На букву «Б»

       — Ты нервничаешь из-за семейного ужина. Брюс неопределённо буркнул под нос. Раздался полный разочарования щелчок языком, и Кассандра пребольно — трижды — ущипнула его за предплечье. Он не поправил перчатки. Ему удалось настоять на своём, и Дик отвёз его в местную больницу. Всё в порядке. Он чист. Определители Лютора теперь, кажется, стояли в каждой деревне, поэтому Брюс прошёл и через определитель. Дважды. — Не понимаю, почему ужин называется семейным, если на нём будут присутствовать не члены семьи, — продолжила Кассандра. — Для того, чтобы ужин стал семейным, Джейсону надо жениться на Кори, а Тиму… Нет, Тим недостаточно взрослый, чтобы выйти замуж за своего друга. — Если бы Тим был достаточно взрослым, это бы не значило, что он должен выходить… замуж. За своего друга, — сварливо заметил Брюс, мысленно придя в ужас от перспективы когда-нибудь увидеть, как Тим выходит замуж за своего друга. Увидеть. Он неслышно вздохнул. — Хорошо. Но ты нервничаешь, Б. Мы гуляем двадцать семь минут, и ты споткнулся двенадцать раз, а обычно за такой же промежуток времени ты спотыкаешься три, иногда четыре раза. Брюс ничего не ответил и постарался не споткнуться в тринадцатый раз. С того дня, как они с Диком пили пиво на крыльце, минуло больше недели, и ежедневные прогулки с Кассандрой вошли в традицию. Брюсу нравилось гулять с Кассандрой. Она не давала ему брать с собой трость и очки. Она держала его под руку непринуждённо, не как беспомощного слепого, а как обычного человека, вышедшего подышать свежим воздухом. Она много молчала. Она мало разговаривала — главный плюс. Все вокруг говорили слишком много. Он опять вздохнул. Брюс физически ощущал, как беспокойство перерастает в нечто большее. Каждое утро он открывал глаза, надеясь увидеть, и каждое утро его разочарование росло. Он одновременно потерял и зрение, и память, но память вернулась, а зрение нет. Сколько надо ждать? Или стоит привыкать быть таким? Это навсегда? Что-то заскрипело. Жаркое, будто летнее солнце перестало греть Брюсу затылок, а поросшая первой травой земля под ногами сменилась деревянным полом. — Где мы? — Закрой глаза, Б, и нагнись, — остановившись через десяток шагов и отпустив его руку, попросила Кассандра. К лицу наклонившегося Брюса прикоснулись прохладные ладони, и прежде чем он среагировал, что-то прижалось сначала к левому веку, а затем к правому. Губы! Брюс дёрнул головой и отпрянул. — Ты не видишь, потому что не хочешь. Ты не видишь, потому что боишься, — глухим голосом сказала Кассандра, и наступила тишина. — Кассандра? — нервно почесав по очереди веки, пробормотал Брюс. Послышались лёгкие удаляющиеся шаги, и снова скрипнула дверь. — Кассандра! Брюс кинулся следом за ней и врезался во что-то бедром. Зашипев, он отскочил вправо, прокрутился на пятках и замер. Принюхался. Пахло неприятно. Пахло сеном и деревом, но сильнее всего — навозом. Он напряг слух. Что-то возилось неподалёку. Что-то двигалось. Что-то сопело и хлюпало. Брюс шумно задышал. Он не спит. Он бодрствует, а не попал в один из своих снов. Кассандра его куда-то завела и бросила. Решительно развернувшись, он двинулся вперёд и опять во что-то врезался. На этот раз всем телом. Брюс нащупал доходившую до груди непонятную перегородку и вытянул над ней руки. Поводил, пока не наткнулся на что-то… Мягкое? Бархатистое. Живое. Оно шевелилось под его ладонью. Оно дышало под его ладонью. Оно жило под его ладонью. — Ты не Кассандра. — Му-у-у, — ответило нечто, и Брюс отдёрнул руку. Отлично. Касс завела его в коровник. — Му-у-у-у-у-у. Он осознал, что до сих пор не открыл глаза, и резко их распахнул, глупо и наивно рассчитывая — а вдруг? Вдруг Кассандра исцелила его. Темнота не рассеялась. «Ты не видишь, потому что не хочешь». Брюс хотел, но помнил, как не хотел — когда барахтался в море жжёной плоти, из которого на него смотрели мертвецы. «Ты не видишь, потому что боишься». Он не боялся открыть глаза и увидеть обтянутые чёрной кожей черепа, мёртвых отцов и мёртвых сыновей, мёртвых матерей и мёртвых дочерей. Увидеть полчища летучих мышей, защищающих его. Убивающих его? Нет. Он выбрался. Это — реальность. А если… Брюс тряхнул головой. Корова снова замычала. — Корова, заткнись. Он застыл, принюхиваясь и прислушиваясь, безуспешно стараясь почувствовать слабое дуновение ветерка из-за, может быть, неплотно прикрытой двери. Брюс врезал по перегородке. Та закряхтела, а сзади и слева, совсем не с той стороны, где Брюс предполагал наличие выхода, донёсся знакомый скрип. — Кассандра? Кто-то вошёл в коровник, но поступь не была лёгкой и принадлежала мужчине — высокому, мощному, сильному мужчине. Желудок Брюса сжался, и слева в груди заныло. Он спит. Он спит, и Бэтмен идёт за ним. Он перестал быть Бэтменом, но Бэтмен не исчез. Бэтмен теперь сам по себе. Бэтмен делает, что хочет, и сейчас он идёт за Брюсом. Он приближается, и под его тяжёлыми шагами плачут половицы. Бэтмен подойдёт, положит затянутую в чёрную перчатку ладонь ему на плечо и прорычит: «Ты виноват. Ты сделал недостаточно, слабак!» Из-за его плеча высунется сгнившая мать Брюса и укоризненно прошамкает: «Почему ты не спас меня, сынок?» Мертвецы хлынут с потолка, мертвецы выползут из стен, мертвецы выломятся через половицы и заберут Брюса в царство чёрного, где кроме чёрного, есть немного белого и красного, где на троне, сложенном из страха и отчаяния, восседает маленький мальчик с рыжими волосами и зелёными глазами. «Ты уже кончил на лицо своей матери?» — спросит мальчик и рассмеётся. Из горла Брюса вырвался скрежет. Мертвецы утонули в тёмной крови, взмыли вверх и осыпались на него колючим снегом. Ветер взвыл диким зверем. Ветер, жестокий палач, рассёк ему лицо, и разразилась буря. Брюс стоял в её центре и ловил ртом жалящие кожу, чёрные-пречёрные, как весь его мир, снежинки. — …Порядке? Брюс развернулся и выставил крепко сжатые кулаки. Что-то упало с его плеча. — Успокойся, пожалуйста. У тебя всё нормально? Я подъезжал, когда увидел, как Кассандра сначала заводит тебя в коровник, а потом выходит одна. Мне показалось, ты без очков и трости, поэтому я… Ну. Мгм. — Кент? — недоверчиво уточнил Брюс. — Кларк. Привет. — Кент. Какого чёрта ты делаешь в моём доме? — Вообще-то, это мой дом… Хотя, конечно, да, прости, и ваш тоже, ведь вы его арендовали, — виновато ответил тот. — Разве Дик не сообщил? Я время от времени приезжаю. Я делаю так с тех пор, как уехал учиться в колледж, и не изменил этой привычке после смерти родителей. — Сообщил. Проваливай. — Нет. Тебя нужно отвести в дом. Тебе нужна помощь. — Мне не нужна помощь. Я попросил Кассандру оставить меня здесь. — Зачем? Позависать с тёлочками? — Оставь шутки тем, кто умеет шутить. — Цитируешь Дика? У тебя нет ни суперочков, ни трости. Где, по-твоему, выход, и как ты дойдёшь до дома, не разбив себе лоб? Брюс пожевал нижнюю губу. Он понимал, что поступает глупо, но не хотел принимать помощь Кларка Кента. — Начинаю скучать по беспамятному Брюсу, — посетовал Кларк, вроде бы переместившись влево, и в следующий миг Брюса подхватили под локоть. — Пойдём. Не вынуждай меня применять силу или кричать на всю ферму: «Дети, ваш папа заблудился в коровнике!» — Угрожаешь? Я надеру тебе задницу, если вдобавок к зрению потеряю обе руки и одну ногу. — Ты страшный человек. Мне придётся сменить штаны. — Идиот. — Грубиян. — Му-у-у. Брюс выругался и позволил себя повести. Он же не хотел в самом деле зависнуть тут с тёлочками? — Ты подстригся, — сказал Кларк, когда они вышли на улицу. — Выглядишь, мгм, отлично. Кларк Кент замечал всё. Брюс не провёл ладонью по «мексиканскому» затылку. Он и сам не знал, зачем решил постричься как раньше, до всего, но он решил. В конце концов, это уже давно было обыденно. — Как вообще твои дела? — добавил Кларк. — Это твой любимый вопрос? — поморщился Брюс, подставляя лицо солнцу. Весна отправила зиму в глубокий нокаут, и всё вокруг расцветало, разрасталось и пахло. Всё вокруг щебетало, жужжало и стрекотало, и сладкий деревенский воздух дразнил ноздри. Он повернул голову и добавил непреклонно: — Твоё присутствие в моём доме сегодня неуместно. У нас семейный ужин. — Сегодня я ужинаю со школьным другом и его семьёй. Я вам не помешаю. — Кларк вздохнул. — Мне понятно твоё недовольство, но я не собирался лезть в жизнь твоей семьи, а старался помочь. — Ты помог, — отрезал Брюс, — и я благодарен тебе, но твоя помощь больше не нужна. Какая сумма арендной платы тебя устроит, при условии, что ты перестанешь здесь появляться? — Я договаривался с Диком, так что обсуди это с ним, — с нескрываемым удовольствием отозвался Кларк. Брюс не скрипнул зубами. Он не мог вспомнить ни одного человека, который бы раздражал его так же, как Кларк Кент. Всё началось с Кларка Кента. Вся размеренная привычная жизнь рухнула из-за Кларка Кента. Брюс ни в коем случае не сожалел о победе над Лексом Лютором. Он ни в коем случае не хотел повернуть время вспять и стереть из реальности два последних года. Он… Он не знал, чего хотел. Может, чтобы в желудке тяжёлым камнем не лежала крошечная ядерная бомба, заставляющая его бессильно сжимать кулаки. Он ведь не планировал надрать задницу Кларку? Проклятье. Ему очень хотелось с кем-нибудь подраться, а стальной громила вроде Кларка Кента был лучшей кандидатурой. От предвкушения у Брюса резко вспотел затылок, и что-то яростное заворочалось внутри. «Это тебе за то, что открыл мне правду обо мне!» «Это тебе за то, что вытащил моего младшего сына из бездонной пропасти в мир людей!» «Это тебе за то, что познакомил меня и мою семью с Оливером Квином!» «Это тебе за то, что спас меня в пещере!» «Это тебе за то, что заботился о моей семье, пока я валялся в больнице!» «Да, Б, чертовски справедливо», — заметил незнакомый-знакомый голос. Брюс так разозлился — в основном на себя — что споткнулся на ровном месте и потянул за собой Кларка. Он почти упал, но вовремя выставил руки и упёрся ладонями в землю. Махнул одной рукой и наткнулся на что-то. Кент сопел где-то выше, и Брюс с любопытством ощупал это что-то, упругое и… — Пожалуйста, ты бы не мог… Боже. Ты бы не мог перестать трогать мою, гм, задницу? — попросил Кларк. Брюс убрал ладонь с такой скоростью, словно прикасался к гигантскому, смертельно опасному пауку. — С-спасибо. Вот, держись за меня. Извини, я не уследил. Брюс покрепче стиснул челюсти, думая о… пауках-пауках-пауках — гигантских, смертельно опасных пауках-пауках-пауках. Жёлто-зелёном гное-гное-гное. Отвисших мошонках, поросших седыми вонючими волосами. Очень-очень-очень вонючими. Поражённых всеми возможными болезнями кривых почерневших зубах. Дьявол. Он хотел почесать об кого-нибудь кулаки, но куда сильнее хотел секса. С человеком. С любым человеком, кроме себя. Пусть в больнице он и вёл активную сексуальную жизнь, но с того дня, как вернулась память, Брюс сидел на сухом пайке. Он бы давно одурел, если бы не слепота, которая отвлекала его. На время. Не полностью. Ничто не могло отвлечь его от мыслей о сексе полностью. Ещё неделя, и идея о зависании в коровнике с тёлочками не покажется ему отвратительной. — Почему ты отшил меня в больнице? — равнодушно спросил Брюс. «Почему ты отшил меня в больнице, сладкая тыковка?» — поинтересовался про себя. Наверняка он бы смог посмотреть в глаза тому, кого называл своей сладкой тыковкой. Наверняка он бы справился с этим. Наверняка он мог бы трахнуть того, кого называл своей сладкой тыковкой. Чёрт, ему следовало думать о чём угодно, но не о сладких тыковках. — Поче… Ч-что? — Ты слышал. — Да. Странно, что ты об этом вспомнил, к тому же я объяснял. — Это не объяснение. — Для меня — объяснение, — ответил Кларк и с неожиданным ехидством уточнил: — Я задел твоё самолюбие суперсамца? На этот раз Брюс скрипнул зубами. У него хватало времени. Он купался в океане времени и мыслей. Он ловил волну за волной, нырял в неисследованные глубины и когда как следует поразмыслил, понял, что по-настоящему уязвлен. Ему никто не отказывал — никто, чёрт возьми, и никогда, за исключением той девчонки много лет назад. Ему никто не отказывал вот уже двадцать семь лет. Ему не могли отказать. Его не мог отшить какой-то неуклюжий недотёпа вроде Кларка Кента. Так не бывает, потому что так не бывает. Он же Брюс Уэйн. Порнозвезда. Суперёбарь. Неутомимый мегахрен. Первый красавчик по эту сторону экватора и по ту тоже. «И дохуя самовлюблённый пиздюк», — лениво добавил Конс у него в голове. Слегка. Невозможно столько лет заниматься тем, чем он занимался, неизбежно оставаясь первым среди лучших, и не быть слегка самовлюблённым. Брюс знал себе цену — во всех смыслах слова. На него всегда и везде обращали внимание: и женщины, и мужчины. Он ненавидел это всей душой и любил, парадоксально и всей душой, но не признавался в таком даже самому себе. — Можешь, гм, попробовать снова, — прервал затянувшуюся паузу Кларк, — подкатить. Ну, подкатить к-ко мне. Ак-хэм. Он говорил уже не ехидно, а нервно и нерешительно. Его пальцы на локте Брюса подрагивали. Наверняка он залился краской, как девственница, впервые переступившая порог сексшопа, и Брюс тут же вспомнил о той девушке, как-там-её. Мэри? Сьюзан? Карен? Его вовсе не заводили краснеющие от смущения люди. Пауки-гной-отвисшие мошонки-почерневшие зубы. Гнилые почерневшие пауки с отвисшими мошонками. У пауков есть мошонки? Ему срочно нужна женщина и не одна, иначе проблема выйдет из-под контроля. — Я, скорее, к тёлочкам в твоём коровнике подкачу, — совсем уж по-детски огрызнулся Брюс. — Думаешь, с ними у тебя больше шансов? — Сменил профессию, Кент? Ты теперь комик? С таким репертуаром рискуешь лишиться и дохода, и зубов. Кларк тяжело — укоризненно, да что ж ты за человек такой — вздохнул и примолк. В тишине завёл Брюса сначала в дом — они сняли обувь — а затем в комнату, и убрался прочь, аккуратно притворив за собой дверь. Брюс с необъяснимым удовлетворением ухмыльнулся, уверенно прошёл по прямой семь шагов и, раскинув руки птичьими крыльями, рухнул на кровать. Глаза слипались. «Ты не видишь, потому что не хочешь. Ты не видишь, потому что боишься». Он подтянулся к изголовью и нащупал тумбочку. Иногда утраченное возвращалось. Перевернувшись на спину, Брюс сжал в кулаке медальон. Дик отдал его на второй день: целый и невредимый. Пока Брюс валялся в больнице, Грейсон нашёл у него в телефоне номер Люпуса и отвёз умельцу кусок искорёженного металла в надежде на чудо. Люпус чудо совершил. Выяснилось, что он фотографирует все свои работы, и медальон вернулся к Брюсу. На ощупь он не замечал разницы, однако знал — Люпус использовал пулю, чтобы исправить повреждения. Фотографию тоже заменили, но Брюс понятия не имел на что, а Дик не сказал. — Я живой, — неожиданно для себя произнёс он вслух. — Я знаю, что живой. Я не умер. Он не умер, и два металла, убийственный и спасительный, соединились навечно. У него в кулаке медальон и пуля. У него в кулаке жизнь и смерть. Брюс через одежду почесал шрамы на груди. У мёртвых бывают шрамы, у живых бывают шрамы, разница одна — у мёртвых они не зудят. Мёртвым не больно. — Сны — всего лишь сны. Лютор проиграл. Он никогда не выйдет из тюрьмы. Он никому и никогда не навредит. Лютор навсегда останется в той ограждённой от всех и от всего камере. Когда он умрёт и его тело вынесут наружу, он всё равно останется взаперти. Лютор обезврежен навечно. — Мы спасли людей. Мы изменили всё. Они. Не он, Брюс, и не он, кто-то ещё, а они. Они — Оливер, Брюс, Кларк, Барбара, Лоис, Дик, Венди, Марвин и многие другие люди, поспособствовавшие восстановлению справедливости. Они сделали это вместе. — Моя… — Брюс вздохнул и переложил медальон в другую руку. — Моя семья в безопасности. Мои близкие живы. Стефани мертва, и она всегда будет мертва, но и жива тоже. Мы все помним её и будем помнить, потому что мы живы. Мы живы. Они живы. Они выжили. Они прошли через это. Они все изменились, но выжили. Брюс хотел увидеть, как все изменились. Он хотел открыть глаза и увидеть лица своих детей. Лицо Барбары. Лицо Альфреда. Они живы. Они не стали ни пеплом, ни прахом, ни чернотой, натянутой на белёсые кости. Они живы. У него в кулаке жизнь, смерть и память о смерти — его и не его. У него в кулаке прошлое, а сам он — настоящее, живое настоящее с тёплой кожей, неровным дыханием, густой щетиной и шрамами, которые болят. — Я живой, и я не боюсь. Брюс уснул, и свет, окутавший его, был болезненно ярким. Свет ржавым ножом резал его слепые глаза. Он вскрикнул, закрывая лицо вспотевшими руками, и выпавший медальон ударил его по носу. Брюс привычно скатился с кровати и втиснулся под неё. Свет бил и бил, свет врывался в комнату белым торнадо, свет вливался молочной рекой, и реки текли по щекам Брюса. Сердце стучало так громко, что голова лопалась от грохота. Он не спит? Брюс осторожно убрал ладони от зажмуренных глаз и приподнял веки. Он спит? По лицу струилась мокрая соль. Он вытер щёки и открыл глаза шире. Он не спит? Боль ослабевала. Он спит? Его глаза не должны болеть. Он не видел, но постоянно смотрел на свет, его глаза не должны бояться света. Ведь так? Брюс выбрался из-под кровати и встал. Он не спит? Его колени задрожали. Он не спит. Окна комнаты выходили на солнечную сторону, и в эти окна с раздвинутыми занавесками лупил нереальный, фантастический, чудовищно белый свет. Брюс зажмурился, досчитал до десяти и открыл глаза. Свет никуда не делся. — Кассандра, — прошептал он и на всякий случай ущипнул себя. Ничего не изменилось. Он видел. Глаза болели. Кипучий яркий мир щипал его глаза, и он видел этот мир. Брюс подавил желание тотчас увидеть всех и каждого, улыбнуться всем и каждому. Может быть, обнять. Он поёжился. Проверив время и убедившись, что ужин нескоро, Брюс запер дверь, задёрнул занавески — цветастые, будто самодельные — и, раздевшись, рванул в ванную. Он тщательно и не единожды ощупывал себя с тех пор, как память вернулась, но не видел — почти год — и теперь рассматривал своё тело в ростовом, установленном явно недавно, зеркале. Не веря собственным глазам, Брюс вновь ущипнул себя. Он повертелся перед зеркалом и ущипнул себя в третий раз. Ему не чудилось. Он делал выборочную эпиляцию, что значило полное удаление волос на одних частях тела и прореживание волос на других частях тела вплоть до лица. За год эффект сошёл на нет везде, кроме паха, подмышек, задницы и спины. Всё остальное тело покрывал плотный и густой ковёр длинных, чёрных завитков, целиком скрывающий кожу, в котором кое-где зияли проплешины шрамов. Впервые с девяносто шестого года Брюс видел себя в первозданном облике. «Запомни, малыш, девочкам нравится мужская шерсть, но никто не любит обезьян», — наставляла его давным-давно Шива. За последние двадцать с лишним лет шерсти прибавилось, хотя Брюс и подростком мог похвастаться исключительной волосатостью. Его миновала проблема и жидких усишек, и по-девичьи гладкой груди. — Я грёбаная обезьяна, — слабым голосом пробормотал он. Как кто-то мог захотеть с ним спать? Неужели в больнице работали настолько отчаявшиеся люди? За неполный год он превратился в самую натуральную обезьяну с бритой спиной и в шортах из человеческой кожи. Через полгода волосы будут везде. Никто не любит обезьян, и ему надо превратить обезьяну в человека. Брюс принял душ и рассматривал своё всё ещё безупречное, но уже настоящее тело в ростовом зеркале ванной. Прошёлся ладонью по груди, изрытой воронками пулевых ранений, — не по-девичьи, но гладкой, бритой груди. Мешочек, плотно набитый волосами, он положил рядом с унитазом. Брюс потрогал пару неровных рубцов, колупнул ногтем кружок напротив сердца — за исключением шрамов и бледной кожи, его тело не изменилось. Разве что он потерял пять-шесть фунтов. Вскинув согнутые под прямым углом руки, Брюс напряг мышцы и поиграл бицепсами. В больнице слепота не мешала ему ежедневно посещать спортзал, и он находился в отличной форме. Брюс приоткрыл рот, оценивая белизну зубов, и слегка нахмурился, обнаружив на правой щеке странную светлую трещину. Он практически уткнулся носом в зеркало и повернул голову иначе — трещина исчезла. Очередной шрам. Древесная прожилка, едва заметная в некоторых ракурсах, начиналась на скуле, огибала её и спускалась на щёку. Памятный подарок от летучих мышей? Брюс отступил на два шага от зеркала и критически сощурился. Он всё ещё выглядел намного моложе реального возраста. Он выглядел как надо. Он выглядел как надо и супермужественно. Он больше не Бэтмен, но при этом больший Бэтмен, чем когда бы то ни было. Брюс пригладил ладонями мокрые волосы. Он выглядел как надо и так хорошо, что сам бы себя трахнул. — Самодовольный засранец, — пожурил он своё отражение и пошёл одеваться. Его запал иссяк очень быстро. Зрение вернулось, но ему чего-то не хватало, чтобы наконец-то увидеть свою семью. Брюс вымылся, привёл себя в порядок, побрился, оделся и мялся перед входом на кухню. Он поддёрнул перчатки и стянул пониже длинные рукава футболки с дурацким принтом. С его груди скалилась рычащая горилла. Под рисунком алела грозная надпись: «Я самая крутая обезьяна на районе». Футболку Брюсу когда-то подарила Барбара, и сегодня он надел её впервые, посчитав это символичным. Он обернулся и окинул взглядом гостиную и лестницу. Лестница как лестница. Гостиная как гостиная, полная коричневого цвета, старого дерева и основательной массивной мебели, не имеющей ничего общего с конструкторами IKEA. Гостиную вырезали из семейного сериала семидесятых и вклеили в две тысячи восемнадцатый. Гостиная не вызывала у Брюса никаких чувств и не пробуждала воспоминаний. — Б? Он повернулся обратно, с волнением и радостью отмечая, что Барбара не изменилась. Увечье не наложило на её загорелое лицо скорбную печать. Рыжие волосы не потускнели. Глаза за тонкими стёклами очков смотрели весело и чуть настороженно. — Оно… вернулось? Брюс коротко кивнул, пытаясь отвести взгляд от ног Барбары, затянутых в светлые брюки и опутанных чёрными и серыми ремнями — на вид не металлическими, а пластиковыми. — Я рада, — тепло улыбнулась Барбара и подняла испачканные в муке ладони. — Обниматься не будем. Можешь и дальше пялиться на мои ноги. Он промолчал, опасаясь ляпнуть что-нибудь неуместное и глупое. Барбара, фыркнув, поманила его пальцем и развернулась спиной: — Загляни под майку. Скрывая смущение, Брюс осторожно подцепил майку и потянул вверх, стараясь ни в коем случае не задеть перчаткой кожу. Ремни, соединённые друг с другом короткими проводками, симметрично, через равное расстояние охватывали ноги Барбары от ступней и до бёдер, а затем сливались в сплошную ленту. Отходящие от неё три провода заканчивались крошечными штекерами, которые утопали в расположенных друг над другом гнёздах внизу позвоночника Барбары. — Футуристично, водонепроницаемо, супергибко и суперкрепко. Местные уже перестали сворачивать шеи при виде меня. — Ты сохранила чувствительность в… тазовой зоне, но эти штекеры… — Брюс опустил майку, пытаясь выкинуть из головы полоску обнажённой кожи над поясом брюк Барбары. «Это Барбара, больной ты ублюдок. Девчонка, которую ты подобрал на улице и вырастил. Любовь всей жизни твоего сына. Не смей и мысли допускать, ты, чёртов мутант». Он тихо выдохнул. — Из-за травмы мышцы твоих ног не получают сигнал двигаться. Он прерван на уровне повреждения спинного мозга. Этот механизм заменяет тебе и мышцы и часть спинного мозга. — Умник, — с наигранным недовольством проворчала Барбара. Брюс положил ладонь ей на плечо. Крепко сжал и не убрал руку сразу. — Ты не сдалась. Ты… Ты. — Он умолк, мучительно подбирая правильные слова. Он не Дик. Он не знал правильных слов. Совсем молодая женщина навсегда лишилась возможности самостоятельно двигаться, какие слова тут могли быть правильными? Брюс криво улыбнулся. — Не знаю, что ещё сказать. — Рад наконец-то тебя видеть, Барбара. Прекрасно выглядишь, Барбара. Я счастлив, что ты нашла своего родного отца, Барбара. Из кухни так вкусно пахнет, у тебя золотые руки, Барбара, — без тени насмешки произнесла она. — Извини. Конечно. Я рад нако… — Иисусе, Б! — грозно воскликнула Бабс и, покусав губы, звонко рассмеялась. — Ты не меняешься. Иди, погуляй пока и не путайся у меня под ногами. — Она выразительно помахала ладонью и скрылась на кухне. «Как с пацаном, честное слово», — промелькнула мысль. Хорошо, подзатыльником не наградила. Игнорируя урчащий желудок, Брюс прихватил уличную пару ботинок, пересёк обе гостиные, переобулся, спустился по ступенькам заднего крыльца — и замер, ошеломлённый. До мозга костей городской человек, он всматривался вдаль и не знал, за что зацепиться взглядом. Над ним расстилалось бескрайнее голубое полотно, уставленное редкими лодочками облаков. Перед ним расстилалось бескрайнее зелёное полотно с чёрными пропалинами земли, расчерченное многочисленными дорожками, пересечённое деревянными заборами и усыпанное разномастными строениями. Далеко впереди небесная лазурь смешивалась с изумрудной свежестью, и на линии горизонта мерцала тёмная линия леса. Брюс зачем-то сошёл с дорожки и наступил на недавно родившуюся короткую траву. Поднял ботинок — травинки медленно, неохотно разогнулись — и, устыдившись, вернулся на дорожку. Он чувствовал себя сбитым с толку. Его окружал странный мир, наполненный непонятными шорохами, пропитанный незнакомыми запахами и залитый непривычными цветами. Чужой мир. Он дышал этим миром, слушал этот мир, но увидев — растерялся. Дайте ему бетон, дайте сталь, дайте серость и смог, светофоры и крыс, вульгарно накрашенных женщин и мужчин с пушками. Дайте звук, с которым кулак врезается в живот. Дайте запахи спермы и пота. Дайте латекс и кожу, бензин и порох, трансвеститов на шпильках и бездомных с айфонами. Дайте ему его жизнь. Щуря слезящиеся глаза, Брюс глубоко вдыхал и шумно выдыхал. В таких местах, наверное, хорошо жить, когда нет двадцати или есть шестьдесят, а он находился ровно по середине. Как Дик и Барбара справлялись с этим ужасающим умиротворением? — Сэр? От одного из строений к дому шёл Альфред, одетый так же безупречно, как и всегда, но не казавшийся удивительным городским пришельцем на фоне деревенской безмятежности. В руках старик нёс небольшой пластиковый ящик с зеленью. Альфред неторопливо приблизился, поставил ящик на дорожку и внимательно посмотрел на Брюса. Тот неопределённо пожал плечами. — Я ждал вашего прозрения со дня на день, — спокойно произнёс Альфред. Брюс пожирал глазами его лицо, но не замечал особых изменений, в том числе и в причёске. Альфред немного загорел и посвежел — помолодел, скинул десяток лет — но в остальном… — Я скучал по тебе, старый друг, — вырвалось у Брюса, и он решительно привлёк Альфреда к себе. С Альфредом правила не работали. — Позволю себе признаться — я тоже, сэр, и наконец-то я могу сказать вам глаза в глаза, как горжусь вами. Брюс отстранился. — Старый мастер тоже гордился бы вами. — Ты имеешь в виду моего отца? Томаса Уэйна? История его происхождения перестала быть тайной внутри семьи. Кларк с Диком поделились со всеми, и Брюс не возражал, но Альфред оставался Альфредом. Вряд ли что-то могло исцелить его. — Прошу прощения, мне надо отнести эти чудесные плоды канзасской земли мисс Барбаре, — не поведя и бровью, ответил Альфред и, подхватив ящик, удалился. Тем временем со стороны основной дороги донёсся шум, и Брюс вернулся в дом, заодно отметив, что надо что-то сделать с переобуванием. Они жили не в городе, где зачастую входили в квартиру и выходили из неё по разу в день. Здесь они всё время курсировали между улицей и домом. В новых условиях правила требовали пересмотра, к тому же вряд ли Барбара физически могла постоянно переобуваться. Распахнулась входная дверь, и внутрь ввалился Дик с мальчишками. Они, весело переговариваясь, возились у порога, не замечая замершего в большой гостиной Брюса, пока Дэмиен, переобувшийся первым, не рванул к лестнице, чтобы тут же застыть на месте. Брюс молча вышел навстречу. — Отец? — Дэмиен нерешительно качнулся вперёд. — Ты без очков и трости. Ты… видишь? Брюс кивнул и остановился в паре шагов от сына. Тот едва ли вырос, но на обожжённом солнцем потном лице Дэмиена кое-где алели прыщики. Кожа над верхней губой потемнела. Одет он был непривычно неаккуратно: в великоватые джинсы, собравшиеся гармошкой внизу, и старую толстовку Джейсона. — Рад, что к тебе вернулось зрение, — равнодушно продолжил Дэмиен, однако его лицо просветлело. — Прошу меня, тц, простить, я должен переодеться перед ужином. — Он поднялся на первую ступеньку лестницы и небрежно кинул через плечо. — Дрейк, не забудь вымыть руки и напомни об этом своему тупоголовому дружку. Тим огрызнулся. Тим огрызнулся беззлобно, однако огрызнулся. Тим огрызнулся, так по-джейсоновски и по-уличному: «Завали-ка, ушастый». Хотя Брюсу, скорее всего, послышалось. — Дэми! — одёрнул мальчишку Дик, но тот уже убежал наверх. — Б! — Грейсон переключился на Брюса и двинулся к нему, широко раскинув руки. Брюс покачал головой. Дик, фыркнув, остановился, а из-за его спины вынырнул Тим. — Папа! — Тим притормозил, едва не врезавшись в Брюса, и посмотрел снизу вверх. Матово-чёрный фотоаппарат на его груди покачивался из стороны в сторону. — Ты видишь. Я вижу, что ты видишь. Ты видишь, что я вижу, что ты видишь. Я вижу, что ты видишь, что я вижу, что ты видишь. Здорово. Здо-ро-во. Здор-р-рово. Здо́рово-здоро́во! Ха, папа! Брюс негромко рассмеялся. Тим тянулся к нему, загорелый и тонкий, с сильно отросшими растрёпанными волосами, с детским лицом и детским голосом, но прибавивший в росте дюймов пять или даже шесть. К Брюсу тянулся не восьмилетний ребёнок, а мальчик, которому могло быть и одиннадцать, и двенадцать. — Я подрос, — похвастался Тим и, нахмурившись, пробормотал: — Никто не может быть настолько большим, чтобы ему запретили обниматься с его папой. Да? Ведь так? — Дело говоришь, братишка, — серьёзно подтвердил Дик и, подхватив Тима сзади под мышки, сунул его Брюсу, как какой-то… подарок. — Обними ребёнка, старый ты молчун. — Я не ребёнок! — возмутился Тим и замотал головой. — Не ребёнок. Не ребёнок. Не ребёнок. Не ребёнок. «А я не старый», — про себя возразил Брюс и, собравшись с духом, обнял Тима. — Папа, — прошептал Тим, крепко вцепившись Брюсу в пояс и устроив голову у него на груди. — А знаешь что? Ты же не познакомился с моим другом. У меня есть друг. Ох. — Тим отскочил в сторону. — Это так невежливо. Так невежливо! — Он беспокойно всплеснул руками. — Пожалуйста, Дик, отойди, ты заслоняешь моего друга, а я должен представить его папе. Сюда. Сюда. Иди сюда, чувак. Иди сюда и встань вот здесь. Брюс приоткрыл рот. — Вот так, чувак? — уточнил друг Тима. — Вот так, чувак! — воскликнул тот и поднял крепко сжатый кулак. Тим и друг Тима стукнулись кулаками, при этом друг Тима смотрел на Тима преданными собачьими глазами. Брюс приоткрыл рот шире. — Пожалуйста, папа, познакомься с моим другом. Я уже рассказывал, что моего друга зовут Коннер или Кон, это такое сокращение от имени Коннер, но теперь вы знакомитесь, и мне придётся повторить, потому что таковы правила. Папа, моего друга зовут Коннер или Кон, это такое сокращение от имени Коннер, — как самый вежливый в мире мальчик произнёс Тим и добавил: — Теперь, Кон-Коннер, познакомься с моим папой. Его зовут Брюс или Б, но я зову его папой, а ты можешь звать его мистер Б или сэр. Пожми ему руку. Пожимать друг другу руки весьма важно. — Здрас-с-сьте, мистер Б, сэр, — гулко пробасил Коннер и протянул Брюсу громадную ладонь. — Я Коннер. — Здравствуй, Коннер, — выдавил Брюс, отвечая на рукопожатие, и покосился на Дика. Тот пожал плечами. — Вы такой красивый, мистер Б, сэр, прям как из телика, — по-детски восторженно тараща глаза, продолжил Коннер и смущённо ковырнул носком исполинского ботинка пол. — Вы красивый, и у вас красивая футболка, но на ней очень некрасивая картинка. — Кон не любит обезьян, пап, — пояснил Тим. — Ненавижу обезьян, ага. Такое дело, мистер Б, сэр. Ух-х ты, как же я ненавижу обезьян! — Я запомню, — отозвался Брюс и опять покосился на Дика. Тот снова пожал плечами. — Пока папа запоминает, пойдём помоем руки, Кон-Кон, — не потому, что так сказал Дэмиен, а потому — что мы и сами знаем, что надо мыть руки! — Тим вытянул перед собой руки и повернул их ладонями вверх. — Они кажутся чистыми, но них живёт много-много опасных невидимых бактерий, а ещё яйца гельминтов. Мы же не хотим, чтобы в нас завелись гельминты, Кон-Кон? Брюсу сразу захотелось почесаться и сменить перчатки. И помыть руки. Раз десять. Он решил обязательно установить в доме несколько санитайзеров. — Очень не хотим, — подтвердил Коннер и для верности помотал головой. Дик хохотнул. — И ты не думай, папа, что Дэмиен задирается, — продолжил Тим. — На самом деле он проявляет заботу, но не может сделать это по-человечески, потому что он ушастый засранец. — Тимбо, — сурово нахмурился Грейсон. — Мы не обзываемся. — Во-первых, так Джейсон говорит. Во-вторых, Джейсон меня специально научил. В-третьих, правда не может считаться обзывательством. В-четвёртых, Дэмиен сам обзывается. — Эти дети, включая девятнадцатилетнего переростка, сводят меня с ума, — пожаловался Дик, весело глядя на слегка обалдевшего Брюса. — Если ты считаешь, что сходишь с ума, немедленно обратись к психиатру, Дик-Дик. Это важно — следить за психическим здоровьем, — серьёзно отозвался Тим. — Теперь мы с Коном пойдём наверх, помоем руки и добавим тридцать два кирпичика в наш космический лего-корабль. До встречи за ужином. — До встречи за ужином, Дик-Дик и мистер Б, сэр, — подхватил Коннер. — Будет неплохо, если вы запомните, что я ненавижу обезьян, но я не против, чтобы вы не меняли футболку. Это ведь нечестно. Вы же не знали, что я ненавижу обезьян, когда выбирали футболку. Если, конечно, вы не тилипат, мистер Б, сэр. Вы же не тилипат? — Телепат, Кон. Еле-еле, теле-теле, еле-теле-телепат. — Еле-еле-теле-теле-тили-тили-телепат, — широко улыбнувшись, пропел Коннер и помахал Брюсу. — Мы с Тимом идём строить наш космический лего-корабль! Брюс молча проследил, как Тим и его друг, взявшись за руки и напевая «Еле-еле-теле-теле», взбежали по лестнице и скрылись на втором этаже. — Какого чёрта, Дик? Что это значит, Дик? Как ты это допустил, Дик? — продекламировал Грейсон и усмехнулся. — Како… — Брюс осёкся. — Сколько лет этому парню? Семнадцать? Восемнадцать? Двадцать? Он огромный, как небоскрёб, и у него щетина. — Щетинка. Мягкая, как пузо у щеночка. Кон выглядит взрослее, чем есть, но ему всего тринадцать. Прежде чем ты спросишь — да, у него не хватает пары винтиков. Нет, они с Тимом держатся за руки не по той причине, по которой тебе кажется. Мальчишка — настоящий добряк, а за Тима он и в огонь, и в воду. Он хороший парень. Брюс поджал губы. Этот гигантский мальчишка с круглыми тёмно-голубыми глазами, милым младенческим личиком и небритым подбородком, одетый в вытертые до белизны джинсы и чёрную футболку со знакомым логотипом, ему не то чтобы не понравился, в конце концов, первый друг Тима должен нравиться ему по определению, но… — Кон без ума от Супермена. Конечно. Никто не любит Бэтмена. Все без ума от Супермена. — Как его фамилия? Кем работают его родители? К какому социальному классу принадлежит его семья? — строго поинтересовался Брюс. — Его средний балл? Степень умственной отсталости? — Святые енотики, Б! — ужаснулся Дик. — Слова, которые могут ранить! — Какова степень его… интеллектуальной ограниченности? — Почти попал. Мы не говорим об ограниченных возможностях, мы говорим о повышенных потребностях. Помнишь? — Какова степень его повышенных потребностей? — неуверенно уточнил Брюс и сдался. — Хорошо. Он склонен к агрессии? — Он большой, добрый, наивный восьмилетка в теле громилы. Живёт с бабушкой. Родители погибли в аварии пять лет назад, и Коннер переехал из Канзас-Сити в Смолвиль, на родину матери. Его бабушка на пенсии, но раньше работала учителем. Фамилия Коннера… — Дик кашлянул и продолжил. — Кент. Его фамилия Кент. Не родственник. — Уверен? — Брюс наконец-то сообразил, что именно ему не понравилось. Бугай с тёмно-голубыми глазами, чёрными волосами, логотипом Супермена на футболке и одетый так же, как любит одеваться один недотёпа. — Нет. Сходство очевидно. Кларк обомлел, когда увидел Кона впервые, и он знал его мать, но она была намного старше. Наверное, какой-то дядя Кларка согрешил лет пятьдесят назад, а Кон вытянул нужную карту в ДНК-лотерее. Бабуля Кона не даёт разрешение на тест, но, сдаётся мне, именно старая чертовка полвека назад вильнула хвостом налево. — Мать Коннера могла быть кузиной Кларка Кента, а мальчишка может оказаться его племянником? — Или это поразительное и случайное внешнее сходство. Все родственники Кларка мертвы, а бабка Кона молчит. Ладно. Забей, Б. Главное, ты видишь. — Дик ослепительно улыбнулся. — Это просто случилось? — У меня есть основания полагать, что Кассандра — ведьма, — мрачным шёпотом ответил Брюс, и они оба рассмеялись. — Б веселится? Прогноз погоды на ближайшие дни не обещал нам ураганы и торнадо, — донеслось от дверей. — Привет, пташенька, и тебе, старик, здорово. Дик закатил глаза, а Брюс в который раз приоткрыл рот. Дети точно специально помалкивали, чтобы сделать ему сюрприз. Сюрприз удался. Джейсон, как молодой медведь, ввалился в дом, повесил кожаную куртку на вешалку и замер, сложив руки на груди и наслаждаясь произведённым впечатлением. Наконец он довольно ухмыльнулся и двинулся вперёд. — С дороги, мелкий, — велел он Дику — тот сокрушённо вздохнул — и ударил Брюса по плечу. — Рад, что ты видишь, Б. Ну, готов к крутым мужицким обнимашкам? Джейсон по-грейсоновски раскинул руки, и Брюс всё-таки закрыл рот. Последний раз он видел мальчишку в больнице, месяцев тринадцать назад, и за это время мальчик-подросток-юноша-почти_мужик окончательно и бесповоротно превратился в мужчину. Джейсон стал таким громадным, что занимал собой всё свободное пространство, а его улыбка сияла не хуже, чем у Грейсона. — Ровно шесть, и я расту, — счастливо сверкнув глазами, похвастался Джейсон и кивнул на Дика. — Теперь у нас новый малыш. — Перерос всего на дюйм, а в весе перегнал на тридцать фунтов. Тебе пора сменить имя на Джирсон. — Я не жирный. Я мускулистый, — процедил Джейсон. — А ещё у меня нет залысин, — медовым голосом продолжил Грейсон и, красуясь, провёл ладонями по своим густым волосам. — Нет у меня залысин. Мне девятнадцать! — Летом будет двадцать. Третий десяток на пороге. Ты неотвратимо лысеешь, жирный старикашка Джей. — Завали-ка, Дикстер, тебе-то почти тридцать! — рассерженно прорычал Джейсон и жалобно добавил: — Б. Б, скажи, что у меня нет залысин?! Нет? Нет ведь?! Я не лысею неотвратимо? Брюс, улыбаясь, покачал головой и решил не отклонять объятия Джейсона. Это ведь Джейсон. Здоровый, широкоплечий, красно-коричневый от весеннего загара мужик, внутри которого прятался неуверенный в себе, ершистый мальчишка. — Пара-тройка дюймов, и тебя догоню, громила, — как следует обстучав Брюсу плечи, негромко сказал Джейсон и отстранился. От него пахло бензином, пылью и кофе. Шрамы никуда не делись, но впервые за долгие годы выше пояса на нём была надета лишь майка. Брюс пообещал себе прекратить злиться и на Дика, и на Кларка. Переезд в Смолвиль стал целебным эликсиром для его семьи. За это можно только благодарить. — Кори, детка! Ты заблудилась?! — прокричал между тем Джейсон в открытую дверь и, повернувшись к Брюсу, добавил: — Моя цыпа ужасно рассеянная. — Твоя девушка. — Моя девушка, — запнувшись на втором слове, подтвердил Джейсон. — Она здесь по обмену. Из Европы, Б. Девушка-европейка — одиннадцать баллов по десятибалльной шкале и пятнадцать, если речь идёт о раскрепощённости. — Она школьница? — нахмурился Брюс. — Ей восемнадцать. Выпускной класс. Я работаю в младшей школе. Всё под контролем. Одного не могу понять, и как такую цыпочку занесло в такое место, как Смолвиль? Что-то прикоснулось к ноге Брюса. Невесть откуда появившийся Фред, громко урча, принялся тереться о штаны. Брюс дёрнул ногой, но нахальный кот, чёрный, с белыми лапками и светлым пятном на мордочке, совсем не испугался. — Котик хочет к папочке? — промурлыкал Дик. — Котик хочет к папочке, — ехидно подпел ему Джейсон. — Котик хочет к папочке на ручки, — проникновенно продолжил Дик. Брюс грозно набычился, но парни, как и кот, совсем не испугались. Они выразительно уставились на него — ожидая. Брюс не собирался им подыгрывать. Он неловко подхватил Фреда на руки, и тот не стал ни царапаться, ни кусаться. Кот зачем-то ткнулся носом ему в подбородок и притих, а в дверном проёме появилась рыжая, высокая, красивая девушка с шикарной фигурой. Если бы Брюса попросили дать подробное описание, он бы повторил: «Рыжая, высокая, красивая и с шикарной фигурой». Очень шикарной. Такой шикарной, что можно лишиться дара речи. Брюс встречал множество прекрасных женщин, и Кори однозначно попадала в первую двадцатку. С такой цыпой любой был бы счастлив потерять девственность. Джейсон взял Кори за руку, краем глаза наблюдая за реакцией Брюса, и тот постарался не выглядеть озабоченным придурком, жадно таращащимся на девушку сына. — Детка, — вроде бы удовлетворившись, сказал Джейсон, — познакомься с моим… отцом. Кори, это Б. Б, это Кори. Кори зачастила что-то на испанском, так быстро, что Брюс, хорошо знающий язык, едва уловил половину, и, изящно цокая каблуками, подошла вплотную. Её короткое платье колыхалось в такт шагам. Не полностью застёгнутая летняя куртка совсем не прикрывала то великолепие, что выглядывало из декольте. На каблуках Кори сравнялась ростом с Брюсом. — Джей-Джей, у тебя такой очаровательный papi, — с сильным акцентом проворковала она и мягко и уверенно поцеловала Брюса в губы. Он обомлел, позволяя… Позволяя девушке своего сына целовать себя. Брюса не передёрнуло от отвращения, как в большинстве случаев, поцелуй оставил его равнодушным, но запах… От Кори так притягательно пахло: свежестью, молодостью, женщиной. Кори — первая женщина, которую Брюс увидел, прозрев. Барбара не в счёт. Барбара — семья. От запаха Кори плечи расправлялись сами по себе, глаза лукаво щурились, а язык так и рвался ляпнуть что-нибудь банальное и не особенно приличное. «Забудь, сукин ты сын. Это девушка твоего сына, его первая девушка, слишком юная, слишком не в твоём вкусе — хотя у тебя нет вкуса, лишь правила — слишком… всё». Проклятье. Брюс собрал все внутренние резервы, чтобы не выдать себя очевидной реакцией. Он бы засунул руки в карманы, но у него на руках так и сидел кот. Кот и не собирался уходить. «Какого чёрта, Фред?» — мысленно возмутился Брюс. Кот зевнул и, привалившись мордочкой к его груди, закрыл глаза. — Очаровательный papi с очаровательными губами, — прокомментировала между тем Кори, глядя из-под ресниц, — немного напряжённый, но всё равно очаровательный. — Джейсон, я вовсе не… — виновато пробормотал Брюс. — Я не хотел, она… Дик с Джейсоном переглянулись и расхохотались: — Не парься, Б, — заявил последний. — Это её способ общения. Она даже Тимбо поцеловала в первый раз, чем вызвала у малого трёхчасовой шок. — Cariño, я смутила твоего papi? — No, no, no, mi amor, мой папи ничуть не смущён. — Sigue así, — поддержал Джейсона Дик. — No, sin besos. Sin besos en la boca, — оборвал развеселившихся детей Брюс. — Kori, fue un placer conocerte. — Можешь говорить по-английски, un papi apuesto, — кокетливо ответила она. — Как мне лучше к тебе обращаться? — Apue… что? — нарочито громко прошептал Джейсон и с театральной враждебностью выдвинул челюсть. — Грейсон, как это перевести? Она назвала его красивым папочкой или что? — Ага. Б у нас тот ещё un papi apuesto. Джейсон дьявольски ухмыльнулся, и Брюс заподозрил, что скоро получит в подарок очередную футболку: — Как ко мне обращаться? — решил он проигнорировать детей и сосредоточился на Кори. — Я не понимаю. — Какое твоё местоимение? — Кори — ЛГБТ-активистка, гендерная активистка, сторонница секс-позитивного движения, тренд…терьер и чего-то там ещё, — пояснил Джейсон. — Трендсеттер. Джей-Джей, ты такой дремучий, — отозвалась Кори. — Я цисгендерный мужчина, — сообразив, отрезал Брюс. — Моё местоимение — он. Я всё правильно ответил? — Ты всё правильно ответил, — согласилась Кори. Её зелёные глаза игриво блеснули. — Muy guapo y muy pulcro. Гомосексуальный цис-мужчина? Джей-Джей, ты не говорил, что твой papi — гей. Одинокий многодетный папа-гей. Oh, Dios mío, fabuloso, esto es increíble, simplemente increíble! Брюс обалдело моргнул: — Я не какой-то там… — Он покосился на давящихся от смеха Дика и Джейсона и вежливо возразил. — Прошу прощения, Кори, но ты ошиблась, я гетеросексуал. Натурал. Одинокий многодетный папа-натурал, если тебе будет угодно. — Одинокий многодетный папа-натурал, — простонал Дик и захрюкал, как настоящая свинья. По его щекам потекли слёзы. Стоит завести несколько футболок, на которых будет написано: «Не гей. Не би. Не хрен пойми кто. Исключительно гетеро». Кот почему-то оживился и выпустил когти, вонзил когти прямо в предплечье Брюса. Тот не решился швырнуть Фреда на пол. Вдруг Кори — зоозащитница и обвинит его в жестоком обращении с животным? — Ты сейчас сделала выводы, основанные на его внешности, — неожиданно серьёзно заговорил Джейсон. — Разве это не обратный лукизм? Или просто лукизм. Или… — Мой дремучий американский мужчина. — И не пытайтесь. Мыть руки и за стол, — скомандовал успокоившийся Дик. — Быстро. Оба. — Джей-Джей, иногда твой hermano такой властный. Увидимся за столом, papi, — не стала спорить Кори и уверенно направилась на кухню. Брюс машинально проводил её долгим взглядом. Обтянутые тонким платьем бёдра Кори пленительно покачивались в такт шагам. Каблуки призывно постукивали по полу, и он не мог оторваться от созерцания её округлых бедёр и длинных стройных ног. Бёдра и ноги Кори завораживали. Такие ноги лучше всего смотрелись закинутыми на плечи. На его плечи. Даже Фред заинтересовался ногами Кори. Брюс мог поклясться, что кот уставился туда же, куда и он сам. — Убью, — прозвучало весьма сердито. — Всех троих. А тебя, Грейсон, ещё и Барби заложу. Вам хана. — Она красотка, Джей. Это инстинкт, — начал оправдываться Дик. — У тебя потрясающая девушка, Джейсон, но я вовсе не хотел, мне не… — Брюс пристыжённо умолк. Правило номер один: никогда не пялиться на девушку своего сына. Он пялился. Поедал глазами. Представлял. Чёрт, он бы никогда не позволил себе такое прежде. Ему жизненно необходим секс. — По ходу, я отхватил главный приз. У меня такая офигенная девчонка, что сам Б слюнями захлебнулся, — победоносно усмехнулся Джейсон. — Увидимся за ужином, неудачники. — Мне стоит надрать засранцу зад, — заявил Дик, когда они остались одни. — Моя девчонка ничуть не хуже, чем его. — Не собираюсь это обсуждать. — Ага, я тоже. Они дружно фыркнули и отправились ужинать, но перед тем Брюс всё-таки аккуратно опустил Фреда на пол.