На букву «Б»

       «Они меня боятся. Он. Он боится? Меня?» Марвина увели, и следом явились трое мужчин, прячущих лица за масками. Двое взяли Брюса под прицел, один вежливо попросил не сопротивляться и надел ему плотную, широкую повязку на глаза. Он и не собирался ввязываться в неравный бой. Это не может быть финалом, слишком много времени и сил положено на то, чтобы всё завершилось вот так. Он не будет думать о том, что приведёт к очередному срыву, не будет нырять в прошлое, не будет пересчитывать потери, а терпеливо дождётся шанса, и это — не шанс. Его вывели из клетки — замок немелодично щёлкнул — и Брюс вдохнул полной грудью, словно воздух за решёткой чем-то отличался. Вчетвером они двинулись направо. Поводырь поддерживал Брюса под локоть, вооружённые мужчины шли сзади. Брюс считал шаги, повороты и подъёмы и запнулся, когда вместо необработанного камня ступил на ровное и гладкое напольное покрытие, а воздух действительно изменился: не сырость, не слабый душок плесени, не вязнущая в ноздрях вонь мышиного дерьма — чистота, приправленная сладостью косметики, терпким ароматом мускуса и лёгким химическим запахом моющих средств. Бордель. Они направлялись дальше и выше и наконец остановились. С Брюса сняли свитер и напомнили о бесполезности сопротивления. Его причесали, сбрили волосы на груди и бороду — он так привык к ней, что пожалел — и заковали: руки, ноги и шею. Подхватили с двух сторон за пояс и куда-то поволокли. Хлопнула дверь — Брюса отпустили — и следующий хлопок возвестил, что конвоиры удалились. Он опять глубоко вдохнул, но не почувствовал ничего, кроме еле уловимого запаха пыли. Пятый этаж? Кабинет Лютора? По паркету застучали чьи-то ботинки. Кто-то неторопливо приблизился и, сдёрнув повязку, отошёл. Брюс зажмурился от показавшегося ослепительным света и открыл глаза. Футах в десяти от него стояла Мерси, вся в чёрном, вооружённая до зубов: пистолет на бедре, в подмышечной кобуре и два на поясе. Он задорно подмигнул — она опустила на миг взгляд. «Ничего не меняется, детка? Для чего ты спасла меня на самом деле? Для кого? Для него? Для себя? Для меня?» Брюс покрутил головой — так и есть, кабинет Лютора. Дверь в стене заменили, на полу не валялись куски гипсокартона, и о драке ничто не напоминало. Стол и Мерси находились слева от Брюса; диван в окружении верных юкки — впереди; выход позади — и это знание ничем не помогало. Ножные кандалы скреплялись между собой коротким металлическим прутом, цепочка браслетов на заведённых за спину руках похожим, видимо, способом соединялась с широким шейным кольцом. Брюс мог стоять, покачиваться и передвигаться неуклюжими прыжками. Мог ждать. Он на пробу наклонил голову. Шею сдавило — его коронка, лбом в лицо, откладывалась. «Они меня боятся. Он. Он боится? Меня?» Сзади раздался странный звук: нестройный, похожий на шаги полутора человек или одного — с тремя ногами. Брюс стиснул челюсти. Обещание дано. Он. Не. Будет. Опираясь на зачем-то подбитую железом трость с массивным набалдашником, Лютор, подволакивая ногу, обошёл Брюса и встал напротив, не вплотную. Из нагрудного кармашка его элегантного фиолетового пиджака торчал светло-лиловый платок, рубашку он застегнул на все пуговицы, под горло. Начищенные ботинки в цвет сияли. Галстук отсутствовал. Сиреневая кожаная повязка на ремешках закрывала его правый глаз, половину правой же брови как срезало бритвой: глубоко, до мяса, затянувшегося бугристой коркой. Левую бровь пересекали два крупных кривых рубца. От подбородка к уху змеился розоватый шрам. Нос выглядел идеально: замечательный, прямой, искусственный нос. Протез. Лютор лишился носа и, судя по всему, глаза или частично зрения. При ходьбе он подтягивал одну ногу к другой, и значит, сотрясение мозга привело к серьёзным осложнениям. «Что ещё, ублюдок? Мигрени? Раздражительность и вспышки гнева? Снижение умственных способностей? Потеря памяти? Дрожь в руках? Головокружения? Нарушения сна? Проблемы с концентрацией? Судорожные припадки?» Брюс почувствовал глухое удовлетворение. Ему встречались бывшие боксёры, которых черепно-мозговые травмы меняли до неузнаваемости и порой превращали в полных инвалидов, как физических, так и умственных. Лекс Лютор ходил, видел, наверняка слышал и думал, но ему не быть прежним. — Подойди, Мэрсэр, — скомандовал Лютор. Как заика, он запнулся на букве «М». Его единственный глаз изумрудным радаром ощупывал Брюса, нижнее веко пульсировало от тика. Мерси приблизилась и застыла послушным солдатиком. Её взгляд был направлен мимо Брюса. Нет, он ошибался — не Лютор опасался Мерси, а она опасалась его и ни за что не посмела бы перечить. Он давным-давно подчинил её себе. Лекс подбросил трость и неловко перехватил по центру. Набалдашник задел подбородок Брюса, скользнул ниже и упёрся в грудь. — Кто это? — спросил Лютор. Брюс напрягся. Неужели он ошибался и тут, как ошибался насчёт Мерси. Возможно, повреждения головного мозга слишком сильно поменяли Лекса Лютора. — Сэр? — с едва заметным недоумением ответила Мерси. — Кто. Это. — Брюс Уэйн, сэр? — Нет, Мэрсэр, моя глупышка Мэрсэр, нет. — Лютор расстроенно цокнул языком. — Это животное. Дикое животное. Невероятно живучее животное. Посмотри на него. Посмотри на него, я сказал! — закричал он с такой яростью, что покраснело лицо. Крупная, как дождевой червь, вена вспухла у него на лбу. — Я смотрю, сэр. Мерси вытянулась в струнку, как рядовой перед генералом, и уставилась на Брюса. На её скулах зажглись светло-розовые пятна, плотно сжатые губы напоминали жирный волос. — Конечно ты смотришь. Ты бы вечно на него смотрела? Отвечай и не смей мне лгать, — велел Лютор. Его рука мелко дрожала, и набалдашник трости съезжал по телу Брюса, пока не остановился, зацепившись за резинку штанов. — Да, сэр, я бы… — Она шумно вздохнула. — Я бы вечно на него смотрела. Лютор усмехнулся: «Не сомневаюсь» — и, взяв трость второй рукой, тяжело опёрся на неё. — Уэйн. — Он снова цокнул языком и с притворным сожалением покачал головой. — Уэйн, Уэйн, Уэйн. Признаю, я недооценил тебя, как недооценил и твоего щенка. Забывшись, Брюс дёрнул руками, и кольца браслетов впились в кожу. Чудес не бывает. Сотрясение мозга повлияло на Лютора, но память он не потерял. — Тш-ш, Брюс, успокойся. — Лютор ласково похлопал его по щеке. — В этой ситуации есть плюсы, не находишь? Мы можем быть искренними друг с другом, хотя искренность в больших дозах — смертельна. — Ты что-то сделал с Диком? — сквозь зубы процедил Брюс. Он приготовился к встрече и тому, что она может принести. Когда тебя раздевают до пояса, заковывают и обездвиживают, готовишься к худшему. Он приготовился, но не ожидал, что ему могут навредить через детей. — Я? Ничего! — Лютор театрально махнул ладонью. — Мэрсэр, может быть, ты что-то сделала с Диком? Уверен, что нет, хотя ты бы очень хотела что-то сделать с Диком, особенно с Диком мистера Уэйна.  — Он заговорщицки подмигнул Брюсу, будто прозвучала шутка, понятная лишь им двоим. — Кажется, мистер Уэйн считает нас какими-то сумасшедшими маньяками, не так ли, дорогая? — Да, сэр. — Мне не нужен твой мальчик, Уэйн. Он жив и здоров, и я не представляю, кому он подставил задницу, чтобы получить санкцию прокурора на обыск. На кого и как сильно надавил Оливер Квин, чтобы получить санкцию прокурора, не имея на руках ничего, кроме незаконно полученной записи? Брюс перевёл равнодушный взгляд с Лютора на Мерси и обратно: они так и не узнали о связи его семьи с важными шишками. Бесполезный из-за отсутствия хозяина в кабинете жучок тоже никто не обнаружил. Брюс стрельнул глазами на край дивана и тут же взял себя в руки. Во-первых, он не знал, как долго способна проработать чудохрень. Во-вторых, прошли недели, их могли не только перестать слушать, но и убрать ретрансляторы. Звук передавался на расстояние около пяти миль, и где-то в круге площадью почти восемьдесят квадратов с Домом на Холме по центру было установлено несколько ретрансляторов, принимающих информацию и передающих её непосредственно в Метрополис. В-третьих, что даст запись? Как много времени понадобится Оливеру Квину, чтобы повторить трюк? Когда прискачет кавалерия, Брюса опять запрут в клетку. В лучшем случае. Если прискачет кавалерия. Если кавалерия прискачет, Лютор сразу поймёт, что дело нечисто. Жучок, сложный современный гаджет, который не купить ни в магазине, ни на чёрном рынке, найдут, и последствия окажутся плачевными. «Он должен работать, и они должны слушать», — возникла у него необъяснимая уверенность. Дик и Кларк не позволят прекратить прослушивание. Они до последнего будут цепляться за соломинку, и Брюс надеялся, что им хватит ума не действовать сгоряча. — Впрочем, ради такой задницы можно пойти на многое. — Лютор скабрезно ухмыльнулся. — Однако, как я недооценил тебя и твоего щенка, так и вы недооценили меня и мою суку. Мы с тобой, Уэйн, оба вожаки в своих стаях, но ни одному щенку не порвать матёрую суку. — Он собственническим жестом взял Мерси под локоть. — Под этой грубой внешностью скрывается тонкий ум. Тебя не ищут, Уэйн, по крайней мере, не ищут здесь. Твой автомобиль давным-давно обнаружили на Аллее Преступлений, и ты сам вышел из здания и сел за руль. Под грубой внешностью скрывался тонкий ум, и Мерси принадлежала к тем людям, что не теряют голову в экстремальных ситуациях. Очевидно, кто-то из персонала, похожего телосложения, похожего роста и с похожей причёской, тайными коридорами попал в кабинет Лютора, переоделся в вещи Брюса — простреленную куртку и окровавленные перчатки заменили? — и, стараясь не светить лицо на камеры, вышел из Дома на Холме и сел за руль его машины. Закипающий изнутри Брюс спокойно стоял на месте. Может, Лекс и изменился, но привычка чесать языком осталась прежней. Пусть болтает. Он уже прямо признался в подтасовке фактов и косвенно — в насильственном удержании человека. — Наш гость несколько молчалив. Да, Мэрсэр? — Да, сэр. Лютор раздражённо поморщился и, отпустив её локоть, встал вплотную к Брюсу, чуть сбоку. Нижнее веко уцелевшего глаза у него так и дрожало от тика. Вблизи стали заметны новые шрамы, хаотично усыпающие лицо: мелкие, похожие на рваную паутину. Брюс усмехнулся уголком рта и тут же засипел от вспышки острой боли — набалдашник трости врезался ему в пах. Он не мог закричать, не перед этими людьми, не мог согнуться, не мог прикрыться руками. Он часто дышал и часто моргал, смахивая выступившие слёзы. — Я огорчён, Брюс, и разочарован. Я так разочарован, — прошептал Лютор. Его дыхание защекотало Брюсу челюсть. — Ты не представляешь, как много я мог тебе дать. Я сделал тебе предложение, которое не делал никому прежде, а ты пошёл против меня. Меня не особенно беспокоит физический ущерб, в конце концов, что такое мужчина без шрамов, но меня беспокоит, что ты. Пошёл. Против. Меня! Лютор положил ладонь на затылок Брюсу. Нажал, пытаясь вынудить наклониться. На его висках вздулись вены, под ремешками глазной повязки выступил пот. Брюс, стараясь отстраниться от боли в паху, напряг шею, и Лютор сам подтянулся к нему. Его лицо цвета сырого теста приближалось и приближалось, выдавливалось, как зубная паста из тюбика, пока они не очутились нос к носу. — Я — Лекс Лютор. Никто не смеет противиться мне! — прошипел он Брюсу в рот и убрал руку. Брюс не верил Лютору — тот не оставит безнаказанным физический ущерб, имея все возможности отплатить сполна, — и помнил: Лекс Лютор выше своих потребностей. Он из тех, кто не спешит. Он из тех, кто кружит над добычей, кидается на неё и намеренно промахивается в последний момент. Брюс вновь двинул руками. Вряд ли Лютор забыл причину, ставшую катализатором «физического ущерба». Вряд ли он считал её важной. Что ему жизнь двенадцатилетней девочки, для Лекса Лютора имел значение один Лекс Лютор, и когда лица более не скрывали никакие маски, Брюс мог хитростью заставить его признаться в организации убийства под запись. Это бы помогло? Слова — всего лишь слова, тем более незаконно полученные слова. Оливер Квин добился санкции прокурора, так как имелись и реальные факты — Брюс Уэйн отправился в Дом на Холме, сообщив об этом детективу полиции и своему сыну, и пропал. Если бы он мог сломать оковы… Мышцы на плечах заныли от натуги, и Брюс немного подался корпусом вперёд, не обращая внимания на давящий на горло ошейник. Лютор отступил. Его единственный глаз сверкнул. — Видишь, Мэрсэр? Это животное. Зверь, великолепный бешеный зверь. Мы подпортили ему шкуру, но он всё равно великолепен. У Брюса вырвался глухой рык — не потому что зверь, а потому что он ничего не мог сделать. Он. Не. Мог. Потому что не время. Потому что его время придёт. — Он рычит как зверь. Он двигается как зверь. Наверняка он и трахается как зверь. Когда он настоящий. Ты бы хотела, Мэрсэр, хотела бы попробовать его настоящего? — Лютор с интересом посмотрел на Мерси. — Что ты чувствуешь, расскажи мне. Поделись со мной и будь честной, дорогая. Я ценю честных и преданных людей. Взгляд Мерси метнулся в сторону — на мгновение, на долю секунды, по-женски испуганно, обречённо, однако Брюс заметил. Лютор подмял её под себя, поглотил, но в ней осталось что-то человеческое. Она не нырнула в болото, как в озеро, — медленно вошла и не торопилась выбираться, а трясина всё поднималась и поднималась. Одно щекотливое поручение повлекло за собой другое, физическое насилие сменилось убийством, и в конце концов глаза открылись, но выход — закрылся. — Я бы охарактеризовал ваши с мистером Уэйном отношения как, м-м, своеобразные, — голос Лютора прозвучал едва ли не нежно. — Так что ты чувствуешь к нему, Мэрсэр? — Я его ненавижу, — мгновенно отозвалась она. — Понимаю. — Лютор добродушно улыбнулся. — Продолжай. — Сэр… — Мерси сглотнула и переступила с ноги на ногу. Пятна на её скулах увеличились и полыхали, будто кто-то положил на кожу два ломтика помидора. — Я… Мне. Я его… — Моя несчастная, несчастная Мэрсэр с разбитым сердцем! — перебил её Лютор. — Ты его ненавидишь и любишь, и вот он здесь — и он по-прежнему не твой, никогда не был и никогда не будет твоим. Это ли не трагедия? Как ты думаешь, моя маленькая-большая Мэрсэр? Брюс хотел бы вмешаться, хотел бы сказать, что Мерси не должна ни отвечать, ни служить Лютору. Не должна вестись на его игру. В чём бы она ни провинилась, у неё был шанс на искупление. Она могла поступить правильно. Он не вмешался. Это не имело смысла. — Я не знаю, сэр. — Мерси уставилась на носки собственных ботинок. — Несомненно, но любовь и ненависть всегда приводят к трагедии. Лютор опёрся обеими ладонями на трость. Тик захватил щёку, и половина его лица подёргивалась. Он качнулся с пятки на носок и, как старик с ходунками, переставил трость и переместился вслед за ней. Поднял руку и тронул подушечкой пальца один из шрамов на груди Брюса — самый крупный, правее левого соска, с рубцами, бегущими вверх и вниз. — Мой отец говорил: «Бог ненавидит педиков», — задумчиво пробормотал Лютор, — и однажды я спросил его: «Отец, ведь Бог есть любовь, как он может ненавидеть кого-то?» Он выпорол меня, но сейчас я спрашиваю не его: что же это — проявление ненависти или любви? Будь Брюсу семь, он бы обязательно огрызнулся: «Тебе лучше знать, Лютор, я-то не педик», но он далеко ушёл от семи лет и промолчал. Может, он и здесь ошибался, много лет ошибался. Неужели у Лютора была проблема с самоопределением: разъедающая, мучающая его проблема, которую он отрицал столь умело, что заставил поверить и других, и себя — иначе зачем упоминать о таком? Может, все эти годы и визиты Брюса в кабинет являлись затянувшейся извращённой прелюдией? К чему? Лютор хохотнул, приоткрыв рот. Его зубы, ровные, белые и искусственные, напоминали миниатюрные подушечки мятной жевательной резинки. — Я расскажу тебе сказку, Уэйн. Он начал неторопливо передвигаться по кругу. Трость на каждом шагу стучала по каменному полу, как подкова. — Жил-был некогда богатый, но обнищавший старик… Брюс поморщился. Он бы предпочёл насилие болтовне Лекса Лютора, зациклившегося на прошлом. — …У старика юный-юный сын… «Давай, Лекс, расскажи мне о своей несчастной жизни». — …Любили и ненавидели друг друга, но однажды… «Старику позвонила его живая-мёртвая дочь». Брюсу стало тошно. Он сплюнул бы на пол, но слюну пожалел. — …Встретил маленького потерянного мальчика, который считал себя нищим, но являлся принцем. Брюс покосился на неподвижно стоявшую Мерси: её взгляд опустел; выражение лица — не читалось; краска практически схлынула с кожи. Вряд ли она понимала, о чём идёт речь. Если бы не Кларк Кент, Брюс тоже бы не понимал, и он ни за что не отдаст этот козырь Лютору. — Старик хотел забрать принца себе и воспитать как собственного сына, а когда тот подрастёт — открыть глаза на его происхождение, преподнести законную корону и затем отнять королевство. Если бы Лайнел Лютор усыновил его, дал свою фамилию и увёз, например, в Европу? Каким бы вырос Брюс? Поверил бы Лайнелу, укравшему компанию родителей? Ребёнку трёх — пяти — лет можно промыть мозги так, что он и дьяволу поверит. Они бы вернули компанию и контроль над недвижимостью, и Лайнел смог бы распоряжаться всем имуществом, пока Брюсу не исполнится восемнадцать. Брюсу бы никогда не исполнилось восемнадцать. Лекс Лютор стал бы ему старшим братом. За последнее время в жизни Брюса появилось чересчур много родственников: реальных и несбывшихся. Ну, он предпочёл бы младшего брата старшему. Кларк Кент мог ликовать. — Ты безумен, Лютор, — холодно произнёс он. — Не делай поспешных выводов, ты же не знаешь, чем закончится сказка, — донеслось из-за спины. — Кто-нибудь обязательно умрёт. — Возможно. Возможно, умрёт принц. Возможно, старик убьёт принца. Возможно, юный-юный сын убьёт принца. Возможно, сын убьёт своего старика. Возможно, старик умрёт от руки верного пажа принца. Возможно — умрут все. Я обязательно расскажу тебе всю сказку, но позже, потому что всему своё время. Лютор возник перед Брюсом. Его расчерченное шрамами лицо всё подёргивалось. Зрачок сузился до макового семечка, чёрное, блестящее маковое семечко плавало в болотной тине. — Я пока не понимаю, кого вижу перед собой. — Он постучал пальцем по груди Брюса. — Кто ты из героев моей сказки? — Никто. Как и ты. Ты недочеловек, насилующий детей. Ты убийца, виновный в смерти двенадцатилетней девочки. Ты сумасшедший. Брюс чувствовал бы себя сбитым с толку, если бы не знал. Но он знал и мог сам рассказать всю сказку, предложить десятки сюжетных ходов и сочинить несколько открытых финалов. Если бы захотел. Какие бы декорации Лютор ни приготовил, какие бы сцены не решил разыграть — ему не удивить Брюса. Больше нет. — Я достойный гражданин общества и даю обществу то, в чём оно нуждается, — с долей пафоса заявил Лютор. — И я повторю вопрос — кто ты? Нищий? Принц? Может быть, принцесса? Дивная прехорошенькая принцесса с членом. Мэрсэр, моя непрекрасная Мэрсэр, мистер Уэйн похож на прехорошенькую принцессу? — Не знаю, сэр, — выдавила Мерси. Её подбородок затрясся, и у Брюса зародилось ощущение, что она наконец-то поведёт себя не как безэмоциональный робот на службе у психопата, а как женщина, которую унижают и унижают. Мерси коротко выдохнула: «Х-ху» и сосредоточилась на безопасной точке справа от уха Брюса. Лекс рассуждал достаточно здраво. Временами заикался, но разговаривал достаточно внятно. Он в достаточной мере сохранил умственные способности, но прежний Лекс Лютор не позволил бы себе так откровенно оскорблять своего самого верного соратника или высказываться в духе Дикого Кота. — Не знаешь? Ты должна знать. Ты должна мне ответить, дорогая, — произнёс Лютор. В его ровном голосе чувствовалась угроза. — Разве он не красив, как самая настоящая принцесса? Посмотри. На него. Мерси скосила взгляд. «Прекрати! — безмолвно закричал ей Брюс. — Прекрати подыгрывать этому безумцу!» Лютор удовлетворённо хмыкнул и дотронулся до живота Брюса, с лёгким нажимом повёл вверх, иногда останавливаясь и гладя кожу. Его дыхание участилось, над верхней губой выступил пот, и Брюс расслабился. Такое он переживёт. С этим — справится. Он справится со всем, что касается секса, справится сейчас и будет справляться дальше, по крайней мере до тех пор, пока ему не начнут пихать в зад раскалённые железные палки или не решат оскопить. — Он красивее всех мужчин, что я встречал, — продолжил Лютор, его дрожащие пальцы уже касались подбородка Брюса, — а я встречал много красивых мужчин. «Так вот оно что, Лекс? И ты туда же?» — Брюс нагловато ухмыльнулся. Он разрывался между ненавистью и торжеством. Он всё ещё силился понять Лютора и торжествовал какой-то неведомой частью себя. Лекс Лютор мог получить что угодно и кого угодно, но, невзирая ни на что, ему никогда по-настоящему не получить Брюса. Не получить настоящего Брюса. Вот он здесь, несвободный, закованный и по-прежнему свой собственный. Это ли не трагедия? Он едва не рассмеялся. — Он красивее почти всех женщин, что я встречал, а я встречал много красивых женщин. Обычно мужчины с таким типом внешности похожи на миленьких девочек, но он — не похож. Не так ли, Мэрсэр? — Вообще не похож, сэр. «Да, я не Марвин». Брюс помрачнел. Мерси смотрела на него, Лютор смотрел на него: их глаза, такие разные и такие одинаковые, два плюс один, горели от неутолимой жажды. Эта парочка сутками бродила по пустыне, пока не наткнулась на оазис, и он почему-то вспомнил Кларка Кента. Тот смотрел совсем по-другому. — Однако это не отменяет того, что он дивная прехорошенькая принцесса. Или всё-таки принц? Принц, обернувшийся зверем? Или старик ошибался, и маленький потерянный мальчик являлся нищим, а принцем был юный-юный сын? Так много вопросов, и ни одного ответа. Пока. Всему своё время, Уэйн. Я не вижу перед собой нищего, как и не вижу принца. Я вижу зверя в неволе, а звери в неволе хиреют. — Лютор высокомерно усмехнулся и убрал ладонь. — Мэрсэр, сними с него все оковы. — Чт… Прошу прощения, сэр? — Сейчас же. Сними с него оковы, и я покажу, как усмирить зверя. В напряжённой тишине Лекс Лютор отошёл к дивану. В напряжённой тишине Брюс дышал размеренно и глубоко и не гадал, что происходит. В напряжённой тишине капли пота — он и не заметил, как взмок в одно мгновение — срывались с его висков и целовали плечи. В напряжённой тишине Мерси сняла оковы и, отступив к столу, направила на него выдернутый из набедренной кобуры пистолет. Брюс тщательно растёр покрасневшие запястья, повертел головой, разминая шею, и перешагнул через небольшую горку металла. — Опусти пушку, Мэрсэр. — Сэр, это не благоразу… — Немедленно! — рявкнул Лютор. Слюна вылетела у него изо рта далеко-далеко и брызнула теплом на живот Брюса. Мерси подчинилась. Теперь дуло пистолета смотрело в пол. — Несомненно, у тебя есть ко мне претензии, Уэйн, — произнёс Лютор. — Несомненно, ты их удовлетворил. — Он поводил ладонью перед лицом. — Несомненно, твои претензии не имеют значения. Ты здесь. Ты принадлежишь мне. Несомненно — ты мой. Оскалившийся Брюс сжал кулаки. Претензии. Жизни людей. Жизнь Стефани. Жизнь. Его крепко стиснутые зубы скрипнули. Он просчитывал тактику, в которой первым делом следовало вывести из игры Мерси, а потом расправиться с Лютором, но держал в уме стратегию — его бы ни за что не расковали просто так. Это уловка. У него имелись козыри, но он не знал, какие карты на руках у противника. — Мне не известно, что ты знал раньше, но отныне ты знаешь куда больше, и это не имеет значения. Полагаю, ты догадывался, что твоя рыжая девчонка украла у меня кое-что, но и это не имеет значения — Барбара Гордон мертва, а вместе с ней умерло то, что она украла. Это не было так же не важно, как всё остальное, но, невзирая на некоторые мои опасения — не имеет особого значения. Брюс недоверчиво моргнул. Кто-то большой-большой пнул его в живот, угодил точно в солнечное сплетение, и он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. — Барбара Гордон мертва, — повторил Лютор, — уже пять недель. Нет, Уэйн, она просто умерла. Так бывает. — Ты лжёшь, — невнятно обронил Брюс и яростно помотал головой. — Ты лжёшь! Я тебе не верю! Он прыгнул. Он стремительно кинулся на Лекса и схватил его за грудки. Пиджак Лютора затрещал. Мерси что-то закричала, вроде бы щёлкнул затвор пистолета, но Брюс плевать на это хотел. — Ты лжёшь! — прорычал он и швырнул Лютора на диван. Лекс взвизгнул высоко, по-женски, и в унисон ему хрустнуло кожаное сидение. Трость выпала и покатилась по полу. — Лжёшь! Лютор лжёт. Лжёт-лжёт-лжёт. Не Барбара, только не Барбара. Только не эта упрямая и смелая девчонка. Брюс врезал кулаком по собственным губам, гася крик. Не Барбара, нет. Как же Дик? Джеймс Гордон? Как же остальные? Как им справиться, когда утрачено непозволительно много? Почему Брюс не почуял? Он должен был почуять в любом состоянии. Или его внутренний зверь погиб, чтобы выжил он сам? «Не думай об этом, не сейчас», — скомандовал знакомый-незнакомый ледяной голос. Вот — единственный шанс, и Брюс не упустит его. Он будет быстрее пули, быстрее локомотива, быстрее скорости света. Быстрее смерти. Он будет как Бэтмен. Он будет лучше Бэтмена. — Нет, я не лгу. Но ты же хочешь, чтобы она стала последней безвременно ушедшей из дорогих тебе людей? Брюс застыл: натянутый, выгнувшийся, с выброшенной вперёд рукой. Его сложенные вместе указательный и средний пальцы замерли в дюйме от груди Лютора. Сведённые для последнего удара пальцы дрогнули. Ему в бок уткнулось холодное дуло. — Мэрсэр, дорогая, разве я не велел тебе опустить пушку? — болезненно кривясь, уточнил Лютор. Он полулежал на диване в нелепой позе, раскинув руки и ноги, и умудрялся выглядеть так, словно сам решил прилечь на минутку. — Сэр, но… — Захлопни свой неочаровательный ротик и опусти. Нахрен. Пушку! Лютор оттолкнулся трясущимися ладонями от сидения и сел. Его лоб блестел от испарины. Повязка съехала, приоткрывая что-то багровое, испещрённое тёмными прожилками. Он поправил ремешки и спокойно посмотрел на выпрямившегося Брюса. — Впервые за долгие годы, Уэйн, у меня появилось очень много свободного времени, которое я посвятил размышлениям. — Лютор довольно хмыкнул и поднялся. — Я немало думал о том, что для меня ценно в людях. Я ценю ум. Я ценю красоту — красоту я ценю буквально. Я ценю честность, преданность и верность, не так ли, Мэрсэр? Но более всего я ценю добрую волю, а у зверей вроде тебя, Уэйн, проблемы с изъявлением доброй воли. Да, ты зверь. Зверь, какого я и не знал, какого и представить не мог, но звери плохо переносят несвободу, поэтому… — Он сделал драматическую паузу, явно наслаждаясь сосредоточенным на нём вниманием. — Поэтому я тебя… отпущу. Брюс зачем-то обернулся. Мерси у него за плечом, широко распахнув глаза, взирала на Лютора, но помалкивала. — Ты приведёшь себя в порядок, сходишь в солярий, сделаешь эпиляцию, подстрижёшься. Вдохнёшь свежий воздух. — Лютор с блаженным видом повёл ноздрями. — И вернёшься ко мне. Сам. Ровно через неделю. Ты придёшь ко мне по доброй воле. Как тебе моё предложение, Уэйн? Повернувшийся обратно Брюс прищурился. Лютор с ума сошёл? — Нет. Не-е-ет, — настойчиво повторил Лекс, будто ему кто-то возражал. — Если ты решишь, что на свободе волен делать всё, что вздумается, волен чесать языком — будут последствия. Ты никуда и ни к кому не обратишься. Ты не бросишься ни в полицию, ни к своей семье. Ты не вспомнишь, что в Метрополисе живёт неуклюжий бойскаут, влюблённый в тебя. Ты сам по себе, а иначе… — Иначе что? Ты угрожаешь моей семье? Моим детям? Ты угрожаешь их убить? Угрожаешь мне убийством моих детей? — враждебно уточнил Брюс. — Если ты ещё раз посмеешь разговаривать со мной таким тоном, Мэрсэр прострелит тебе колено, — с улыбкой сказал Лютор. — Это — угроза, а я обрисовываю варианты вероятного будущего. Безусловно, ты можешь попробовать обвести меня вокруг пальца, но оставшиеся годы ты проведёшь в страхе. Ты не узнаешь, в какой момент и откуда, но в конце концов — последствия настигнут. И не тебя. Теперь, когда твоя талантливая, но глупая девочка, кстати, прими соболезнования, мертва, мои позиции незыблемы, и ничто в целом мире неспособно их поколебать. Даже твоя осведомлённость не играет роли. Я — царь. Я — Бог. — Он раскинул руки как распятый. — Я — Лекс Лютор! У меня есть всё, кроме одного, и у меня, как я и говорил, было достаточно времени подумать. Я хочу тебя, Уэйн, но хочу по доброй воле. Я уже получил тебя, но такой ты мне не нужен. Я отпущу тебя, чтобы ты вернулся, и пока ты не вернёшься, мои люди будут приглядывать за твоей семьёй. — Прошу прощения, что снова вмешиваюсь, сэр, но вам не следует отпускать… мистера Уэйна, — негромко возразила Мерси. — Мэрсэр. Мэр-сэр. Ни тебе, ни мне, как бы я ни старался, не понять мистера Уэйна. Ради странной необъяснимой любви к своим мальчикам и девочкам он пойдёт на что угодно. Не так ли, мистер Уэйн? Он посмотрел на прикрывающие окна жалюзи, между которыми тонкими волосками просачивался дневной свет, ложился на паркет, бежал по паркету и тянулся — к Брюсу. Звал его. Выйти. Очутиться на свободе. Вдохнуть свежий воздух. Подставить лицо весеннему солнцу и вернуться? Самому? Можно разыграть секретные козыри и обратиться к Гордону, Кенту, Квину, можно… Нет. За истекшие недели они не сделали ничего по-настоящему полезного. Барбара мертва. Брюс прикусил изнутри дрожащую нижнюю губу. Барбара мертва? Почему он не почуял вообще ничего? Он всегда чуял, но прошло так много времени. Её похоронили? Стефани похоронили? Созвали друзей и знакомых, провели прощальную церемонию в церкви и похоронили. Барбара мертва. Брюс уцепился за это, как за единственный реальный факт, который не даст сорваться. Барбара мертва. Люди умирают — факт. Стефани мертва — тоже факт. Его показания, слова одного человека против слов нескольких людей ничего не изменят. Реальных улик причастности Лютора к смерти Стефани и Барбары нет. Есть домыслы, маски и пара фраз от мальчика, считающегося недееспособным, и если Дик и Кент в лице «Плэнет» до сих пор не вычислили убийц, то и не вычислят. Брюс до полусмерти избил Лютора, и Мерседес, и Мерси могут это подтвердить. Никаких шансов. Лютор не сошёл с ума. Лютор всё верно рассчитал. Жучок? То, что загнало его в ловушку, в итоге окажется спасением? Квин узнает, что Лютор угрожает его детям и обезопасит их. Как обезопасил Барбару? Если Лютор солгал и его люди убили Барбару? Если Лютор солгал и Барбара жива? Если это какая-то уловка? Брюс уйдёт и не вернётся, и никто не пострадает. Если его семья уже под прицелом и кто-то из них погибнет? Из-за него. По его вине. Он всех подведёт. Он не мог бесстрастно взвешивать связи Квина и Лютора, когда на кону стояли жизни его детей. Он уйдёт и вернётся. Брюс содрогнулся. Это наивысшее проявление власти. Отпустить приговорённого к смерти, дать ему вкусить позабытую жизнь и вынудить вернуться. Кто, кроме Лютора, мог назвать это доброй волей? Он смотрел и смотрел на жалюзи, на робкие ниточки света и вспоминал пещерную тьму. Выйти и вернуться. Самому явиться на место собственной казни. Лучше остаться и умереть, чем уйти, покружиться в вальсе с надеждой, вернуться и умереть. Можно… сбежать. Бросить семью, переложить судьбы детей на чужие плечи и исчезнуть. Забыть. Отринуть всё и жить. Жить-жить-жить. Он выживет. Он умел выживать. Крошечный перепуганный мальчик спрятался у него в груди, забился глубоко-глубоко и рыдал, захлёбываясь слезами и размазывая сопли по лицу: «Нехочунехочунехочуумирать!» Как же хочется жить. Пожить бы. Немного, чуть-чуть, не здесь — там. Там, там, где пахнет бензином и дождь сечёт лицо, где в кафе на столах клетчатые скатерти, а женщины красят губы яркой помадой и не стирают её, опускаясь на колени. У Брюса от стыда вспыхнули щёки. От одной трусливой мысли — мыслишки — он загорелся изнутри и снаружи. Его желудок заполыхал, и жгучая горькая отрыжка поднялась к горлу. Он не мог ответить — это решение Лютора, которому недоставало острых ощущений, или решение Лютора, у которого проблемы с головой. Единственное было понятно, Лютор хочет поиграть, испытать, сполна насладиться своей властью и чужим отчаянием, и если Брюс не справится, умрут его близкие. По одному или все сразу. Через минуту, день, неделю, год или десять лет. Будут застрелены или похищены и заперты на нижнем уровне пещеры. Как Марвин. Лютор заберёт у него Джейсона. Кассандру. Дэмиена. Дика. Альфреда? Тима? Маленького беззащитного Тима? Лоис Лейн, Оливер Квин, Джеймс Гордон, Кларк Кент — все они оказались бессильны против Лекса Лютора. Великая Лоис Лейн, свергающая нечестивых богов, за долгие месяцы не добилась ничего. Оливер Квин, богатый, могущественный, окружённый высокими технологиями и медицинскими сверхдостижениями, не спас Барбару. Джеймс Гордон, отец и комиссар полиции, не уберёг собственную дочь. Кларк Кент… Это просто Кларк Кент. Брюс не мог доверять никому из них. Он потерял двоих и не потеряет больше никого. «Иди. Уходи и возвращайся, но возвращайся не просто так, — шепнул кто-то. — Мы поможем тебе, если ты всё сделаешь правильно». Он уйдёт и вернётся, но вернётся не просто так. Ему не нужна ничья помощь. Лекс Лютор всё ещё недооценивал его, нищего принца, выросшего на улице, не обременённого ни властью, ни связями, ни деньгами. Лекс Лютор, трахающий президентов, королевских особ и нобелевских лауреатов, провёл в Готэме годы, но так и остался чужаком, не догадывающимся, что способен дать Готэм истинно своему человеку. Вот он — верный шанс. «Я умру здесь», — весело подумал Брюс. Он не сомневался в этом ни вчера, ни неделю, ни месяц назад, но теперь — знал. Он умрёт здесь: не просто так, не сегодня и не один. «Надеюсь, вы слушаете меня». Это ничего не меняло. Брюс не доверял никому, но они обязаны слушать, как и обязаны позаботиться о его семье, а он вернётся и сделает то, что должен. То, что не смог сделать никто. Он уничтожит Лекса Лютора и зло, которое тот несёт. Погибнут грешники и праведные, но чтобы победить великое зло нужна великая жертва. Империя рухнет, и всё откроется, и люди наконец-то откроют глаза, глаза откроются по всему миру, и если и этого будет недостаточно, что ж — большего Брюс сделать не мог. А пока он продолжит игру. — Мы можем договориться, — сказал Брюс, глядя в упор на Лютора. — Ты соблюдаешь договорённости. Я выполню условия сделки. Я уйду, приведу себя в порядок, вернусь, и ты забудешь о моей семье. Ты или твои люди, никто из вас никому из них никогда не причинит вреда — ни физического, ни психологического, ни морального. Я не смогу это проконтролировать, но ты всегда выполняешь условия сделки. — Да. Я деловой человек. Хорошо. Мы договорились. — Лютор протянул ему ладонь. — Пожмём друг другу руки, Брюс? — Это не всё. — Это всё. Мы договорились. — Мы договорились, что я вернусь — по доброй воле. Мы не договаривались, что я буду делать всё, что ты пожелаешь, — по доброй воле. Хочешь бешеного зверя, который подчинится, лишь закованный и накачанный наркотиками? Ты его получишь. Хочешь того, кто подчинится тебе по доброй воле? Того, кто будет отзывчивым? Того, кто сделает всё, что ни пожелаешь? Лютор был сыном жестокости, внуком принуждения, братом насилия и не знал ничего другого. Брюс покажет ему иную сторону. Во-первых, для осуществления плана нужны огромные деньги, которых у него нет. Во-вторых, это пригодится, когда он вернётся сюда и будет дожидаться подходящего момента. Это поможет ему дожить до подходящего момента. Он саркастично усмехнулся и плавно шагнул вперёд. Часть его задыхалась от отвращения, часть — поступала так, как умела. За четырнадцать лет между ним и Лексом Лютором произошло немало вещей, но кое-что не случилось ни разу, потому что Лютор не мог предложить такое, а Брюс не мог такое вообразить. «Бог ненавидит педиков, да, Лекс? Твой безумный папаша рассмотрел это в тебе тогда, когда ты и не знал, что это такое?» Никто не замечал. Сам Брюс не замечал. Никто не понимал. Сам Лютор не до конца понимал. Он положил ладонь Лютору на щёку, погладил кожу большим пальцем и, нагнувшись, шепнул губы в губы: — Ты не представляешь, каким отзывчивым я могу быть. Я могу делать то, о чём ты и не мечтал. О чём даже ты не мечтал. Хочешь покорного зверя, Лекс? Я буду покорным зверем — твоим покорным зверем. Но ты заплатишь за это. Кажется, Брюс всё-таки умер на секунду, но ему хватило сил воскреснуть и поцеловать Лютора. Так мягко и нежно, едва касаясь, как если бы действительно наслаждался поцелуями и перед ним были Диана, Селина и все прекрасные женщины мира, и он хотел их, хотел каждую, безумно хотел: до звенящей темноты перед глазами, до пульсирующей тишины в ушах, до тупой боли в яйцах. И оттягивал момент. Дразнил сам себя, играл со смертью. Играл со своим убийцей, играл со своей жертвой. Играл со всем, что презирал и ненавидел, и в целом мире не существовало никого и ничего, что бы он презирал и ненавидел сильнее Лекса Лютора. Брюс отстранился. Позади шумно и тяжело дышала Мерси, и в такт ей дышал Лютор. Бледное поле его лица окрасилось розовым, маковое семечко набухло и проросло. Брюс опустил взгляд и убедился, что Лексу Лютору, не до конца выздоровевшему, давно не юному, вроде бы — но, скорее всего, нет — предпочитающему женщин, очень понравился поцелуй. — Я могу быть таким. Лекс. А могу быть таким. Резко выкинув вторую руку, Брюс сдавил ему горло и одновременно повернулся к Мерси. Не обращая внимания на слабое сопротивление Лютора, ухмыльнулся такому чёрному и такому привычному дулу пистолета. — Ты в курсе, Мерси, — небрежно поинтересовался Брюс, — что можно сломать человеку шею одной рукой? Если знать — как. Я знаю и могу сделать это быстрее, чем ты выстрелишь. Он взвесил шансы. Минус Лютор, минус Мерси, плюс пара пулевых ранений, плюс верные солдаты, потерявшие командира, плюс Корбен и Мерседес? Если приказы и правда отданы? Брюс мог избавиться от Лютора, выжить сам и потерять свою семью. Он ослабил хватку и убрал ладонь. Мерси, помедлив, опустила пистолет. Лютор с присвистом вдыхал и выдыхал, на его коже отпечатались тёмно-алые следы пальцев. — Обрати внимание, Лекс, я не угрожал тебе, а обрисовывал варианты вероятного будущего, — произнёс Брюс. — Выбирай. Я могу делать по доброй воле всё, что ты пожелаешь, до тех пор, пока остаюсь в здравом уме и пока твои желания не превосходят мои физические возможности, или могу быть тем, кто никогда тебе не подчинится. Ты спрашивал, кто я такой? Я не принц и не нищий. Я вырос среди уличной шпаны, я и есть уличная шпана. — Он цыкнул слюной, далеко и ловко, угодив прямо в горшок с юкки. — Мы взрослеем, но никогда не меняемся, однако с нами можно договориться. Мы держим слово. Лютор молчал. Его идеальные ноздри, созданные талантливым пластическим хирургом, раздувались. Он решал, что ему важнее — уязвлённое самолюбие или Брюс. — Что ты хочешь? — после длинной паузы спросил он. Брюс испытал непонятное разочарование. Какая-то часть его желала, чтобы всё закончилось сегодня и он мог выпустить зверя, обогнать пулю, избавить мир от Лекса Лютора, а после — всё равно. «Я устал». Он устал от многого и не в меньшей степени от разных людей, жаждущих его извращённой, детской, жадной, робкой, ненасытной, тайной и откровенной — какой угодно любовью или её эрзацами. Он представлял себя хлебной горбушкой, брошенной толпе голодающих, и ненавидел всех этих голодающих: и виноватых, и невиновных. — Один миллион долларов для каждого из моих детей, итого пять миллионов, наличными, купюрами по сто долларов… Брюс намеренно завысил сумму в два раза, ожидая, что Лютор уменьшит её на столько же, и ему всё равно понадобится здоровенный рюкзак, чтобы унести пятьдесят с лишним фунтов. — Шлюха — всегда шлюха. — Итого пять миллионов, наличными, купюрами по сто долларов, — с напором повторил Брюс, — которые я в последний день через моего финансового поверенного передам моей семье, и мальчишку. Ты отпустишь мальчишку. — Мальчишку? — уточнил Лютор и посмотрел на Мерси. — Мальчишку, который сидел в соседней клетке, — пояснил Брюс. — Он слепой, сумасшедший и не помнит собственное имя. Он тебе не угроза. Он замер в ожидании вердикта. Мерси сняла с пояса рацию, перебросилась с кем-то несколькими короткими фразами. Приблизилась к Лютору и что-то шепнула ему на ухо. Брюс ждал и спрашивал себя — кто ошибся? Но, видимо, ошиблись все и не ошибся никто. Марвин доставил им проблемы в прошлом году, его сестра доставила им серьёзные проблемы пару месяцев назад. Марвин и Венди Харрис были связаны с Барбарой Гордон, и Лютор не имел права отпускать мальчика, если… — У тебя наблюдается поразительная тяга к искалеченным мальчишкам, Уэйн, — отозвался наконец Лютор. — Хорошо. Ты получишь деньги, но не по миллиону, а по пятьсот тысяч для каждого из твоих детей, итого два с половиной миллиона, наличными, купюрами по сто долларов, и мальчишку, хотя в таком состоянии он всё равно умрёт на улице. …Если только и он, и Мерси, и остальные не забыли, кто такой Марвин. Для продавца все банки томатного супа на полке одинаковые. Они забыли. Для них Марвин не отдельный человек, бесконечно важный сам по себе, а очередная жертва, одна из многих: безымянная, ослеплённая и награждённая глупым прозвищем. — Лучше там, чем здесь, — парировал Брюс. — Я получу деньги и мальчишку, но его судьба не связана с моей. Его судьба не связана с судьбой моей семьи. Что бы ни случилось, мы сами по себе, он сам по себе. Теперь мы с тобой договорились. Он с каменным лицом протянул ладонь. Лютору он не поверил. Марвин забыт, и его отпустят — отправив следом убийц. На всякий случай и потому, что судьба мальчишки не связана с судьбой семьи Брюса. Он намеренно оставил лазейку для Лютора и его мнимого великодушия, раскинул силки, и его задача — помешать. Главное, чтобы Марвин не подвёл. Главное, чтобы догадался быть таким, каким описал его Брюс: сумасшедшим и не помнящим собственное имя. Пока он отлично водил всех за нос. — Не совсем. Ты не деловой человек, поэтому дай мне слово. Как говорит уличная шпана, среди которой ты вырос? Пацан ничего не сто́ит без его слова? «Тебе мало? — мог бы спросить Брюс. — Ты застрелил меня. Ты заточил меня здесь. Ты убил мою приёмную дочь. Моя сестра не по крови, но по духу мертва — мертва? — по твоей вине. Ты принудил к сексу моего старшего сына. Ты использовал моего среднего сына. Угрожая моей семье, ты заставил меня заключить самую омерзительную сделку в моей жизни. Ты знаешь, что я вернусь. Тебе мало, сукин ты сын?» — Мужчина ничего не сто́ит без его слова, — процедил Брюс. — Я не нарушу нашу договорённость. Даю слово. Лютор смерил его внимательным, напряжённым взглядом и ответил: — Я верю тебе, Уэйн. — И пожал протянутую руку.