На букву «Б»

       — Нет, — хрипло вырвалось у Брюса. — Смерти здесь заслуживает не Кларк. Глаза Мерси сузились. Лицо ожесточилось. Дуло пистолета качнулось влево-вправо, словно выбирая жертву, и нацелилось на побледневшего Кларка. — Прошу, мэм, — торопливо сказал тот и поднял раскрытые ладони. — Я знаю, что вы сделали. Брюс знает, но для вас ещё ничего не кончено. Вы действовали не по своей воле, а подчинялись другому, — тому, кто стоит рядом с вами. — Мэрсэр, я отдал приказ, — безэмоционально произнёс Лютор. Пронзительно и тонко закричала летучая мышь. К ней присоединились другие, и зал наполнили высокие тревожные звуки. Мерси негромко сглотнула. Её пистолет дрогнул, и она обхватила рукоять второй ладонью. — Вы сотворили много ужасного, мэм… — Кларк вздохнул и тихо продолжил. — Вы поступали бесчеловечно, но для вас возможно искупление. Поступите по-человечески и дайте себе шанс вновь стать человеком. Брюс неожиданно для себя разозлился. Тысячи крошечных невидимых существ с сильными пальцами разом ущипнули тело, и его захлестнула волна живительного жара. Бойскаут верил в то, что говорил, и хотел искупления для всех. Для Мерси. Для Лютора? Хотел ли Брюс искупления для Мерси по-настоящему после того, как узнал — в чём она виновна. Он не выбирал для неё такой путь, и если она попадёт в руки закона, её искупление закончится в камере смертников. Мерси заслужила. Она работала на Лютора. По его приказу стреляла в Барбару и убила Стефани — по его приказу, но не Лютор давил на спусковой крючок. Она знала всё о незаконном бизнесе, участвовала во многих злодеяниях и заставляла невыносимо страдать невинных людей: день за днём, месяц за месяцем, год за годом. Она компенсировала собственные страдания? Брюс не имел ни малейшего представления ни о любовных страданиях, ни о несчастной неразделённой любви, но неужели и правда не было никого страшнее отвергнутой женщины? Как она оправдывала себя? Как оправдать такое разбитым сердцем? Или под влиянием Лютора Мерси не требовались оправдания? — Нет, — полувопросительно ответила Мерси Кларку и перевела взгляд на Брюса. Он отчего-то покачал головой и на шаг отступил к Кларку, сам не понимая — зачем. На какое чудо рассчитывал? Мерси практически убила его однажды, а во второй раз всё даётся проще. Неужели она одумается и направит пистолет на Лютора? Правосудие свершится, а после они обнимутся, возьмутся за руки и, распевая торжественные гимны, побегут по туннелям навстречу новой жизни. — Мэрсэр, милая, ты хочешь меня разочаровать? Сейчас же пристрели Кента, — недовольно поджимая губы, процедил Лютор. В его ленивом голосе проскальзывало лёгкое напряжение. Мерси, как от удара электрической плетью, содрогнулась на слове «разочаровать». Её подбородок мелко затрясся. Она так сильно боялась Лютора? Так невыносимо сильно, как и Корбен? Страх во все времена толкал людей творить великое зло. Брюсу никогда не узнать, как Лютор сломал Мерси и превратил в нечто, подобное себе, — подобное, но не идентичное. Он сделал второй шаг. — Нет, — твёрже повторила Мерси, но говорила она не с Лютором. Брюс сделал третий шаг. Кларк, сообразив, протестующе забормотал. Мерси, не моргая, смотрела на Брюса, и время остановилось, как остановилась и жизнь в пещере. Шелест, шорохи, попискивание и возня мышей не ослабли и не утихли — закончились враз и все, и гнетущая тишина легла на плечи свинцовой плитой. Кровь отхлынула от лица Мерси. Её кожа стала землисто-серой. Тонкие губы задрожали, но в воспалённых глазах, окружённых редкими ресницами, не нашлось бы и слезинки. — Иногда нет искупления, иногда есть только наказание, — прошептала Мерси. Её зрачки увеличились так, что поглотили радужку. В приглушённом свете фонаря яркая вспышка обожгла сетчатку. Тишина лопнула. Тишина раскололась намного громче, чем в кабинете Лютора. Тишина треснула в разы громче взорвавшегося во дворе фейерверка и на порядок громче брошенной под ноги петарды. Брюса будто ударили по затылку железной трубой. Он пошатнулся и обалдело потряс головой. Появившийся в ушах звон нарастал приближающейся сиреной скорой помощи, но резко оборвался и превратился в комариный писк. Эхо таяло и растворялось в пещерном мраке. Под потолком натужно поскрипывали и кряхтели сталактиты, и гул от сотен и сотен крыл сорвавшихся с мест летучих мышей затопил огромный зал. Мерси рухнула на бок, словно ей подрубили колени. Пистолет вывалился из её судорожно подёргивающейся руки и с металлическим звяканьем упал на каменный пол. Из дымящейся дыры на виске потекла тёмная кровь. В воздухе остро запахло порохом. Ладонь Мерси дёрнулась несколько раз и застыла. Пороховая гарь смешалась со смрадом аммиака, и на штанах Мерси появилось плохо заметное на чёрной ткани пятно. Брюс смотрел на неё и ощущал то, что не следовало ощущать, — не по отношению к этой женщине. Но он ощущал. Неприятное, горчащее, пожранное жуками-душеедами — сожаление. Мерси наконец-то избавилась от власти Лютора. Она сорвалась и вырвалась. Она сбежала дальше далёкого и, возможно, всё-таки нашла искупление и немного покоя. Он крепко сжал кулаки и подался вперёд, но момент был безвозвратно упущен. Лютор предусмотрительно отступил и уже целился — в Кларка, который, как зачарованный, таращился на тело Мерси. — В магазине пятнадцать патронов, — сообщил Лекс и скомандовал: — На шаг вправо, Уэйн. Я не понаслышке знаком с твоим бойцовским талантом, и если мне не понравится, как ты смотришь на меня, как говоришь со мной или даже как дышишь, я выпущу половину магазина в твоего высокоморального друга. Я не Мэрсэр, но на таком расстоянии не промахнусь. — Стреляй, — неожиданно подал голос Кларк. — Ты и так нас убьёшь. К чему медлить? — Заткнись, — сквозь зубы кинул Брюс и отошёл в сторону. Расстояние до Лютора выросло, их разделяло не меньше двенадцати шагов — широких мужских шагов. Лютор, разумно опасаясь промахнуться, не отошёл ещё дальше, но и эти двенадцать шагов Брюс не преодолел бы за пару мгновений и в идеальной форме, а сейчас — тем более, но он мог рискнуть. Ему отчаянно хотелось рискнуть, и часть его, холодная, расчётливая часть, уже прикидывала варианты. Он мог поставить на то, что Кларк выживет, и рискнуть. Он мог убедить себя, что смерть одного хорошего человека ничто по сравнению с поимкой настоящего психопата, и рискнуть. Он бы свалил Лютора ударом в челюсть и победил. Так быстро. Так просто. Так справедливо и так не по-человечески. Брюс напомнил себе, что надо тянуть время. Лютор наверняка вымотался, и, раз Мерси вышла из игры, их шансы уравнялись. Почему же уставший противник медлил? Брюс увидел всё издалека, включая и себя, и Кларка, и Лютора. Он видел сокрытые тьмой катера, видел трупы в яме и прячущихся, жмущихся друг к другу людей. Видел огнемёты, распылители и тела убитых, лежащие поодаль. Видел Корбена, не сумевшего выполнить приказ. Видел Мерси, отказавшуюся выполнять приказ. Верные солдаты покинули генерала, план по уничтожению улик летел ко всем чертям, так как сам Лютор физически не способен выполнить тяжёлую работу. Всё, что ему оставалось, — бежать, но у него на пути стояли Брюс и Кларк. Он не был ни умелым бойцом, ни метким стрелком, ни здоровым сильным мужчиной и мог разделаться с кем-то одним, но с обоими? Выстрелит в Кларка, Брюс его достанет. Выстрелит в Брюса, Кларк его достанет. Удалится не на двенадцать, а на двадцать шагов, и, начав стрелять, промахнётся — тогда они оба его достанут. Лютор медлил, так как пытался придумать, как разделаться с двумя сразу и сбежать. — Не хочешь испытать удачу, Брюс? — особенно выделив голосом имя, усмехнулся Лютор. — На самом деле тебя ведь не волнует судьба мистера Кента. Тебе плевать на всех, кроме своих детей. — Он равнодушно покосился на Мерси. — Бедная, бедная Мэрсэр. Она так сильно ненавидела тебя и так сильно любила, и, как я уже говорил, любовь и ненависть всегда приводят к трагедии. — Ты ничего не знаешь о любви, — отозвался Брюс. — Как и ты, — парировал Лютор. Его единственный глаз тускло сверкнул. — Что ж, моя недостаточно преданная Мэрсэр мертва, а мне нужно решить одну маленькую проблему. — Он махнул палкой в сторону ямы. — Вы мне поможете. Брюс с Кларком переглянулись и одновременно ответили: — Катись к чёрту. — Так я и думал, — притворно огорчился Лютор. — Какая слаженная командная работа, мальчики. Вы так хорошо успели, м-м, притереться друг к другу за время вашего страстного романа? — Он хмыкнул. — Значит, два отважных героя и под дулом пистолета не готовы идти на поводу у… злодея? Видимо, с вашей точки зрения, я — злодей в этой истории. — Ты психопат, который сдохнет на электрическом стуле! — вспылил Брюс. Он старался хладнокровно следить за состоянием Лютора, но внутри — опять горел. Смерть ли Мерси воспламенила его или слова — её и Кларка — об искуплении, но он горел. Лютор не заслуживал никакого искупления. Для него не осталось ничего, кроме наказания, но понесёт ли он должное наказание, погибнув в пещере или будучи казнённым после вынесения приговора? Смерть — всего лишь смерть. Смерть приносит забвение и покой. Смерть для такого, как Лютор, — непозволительно мягкая расплата. — Тише, мой отважный герой, тише, — рассмеялся Лютор. Держался он хорошо. Его ладонь дрожала и поза была напряжённой, но, казалось, он мог простоять, целясь в Брюса и Кларка, не один час. — Итак, мистер Уэйн у нас несомненно Бэтмен, а кто же мистер Кент? Неуклюжий, здоровенный деревенщина в красно-синем, глядящий на Бэтмена щенячьими глазками. Не иначе — Супермен, но, увы, пулепробиваемый Супермен. Вы согласны быть пулепробиваемым Суперменом, мистер Кент? Или, если вы не возражаете, я буду называть вас Кларком. — Вовсе я не гляжу на тебя щенячьими глазками, — зачем-то возразил Кларк обиженным тоном. Брюс не мог представить более неуместной темы для спора в более неуместной ситуации, но Лютор был в своём репертуаре, и Кларк не далеко от него ушёл. Впрочем, пусть болтают. До взрыва остались считанные минуты, поэтому — пусть. — Уверяю тебя, Уэйн, он глядит, — презрительно искривив губы, ответил Лютор. — Глупый, глупый Супермен, видящий в людях лишь хорошее, наивно верящий в добро и в то, что у него есть шанс. Очень глупый и очень наивный Супермен, влюбившийся в шлюху. Как банально. Супермены всегда влюбляются в шлюх. — Не смей так говорить! — с яростью рявкнул Кларк. — Разве я солгал? Или Супермен, символ справедливости и правды, отрицает правду? Посмотри на своего Бэтмена, Супермен, — скомандовал Лютор и добавил немного скрипуче и непреклонно: — Сейчас же. «Нашёл новую Мерси?» — с горечью усмехнулся про себя Брюс. Кларк громко вздохнул и повернул голову. «Мне плевать на его слова. Я подчиняюсь не потому, что боюсь смерти, а потому — что тяну время», — читалось на его лице. — Он бегло говорит на семи языках, танцует тринадцать видов танго и свободно рассуждает об отличиях древнегреческих скульптур от древнеримских, но шлюха есть шлюха, пусть и исключительная, — продолжил Лютор. — Ты смотришь на него… — Он прервался и облизал губы. — Ты смотришь на него и думаешь только о том, чтобы трахнуть его, и не ври, что не думаешь, Кларк. Его животная сексуальность бьёт через край, а когда он входит в комнату, всё внимание нацелено на него. Верные жёны изменяют своим мужьям, а мужчины-натуралы перестают быть натуралами, встретив этого идеального самца. У него есть лишь один дефект. Он не понимает, что такое любовь, ведь шлюха есть шлюха. Его не волнует ничего, кроме денег, а ты, Кларк, никогда не будешь так богат, чтобы заинтересовать его. Впрочем — ты уже никогда и ничего не будешь. Брюс едва заметно вздрогнул, вспомнив, как однажды, исполняя роль, сказал то же самое. Лютор прав — он, Брюс, ничем не лучше главного злодея. Они похожи. Они такие разные и так похожи. — Не суди людей по себе, больной ублюдок, — со сдержанной ненавистью отозвался Кларк. На его бледных щеках горели яркие пятна гнева. — Да, ты болен, Лютор, но твоя психическая ущербность не станет поводом для заключения тебя в психиатрическую клинику. Ты ответишь за свои преступления как вменяемый человек. Опусти пистолет и сдавайся. — Ну разве он не чудо? — искренне восхитился Лекс. — Разве он воистину не чудесен, как настоящий Супермен? Скажи, Уэйн, если бы ты не был дефективным, ты бы заинтересовался им? Брюс прикусил язык, чтобы не зарычать: «Много болтаешь, мразь». Какого чёрта Лютор нёс подобную чушь в такой момент? Неужели не мог найти дел поважнее? — Я жду ответа, — почти нежно потребовал Лютор и выразительно качнул стволом пистолета. Брюс знал, какого ответа от него ждут. Он не понимал и понимал Лютора, и, в отличие от Кларка, не впервые играл в такую игру. — Возможно, — произнёс он. — Если бы меня привлекали мужчины. — Конечно же тебя привлекают мужчины, — снисходительно сказал Лекс. — Ты трахнул слишком много мужчин, Брюс, и они по определению должны тебя привлекать, хотя, я уверен, ты всегда предпочитал, чтобы трахали тебя. Предпочитал — и предпочитал отрицать. Ты, как глупая девица в откровенном платье, срезавшая путь через тёмный парк и возмущающаяся, что пара парней воспользовались её слабостью. Мы же оба знаем, если девица не хочет — она вызывает такси или ходит по хорошо освещённым улицам. Ты — девица, которая живёт в тёмном парке, и Супермен зря сражается за твою заблудшую душу. Лютор причмокнул, звонко и сочно, и Брюса, помимо воли, передёрнуло. Он переместился в бордель, в бар, в кабинет, в одну из тайных комнат, в зал, полный нарисованных мёртвых людей, в любое другое место, где Лютор дрочил ему, отсасывал у него, прикасался к нему. Говорил с ним. Унижал его. Осквернял память его родителей. — Или Супермен совсем потерял голову и не понимает, что Бэтмена не спасти? — усмехнулся Лютор. — Знаешь, Кларк, за последний год мы с Брюсом провели наедине немало времени, и немалую же часть этого времени мы обсуждали тебя: твои достоинства и недостатки, в основном — недостатки. Брюс не скупился на подробности, когда описывал мне ваши свидания и ваш секс. Кларк недоверчиво моргнул, и его лицо вспыхнуло разом, точно ему выплеснули на кожу пакет томатного сока. Брюс стиснул челюсти и покачал головой: «Не ведись». Лютор пытался разозлить их, натравить друг на друга и разделаться с обоими. Лютор нацелился на Кларка, так как Брюс знал его уловки. — Он описывал, как трахал тебя, — со скабрезной ухмылкой продолжил Лекс, — как часто, как много и в каких позах. Описывал, как ты трахал его. Описывал, как ты умолял, чтобы он позволял тебе трахать себя. Клиент, заплативший шлюхе и умоляющий шлюху разрешить засунуть в неё свой нелепый гигантский член. Неудивительно, что очаровательная Лоис сбежала от тебя. Кларк тяжело, прерывисто дышал. Его грудь вздымалась так высоко, что, казалось, куртка вот-вот треснет. Он по-прежнему смотрел на Брюса. Его губы тряслись — всё сильнее, сильнее и сильнее, пока Кларк не рассмеялся. — Серьёзно, Лютор? — Он развернулся к Лексу. — Думаешь, пара слов заставят меня взбеситься и наброситься на Брюса? Таков твой план? Хотя я верю тебе, как верю и в то, что в зависимом положении любой будет говорить и делать, что от него требуют, но я знаю настоящего Брюса. Он замечательный, добрый человек с огромным сердцем, готовый жертвовать собой ради других. Мы оба готовы пожертвовать собой, а вот ты — нет. Ты в безвыходном положении. Ты едва стоишь. Ты нездоров, слаб и медлителен. Выстрелишь в меня, Брюс тебя достанет. Выстрелишь в Брюса, я достану тебя. Ты попался. Как долго ты сможешь продержаться? Кларк торжествующе хмыкнул и, снова повернувшись к Брюсу, подмигнул: «Я не повелся». — Признаю, вы неплохо разложили ситуацию по полочкам, мистер Кент, но у умного человека всегда найдётся запасной план. — Лютор скользнул по Брюсу взглядом. — Каждый из вас готов пожертвовать своей жизнью — возможно. Но готов ли каждый из вас пожертвовать жизнью другого? Сейчас мы выясним, насколько «замечательный и добрый человек с огромным сердцем» ценит жизнь того, кто является для него очередным клиентом. Уэйн, медленно пройди к яме и встань на самый её край, или я тотчас убью Кента. «Не ходи», — одними губами сказал посерьёзневший Кларк. Брюс улыбнулся краешком рта и побрёл к яме, держа в поле зрения Лютора. Тот не позволил ему приблизиться и на первый пробный шаг влево многозначительно качнул пистолетом. Брюс медленно тащился вперёд, хотя путь его был недолог, и, как только Лютор остался за спиной, украдкой задрал рукав и посмотрел на вроде-бы-часы. Четыре минуты восемь секунд — так мало, так много. Целая вечность. — Хорошо, — произнёс Лютор. — Повернись ко мне лицом, отступи назад так, чтобы не чувствовать под каблуками пол, и закрой глаза. — Не делай этого! — выкрикнул Кларк. Брюс неторопливо повернулся. Лютор теперь находился от него по правую руку, по-диагонали, всё в тех же шагах двенадцати. Кларк левее, дальше и прямо, шагах в пятнадцати. — Не вынуждай меня повторять, Уэйн. Лютор поставит на край ямы Кларка и расправится с ними обоими. Ему не нужна ни меткость, ни скорость, хватит выстрела в любую часть тела, чтобы один из них упал, а второй не сумеет из такого положения немедленно броситься на Лютора. Им и взрыв не поможет. Из спасения взрыв превращался в погибель. Ни один из них не сохранит равновесие, балансируя на краю ямы. Брюс осторожно попятился, пока не ощутил под каблуками пустоту. Лютор опять качнул стволом, и он отступил ещё на дюйм. «Прыгнуть?» — мелькнула безумная мысль. А что дальше? Есть шанс, что сам он выживет, но Лютор убьёт Кларка и сбежит. Брюс глубоко вдохнул и закрыл глаза. — Положи руки на затылок. Он подчинился. Повторно закусил щёку, отгоняя телесную слабость. Неужели конец? Неужели всё завершится так? Неужели Лютор снова вывернется? — Кларк, прошу, последуй примеру мистера Уэйна, и я настоятельно советую во время пути не пытаться приблизиться ко мне, — вежливо попросил Лютор. — Твоё место — по правую руку от Брюса, в двух футах. Не доходя четырёх шагов до своего места, сними фонарь и положи его на пол. — Я не стану следовать твоим приказам! — Станешь конечно, или я убью твоего драгоценного Бэтмена. Ты всё ещё надеешься спасти его и спастись самому? Пока человек живёт, он надеется. Разве не надежда движет Суперменом? Лютор говорил ровно и весело, а Брюс неподвижно стоял, слушал и старался не думать о том, что они провалились. Шаги Кларка приближались. Бряцнул фонарь. Пахнуло по́том, и справа по склону ямы посыпалась каменная крошка. — Мы что-нибудь придумаем, — прошептал Кларк. — Мы не сдадимся. Он не победит. Он права не имеет победить. Мы не… — Заткнись. Брюс лихорадочно соображал. По полу постукивала деревянная палка и шаркали ботинки, и если Лютор будет достаточно глуп или самонадеян и подойдёт близко, Брюс провернёт тот же трюк, что и с Лайтом. По крайней мере, попробует. — Если один из вас откроет глаза, я пристрелю второго. Голос звучал совсем рядом. Голос звучал так, словно Лютор стоял в одном шаге от… Брюсу в грудь что-то упёрлось, и он коротко выдохнул через нос. — Все действующие лица на своих местах, но я по-прежнему считаю — в нашей компании есть кое-кто лишний. Справа дунул ветер, и с непонятным: «П-пух» что-то твёрдое врезалось во что-то мягкое. Кларк вскрикнул, будто от удивления и неожиданности, и его крик начал удаляться. Из ямы донёсся глухой звук, сопровождаемый новым криком. Что-то впереди стукнуло о камень и перекатилось. — Ублюдок, — догадавшись, процедил Брюс и, наплевав на всё, поднял веки. Лекс стоял прямо перед ним, вплотную, и рукоять пистолета вжималась в грудь Лютора, а дуло — в грудь Брюса. Поодаль валялась выкинутая палка, которой подонок столкнул Кларка в яму. Вот так, вмиг, обыденно и просто — был человек, и нет человека. Лютор более не собирался тратить время на болтовню, по-злодейски смеяться им в лицо или с пафосным видом утверждать, что он победил. Кларк его не интересовал, и он избавился от Кларка. Брюс напряг слух, но внизу царила тишина. Три человеческих роста и дно из сожжённых людей — много или мало, чтобы разбиться насмерть? Кларк или потерял сознание, или намеренно затаился, или… Не хотелось думать, что он погиб так глупо и мерзко, сгинул в яме, полной спёкшихся мертвецов. — От этой пули даже тебе не убежать, — с полуулыбкой произнёс Лютор. — За мистера Кента не переживай, все Супермены умеют летать. Хотя, кажется, этот разучился. — Я тебя с того света достану! — прорычал Брюс. Все трюки отменялись. Он ничего не мог сделать в таком положении и едва сохранял равновесие под напором Лютора. Вблизи тот выглядел намного хуже, чем издалека. Нижнее веко Лютора пульсировало от частого тика, верхнюю губу по центру рассекала трещина. Мелкие капли пота усыпали желтовато-серый пергаментный лоб. За его спиной фонарь рассыпал неяркий свет, и весь Лютор казался припорошённым тьмой. В глубокие носогубные складки забился густой мрак. — Ты слишком вжился в роль, Брюс, — укоризненно заметил Лютор, — и ты хорош в этой роли. Я бы с удовольствием продолжил нашу игру, но твой пулепробиваемый и разучившийся летать друг прав — мне долго не продержаться. Будь у меня больше времени, я бы выяснил, как вы умудрились пробраться сюда, но времени у меня немного. Жаль. Он широко распахнул глаз. Его глаз, блестящий, зелёный, сумасшедший глаз, жадно ощупывал лицо Брюса. — Очень жаль. Ты пришёл ко мне, но мы оба знаем — ты подвёл меня, Брюс, подвёл и разочаровал. Я хотел, чтобы всё завершилось иначе, но не всем желаниям суждено сбыться. — Полагаешь, разделаешься со мной и Кларком, и будешь свободен? Тебе не уйти от ответственности. — Неужели ты забыл? У умного человека всегда найдётся запасной план. Ты в курсе, что у семи десятков стран нет экстрадиции в США? У меня есть документы, гражданство и недвижимость пяти из этих стран, — таинственным шёпотом сообщил Лютор. — Увы, мне придётся бросить работу по спасению человечества… Не смотри на меня так, Уэйн, ведь я действительно спасал наш мир. Я год за годом очищал от бесполезного человеческого мусора наш мир и улицы твоего города в том числе, чтобы этот мусор мог послужить человечеству. Я спасал наш мир от насилия и разврата. Я упорядочил насилие и разврат. Я призвал насилие и разврат на службу человечеству и заключил их в строгие рамки. — Подбородок Лекса воинственно выдвинулся вперёд, а щёки порозовели от вдохновения. — Возможно, я вернусь к этой работе лет через пять — новое имя, несколько пластических операций, и я смогу вернуться. Я вернусь и вспомню, как ты разочаровал меня. Вспомню, что у тебя осталась семья. Вспомню каждого из твоих детей. Один из твоих мальчиков тебе родной? Очаровательный юный Уэйн, не такой красивый, как отец, но с прекрасными отцовскими глазами. — Не можешь думать ни о ком, кроме мальчиков? Это потому, что папочка трахал тебя, Лекс? — Брюс с особой нежностью произнёс имя и жестоко усмехнулся. Его колотило изнутри от очередных угроз семье, но он держался. Он мог бы сказать многое, мог обещать и угрожать, но это не имело смысла. — Когда ты был мальчиком, очаровательным юным Лютором, папочка трахал тебя, а потом ты вырос, и чьи-то папочки начали платить тебе, чтобы трахать других очаровательных мальчиков. Это называется компенсаторикой и лечится посещением психотерапевта дважды в неделю. Зрачок Лютора сузился, а сам он засипел так, словно получил лошадиным копытом в солнечное сплетение. Воздух тёплой волной прорвался между его неплотно сжатыми зубами, и Брюса обдало капельками слюны и ароматом лимона. — Мне тоже очень жаль, Лекс, — на этот раз без насмешки продолжил Брюс. — Мне жаль, что я не могу повернуть время вспять и спасти тебя. Я бы хотел спасти мальчика, но я не хочу спасать мужчину. Что бы ни делал с тобой твой отец, в монстра ты превратил себя сам. Ты сам стал чудовищем и не заслуживаешь ни спасения, ни искупления. — Спасти меня-я-я? — протянул Лютор. — Тебе и себя-то не спасти. Твоя история окончена, Уэйн, хотя я бы желал закончить её по-другому. Ты и вообразить не можешь, как именно я бы закончил твою историю — нашу историю. — Он шумно задышал и дотронулся свободной ладонью до подбородка Брюса. — Всё для того, чтобы папочка гордился тобой? — не показывая отвращение от прикосновения, саркастично поинтересовался Брюс и в которой раз прикусил щёку. С каждой секундой голова кружилась всё сильнее, и скоро боль от укуса перестанет возвращать ему ясность сознания. Скоро он покачнётся и рухнет спиной назад. Скоро он проиграет, а Лютор избежит наказания и спустя годы вернётся за его семьёй. Но что он мог сделать в таком положении? Он старался придумать хоть какой-то выход, однако — тщетно. — Ты ничего не знаешь о моём отце! — утратив остатки невозмутимости, прошипел Лютор. — Ты и о себе-то ничего не знаешь. Бедный сиротка Уэйн, дерзкий уличный мальчишка, беспризорная шпана с разбитыми в кровь кулаками, всеми брошенный и всеми забытый нищий принц. Да-да, — невнятно забормотал он, — мне стоило сделать это давным-давно. Мне стоило сделать это сразу, как я увидел тебя, но этого было бы недостаточно. Лютор сглотнул. Его дрожащие пальцы исступленно ласкали челюсть Брюса, и сам он весь трепетал, как великовозрастный девственник, получивший реальный шанс заняться сексом. Лекс рассыпа́лся, как когда-то рассыпа́лся и Брюс. В нём мало что осталось от уравновешенного и владеющего собой бизнесмена. Кровь, смерть и выпущенные на волю, признанные и высказанные желания сломали все рамки и размыли все маски. «Так ты у нас человек страстей, Лекс? — Брюс усмехнулся краешком рта. — Нет ничего опаснее и разрушительней сдерживаемой годами страсти». — Мне стоило сделать это в первый же миг, но я не смог — к счастью. Все эти годы, все эти люди, все эти женщины и мужчины, эти вагины и эти члены. Бедный-бедный сиротка Уэйн, дающий, принимающий, лижущий и сосущий. Заглатывающий и глотающий. Ты возвёл сосание членов в искусство. У Брюса дёрнулась щека. Ему всё равно. Ему плевать на словесное дерьмо Лютора. «Я говорю правду, Уэйн». — «Иди к чёрту». «Я говорю правду. Сколько бы женщин ты не трахнул, сколько бы мужчин не подставили тебе задницы, сколько бы мужчин не отсосали тебе, имеют значение лишь те разы, когда ты подставлял зад и когда ты сосал. Даже если счёт один к ста, тот единственный раз из ста перевешивает все предыдущие». — «Иди к чёрту!» «Ты помнишь главное правило? Когда ты сосёшь без презерватива, ты глотаешь». — «ИДИ К ЧЁРТУ!» «Если бы ты выжил, это бы мучило тебя до конца твоих дней. Невозможно вычеркнуть полтора десятка лет, не так ли?» — «Иди…» Брюс зажмурился. Если он выживет, ему никогда не вычеркнуть прошедшие годы. Не важно, для чего он это делал — важно, что делал: по своей воле, без принуждения, иногда с отвращением, чаще с безразличием, нередко с наслаждением. Он распахнул глаза. Лютор опять залез ему под кожу, без смазки пробрался в нерастянутую задницу, потому что было больно. Действительно больно и безысходно тоскливо, и дерзкий уличный мальчишка раздирал кулаки в кровь, пытаясь пробиться сквозь рёбра. Сохраняя равнодушный вид, Брюс впился зубами в щёку с такой силой, что откусил часть собственной плоти. — Они в гробах переворачивались, наблюдая за тобой, наблюдая, чем ты занимаешься в доме Лютора, наблюдая, чем ты занимаешься с Лютором. Они наблюдали, поверь, Уэйн. — Лекс хихикнул. — Да, я не сделал это в первый миг, так как не смог — по двум причинам. Он хихикнул громче. Его единственный зрачок разросся и набух грозовой тучей. Брюс незаметно проглотил кусочек откушенной щеки. Во рту стоял ржавый привкус, но в голове заметно прояснилось. — Но ты прав, отец гордился бы мной. Я свершил то, что не удалось ему. Я свершил всё так, как ему бы и в голову не пришло, но я свершил. Я — истинный Лютор. Я — Лекс Лютор! — торжественно провозгласил Лекс и спокойным голосом уточнил: — Ты понятия не имеешь, о чём идёт речь? Несчастный, несчастный мальчик, лишённый мамочки и папочки. Будь у нас больше времени, я бы поведал тебе твою историю, Уэйн, я бы закончил сказку, которую начал рассказывать в прошлый раз, но времени у нас нет. Увы, увы, любовь и ненависть снова приводят к трагедии. Брюс хмуро сдвинул брови — Лекс Лютор признался ему? Лекс Лютор? Лекс Лютор, возбуждённо приоткрыв рот, не отводил от него до безумия материального взгляда. Взгляд рвал на куски, убивал, воскрешал и опять убивал. Взгляд и давал, и принимал, и лизал, и сосал, и заглатывал, и глотал. «Ты мой, Брюс», — говорил Лекс без слов. «Иди ты нахер, я ничей!» «Нет, ты столько раз и столько лет был моим, что теперь ты мой — навсегда». Брюс почувствовал себя изнасилованным. — Брюс Уэйн, из которого я сотворил первоклассную шлюху, умрёт в моём доме и от моей руки, не успев, к сожалению, узнать, кто он такой. Отец всё равно бы гордился мной. Он чуть-чуть откинул голову назад. Ржавый привкус крови во рту сменился полынной горечью поражения. Брюс прислушался, но пещера была мертва. Тьма не шептала полузнакомыми голосами, из ямы не доносилось ни звука, затихли даже летучие мыши, и лишь слабый ветерок едва-едва трогал кожу. Какую жизнь он прожил? Кто бы мог гордиться им? Его родители, они бы гордились? Дал он хоть какой-то повод гордиться собой? Занимаясь тем, чем занимаясь, получая удовольствие от беспорядочного секса и бешеных драк. Избегая собственных детей. Будучи плохим отцом. Будучи отцом, погубившим собственных детей. В темноте наперебой, всё выше и выше, всё тоньше и тоньше зацокали летучие мыши. Ветер усилился и толкнул Брюса в висок мокрой ледяной ладонью. Прикосновение показалось ему строгим, но ласковым; холодное, оно заставило сердце биться быстрее и разожгло огонь в венах. Решение пришло сразу, настолько очевидное и простое, что очевиднее и проще не бывает. «Да, Олли, это ёбаная бритва Оккама. Знаешь — почему? Потому что самонадеянность Лютора превыше его здравого смысла». Одержимость Лютора превыше здравого смысла. Он хотел убить и хотел Брюса, и не мог отпустить его так же, как любого другого. «Ври себе сколько угодно, Лютор, но я не твой. Я сам по себе и никогда не принадлежал тебе. Я никогда и никому не буду принадлежать. Я, может, и дефективный, но зато свой собственный». Наверное, это было больно даже для такого как Лекс, — особенно для такого как Лекс. Не иметь ни единого шанса действительно получить то, что хочешь — того, кого хочешь. Брюс ни черта не разбирался в подобном. Он всегда и без малейших усилий получал тех, кого действительно хотел. Он посмотрел на Лютора сверху вниз. — Я знаю, кто я такой, — низким, уверенным голосом отчеканил Брюс и улыбнулся так широко, что заломило виски. — Я — Брюс Уэйн, сын Томаса и Марты Уэйн, и это мой дом, Лютор, а ты в нём — незваный гость! Нижняя челюсть Лютора поползла вниз. Рот превратился в тощую и длинную букву «О», и всё лицо вытянулось, будто слепленное из разогретого между ладонями пластилина. — Ты никогда не навредишь моим детям. Ты больше вообще никогда и никому не навредишь! Брюс резко выкинул вперёд начинающие затекать руки и, прежде чем потерять равновесие, крепко схватил Лютора за плечи. — Ты только что разочаровал своего дохлого психованного папочку, Лекс, — издевательски пропел он, падая. Выстрела Брюс не услышал. Выстрел прозвучал, но Брюс не услышал. Лютор заорал до. Лютор истошно взвизгнул, как бензопила, врезавшаяся в гвоздь, и они упали. Они падали. Они падали секунду. Они падали века. Они падали нисколько, и они падали бесконечно. Время загустело, и воздух загустел, и они падали через мягкое желе. Брюс оттолкнул Лютора и раскинул руки в стороны до того, как они упали, и не сумел закричать, ударившись спиной о дно. Он не услышал, как Лекс упал рядом. Не услышал его пронзительного вопля. Не услышал, как взволнованно загомонили летучие мыши. Он хотел вдохнуть и не смог. Он хотел выдохнуть, но и это ему не удалось. Брюс лежал на спине, и всё, что у него получалось, — улыбаться. «Простите меня, я упал и я умираю», — с долей сожаления подумал он, обращаясь неизвестно к кому. «Вставай, сынок», — вроде бы сказал кто-то. Голос напоминал и не напоминал голос Альфреда. Голос был и мужским, и женским. Голос звучал снисходительно и терпеливо. Голос походил на забытую мечту потерянного мальчишки, но Брюс и его не услышал. Вот оно как — умирать. Невозможность дышать, невозможность слышать, невозможность чувствовать боль, невозможность двигаться. «Я умираю», — подумал он снова и пошевелил правой рукой. «Давай же, сын, поднимайся». Поясницу прострелило острой болью, а пустые лёгкие сжались в два крошечных комочка. Он поднял правую руку. «Я умираю?» «Вставай!» Брюс рванул молнию на куртке, и та разошлась с раздражённым: «Вз-з-з». Свитер был мокрым и липким. Кровь пропитала его насквозь, кровь текла и текла из живота. Рана опять открылась. Он попытался ощупать грудь, но куртка точно приварилась и к свитеру, и к нему самому. Брюс с силой дёрнул за полу, и что-то с сочным чавканьем покинуло тело. Его лёгкие развернулись, как парус под добрым ветром, и он с шумом и свистом вдохнул. Брюс дышал, дышал и дышал, и не мог надышаться. Рядом возился и всхлипывал Лютор, а Брюс дышал и не понимал. От такой пули никому не убежать. Он ухватился за оторванную от свитера полу куртки, осторожно провёл ладонью по ткани и, наткнувшись на входное отверстие, сунул руку во внутренний карман — пальцы словно угольком опалило. Брюс зашипел и потянул наружу медальон. Тот за что-то зацепился, будто желая остаться на прежнем месте, — горячий и обжигающий. Он повернул его и наконец-то достал. В яме царил сумрак, брошенный наверху фонарь освещал малую часть могильника, но Брюс видел. Он держал пробитый насквозь медальон, а из его задней крышки торчала желтобокая пуля с измазанным в крови кончиком. «Они спасли меня. Они спасли меня, хотя я должен был умереть. Я не умер, но упал». «Да, сынок, иногда мы падаем». Брюс захлебнулся криком. Он слышал голос. Голос трещал и скрипел у него в голове, как остывающие по ночам перекрытия многоквартирных домов. Голос шелестел и шуршал у него в груди, как спасительный дождь в июльский зной. Голос пробрался глубже глубокого и молчал у него внутри, но он слышал. Они спасли его. Погубленные Лютором-старшим Томас и Марта Уэйн спустя почти четыре десятилетия после собственной смерти спасли своего сына от Лютора-младшего. Он сжал искорёженный медальон и ударил кулаком по трясущимся губам. Раскалившийся металл жёг кожу, а раскалившееся сердце жгло рёбра. Они спасли его. Родители спасли его. Отец спас его. Брюс упал и должен был умереть, но отец спас его. «Ты упал, сын, но зачем люди падают?» «Я… не знаю?» «Они падают, чтобы научиться подниматься». Раскалившиеся глаза перестали видеть. Брюс моргнул несколько раз и спрятал медальон обратно. Ноги не желали держать его тело. Он оскальзывался. Он скрипел зубами. Он валился на колени. Он шатался, как дряхлый старик, пока не встал. У него получилось подняться. В пояснице оглушительно щёлкнуло, и в голове стало прохладно и пусто. Он дал себе мощную затрещину, хотя у него и так болело всё. Болела спина. Болела грудь и болели рёбра, болел живот и болел затылок, и даже колени и ступни — болели. «На что жалуетесь, мистер Уэйн?» — спросил невидимый доктор. «У меня ушиб всего… меня», — мрачно ответил Брюс. Он переступил на месте и замер. Дно из людей немного пружинило и прогибалось под ногами. Оно не было по-каменному твёрдым и напоминало песок, поэтому он не разбился. Мёртвые люди снова спасали живых. Сумрак царил в яме, полной мёртвых людей, но тьму разгонял не фонарь; стены, кое-где покрытые каким-то естественным флуоресцирующим веществом, источали робкий зелёный свет. Запах, тяжёлый, сладкий, душный, ударил в нос. Брюса замутило. Он бесшумно сглотнул и заозирался, надеясь найти Кларка, но встретился взглядом с Лютором. Тот, сжимая пистолет, уже стоял напротив, шагах в шести, и с суеверным ужасом смотрел на Брюса. К лысине Лютора прилипла чернота, похожая на объёмную кляксу. Повязка слетела. Впалую глазницу заполняла бурая плоть, расчерченная тёмными нитями. — Невозможно! — сипло выкрикнул Лекс. — Я убил тебя. В этот раз я точно убил тебя! Брюс криво ухмыльнулся. Он упал и поднялся, на большее сил не осталось, но это не имело значения. Лютор попался. Ему не выбраться отсюда, и наконец-то он поплатится за все преступления. Наконец-то справедливость восторжествует. Наконец-то семья Брюса будет в безопасности — отныне и навсегда. Он негромко и счастливо рассмеялся. Лекс по-звериному рыкнул и, высоко задрав в безумном оскале верхнюю губу, решительно вытянул руку. Неясная тишина могильника взорвалась, но прежде из мрака выпрыгнула гигантская тень и с рёвом разозлённого медведя кинулась на Лютора. Левое плечо Брюса ожгло. Пуля, сменив траекторию, с душераздирающим визгом вонзилась в стену и куда-то отрикошетила. Он покачнулся и, стиснув зубы, преодолевая себя, всё-таки шагнул вперёд, однако дело было сделано. Не высокий, но и не низкий Лекс, не толстый и не худой, казался немощным карликом на фоне разгневанного Кларка Кента. Сколько же необузданной невероятной силы таилось в нём? Кларк — рюкзак на плечах, ноги на ширине плеч, одна рука со сжатым кулаком опущена вдоль тела, вторая вскинута вверх — сжимал одной ладонью горло Лютору, чуть приподняв того в воздух. Лекс вяло сучил ступнями, и носки его ботинок шкрябали по полу. Пистолет валялся подле Кларка. — Ты больше никогда не будешь стрелять в Брюса! — прорычал Кларк. — Ты больше никогда не будешь стрелять в других людей! Ты больше никогда не навредишь ни одному человеку! — Эй, — позвал Брюс, — я в порядке. Кларк повернул голову. Он скалился не менее безумно, чем Лютор секундами ранее. Гримаса ярости искажала, уродовала лицо, и густые брови, нависающие над глазами, превращали их в чёрные мёртвые дыры. Съехавшая на бок бейсболка придавала ему страшно нелепый вид. Кларк недоверчиво, глуповато моргнул, вмиг становясь обычным собой, и просиял. — Лютор никуда не денется, отпусти его, — устало попросил Брюс и, приблизившись, подобрал оружие. Выщелкнул магазин и сунул в карман, а сам пистолет выбросил подальше. — Надо спрятаться в полость. У нас… — Он взглянул на вроде-бы-часы, но потухший экран пересекала глубокая трещина. — У нас секунд десять. Пятнадцать. Может, минута, пока резонанс не достигнет этого места. Кларк разжал пальцы, и Лютор хрипящим кулем обвалился вниз. — Ты ранен! — с беспокойством воскликнул Кларк. Его нервный взгляд забегал вверх-вниз. — Ты весь в крови. Последний выстрел задел плечо? У тебя пулевое ранение в… сердце?! Как ты вообще… — Дома и стены помогают, — уклончиво ответил Брюс. — Я продержусь ещё пару часов. — Извини, что я позволил ему вновь выстрелить в тебя, — виновато отозвался Кларк. Брюс, скрывая лёгкое смущение, с недоумением хмыкнул. Он втянул Кларка Кента в это дерьмо, согласился взять с собой, потащил по туннелям навстречу неизвестному и столкнул лбами с Лексом Лютором, но, невзирая ни на что, Кларк Кент оставался Кларком Кентом. Заботливая мамочка извинялась за то, в чём даже не была виновата. — Я не успел помешать ему, потому что отключился после падения и очнулся, когда ты пытался встать. Я… Я так рад, что ты цел! — Кларк смешно вытянул губы, как маленький мальчик перед первым поцелуем, и, ослепительно улыбнувшись, обнял Брюса. — Меня тоже отпусти. — Прости. Прости, пожалуйста. Брюс поморщился и огляделся. Неподалёку валялись системные блоки, полость находилась впереди, шагах в двадцати, и оттуда, как повешенные друг на другом причудливые ёлочные игрушки, торчали головы. Превозмогая слабость, Брюс нагнулся к Лютору. Схватил его за ворот и поставил на ноги. Обхлопал свободной рукой пиджак и верхнюю часть брюк, убеждаясь в отсутствии второго пистолета. — Я могу сделать тебя богатым, Уэйн. Я могу дать тебе много, очень много, куда больше, чем предлагал когда-то, — неразборчиво произнёс Лекс. — Твои дети, твои внуки и даже твои правнуки ни в чём не будут нуждаться. «Шлюха есть шлюха. Его не волнует ничего, кроме денег». «Шлюха есть шлюха. Его не волнует ничего, кроме денег». «Шлюха есть шлюха. Его не волнует ничего, кроме денег». — Как насчёт миллиарда долларов? Пяти? Десяти? Пятидесяти? — Голос Лютора дрогнул на последнем слове. Пятьдесят миллиардов, заработанных на смерти, боли и мучениях. У Брюса потемнело в глазах, и в сердце лопнул горячий шар ярости, наполняя его силой. — Заткнись и смирись, ты проиграл! Мы не какие-то глупые герои-одиночки из комиксов, у нас есть поддержка, и скоро здесь будет полиция и ФБР! — взревел он и, наклонившись, ткнул Лютора носом в дно. Ему до опаляющей ломоты в груди хотелось протащить подонка по всей яме, показать ему каждого мертвеца, ткнуть его в каждого мертвеца. Набить поганый рот мёртвой плотью и заставить глотать, глотать, глотать. Заставить переварить все преступления и злодеяния. Он бы закопал его заживо, похоронил под слоями невинных жертв и заставил гнить среди них. Грызть горелое мясо и вдыхать чужую смерть. Вот справедливое наказание, и это меньшее, что Лютор заслужил. — Разве ты недостаточно сделал?! Посмотри, что ты натворил! Посмо… — У нас нет на это времени, — вмешался Кларк. Он уже достал и надел на пояс второй фонарь. Тот горел куда тусклее, чем раньше, и мигал — видимо, повредился при падении. Брюс коротко выдохнул и направился к полости, волоча Лютора за собой и стараясь не глядеть вниз. Теперь, при слабом и неверном, но настоящем свете, он видел всё слишком хорошо. Он шёл по людям. Они шли по людям. Они переступали через свежие смердящие трупы и продолжали идти по людям. Они спотыкались о торчащие кое-где обгоревшие кости и шли, и шли, и шли, и люди пружинили и хрустели под их ногами. Когда они приблизились, выжившие уже спрятались. Видимо, полость уходила вглубь на многие десятки или сотни футов, так как у выхода Брюс никого не заметил. Её дно оказалось выше, чем представлялось сверху, — на уровне груди взрослого мужчины. Кларк взобрался первым, неуклюже, но легко, и с той же лёгкостью втащил за собой что-то бормочущего Лютора. — Давай. — Он протянул Брюсу руку. — Мы переждём бурю и попробуем связаться с Диком. Надеюсь, коммуникаторы работают и на такой глубине. — Да, — оживился Лютор, — давай, Уэйн. Ты уверен, что победил, но ты проиграл. — Он оттолкнул Кларка и, рухнув на колени, высунулся наружу. Его лицо теперь находилось вровень с лицом Брюса. — Столько лет, столько долгих-долгих лет я побеждал тебя. Я побеждал тебя каждый день, каждый час и каждую минуту твоей жизни. Я побеждал, когда ты засовывал свой член в богатых женщин и мужчин. Я побеждал, когда богатые женщины ставили тебя на колени, а богатые мужчины засовывали в тебя члены. Я побеждал, когда сам засовывал в тебя член. Я побеждал, когда ты сосал мой член и глотал мою сперму. Я осквернил всё, что тебе дорого. Я осквернил твой город, я осквернил твой дом, я осквернил твоё имя, я осквернил твоих детей, я осквернил память твоих родителей. Я осквернил память твоих родителей при твоём участии, и я… Лютор со смешком перевёл дыхание и облизал сухие губы. Плоть в его пустой глазнице прерывисто пульсировала и дрожала. Чёрные нити извивались, как черви, стремящиеся вырваться наружу. — Я осквернил тебя, Брюс Уэйн, потомок благородных английских аристократов, неблагородный сын Томаса и Марты Уэйн. Сможешь ли ты жить с этим? Лютор разогнулся и надменно уставился на Брюса, его глаз ликующе блеснул изумрудной звездой. Позади Лекса плавало бледное лицо Кларка с горестно поджатыми губами. «Никогда не сдаёшься? Но это конец, Лекс Лютор, — твой конец». Брюс ясно и чётко осознал — это действительно конец. Он в последний раз видит Лекса Лютора, в последний раз разговаривает с ним, в последний раз сдирает собственную кожу, позволяя Лютору нырнуть под. Это конец. Брюс недобро ощерился. — Время покажет, — сказал глухо. — Но знаешь что, Александр-победитель? Твоя история окончена, а последнее слово в ней остаётся за мной. Он ухватился за край полости, подтянулся и с наслаждением врезал лбом Лютору в подбородок. Как же хорошо. Кровь из раны на животе потекла сильнее, в голове у Брюса всё поплыло, но как же ему стало хо-ро-шо. Кларк со злым воплем дёрнул падающего на спину, уже потерявшего сознание Лютора за рубашку, подтащил к себе и неловко и как-то испуганно ткнул его громадным кулаком под челюсть. — Супермен не бьёт лежачего злодея, — пошутил Брюс и хотел забраться наверх, но что-то бросилось ему в глаза, и он, разжав пальцы, упал обратно в яму. — Брюс! Мир закричал. Мир встрепенулся и завыл. Проснулся настоящий дракон. Он расправил кожистые крылья, и мир задрожал от его несмолкаемого рыка. Две летучие мыши, ангелы смерти, демоны жизни, пролетели над Брюсом, и в пол ямы, точно у входа в полость, выбив из стены яркие искры, вонзился каменный меч. — Брюс! — Из-за сорвавшегося с потолка сталактита высунулся встревоженный Кларк. — Давай! Быстрее! Брюс с трудом поднялся и, приоткрыв рот, посмотрел на кусок камня, который должен был его убить. Пол ходил ходуном. Стонали стены, что-то скрежетало и падало вдалеке. Что-то скрежетало и падало вблизи. Гигантская тёмная рука обрушилась на Брюса и рассыпалась мириадом гомонящих летучих мышей. Они окружили его плотным облаком, они погнали его прочь-прочь, и он отступил, и летящие сверху каменные стрелы отметили пройденный им путь. Вроде бы Кларк позвал его в третий раз, но колени Брюса беспомощно подломились, и он упал, и мыши упали на него. Брюс прижимался щекой к вибрирующему полу и задыхался от нахлынувшего страха. Мертвецы дрожали под ним. Он барахтался в трясине горелого мяса, и полное трупов болото затягивало его. Брюс пытался опереться на что-нибудь, но мертвецы расползались под пальцами, выпуская истинный запах. Хуже стухшего мяса, хуже свежего дерьма, хуже выблеванного вчера ужина — вонь хлынула приторной рекой, и желудок Брюса сжался от спазма. Он в отчаянии зацепился за что-то рукой, и в ладони остался пласт чёрной сгоревшей плоти. Обнажился тёмный опалённый череп, в его глазницах что-то шевелилось, в его глазницах блестели — слёзы, слёзы! черви, черви! — капли воды или жира, и Брюс захрипел от ужаса. Он не должен был видеть во тьме, но видел и не хотел видеть. Он больше никогда и ничего не хотел видеть, а мёртвые смотрели на него и видели его — как он видел их. Мёртвые под ним плакали и стонали. Мёртвые звали его к себе. «Это все те люди, с которыми я спал. Лютор убил их, потому что я с ними спал», — пронеслась дикая мысль. Заорав, Брюс из последних сил стряхнул с себя мышей и вскочил, чтобы рухнуть через пару шагов. «Я вновь упал, отец, и знаешь что? Иногда люди падают, чтобы уже не вставать». Он сумел перевернуться, сунул ладонь во внутренний карман куртки и судорожно вцепился в медальон. Мыши вернулись и запищали громче, но Брюс не слышал их писк. Сжимая в кулаке медальон, словно единственное спасение, он раскинулся на спине и вытянул руки, как распятый, и летучие мыши, братья ему и сёстры, укрыли его толстым живым одеялом. Они легли ему на живот, они легли ему на грудь, они легли ему на шею, они легли ему на лицо. Они защищали его. Они впитали тошнотворную приторность посмертия, и Брюс перестал чувствовать запах. Брюс не задыхался. Брюс не закрывал глаза. Брюс не умирал. Перед ним, как и в прошлый раз, стелился чёрный бархат космоса, но сегодня — пустой и беззвёздный, однако он всё равно видел лицо своего отца, и отец глядел на него с доброй улыбкой. «Не такая уж и дерьмовая была у меня жизнь. Хорошая жизнь, порой — отличная», — подумал Брюс и улыбнулся в ответ. И для него наконец-то всё закончилось. Конец первого блока.