале ожидания есть другие полицейские. — Это же парни из ГПДГ, — неподдельно удивился Дик. — Я отойду, узнаю, как у них дела. Брюс молча таращился на собственный кулак, на грязные, склеившиеся от крови, бинты и легонько сжимал-разжимал пальцы. Что он ожидал там увидеть? Что там могло быть? В висках бился пульс, и не в такт по полу постукивали ботинки переминающегося напротив Кента. — Мистер… Кент? Это вы? — раздался незнакомый голос. — Неужели в Метрополисе ничего не происходит, и вы забиваете колонку криминальных новостей с нашей помощью? — Рад встрече, господин комиссар, — поздоровался Кент. — Нет, я здесь по другому вопросу. Вы тоже пострадали в стычке? Вы в порядке? — На моей должности редко приходится работать на улицах, я приехал поддержать своих парней. И, прошу, я пока не комиссар. Брюс нахмурился. Эта больница стремительно превращалась в центр Вселенной. Комиссар? Комиссар — исполняющий обязанности комиссара — Джеймс Гордон? Тот самый Гордон, о котором Брюс так много слышал. Тот самый Гордон, о котором тепло отзывался Дик. Тот самый Гордон, чьи люди «защищали» жителей Готэма. Тот самый Гордон, что мог ответить за бездействие своих подчинённых. — Брюс, — зачем-то позвал Кент, но он уже вскинулся и в упор посмотрел на господина комиссара. Гордон, выше и плечистее, чем казалось по телевизору, был в гражданском. Его рыжие волосы и густые усы наполовину побило сединой. Нижнюю губу облепила табачная труха, на запотевших очках висели дождевые капли. Гордон широко открыл рот. Его болезненно желтоватое лицо побледнело. Он отступил на шаг, поднял правую руку и сложил пальцы так, словно хотел перекреститься, но тут же уронил ладонь. Он точно дьявола увидел. — Вы сделали это, мистер Кент, — сипло произнёс Гордон и снял очки. Достал из кармана поношенного коричневого плаща замызганный носовой платок и тщательно протёр стёкла. — Вы. Иисусе. У вас получилось. — Что? — мрачно процедил Брюс. — Почему вы так на меня уставились, комиссар? — Вообще-то я планировал познакомить вас позже, — пояснил Кент и немного сконфуженно добавил: — Значит, судьба. — Судьба, — эхом отозвался Гордон и надел очки. — Судьба или нет, но вы сумели. Вы нашли сына Уэйнов. — Что? — повторил Брюс и перевёл взгляд с комиссара на Кента. — Это твой свидетель? Комиссар полиции Готэма?! — Да. Мистер Гордон так удивлён, потому что далеко не всё знал о моём расследовании. Простите, комиссар. Я начал расследование после того, как нашёл сына Уэйнов. Это не объяснить в двух словах, но я и сам до сегодняшнего дня не понимал, кого именно нашёл. Судьба. Да катилась бы она к чёрту вместе с Кентом и комиссаром, катилась бы тем уродливым змеиным комком, в который сплелась. Джеймс Гордон застрелил убийцу… тех Уэйнов и спас жизнь Брюсу. Джеймс Гордон застрелил Хохмача и спас жизнь Джейсону. Дик работал под началом Джеймса Гордона. Судьба — это чёрная дыра, и ничему, и никому не справиться с её притяжением. Брюс не верил в судьбу. — Вы очень похожи на него, — сказал Гордон, — на своего отца. — Я не знал своего отца. Вы тоже его не знали. — Да. Я видел его однажды, почти сорок лет назад, лежащим на спине с открытыми глазами, и его глаза, эти застывшие во времени мёртвые звёзды, я запомнил навсегда. — Вы склонны к патетике, комиссар? — Я пока не комиссар. — Гордон пожевал кончик усов и протянул ладонь. — Джеймс Гордон. Брюс не спешил отвечать. — Конечно. Кларк рассказал, что тридцать девять лет назад мне хватило смелости лишь сбежать. Я… — Гордон пошевелил пальцами, но руку не опустил. — Спустя годы я пытался вас разыскать. Имя ребёнка тогда не прозвучало, не уверен, успели ваши родители дать вам имя заранее или нет, но я знал дату рождения и фамилию, однако не нашёл ни одного Уэйна, родившегося в феврале семьдесят восьмого года. Когда я поделился этим с мистером Кентом, он разумно предположил, что вы живёте под другой фамилией. — Да к чёрту, комиссар. Вы отправили на тот свет убийцу моих… родителей и спасли мне жизнь. — Брюс решительно пожал протянутую ладонь. Он не собирался приглашать Гордона пропустить по стаканчику, но руку-то пожать мог. — Меня зовут Брюс Уэйн, и вы не смогли разыскать меня не из-за фамилии, а потому, что в моих документах стоит восьмидесятый год рождения. — Брюс… Уэйн? — переспросил Гордон. — Сегодня я изучал материалы по свежему делу, нападение с применением огнестрельного оружия, повлекшее за собой смерть одной из жертв. Какие-то подонки убили двенадцатилетнюю девочку, Стефани Браун. — Не знал, что в ваши обязанности входят непосредственные расследования. — Не входят, но есть дела, которые я беру под личный контроль. Значит, вы приёмный отец той девочки? От соболезнований мало толку, но всё же, поверьте, мне очень жаль. Родители не должны хоронить своих детей. — От соболезнований вообще нет толку, как и от вашего личного контроля, — вспылил Брюс. — Этим делом занимается детектив Альварес, и он уже всё решил. Никто и не собирается искать этих ублюдков! — Мистер Уэйн. Брюс. Вы не правы. Мне понятно ваше отношение, но, поверьте, я не стану, как мои предшественники, просиживать штаны в кабинете и лизать задницы мафии и мэра. Брюс скептически хмыкнул. Ходили слухи, что к отставке прежнего комиссара, как и к грядущему назначению Гордона приложил руку Оливер Квин, а Олли был неплохим парнем и неплохо заботился о Метрополисе. Это что-то да значило. — Детектив Альварес вот уже три часа как отстранён — и не только от расследования — им занимается служба внутренней безопасности, — продолжил Гордон. — Ваше дело теперь ведёт детектив Монтойя. Но, как бы жестоко и цинично это ни прозвучало, вы не единственный отец, потерявший ребёнка. За последнюю неделю у меня девять нераскрытых дел, где убитые — дети младше четырнадцати лет. Готэм — самый опасный город мира. Благодаря ему, США — лидер по уровню умышленных убийств. Мы обгоняем страны и Южной Африки, и Центральной Америки. Мы оставили позади Гондурас с Сан-Педро-Сула и Мексику с Акапулько и Сьюдад-Хуаресом. Мы обогнали Багдад, Могадишо и Кейптаун. Нам понадобятся годы, чтобы снизить уровень преступности хотя бы на двадцать процентов. — Вы прирождённый оратор, — откровенно желчно бросил Брюс, — но ваше красноречие не поможет отыскать убийц. — Их будут искать, — твёрдо заявил Гордон. — Вторая жертва, Барбара, гм, Гордон, жива, и это значительно увеличивает шансы. — Брюс. Брюс скосил глаза. Он и забыл, что Кент ещё здесь. Интересно, бойскаут уже продумал, как выложить всё Оливеру Квину и бывшей жене? Как обойти острые углы и не попасться на лжи? — Мистеру Гордону можно доверять, — уклончиво добавил Кент. — Я и тебе-то не доверяю. Почему я должен доверять мужику, которого вижу первый раз? — Второй, — после длинной паузы возразил Гордон. — Я держал вас на руках, когда вы родились. — Избавьте меня от этих соплей! — подавшись вперёд, рявкнул Брюс. — Эй, полегче, босс. Между Гордоном и Кентом протиснулся Дик. Он поправил вновь съехавшую фуражку, выровнял козырёк, приложив к нему ладонь, и обратился к комиссару: — Добрый вечер, сэр. Офицер Грейсон, сэр. Хочу ещё раз поблагодарить вас, что разрешили мне использовать все больничные дни. — Не стоит, сынок, мы оба не на службе, — грустно улыбнулся Гордон и похлопал Дика по плечу. — Ричард? — Дик, сэр. Мистер Гордон? — Мистер Гордон будет в самый раз. — Комиссар озадаченно моргнул и опять снял очки. Повозил чистыми стёклами по лацканам плаща. Надел. — Дик, ты попросил больничные, потому что подстрелили твою девушку и младшую сестру. Твоя сестра умерла от полученных ранений. Мистер Уэйн… — Дик — мой приёмный сын. Брюс сказал это, и в животе зародилась неясная дрожь и прошла волной по телу. Его горло сжалось. Иначе и быть не могло. Одно накладывалось на другое, вытаскивало на свет третье, и всё это стремилось в одном направлении. Чёрная дыра притягивала их. Пространство-время деформировалось и завернулось само в себя. Ткань реальности трещала и рвалась. Реальность Брюса уже разорвалась. Он видел себя издалека. Он плыл по пустому космосу к пожравшей всё и вся чёрной дыре. Его тело удлинялось, а горизонт событий неотвратимо приближался. Брюс не мог кричать и в конце концов, обездвиженный и беспомощный, растянулся по всей поверхности горизонта, и тепло поглотило его. Ёбаная судьба, в которую он не верил. Куда непостижимее квантовой физики. Голые кости прошлого обрастали мясом, новые старые люди появлялись то тут, то там. Люторы и Уэйны. Альфред и Лесли. Даже Кенты. Джеймс Гордон. Брюс мог в определённой мере доверять комиссару. Гордон отличался от своих зажравшихся продажных предшественников. Он находился здесь, в больнице, поздно вечером, потому что переживал за рядовых полицейских. Он узнавал в лицо и помнил простых патрульных вроде Дика. Он действительно внимательно отнёсся к делу Стефани — не единственному, а одному из девяти — если не перепутал её имя. Гордон был хорошим человеком. Как и его дочь. — У вас есть дети, комиссар? — спросил Брюс. — Что, простите? — Гордон прищурился из-за очков. — У меня… У меня была дочь. Она погибла в результате несчастного случая. По странному совпадению её звали так же, как и девушку Дика. — Вы лжёте. — Брюс внимательно посмотрел на комиссара. — Вы лжёте прямо сейчас. — Б, ты что несёшь? — ахнул Грейсон. — Мистер Уэйн, — сухо произнёс Гордон, — я не понимаю, почему вы обвиняете меня во лжи, как и не понимаю, почему вас интересует моя погибшая четверть века назад дочь. Если только вы не пытаетесь проецировать на меня свою психологическую травму. — Оставьте эту херь для местных соцработников. Вы солгали. Ваша дочь погибла не в результате несчастного случая. Она жертва войны жетонов и ножей, и её похитили в девяносто втором. Вы нашли генетический материал — волосы, молочные зубы, кровь или окровавленную одежду — и решили, что девочка мертва, но тело так и не обнаружили? — Как вы?.. — пробормотал комиссар. — Это засекреченная информация. Или вы немедленно объяснитесь, или поедете со мной в участок, и разговаривать с вами будут другие люди. — Сэр, прошу прощения, сэр, Брюс переутомился. Б, тебе пора отдохнуть! — громко, напряжённым голосом сказал Дик. Его губы беззвучно двигались: «Ты охренел? Это же комиссар полиции!» — Я вызову такси, и ты поедешь домой. — Заткнись, Дик, заткнись и слушай. Я похож на своего отца, она тоже похожа на своего отца. Как ты не замечал этого? У них одинаковая форма губ, одинаковый разрез и цвет глаз. Цвет волос. Они даже щурятся одинаково. — Ты с ума сошёл? — спросил Грейсон. — Ты сирота и не знаешь своего отца. Как ты можешь быть похож на кого-то неизвестного? — Мистер Уэйн, объяснитесь сейчас же, — настойчиво, с угрожающими нотками повторил Гордон. — Дик объяснит. Брюс покопался в карманах и достал пухлый бумажник. Немного старомодно, но он держал при себе фотографии, которые можно потрогать. Его пальцы дрогнули на снимке Стефани, и Брюс приопустил веки. Они потеряли её. Он потерял. Он потерял — Гордон нашёл. Ему не требовался ДНК-тест, он просто знал. Никак иначе и быть не могло. В его клубке извивались неслучайные змеи. Брюс выдернул фотографию Барбары: в блузке с глубоким вырезом, в котором виднелся кулон, — как по заказу. — Девушку Дика зовут Барбара Гордон, — произнёс он, передавая снимок, — и она придумала себе имя и фамилию, когда двенадцать лет назад встретила меня, но я уверен — она их вспомнила. Недавно Барбара выяснила, что была похищена в начале девяностых, а кто-то из её настоящих родителей служил в полиции Чикаго, и она всё ещё носит кулон, который в раннем детстве подарили ей вы, мистер Гордон. Дик, Кент. — Оба уставились на него едва ли не идеально круглыми глазами. — Расскажите всё оба. Друг другу и комиссару. Очень кратко и очень тихо. Мне. Мне надо. Я отойду. Брюс уронил бумажник, поднял и кое-как засунул обратно. Гордон рассматривал фотографию, как истово верующий — ожившую икону, пока не задрожал весь. То ли захрипев, то ли застонав, он пошатнулся, и Дик с Кентом, подхватив его под локти, усадили на диван. Брюс отвернулся. Ему не хотелось видеть, как плачет этот мужчина. Он прогулялся по залу, разминая ноги. Пострадавших гражданских, которые сидели на полу, уже увезли на осмотр. Копов за столами осталось двое. Старушка с чипсами храпела, устроив голову на плече соседа; тот недовольно кривился, но смирно сидел на месте, положив толстопалые ладони на выпирающий живот. Его усы обрамляли рот двумя жирными полумесяцами. По телевизору шёл рекламный ролик: крашеная блондинка с жаром убеждала зрителей, что менструальная чаша — лучший выбор каждой женщины. Брюс поморщился. Сколько он будет тянуть? Он так и держал в кулаке то, что ему (не) хотелось видеть меньше (больше) плачущего комиссара. Что он вообще мог там увидеть? Что ожидал увидеть. Что надеялся. Быстрым шагом Брюс удалился к диванам и сел возле дремлющих девушек. Прислушался. Голоса Дика, Гордона и Кента звучали фоновым шумом. Поставив кулак на колено, он раскрыл ладонь. Мелодично щёлкнула крышка — Люпус оправдывал репутацию. Подушечками пальцев Брюс осторожно провёл по восстановленной надписи в нижней части: ни следа от коррозии, ни следа от… Его осенило. В пересохшей глотке ощетинился комок острых бритв. Перед глазами всё поплыло. Брюс упал в ливневый шторм, и тугие плети дождя ударили в лицо. Он не мог прочитать — прочитать опять. Они не имели права выгравировать там такое: практически уничтоженное временем, полустёртое годами, смятое пулей — той самой, что оборвала жизнь Томаса Уэйна. «От Томаса и Марты» — начищенный медальон сиял так неправдоподобно ярко, что слепил зрительный центр головного мозга. Брюс закусил нижнюю губу. Его плотину пробило, и водяной вал помчался со скоростью света. Предшествующая ему ударная волна выбивала двери и окна, равняла с землёй дома и города, а в центре всего барахтался жалкий маленький человек. Он так долго и упорно не желал тонуть, но силы иссякли. Время пришло — его время. Время ушло — их время. Зачем они выгравировали там такое? «От Томаса и Марты». «От Томаса и Марты». «От Томаса и Марты». Брюс взглянул на размытое фото под пластиком. Эти люди дали ему жизнь. Эти люди хотели для него самого лучшего, так же, как и он хотел самого лучшего для своих детей. Они рискнули, вернувшись домой, и проиграли. Они рискнули ради него. Они заранее выбрали ему имя. Они бы… «От Томаса и Марты любимому сыну Брюсу» — гласила полная надпись. Они бы всегда любили его. Брюс притиснул кулак ко рту, не давая вырваться предсмертному хрипу, эхом разлетающемуся над булыжной мостовой, и первому крику новорождённого ребёнка, омытого февральским дождём. Что ему теперь делать с этим? Со всем этим? Отец его психованного босса был виновен в смерти родителей Брюса. Его психованный босс был виновен в смерти дочери Брюса. Люторы уничтожали его семью не первое десятилетие, а он работал на одного из Люторов. Между ним и одним из Люторов происходило слишком много недопустимых вещей, происходило прямо там, в его собственном — собственном — доме, а рядом в земле гнили поколения Уэйнов. Гнили его родители. Брюс захлопнул крышку. У него не осталось воспоминаний о первых годах жизни, но что-то внутри, что-то подсознательное и упрямое не забыло. Поэтому он так цеплялся за квартал и переулок, где погибли Уэйны. Поэтому так дорожил вещью, что принадлежала им. Поэтому не мог справиться, когда Лютор выставил его напоказ перед ними. Он сидел и ковырял ногтями заскорузлые бинты на руке. Время текло и таяло, а Брюс думал об одном: он облажался, и хуже — некуда. Нет ничего хуже. Нет ничего ниже. Нет ничего гаже. Дальше уже не упасть. — Б? — донеслось сверху. Брюс задрал голову. Моргнул. Сжал пальцы, будто желал укрыть медальон от чужих взглядов. — Ты как? — опустившись на корточки, поинтересовался Дик. — Ты уже минут двадцать вот так сидишь. Брюс убрал медальон и спокойно уточнил: — Вы обменялись информацией? — Серьёзно? Вот это вот — обменялись информацией — серьёзно?! Даже у меня это в голове не укладывается! Уэйны, Лайнел Лютор, наш Альфи и… Лесли? Кларк сказал, ты догадался, кем была та девушка-медик! Не хочешь по-настоящему обсудить всё? Не хочешь. Если я начну говорить, что это твои родители, твои мать и отец, твои мама и папа, Б, ты двинешь мне? Ты двинешь мне. Ты понимаешь, что нарыл Кларк? Понимаешь, насколько это важно? — Нам нужен план действий, — игнорируя все вопросы, произнёс Брюс, — но сначала я возьму Альфреда и навещу Лесли. Она часто работает до полуночи и наверняка ещё на месте. Я хочу выяснить всю правду. Дик выпрямился и посмотрел то ли с ужасом, то ли с восхищением: — Ты твердолобый и невероятный, Б, и я не знаю, невероятный ли ты твердолобый болван или кто-то совсем другой. Твоя машина у Джейсона, я тебя отвезу. За Альфредом заезжать не станем, позвоню — Джей отправит его на такси. — Пойдёт. Как комиссар? — Хорошо. Плохо. Не знаю. Он как увидел этот кулон… — Дик взволнованно провёл ладонью по волосам и скинул фуражку. Козырёк негромко бряцнул об пол. — Ты попал в точку. Нас ещё ждёт ДНК-тест, но сомнений нет: Барбара, наша Барбара, моя Бабс — родная дочь комиссара полиции. У нас будет поддержка не только «Дэйли-Плэнет» во главе с Оливером Квином. Мы нашли пещеру дракона, Б. Ты нашёл. Брюс нашёл пещеру дракона, но где сам дракон? Затаился средь золотых гор или спал беспробудным вечным сном? Умер, сражённый мечом смелого рыцаря? «Драконы не умирают. Они засыпают на время, и не сыскать никого злее проснувшегося дракона». Из распахнувшейся в нигде невидимой двери повеяло гнилой сладостью разлагающейся плоти, и Брюс поёжился от дурного предчувствия, которое липким слизнем заворочалось внутри. Им начинало везти, но дракон просыпался. Его заросшие полипами веки поднимались, из раззявленной желтозубой пасти несло мертвечиной. У них появился шанс против Лекса Лютора, однако это не значило, что всё непременно будет хорошо. Дик заметно воспрянул духом и лучился оптимизмом, но Брюс всегда предпочитал реализм. Пока счёт не в их пользу. Пока на их стороне слова, обещания и убитые дети. Он встал, обогнул Дика по крутой дуге и подошёл к Кенту с Гордоном. Оба сидели. Комиссар, растрёпанный и бледный, прятал в карман плаща какой-то пузырёк. Снимок Барбары он держал в другой руке, крепко сжимая небольшое фото всеми пальцами. При виде Брюса Гордон было поднялся и грузно опустился обратно, он напоминал боксёра, всеми силами пытающегося вернуть ясность мыслей после нокдауна. Его губы тряслись. Припухшие веки из-за стёкол очков казались раздувшимися и огромными. — Наверное, вы, мистер Уэйн, как никто другой понимаете меня, — всё-таки заговорил Гордон. — Я считал свою дочь погибшей, моя жена покончила с собой вскоре после этого, и двадцать с лишним лет в моей жизни не существовало ничего, кроме работы, а вы… — Он замолчал и прикрыл на пару мгновений глаза. — Когда-то я подвёл вас, а теперь вы дали мне величайшую надежду. Не знаю, как вас благодарить. Я перед вами в неоплатном долгу. — Благодарить надо не меня. Брюс, сощурившись, бегло взглянул на Кента. Если сведения о смерти дочери комиссара были засекречены, то Барбара так бы и не нашла своего отца. Благодарить следовало Кларка Кента, который свёл их с Гордоном, и немного — животное чутьё Брюса. И пусть он понимал комиссара, но их ситуации отличались в корне. Гордон нашёл. Брюс нашёл, чтобы сразу потерять. Он отстранённо подумал, стало ли известно комиссару, кем, на кого и где работает сын Уэйнов. Если и стало — плевать. — На сантименты нет времени, комиссар. Возьмите себя в руки и выслушайте меня, — жёстким приказным тоном продолжил Брюс. — Учитывая обстоятельства, вы не сможете участвовать в нашем общем деле официально. Понимаю, как вы хотите увидеть Барбару, но это опасно для неё. Ваше присутствие в больнице пока объяснимо, но, подчёркиваю, пока. Ваше присутствие в её палате сложно будет объяснить даже расследованием. Комиссар пошевелил губами, но ничего не сказал, лишь кивнул. — Мы не станем обсуждать наши дальнейшие действия здесь и тотчас же. Мы все слишком вымотаны, чтобы мыслить трезво. Мы обменяемся номерами телефонов… — Уже, — сообщил из-за плеча Брюса Дик, — и с Кларком тоже. — Хорошо. Нам с Диком надо ненадолго отъехать. Барбара в безопасности, но если произойдёт чудо и она очнётся, я и Дик, мы оба получим сообщение. Я хочу попросить вас, комиссар, побыть здесь на всякий случай. Если мы получим оповещение, то позвоним вам и немедленно приедем сами. — Я и с места не сдвинусь. Я ни за что не потеряю мою дочь во второй раз. — Вы не очень молодой и не очень здоровый человек. Вам нужно отдыхать, иначе ваша дочь потеряет отца прежде, чем наконец-то встретит его. Мы вернёмся, и вы отправитесь домой. — Вы не привыкли мягко стелить, — усмехнулся Гордон и помял ладонью левую сторону груди. — Что ж, может, вы и правы. Фотография… — Оставьте, у меня есть ещё, — с пониманием ответил Брюс. — Кент, ты свободен. Свою задачу ты знаешь. Будут новости — свяжешься. — Кларк может поехать с нами, — вмешался Дик. — Он так много работал ради твоего дела и заслуживает узнать всю правду не меньше нас с тобой. Брюс повернулся. Его брови сошлись у переносицы. Челюсти сжались до скрипа зубов, и он смерил Грейсона напряжённым взглядом, тяжёлым, как сама Земля. — Он заслуживает, — с нажимом повторил тот. — Не старайся, на меня твои жутко-страшно-опасно-маньячные взгляды не действуют. — Я с удовольствием присоединюсь, — с нескрываемой радостью произнёс Кент, поднимаясь. — Предлагаю поехать на моей машине, вы оба и правда чересчур вымотаны, чтобы садиться за руль. — Отличная идея, — моментально согласился Дик. — Я вообще на ногах не держусь. Кент просиял и, подхватив кейс и пустой пакет, первым двинулся прочь из зала. Обескураженный Брюс, не успевший не то что возразить, но и полслова вставить, слегка выпучил глаза. Хренов бойскаут с блаженным лицом не только влез ему в задницу без смазки, но и непринуждённо перетянул на свою сторону Дика, и вряд ли в ближайшее время получится избавиться от этого невыносимо жизнерадостного идиота. Он неслышно вздохнул. — Эй, Б, идёшь? — уже из коридора крикнул Грейсон. — Иду, — проворчал под нос Брюс и направился к выходу. К правде. Наконец-то он узнает всю правду.