На букву «Б»

       В Готэме было солнечно. Солнечный свет падал с бетонного неба, солнечный свет отражался от закопчённых окон домов, солнечный свет лавиной застывшего жира мчался по мостовым. День из серого превращался в жёлто-серый, и из залитых мочой подворотен струился пар. Солнечно в Готэме — не то, что где-то ещё. Лицо Брюса горело. Он стоял у входа в коротенький глухой тупичок, и его ноги медленно врастали в мостовую. В горле каркали ворóны. Он нашёл закоулок и подвал в нём тридцать лет назад и тридцать же лет не входил сюда. Брюс пошевелил правой ступнёй. Подошва ботинка проскрежетала по камням. От этого глухого и звонкого, громкого и тихого, пугающего и успокаивающего «шхр-р-р» волоски на теле вздыбились и что-то перевернулось в желудке. Заслезились глаза. Брюс не спал больше суток. Он гнал, гнал и гнал. Он оставил за спиной Смолвиль, Канзас-Сити, сам Канзас, добрую половину страны и гнал, и гнал, и гнал. Брюс кое-что увидел — услышал — и его мир перевернулся в один миг. Его мир не впервые переворачивался в один миг. Мир перевернулся и сказал: «Пора». Мир сказал: «Ты видишь?» Мир сказал: «Ты слышишь?» Он видел. Он слышал. Он осознал и теперь — понял, что сделал недостаточно и пора всё изменить, пора перестать жить чужой жизнью в чужом месте. Пора начать жить своей и в своём. Пора кем-то стать. Брюс не верил ни в знаки, ни в чудеса, но увиденное и услышанное было и знаком, и чудом, и той мерзкой тварью, что скалилась на него из-за угла уже давным-давно. Той тварью, что многие звали судьбой. В неё он тоже не верил. Что бы ни происходило в его жизни, но он не верил. «Твоё прошлое мешает тебе. Ты так боишься его, что не видишь будущего». «Ты не увидишь будущее, пока прошлое стоит на твоём пути». «Тебе что-то мешает. Словно ты цепляешься за прошлое и оно важнее будущего». Брюс размеренно вдыхал и выдыхал. Он не мог и дальше бояться случившегося тридцать лет назад. Он жив, а его прошлое мертво. Оно важно и мертво. Нельзя бояться мертвецов. Брюс потрогал через карман брюк медальон и решительно шагнул внутрь. Его ноги обмякли. Он ожидал увидеть призраков — добрых-злых-безразличных — ожидал увидеть серое — серое-серое-серое — но вокруг расплывалось море красного, и Брюс в ужасе зажал обеими руками рот. Он рухнул вниз и назад, из две тысячи восемнадцатого в восемьдесят восьмой. Ему за шиворот упали первые капли дождя. Он закричал в ладони, медленно заваливаясь на колени. Ему за шиворот упали первые капли дождя, но вода не смыла ничего. Когда кровь растекается по булыжной мостовой, никакому дождю не смыть её до конца. Она забивается между камнями, въедается в земляные щели, остаётся там навсегда — никому не отмыть булыжную мостовую от крови, никакого мыла не хватит. Он укусил себя, но вокруг расплывалось море красного, а белизна испятнанных синяками тел щипала глаза. Брюса согнуло. Он раскинул руки, как распятый, его вывернуло жёлтой слизью, и он самым бесславным образом потерял сознание. — Эх, и нежная же молодёжь пошла. Чуть что — хлоп и валятся, как шишки с ёлки, — ворчал кто-то. — Тяжёлый же ты, парень. Ну-ка, на, нюхни. Брюсу пихнули под нос что-то холодное и металлическое. Не понимая, он машинально взял это что-то и сунул в рот. Глотнул. — Да не глотай, а нюхай! И всё-то они в рот тянут! Он проглотил костёр, ожившего дракона, извергающийся вулкан. Брюс с кашлем, воплем, скрежетом распахнул глаза. Принюхался. Как минимум шестидесятиградусная дрянь в поцарапанной металлической фляге воняла убийственно. Он сипло вздохнул и сделал ещё глоток. — Полегче, парень, полегче. Брюс очумело потряс головой. Он упал в обморок. Его протащили, приподняли, усадили на нижний выступ стены, вытерли испачканный рвотой подбородок и влили в горло адское пойло. Он сам влил в горло адское пойло. Игнорируя суматошное биение сердца, Брюс осторожно изучил обстановку. Он сидел в тупичке, напротив своего подвала — напротив лучшего, что было в той его жизни. Железная дверь отсутствовала. Тёмный зев входа гипнотизировал Брюса, как единственный глаз каменного чудовища. Он стиснул флягу и посмотрел налево. На мостовую не капал дождь. На мостовой не лежали тела. По мостовой не текла кровь. Серую мостовую густо укрывали свежие розы: белые, красные, белые, красные, белые, красные. Кто носил сюда розы спустя тридцать лет? Брюс снова глотнул из фляги и вздрогнул, когда кто-то покашлял справа. — Отчаянный ты, — проскрипел этот кто-то надтреснутым голосом. — Да ты пей, пей, если нужду чуешь. Брюс повернулся к своему собеседнику, и все слова застыли в горле. Это тот парень, мстительный призрак. Он восстал из мёртвых и явился забрать Брюса. Всё такой же тщедушный, узкоплечий и невзрачный, парень добродушно улыбался, от него пахло спиртом и кетчупом. Кариес побил его желтоватые зубы. Верхнюю губу пересекал широкий шрам. — Чего трясёшься-то? Или я такой страшный? Парень засмеялся — не парень, старик: лысоватый, тощий, в простой опрятной одежде, с корявыми узловатыми пальцами; и морщины траншеями изрыли лицо. Он никак не мог быть тем парнем. Тому парню, даже если бы случилось чудо и он выжил, сейчас было бы около пятидесяти, а этому мужчине — не меньше шестидесяти. Брюс вытер рот рукавом и сделал новый глоток. — Неместный? Заблудился? Я Джо, кстати. — Неместный. Заблудился. Приятно познакомиться, сэр, меня зовут Брюс, Брюс Уэйн. Они пожали друг другу руки. — Уэйн? Из тех самых Уэйнов что ли? Хотя ты ж неместный, да и у них родичей не осталось. Неужели кто-то ещё помнил? Неужели ему в том самом месте встретился тот самый человек, который помнил тех самых Уэйнов? Спустя сорок лет. Брюс не стал отвечать. — Ты поаккуратней с моим пойлом, а то с ног сшибёт, возись с тобой опять, а ты парень здоровый, не чета мне. Джо беззлобно рассмеялся, и Брюс улыбнулся в ответ. Он переступил через себя, через застарелые страхи, кошмары и сомнения, и осталось сделать шаг, чтобы завершить начатое. Чтобы открыть новую главу. Брюс нерешительно уточнил: — Вы случайно не в курсе, почему здесь лежат цветы? — А что ж, в курсе, — словоохотливо отозвался Джо. — Лежат, потому что носят. А кто носит? Я и ношу. Сегодня в последний раз принёс. Попрощаться пришёл. Дочка у меня в колледж поступила, в Калифорнийский, в Дэвисе. Врачом будет. — Он горделиво поднял исполосованный шрамами указательный палец. — Жене в Вудленде хорошую работу предложили, ну мы и решили вслед за дочкой рвануть. Да и младшенький наш сестру очень любит, чаще будут видеться. — С кем вы пришли попрощаться? — почему-то шёпотом поинтересовался Брюс. — Здесь ведь никого нет. — С прошлым, парень, с прошлым, да с ней. — Джо вздохнул и положил ладони на колени: кости на кости. — Беда здесь со мной приключилась, аккурат тридцать лет назад. Большая беда. Гуляли с девочкой, восемнадцать лет, первая любовь, гуляли да заплутали, и здесь наша любовь и закончилась. — Карие глаза Джо увлажнились. Он забрал у онемевшего Брюса бутылку, отхлебнул и вернул. — Поглумились над нами. Снасильничали. Четыре ублюдка. Девочка моя сразу умерла, а я, видишь, вот — выжил. Брюс, широко открыв рот, дышал. Он не верил. Это не мог быть тот парень: слишком старый, слишком умиротворённый, слишком живой. Брюс задыхался — с широко открытым ртом. Воздух не входил в него и не выходил. Убийца. Он не мог дышать. Убийца. Его мочевой пузырь болезненно сжался. Убийца. Джо, хмуря седые брови, уставился на него. Убийца. Слабак. — Ох ты ж, какая неженка, — зацокал языком Джо и хлестнул Брюса по щеке. — Что ж ты, опять в обморок грохнешься? Где ж вас, таких слабеньких, делают-то? Голова Брюса мотнулась, и воздух, сырой, грязный, вонючий — бодрящий, сладкий, родной — воздух Старого Готэма ворвался в лёгкие. Он покосился на ширинку и мысленно вздохнул с облегчением. — В Метрополисе, — прохрипел Брюс. — Прошу прощения, я сутки за рулём и просто устал. — Он помолчал и робко добавил: — Как вы справились с вашей… травмой? — О как — с травмой! — Джо фыркнул. — А никак не справился. В больнице шесть месяцев провалялся, потом в «Аркхэм» переместился. Так бы и гнил там до сих пор, если бы в девяносто третьем не попала мне в руки газета, случайно. А в ней те ублюдки, все четверо, фас, профиль, имена, фамилии. В розыск объявлены. Тут-то у меня в котелке и прояснилось, понял я, что должен сделать. Понял… — Джо насупился. — И чего я тебе всё рассказываю, а, парень? Ты похож на того, кто в колледже учился, может, объяснишь? — Эффект случайного попутчика. Вы выплёскиваете на случайного человека все свои переживания, и вам становится легче. Вы знаете, что больше никогда не встретите этого человека, потому смело выкладываете всё, что лежит на душе. — Больно заковыристо. А я вот думаю, лицо у тебя располагающее и напоминаешь ты мне кого-то, вот только не знаю — кого. У Брюса член съёжился. Его член сделался таким маленьким, что перестал существовать. Яйца превратились в ледяные горошины и попытались втянуться в тело. Джо его узнал. Джо узнал того равнодушного, злобного мальчишку, испортившего ему жизнь и убившего его девушку. Джо протянет узловатые пальцы к его горлу, и Брюс не станет сопротивляться. Он виноват, и он заслужил. — Ты меня, парень, не бойся, но убил я их, — тихо продолжил между тем Джо, глядя на свои ботинки. — В «Аркхэме» я находился на добровольной основе, так что меня отпустили; достал пушку — это ведь Готэм, да? — и выследил по одному, хотя они особо и не скрывались. Плевать они хотели на то, что в розыске. Выследил и убил. Троих. Четвёртого не нашёл. И сам пошёл в полицию. Три трупа, а дали мне всего семь лет, через пять вышел. Голова в порядке, тело в порядке. На работу смог устроиться, девушку встретил, выложил ей на тарелочке всю свою жизнь, и она приняла. Так и живём душа в душу уж восемнадцать с половиной лет, дочка у нас да сын, но иногда, нет-нет, да и засвербит внутри, вот и хожу-брожу, первую свою девочку вспоминаю. Красивая она была, сирота, как и я, без отца-матери, с тёткой жила. Всё, что помню. Красивая — помню, босоножки помню, яркие такие, голубые, а лицо забыл. И имя забыл. — Марта, — вырвалось у Брюса, и он жадно глотнул из фляги. — Может, и Марта, — не заметил его промаха Джо. — Не помню — хоть убей. «Я тебя уже убивал». Брюса затрясло. Он вцепился ногтями в запястье, уверенный, что спит. Так не бывает. Он не мог спустя тридцать лет встретить в том самом месте того самого человека, который помнил тех самых Уэйнов. Убитого им человека. Ёбаная судьба, которой не существовало и в которую он не верил. Она смеялась, наблюдая за ним — наблюдая за ними всеми. Она кривлялась. Она глумилась. Брюс помнил: тяжесть револьвера; ощущение рифлёной рукояти в ладонях; осечку и грохот выстрелов; губы — как раздавленные плохой кухаркой помидоры для салата, раздавленные и сдобренные соусом. Помнил парня с глубоко вколоченной впалой грудью. Он помнил всё. — Четвёртого вы так никогда и не нашли? — Я больше не хотел искать, потому и не нашёл, а вот кто-то другой — нашёл. Пятнадцать лет назад, я уже женился и дочка подрастала, а тут увидел в выпуске криминальных новостей знакомую фамилию и знакомое лицо, жирный ублюдок, весь татуированный, такого не забыть. Кто-то избил подонка до полусмерти. Рядом тут, сейчас там клиника для малоимущих, а раньше был заброшенный кинотеатр, «Монарх» вроде. Видать, он вернулся, сколотил новую банду и принялся за прежнее — убивать да насильничать, но нарвался на крепкий орешек. Брюс приложил горлышко фляги к губам и сделал два больших глотка. Пятнадцать лет назад у заброшенного кинотеатра «Монарх» он отбил у трёх подонков Дика. Судьба хватала его за руки, за ноги. Судьба тянула его вправо, влево. Судьба толкала его вниз — никогда вверх. Судьба ставила его на колени. — Троих скотов кто-то отделал так, что в больницу привезли уже инвалидов. Двое выжили, а мой четвёртый — нет. Длинный за ним списочек грехов тянулся, ещё в начале девяностых изнасиловал он дочку одной медсестры, и она не забыла. Узнавал я — отделалась условным. Так-то, парень. Справедливость восторжествовала. Не зря я четвёртого не искал, а вот пятого — с девяностых искал, да так и не нашёл. — К-какого пятого? — упавшим голосом пробормотал Брюс и сунул ладони с зажатой в них флягой между колен. — Мальчонка там был, мелкий совсем, лет десяти, — спокойно поведал Джо. — Не. Не с ними, сам по себе. Во-о-он в том подвальчике жил. Мы с моей девочкой к нему попросились ночь переждать, а он, бойкий такой пацанёнок, сильный не по возрасту, не пустил. Искал я его в девяносто третьем, да не нашёл, и в двухтысячном, сразу, как женился. В две тысячи шестом пробовал, но всё без толку, ну, я и бросил. Да и мальчишка тот вырос давно. Бог знает, где он теперь и живой ли вообще. Брюс сбежал из Старого Готэма в восемь (и плюс два года, но он так и не привык до конца) и вернулся в десять, удрал в тринадцать, после смерти Харви и Томми, в девяносто третьем, и в четырнадцать снова был здесь, смылся в двадцать, в двухтысячном, вместе с Альфредом, а в двадцать один Старый Готэм призвал его обратно. В двадцать шесть, в две тысячи шестом, Брюс со своей тогда ещё небольшой семьёй окончательно переехал в другой район. — Вы искали его, чтобы… убить? — запинаясь, выдавил он. — Ты как в обморок грохнулся, так мозги себе отшиб? — возмутился Джо. — Он же совсем малым тогда был. Я тебе зверь какой, чтобы у меня рука на ребятёнка поднялась? Это Готэм, парень. Что вы в своём Метрополисе знаете-то? Нас с девочкой моей из полицейского участка выгнали, из четырёх круглосуточных магазинов вытолкали, а здесь мальчонка. Беспризорный волчонок. Но что-то у него там сдвинулось. Слышал он, понимаешь? Может, и видел что. Сидел в своём подвальчике и всё слышал. И выскочил. Револьвер в ручонках трясётся, сам бледный, как рыбье брюхо, спасать нас выскочил. Понимаешь? Но опоздал маленько. Брюс слышал. Он слышал и слушал, и слушал, и слушал, как что-то шлёпало, хлюпало и свистело, хрустело и перекатывалось по мокрой мостовой. Словечки, смех — так могли бы смеяться пьяные друзья на пикнике в парке. Брюс слушал, пока не перестал слышать, пока не оглох и не опустел. Он с жалким свистом втянул воздух, и нарвался на удивлённый взгляд Джо. — Опоздал, — эхом отозвался Брюс. — Но решился! Какому мужику хватило бы смелости? А этот выскочил. Ничего не помню, ни лица девочки своей, ни имени её, а его — как сейчас вижу. Красивый малец — не подумай чего дурного, но очень уж красивый. Чумазый, озлобленный, в обносках, но до чего ж красивый. В жизни таких красивых детей не видал — ни до, ни после. Одно слово — картинка. Точно, парень, вот кого ты мне напоминаешь! Вылитый тот мальчонка, и глаза такие же яркие и холодные, только ему нынче лет сорок поди, а тебе-то тридцать исполнилось ли? Брата у тебя старшего нет? — Нет. Его недостающие десять-пятнадцать лет упали на плечи Джо. Его недостающие годы согнули Джо спину, проредили волосы, добавили морщин на лице. Между ними разница всего восемь лет, а на вид — не меньше тридцати. Язык у Брюса отяжелел и прилип к нёбу. — Жаль. Я уж решил, судьба, повезло мне напоследок. — Джо сокрушённо вздохнул. — Смелый мальчонка. Озлобленный, но смелый, и, видать, что-то у него в душе перевернулось, раз выскочил, забыв о себе. Искал я его, потому что поблагодарить хотел да узнать, как ему живётся. — Ч-что? — Жизнь он мне спас. — Джо почесал лысоватую макушку. — Я ж умирал, понимаешь, и его попросил помочь. Убить попросил. Взрослый уж был, восемнадцать, а ребёнка взмолил об убийстве. Мальчишка и выстрелил, решительный такой засранец, и глаза такие ледяные, раза три или четыре выстрелил. Не попал толком — как позже выяснилось, но выстрелы услышали. Копы как раз мимо проезжали, скорую вызвали, повезло мне, минут бы пять-десять, и ни один врач бы меня не вытащил с того света. Остался бы я лежать рядом с девочкой моей, если б не те выстрелы и не тот мальчишка. «Если б не тот мальчишка, ты бы вообще мог там не лежать. Ни ты, ни твоя девушка». Брюс уставился на Джо. Его щёки полыхали: то ли от стыда, то ли от запоздалого на тридцать лет облегчения. Он был настоящим ублюдком в восемь-десять лет, маленькой, злобной тварью — иные в Готэме не выживают — но изменился. Благодаря Джо. Он стал другим. Его жизнь повернула в иное русло. — Надеюсь, всё хорошо у него, у того мальчишки, — продолжил Джо. — Очень уж он малой был. Пережить такое в десять лет… Не всякий взрослый справится, а тут — малец. Как у него винтики в головёнке переклинило — кто знает. Виноватым больно выглядел. Я ничего не соображал, но его до гробовой доски помнить буду. Понимаешь? Что он там мог себе надумать, какие грехи на себя повесил. Брюс беспомощно улыбнулся. Он всё правильно на себя повесил, но одну смерть мог вычеркнуть. Джо выжил. Джо справился. Изнасилованный, покалеченный, униженный пацан справился, а что же Брюс? Будет оправдывать себя тем, что был совсем ребёнком? Жалкое оправдание. Ни на что не годное. Трусливое. Он достаточно оправдывал себя — хватит. — Ну да ладно, засиделся я что-то. — Джо посмотрел на наручные часы и поднялся. — И знаешь, ты бы занялся собой. Нехорошо. Такой молодой, а такой неженка. Фляжку оставь, вижу, тебе нужнее. Ошарашенный Брюс глянул на флягу. К её горлышку на цепочке крепилась пробка. Он закрутил её, сунул флягу в карман и, вскочив, бросился следом за Джо, но ноги подломились. Брюс вскочил во второй раз и потёр содранное колено. Голова кружилась. — Экий ты неловкий, — остановившись, пожурил его Джо. — Подождите, — волнуясь, попросил Брюс, подходя ближе, и, собравшись с духом, продолжил: — Каким бы странным всё ни казалось, но вы правы — это… судьба. Тот мальчик, это я. Тридцать лет назад в этом самом месте я держал тот самый револьвер. Я — чужими руками, но я — убил вашу девушку и сломал вам жизнь. Понимаю, как недостойно и глупо прозвучат мои слова, но я прошу у вас прощения. Мне очень жаль. Если сможете, простите меня за то, что я сделал и особенно за то, что не сделал. Джо начал расплываться у Брюса перед глазами, и он укусил себя за щёку. Джо, тщедушный, щуплый мужчина, еле достающий Брюсу до плеча, смотрел на него снизу вверх и улыбался. — Впечатлительный ты, — рассмеялся вдруг Джо. — Видать, пронял тебя мой рассказ? Ну ничего, успокойся. — Он похлопал Брюса по предплечью. — Я бы хотел встретить того мальчонку, и ты похож на него, но ты — не он. Ты точно не рос на улице, да и молод больно. В восемьдесят восьмом тебя, небось, мамка с папкой только заделывать начали. Уж, прости, парень, не сработала твоя уловка. Я в «Аркхэме» кое-чего нахватался. Ты на мне что-то вроде заместительной терапии попробовать решил? А мне и не надо. Хорошая у меня жизнь. Любимая жена, детишки ласковые, работа неплохая. Тяжко было да прошло, а если б не было тяжко, неизвестно, как бы всё сложилось. — Но это действительно я. Я выгляжу намного моложе, так бывает, — растерялся Брюс. — Я жил в этом подвале и вырос на улице. Мне повезло, я не сел в тюрьму, не стал ни бандитом, ни наркоманом, а вырвался отсюда. У меня обычная жизнь обычного человека и… Вы мне не верите, да? Но это я. Я тот мальчик. — Ага, ага, ну конечно, — мягко согласился Джо. — Будь здоров, парень. Он аккуратно обошёл выложенные на мостовую розы и почти скрылся из виду, но Брюс крикнул: — Сэр, одну минуту, прошу вас! Вы не могли бы назвать вашу фамилию? Как ваше полное имя? — Какой прилипала, — довольно громко бросил Джо. — Чилл я. Джо Чилл. Всё? — Он неожиданно обернулся. — А знаешь, ошибся я, не очень-то ты на него и похож, на того мальчонку. Он бы и в тридцать, и в сорок выглядел матёрым волком, а ты так, домашний котёнок с шелковистой шёрсткой. Без обид, парень. Ну — теперь бывай. И Джо Чилл, чуть припадая на левую ногу, ушёл, оставив Брюса стоять с открытым ртом. — Домашний котёнок с шелковистой шёрсткой, — повторил он и хихикнул. Слёзы хлынули горячими ручьями. Брюс хохотал и хохотал, и не мог остановиться. Домашний котёнок. Как только его не называли. Как только его не обзывали. Как только его не оскорбляли, но домашний котёнок? Неженка. Брюс шлёпнул ладонями по бёдрам. Смех рвался и рвался изо рта, смех пулями разлетался по крошечному тупику, смех отскакивал от стен и врезался в Брюса. «У меня истерика. Нервный срыв». Хихикая, он рухнул на колени и схватился за живот. Котёнок. Нежный котёнок. Нежный котёнок с шелковистой шёрсткой. Брюс уже выл. Он притиснул ко рту кулак, тщетно пытаясь задавить смех, и завалился на бок. Его взгляд упал на красные лепестки, белые лепестки, и смех засох, как кусок хлеба, брошенный в раскалённую печь. Брюс лежал на спине и смотрел на жёлто-серое небо Готэма. Жёлто-серое небо Готэма смотрело на него. Небо падало бетонной плитой, он подставлял ладони и ловил его. Он атлант, который держит небо! Он пришёл. Он наконец-то пришёл. Он мог прийти год назад и двадцать лет назад, вчера и позавчера, завтра и послезавтра, и ещё через двадцать лет, но он пришёл именно сегодня. Тогда, когда надо. Всё произошло. Всё произошло давным-давно и происходило прямо сейчас. Брюс не успевал вытирать мокрые щёки. Так надо. Умершие должны быть оплаканы, и слёзы, как мыло, как дождь, как вода, не смоют кровь, но омоют раны, и ему будет позволено встать. Он сам позволит себе встать. В случившемся здесь тридцать лет назад не осталось жизни. Случившееся мертво, и пора его отпустить. Пора кивнуть ему вслед, отвернуться и идти дальше. Он получил много, получил на порядок больше ожидаемого, но не закончил начатое. Свет в подвале не работал. На месте выключателя торчали оголённые провода. На полу валялась вывернутая из стены раковина, в углу громоздилась гора лохмотьев — от матраса не осталось и следа. Лучшая часть его дерьмовой жизни, как же. Брюс подобрал кусок ржавой арматуры и ткнул им в лохмотья — оттуда с писком выбежали несколько крыс и порскнули по сторонам. Не обращая внимания на поджимающиеся от страха яйца, он приблизился к смотровому окошку. «Ну, кто хочет прис-с-соединиться к вечеринке? Какая-нибудь миленькая сладенькая пташечка?» Он помотал головой. Ему пришлось согнуться, чтобы заглянуть в окошко, но он не увидел ничего, кроме роз. Отдышавшись, Брюс медленно прошёл к левой от входа стене. Восьмой слева, третий снизу? Двенадцатый слева, третий снизу? Он напрягся. Девятнадцатый слева, второй снизу. По-другому не запомнил бы. Для начала Брюс попробовал вытащить кирпич, но годы взяли своё. Он аккуратно и неторопливо ковырял стену арматурой и чувствовал себя престранно. Какое значение имеет то, что там лежит? Минуло слишком много лет. Он ошибся и там лежит не то, что надо. Он забыл. Внушил себе ложные воспоминания. Кто-то давным-давно нашёл тайник и забрал его сокровища. Кирпич со скрежетом провернулся. Брюс отбросил арматуру и рванул его на себя, швырнул в угол, на лохмотья. Заверещала самая смелая или самая глупая крыса. Крысы — ноль, Брюс Уэйн — один. Он выиграл. Брюс хихикнул и тут же прикусил губу — до крови. Хватит. По очереди он вытаскивал свои сокровища. Они лежали точно там, где он их оставил. Никто не присвоил их себе. Никто не тронул, никто не нашёл. Никто не потревожил. «Ты потерял меня и машинку», — загудел в голове свой-чужой голос. — Я потерял тебя и машинку. Я потерял себя и машинку, — заворожённо прошептал Брюс. — Я… Я нашёл. И кто я? Кем я стану? Кто он? Кем он стал? Кем станет? Ему не поздно? Не поздно признать ошибки, прислушаться к советам, плюнуть на предрассудки и стать кем-то. Не поздно начать жить той жизнью, для которой он действительно предназначен. Отряхнув, Брюс сунул первое сокровище сзади за пояс: старый комикс, четыре выпуска в одном, страницы пожелтели, покрылись плесенью и белой пылью — посчитано; один шоколадный батончик, обёртка не выцвела, не рассыпалась трухой — посчитано; две игрушки, деревянная и не деревянная, он старательно почистил обе влажными салфетками и спрятал в карман — посчитано. По его телу неожиданно прошла крупная дрожь. Судьба? Сколько раз он говорил это себе? Сколько раз повторял. Сколько раз убеждал себя, что её нет. Может, в этот раз судьба не будет злобной сукой, толкающей его в спину. Может, в этот раз всё так, как есть, без подвоха. Может, на каждую судьбу найдётся свой… Что-то стукнуло позади, и Брюс, сжав кулаки, резко обернулся. В дверном проёме густо переплетались тени. Солнце подсвечивало их, солнце обрисовывало гигантский силуэт, и в груди у Брюса похолодело. Челюсти окаменели. — Привет? Может, на каждую судьбу найдётся свой… Супермен. Если бы не он, Брюс бы так и не пришёл. — Выйди! — чересчур громко крикнул Брюс. Никому нельзя, это его подвал — никому нельзя в лучшую часть его жизни. Никому, никому, никому. Кларк отшатнулся и исчез подобно призраку. Брюс, упираясь ладонями в колени, дышал. Это не лучшая часть его жизни — худшая, но туда всё равно никому нельзя, никому нельзя в худшую часть его жизни. Он не готов разделить с кем-то худшую часть своей жизни. Не готов взвалить на чьи-то плечи собственные грехи. Его грехи — его расплата. Так честно. Так справедливо. Он отпустил их, но они всё равно его. Брюс отстранённо поковырял дырку на брюках, потёр саднящую рану, слизал кровь с пальца и побрёл к выходу, ни разу не обернувшись. — GPS-навигатор? — равнодушно поинтересовался, выйдя на улицу. — Да, и ещё планшет Дэмиена, который он забыл в твоей машине, когда вчера ты отвозил его на тренировку. Мы намеренно не звонили, чтобы ты и от него не избавился. Извини, но ты вёл себя странно, не взял с собой телефон, сбежал, ничего не объяснив. — Кларк покосился на цветы и умолк. «И ты примчался спасать меня?» — Самолётом? — Самолётом, когда мы догадались, куда ты направляешься. Потом такси. Побродил кругами вокруг твоей машины, увеличивая радиус, пока не нашёл. «Ты примчался спасать меня, но меня не нужно спасать. Друг». Брюс тщетно игнорировал разрастающееся за рёбрами тепло. Чем ближе человек, тем сильнее он может раздражать, и Кларк Кент близкий ему человек. Кларк Кент — его друг. Его… брат? Часть его… семьи? Брюс зачастую не видел дальше собственного носа, ему требовалось время, чтобы понять явное, но Кларк — его друг. Три недели назад он понял это и убеждался — каждый следующий день. Спустя четверть века после смерти Харви и Томми у него всё-таки появился друг. — Видел старика на Аллее? — спросил Брюс. Ему хотелось подтвердить реальность произошедшего. В кармане лежала тяжёлая, вонючая металлическая фляга, но он должен подтвердить, хотя вряд ли Кларк успел столкнуться с Джо Чиллом. — Низкий, тощий, просто одетый. — Нет. Это важно? — Нет. Сядешь за руль. Брюс сунул Кларку ключ и надавил на виски. Его повело, и он снова чуть не упал, прямо на цветы. Старый шоколадный батончик выскочил из ладони и мягко приземлился на красное, скользнул на белое. Чёрное-красное-белое. «Ты уже кончил на лицо своей матери?» Его замутило. Он громко рыгнул. — Прости меня, Марта, — извинился Брюс, плохо соображая, перед какой именно Мартой извиняется. Хотя бы через десятилетия он мог пошевелить глупым, злым языком и просто извиниться. Так ничтожно мало. Так ничтожно ничтожно. Так ничтожно нисколько, но лучше, чем вечное виноватое молчание. Он провёл последний ритуал по изгнанию духов и мог двигаться дальше. — С кем ты говоришь? Ты… пьян? От тебя воняет. От него воняло. Он напился. Он не ел много часов и залил в пустой желудок как минимум полпинты высокоградусной дряни. Брюс не знал, в какой момент пойло из фляги окончательно подрубит ему и ноги, и разум. Следовало поспешить. Обогнув Кларка, он слегка поклонился и покинул лучшее место, худшее место, место, в которое не заходил тридцать лет. Место, в котором закончилась его жизнь. Место, в котором она началась — дважды. Он на ходу извлёк флягу. «Пора притормозить», — шепнул кто-то. Поздно. В отличие от пива или вина, крепкий алкоголь дурно влиял на него. Ему нельзя больше двух-трёх стаканов, иначе он становился чертовски болтливым. Последний и, по-честному, единственный раз это случилось лет десять назад, Брюс нажрался как свинья, а потом стоял на коленях перед Барбарой и, чуть не рыдая, выкладывал ей всю свою жизнь, все свои секреты. Почесав почти сошедший желтоватый синяк на челюсти, он приложился к дьявольскому пойлу. Поздно. Да и не осталось у него никаких секретов. — Домой? — поинтересовался Кларк, когда они сели в машину. Он неодобрительно покосился на выпивку, но не стал осуждать. Брюс не из тех, кто пьёт. Брюс вообще едва ли пьёт — значит, ему надо. Очень надо. Брюс, не ответив, повозился и вытащил из-за пояса комикс. — Ух ты! — воскликнул Кларк. — «Бэтмен. Год первый», Миллера, четыре выпуска в одном! У меня тоже такой есть. «Кто я, кем я стану» — самый первый, до сих пор помню его наизусть. Откуда он у тебя? — Из дыры во времени, — проворчал Брюс и, расправив комикс, отправил его в бардачок. — Я много месяцев мечтал его купить, отслеживал дополнительные тиражи: четыре части отдельно, каждая по семьдесят пять центов или все вместе, два с половиной доллара. Но я никак не мог наскрести не то что два с половиной доллара, а даже семьдесят пять центов, мне и на еду-то не хватало, а украсть не получалось. — Он усмехнулся и достал деревянную игрушку. Передал Кларку. — Узнаёшь? — Дедушкина машинка! — ахнул Кларк, бережно принимая дар. Его пальцы затряслись. Глазам почему-то стало мокро. — Та самая, да? Но как? — «Плимут Барракуда», двухдверный, третьего поколения. Семьдесят первого года. Базовая версия. — Брюс откинулся в кресле и улыбнулся. — И это моя машинка. Невзирая ни на что, она каждый раз возвращается ко мне. — Конечно, прости, ведь дедушка сделал её для тебя, — Кларк помедлил, почему-то не желая отдавать машинку, и, возбуждённо покусывая губы, уточнил. — У тебя есть что-то ещё? Из дыры во времени? Тот подвал, ты жил в нём в детстве? Ты сделал там тайник? — Журналист всегда журналист? — Брюс поболтал флягой. На дне что-то плеснуло, и он жадно присосался к горлышку. — Держи. — Он неловко, будто стесняясь, пихнул Кларку ещё одну игрушку. — Извини, что испортил твой подарок. Не знал, что он твой. — Он пьяно фыркнул. — Ну, что выбираешь, деревянная машинка или я? Кларк, разинув рот, уставился на собственную ладонь, перевёл ничего не понимающий взгляд на Брюса. Тот криво, как-то смущённо улыбнулся. Кларк вернул Брюсу машинку и опять посмотрел себе на ладонь. Его губы задёргались. — Невозможно, — в конце концов прошептал он. — Никак невозможно. Это же… …Бэтмен. На его ладони лежал маленький Бэтмен, тот самый — и через три десятилетия Кларк отлично помнил картинки с не доставшейся ему игрушкой — из коллекционного выпуска восемьдесят восьмого, ограниченная серия, всего сто наборов, в продаже в магазинах Метрополиса, Нью-Йорка и Готэма. Предварительные заказы не принимаются, испытайте удачу. На обратной стороне пластиковой подставки был выбит номер — сто. Кларк перевернул фигурку вниз головой и убедился, что номер действительно выбит и этот номер — сто. — Но как? — жалобно спросил он. — В твоём подвале что, правда дыра во времени? Так ведь не бывает. Брюс хохотнул. — Пожалуйста, объясни. — Я эти наборы пас, как священный грааль, — сообщил Брюс, весело покачивая флягой. — Увидел рекламу в одном комиксе и дневал, и ночевал у магазина. Лишь в одном торговали, и, как ни странно, именно в Старом Готэме. Мне не везло. Никак не удавалось дёрнуть, а хозяин пообещал натравить на меня копов, если не перестану отираться у его лавки. Последний день продаж, последний набор — разбирали их неохотно, из-за цены — и мне улыбнулась удача. Покупатель вышел из магазина и остановился, чтобы рассмотреть фигурки, даже снял прозрачный пластиковый колпак. В одной руке набор на круглой подставке, в другой — сдача, и колпак между ног. Тот ещё сельский разиня. Я пожадничал, дёрнул и сдачу, и набор, поэтому ухватил лишь Бэтмена. Болван погнался за мной, но я удрал. Вот и всё. Эти фигурки я видел у тебя много раз, но я не помнил, что они те самые. Забыл, как они выглядели. Вчера ты рассказал о подарке родителей, о сотом наборе и об отсутствующем Бэтмене, и я вспомнил. Я всё понял. — Так ты приехал сюда из-за моего рассказа? Невероятно… И тогда, тридцать лет назад, это был м-мой отец, да?.. Но па говорил, что купил набор в Метрополисе, говорил, что Бэтмена нет, так как набор бракованный, — потрясённо отозвался Кларк. — Подожди, ты назвал моего па сельским разиней? Болваном?! — Я обчистил его и не запыхался. Да, он повёл себя как сельский разиня и болван. Да, он солгал тебе. Не знаю почему, и да, это не важно. Кларк нежно погладил фигурку. Спустя тридцать лет он получил своего Бэтмена, и да, это очень важно. Нет ничего важнее. В голове закопошились смутные воспоминания — не из чьих-то рассказов, а реальные, из жизни, в которой ему было четыре, пять или шесть — о поездках па в Готэм. Приблизительно после того, как родители подарили Кларку тот набор фигурок из коллекционного выпуска восемьдесят восьмого. Порой па отправлялся в Готэм один, порой с дедушкой, иногда они брали машину, иногда летали на самолёте. — Па солгал, потому что узнал тебя, Брюс. Он искал тебя после этого, много раз. Они ездили в Готэм и искали тебя, и дед, и отец. Я считал, что внушил себе ложные воспоминания, но они искали тебя. Они не забыли тебя. Брюс пошевелил губами и промолчал. — Они любили тебя, как родного сына и внука. Они так сильно любили тебя. Прошло пять лет, но они любили тебя. Они бы всегда любили тебя. Кларк вытер кулаком глаза. Стыда он не чувствовал. — Тот мужик, которого я ограбил, что-то кричал мне вслед, но я не прислушивался, — наконец ответил Брюс и шумно сглотнул, глядя в окно. — Они бы не нашли меня. Вскоре после ограбления я… перебрался в другой район и вернулся через два года. Они бы никогда не нашли меня. «Зато я нашёл тебя. Жизнь раз за разом сталкивала нас, и наконец-то я нашёл тебя». — Надеюсь, тебе пригодились деньги, что ты стащил у моего па, — довольно неуклюже разрушил тишину Кларк. — Сто один доллар в восемьдесят восьмом, когда гамбургер стоил доллар восемьдесят один? Я накупил комиксов и неделю обжирался фастфудом и шоколадом. — Брюс почесал живот. — Фигурка твоя, конечно. Мне сорок, я не играю в игрушки. Как же, не играет. Хмыкнув, Кларк устроил Бэтмена в нагрудном кармане куртки и покосился направо. Брюс смердел, как бочка со спиртом. Его брюки были разорваны, колено содрано до крови, воспалённые покрасневшие глаза нездорово блестели. Нижняя губа лопнула, и он периодически трогал языком ранку. Что-то случилось в том закоулке, в том подвале, что-то случилось там давным-давно и не давало Брюсу покоя — когда-нибудь Кларк выяснит, что. Он всё смотрел направо. Ему хотелось поцеловать Брюса. Обнять Брюса. Вынуть из груди собственное сердце и отдать Брюсу, как тот отдал ему старую игрушку. Отдать и попросить: «Почувствуй, как чувствую я. Почувствуй хотя бы раз. Это не страшно. Не больно. Не унизительно. Это не сделает тебя слабым». Кларк улыбнулся краешком рта: — Домой? — Нет. Ты знаешь — куда. Дику не звони. Закончим — наберёшь. — Пристегнись. Он знал — куда. Они оба пристегнулись, и он молча тронул машину с места. Брюс высосал из фляги последние капли, лизнул горлышко, закрутил крышку и сунул опустевшую бутыль в карман. Его голова свесилась. Он засопел. Кларк, улыбаясь, неторопливо вёл автомобиль по неплохо знакомым ему улицам. Брюс проснулся, когда они выехали из города, протёр глаза и хрипло заявил: — Через четверть мили будет глухой поворот направо. Свернёшь. Хочу отлить. Его голос звучал, как у прожжённого алкоголика, а изо рта разило хуже, чем из выгребной ямы. Кларк послушно свернул через четверть мили. Минуты две они ехали по узкой плохой дороге, пока она не закончилась тупиком. Брюс вывалился из машины и, шатаясь, поковылял к деревьям. Кларк тоже вышел. Жёлто-серое небо валилось на плечи, и он глубоко вдохнул сырой, какой-то болотный воздух. Готэм так странно пах. — Э-ге-гей! Качающийся, как чахлая былинка, Брюс уже тащился обратно и растягивал губы во все тридцать два. Приблизившись, он дважды мощно стукнул Кларку по плечу. Взял его лицо в ладони. — Я тебе говорил, что ты отличный мужик? — глупо ухмыляясь, отвесил он комплимент. Кларк потупился, чувствуя себя до ужаса неловко. Дрянь из фляги одолела Брюса. Он был невероятно, кошмарно, чудовищно пьян, и его язык разболтался. — Так вот, ты отличный мужик, ты классный парень, — продолжил Брюс и ласково потискал Кларка за щёки. Проклятье. — Ты ничего. Очень ничего, знаешь. Слушай, а давай трахнемся? Ты очень ничего. Я вообще — Брюс Уэйн. Такие классные парни, как мы, обязаны потрахаться. Прямо здесь. На травке. — Он широко махнул рукой. — Пожалуй, откажусь. — Не-а. — Брюс снова потискал Кларка за щёки. Точно младенчика. — Ты как медвежонок, такой очаровательный медвежонок, р-р-р. Р-р-р. — Он весьма натурально зарычал, смешно раздувая губы. — Порычи-ка для меня, а потом мы потрахаемся. — Ты не в себе. Тебе надо проспаться, ты сам не понимаешь, что несёшь, — деликатно ответил смущённый донельзя Кларк — очаровательный медвежонок, Иисусе — и, аккуратно развернув Брюса, подтолкнул его к машине. — Забирайся и поспи. — Не-е-ет. Нет-нет-нет. Вот и нет. — Брюс повернулся обратно и сунул ему под нос странную фигуру из пальцев. Четыре он сжал в кулак, а большой вставил между указательным и средним. В его глазах плясали чертенята. — Я не понимаю, что это. — Figa. Русские так делают, — объяснил Брюс и произнёс по-русски: — Фиг тебе, я в себе. Кларк вздохнул. За что ему такое наказание? Он понятия не имел, как усмирить разбушевавшегося нечаянного пьяницу. Брюс не умел пить, но нажрался как свинья и вёл себя как ребёнок. Как испорченный ребёнок. Как полный идиот, назвавший Кларка очаровательным медвежонком. Трезвый Брюс раньше бы отрезал собственный язык, чем позволил себе ляпнуть что-то подобное. — Давай трахнемся. Ну давай. Давай, давай, давай, — состроив жалостливое лицо, заканючил Брюс и вдруг согнулся пополам. Кларк не успел отскочить, и Брюса стошнило ему на ботинки. Кларк обошёл его сзади, подхватил за пояс и оттащил к автомобилю. Прислонил. Брюс не сопротивлялся. — Стой здесь, — наистрожайшим тоном скомандовал Кларк. Он обыскал машину и обнаружил в багажнике и бардачке запасы салфеток, дезинфицирующих средств и бутылок с водой. Как следует вытерев Брюсу рот и подбородок и наспех почистив себе ботинки, Кларк заставил своё наказание выпить воды и усадил его на заднее сидение. Оставил дверь открытой. — Теперь спи. Если захочешь проблеваться, дверь рядом. — Ты такой хороший, да? — сонно моргая, пробормотал Брюс и откинул голову назад. Из уголка его рта потекла слюна. — Такая заботливая мамочка. Ты просто прелесть, Кларк. Будь ты девчонкой, я бы, может, даже… Тш-ш. Тш-ш-ш. Хр-р-р. Х-х-х-хр. — И он захрапел. Кларк застыл с раскрытым ртом. Речи пьяного человека немногого стоят. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке — так говорил его русский приятель в колледже. Кларк пнул землю. Ему чудилось, что лицо сейчас расколется пополам — так хотелось улыбаться. Он — ничего. Очень ничего. Отличный мужик. Классный парень. Очаровательный медвежонок — нет, он предпочёл бы забыть этот комплимент. Он такой хороший. Просто прелесть. Заботливая мамочка. Кларк — Брюс назвал его по имени. Брюс назвал его по имени. Пьяный Брюс назвал его по имени. — Я просто прелесть, — сказал Кларк сам себе и нервно хохотнул. Он ничего, да? Очень ничего. Такой классный парень. Его ладони тряслись. Он весь трясся. — Слышишь, Лоис? — Он воздел руки к небу. — Я просто прелесть! Как распоследний кретин, Кларк протанцевал вокруг машины, суматошно дрыгая ногами и неуклюже дёргая бёдрами. Он ничего. Кларк подпрыгнул и удивился, что не взлетел. Он ведь умеет летать. Только что научился. Смотрите, смотрите, там, в небе! Птица? Самолёт? Супермен?! Нет, нет, это же классный парень, отличный мужик, сам Кларк Кент! Он очень ничего, вы в курсе? Такой классный. Брюс и не вспомнит, что наговорил, когда проснётся, но это не отменяло сказанного. Бабочка села Кларку на рукав, невзрачная, серенькая, с уродливыми крылышками. — Я очень ничего, — заявил ей Кларк. — Поняла, бабочка? Я классный парень. Я отличный мужик, и будь я девчонкой, он бы, может, даже… Что бы он сделал, а, бабочка? Ха! Кларк расхохотался, и бабочка, испугавшись, упорхнула. Медленно дыша он уселся на водительское сидение. Он очень ничего. Брюс проспит часа три-четыре. Он такой классный парень. Брюс проснётся и захочет есть. Он такая заботливая мамочка. Надо заказать доставку, в лес, к двум классным парням, которые так и не потрахались, прямо здесь, на травке. Кларк подавился смешком. Он закажет доставку, в лес, потому что он классный парень, заботливая мамочка, просто прелесть и вообще — очень ничего. Брюс проснулся через четыре часа, практически трезвый, хмурый и дьявольски голодный. Кларк протянул ему бумажный пакет с сэндвичами, и они поехали дальше. — Ты ведь не приезжал сюда? После? — спросил Кларк, когда они прибыли на место. Брюс покачал головой. Они стояли за покорёженным забором, а вдалеке, из земли, как обломанные зубы доисторического чудовища, торчали руины Дома на Холме. Бывшего-будущего особняка Уэйнов. Прошёл год с хвостиком, но в воздухе словно до сих пор летали хлопья серого пепла и пахло гарью и смертью. — Кстати, сегодня двадцать восьмое мая и ровно два года с того дня, — негромко сказал Кларк. — Двадцать восьмого мая две тысячи шестнадцатого я впервые увидел тебя без маски. Брюс холодно посмотрел и, отвернувшись, побрёл вдоль границы владений, по остаткам раскуроченного сада, когда-то окружавшего особняк: — Где-то здесь, — произнёс он минут через десять, остановившись рядом с уцелевшим семейным склепом и кладбищем. Кларк глянул на покосившиеся плиты с выбитыми именами: Томас Уэйн, Марта Уэйн. Их похоронили рядом, но не внутри. Он вздохнул. Хмурящийся Брюс уставился в сторону. Его губы двигались. Он отмерил двадцать шагов вправо, три назад и застыл рядом с невысоким холмом, густо поросшим травой. — Здесь. Но я забыл купить лопату. — У тебя отличная зрительная память, а лопата тебе не понадобится, — слегка виновато ответил Кларк. Они с Диком предприняли кое-какие меры и давным-давно выкопали семейное достояние Брюса Уэйна. Сундук с документами, планами, чертежами, фотографиями, стетоскопом Томаса Уэйна и, главное, завещанием хранился на ферме, в амбаре, в надёжно обустроенном тайнике в полу. — Подобрал, значит, обрывки, — совсем не сердито проворчал Брюс и вернулся к надгробьям. Положил руку на материнское. — И Дика склонил на свою сторону. — Вся твоя семья — за. Мы объяснили возможные последствия, и каждый согласился. Каждый готов тебя поддержать. Оливер Квин готов тебя поддержать, если готов ты. Мы все договорились молчать, пока ты не будешь готов. Брюс испытующе сузил глаза, и Кларку почудилось, что он ему вот-вот врежет. «Вы объяснили моим детям возможные последствия? Как именно вы объяснили? Вы рассказали, кем я работал? В подробностях? Кассандре? Дэмиену? Тиму? Дика я прощу, он мой сын, но тебе прощения нет». Кларк недооценивал его. Брюс наверняка понимал, что иначе никак. Он почесал кулаком подбородок и ответил: — Я готов. Я хочу вернуть своё. Я хочу обратно свой дом, свою компанию и свой город. Я хочу сделать свой город лучше. Я хочу всё, и я наконец-то готов. Ты поможешь мне. Это прозвучало не как просьба — но и не как приказ — однако Кларк кивнул. — У тебя есть материалы для отличной статьи, и ты говорил, что напишешь и опубликуешь её, если я захочу. Я хочу. Кларк опять кивнул — крайне осторожно, точно боясь разрушить нечто очень хрупкое. Брюс явно бессознательно погладил надгробную плиту своей матери и подошёл к Кларку. — Она говорила, что будет присматривать за мной сверху и ждать. Она верила, что дождётся. Этого ты ждёшь, Шива? Ты дождалась! — прокричал он вечернему небу. — Я не сошёл с ума, — добавил Брюс, обращаясь уже к Кларку. — Так, призраки в голове не дают покоя. — Нам придётся что-то придумать, — быстро сменил тему тот, — чтобы избежать огласки. — Нет, — возразил Брюс. — Я не стану лгать, искать бывших коллег, просить их об услуге и затыкать им рты. Я не стану притворяться кем-то другим. Я не стану жить в страхе. Я не боюсь огласки. Из-за того, кто я есть, она ударит по мне сильнее, чем по моим коллегам, но ты напишешь правду и ничего, кроме правды. Я переживу. Тебе — переживать не надо. Ты не заслужил, и та история нам пригодится, мистер Гир. — Мистер кто… — Кларк залился краской. — Ты будешь моей Джулией Робертс? — На публику. С остальным — покончено. Через полгода, на публику, наши отношения — как пишут в глупых журналах — изживут себя и ты бросишь меня, и с этим будет покончено тоже. Брюс выглядел помятым и чертовски уверенным. Он выглядел, как человек, вышедший из тёмного туннеля. Он выглядел, как человек, принявший решение. Что-то случилось в том закоулке, в том подвале; что-то случилось там давным-давно и сегодня — что-то случилось, и это что-то перевернуло и Брюса, и мир Брюса. С ног на голову. В один миг. — Я брошу тебя? Никто не поверит. Таких, как ты, не бросают. Ты же… Брюс Уэйн. — А ты Кларк Кент, и ты не видишь себя со стороны. Все поверят. — Я всё равно не успокоюсь, — тихонечко заявил Кларк, пытаясь осознать предыдущую фразу. Что она означала? Брюс, явно думая о своём, добавил: — Я знаю, кто я такой и кем должен стать. У меня есть план. — Привет, Бэтмен. — Умолкни, хнн, Супермен. Я не фермер, не парень из глубинки и не тот, кто мирно живёт в доме за белым заборчиком, убирая дерьмо за сорок долларов в час. — Кстати, насчёт дерьма, — перебил Кларк. — Утром звонил мистер Бранден. Ты не вышел на работу и даже не предупредил. Ты уволен. — Моя дерьмовая карьера подошла к концу? Не буду врать, что мне жаль. — Брюс усмехнулся. — Я знаю себе цену. Я тот, кто я есть — чертовски красивый и чертовски сексуальный мужик. — Самодовольный засранец, — восхитился Кларк. — Я извлеку максимальную выгоду из своей внешности, своей фамилии и своего происхождения. На дворе две тысячи восемнадцатый, и всё давно изменилось, пора принять это. Дик говорил, полмира захочет подрочить на мои полуобнажённые снимки, что ж — я не против. Они все будут дрочить на меня. Они все будут хотеть меня. Они все будут сходить по мне с ума, — горячо заявил Брюс и, чуть наклонив голову вбок, посмотрел на Кларка из-под ресниц. Так иронично. Так уверенно. Его глаза светились, и лёгкая улыбка скользила по идеально вылепленным природой губам. Колени у Кларка исчезли. Что-то сделалось с его коленями от взгляда Брюса. Что-то сделалось с его ртом, лёгкими, сердцем, членом. Он возбудился, он задыхался, он… Вот же засранец. — Через два месяца у меня будут миллионы подписчиков и раскрученные аккаунты во всех соцсетях, — я начну зарабатывать на рекламе. Меня заметят. Сейчас популярен бодипозитив, это движение с нами надолго, и шрамы добавят мне очков и выделят среди остальных. Через полгода я стану одной из самых высокооплачиваемых мужских моделей в мире — в двадцать пять я бы претендовал на лидерство, но в сорок меня устроит место в конце первой десятки. — Собираешься ходить по подиуму? — Нет. Но есть рекламные кампании, фото и видеореклама. Я не фанат модельного бизнеса, но знаю о нём куда больше тебя. Я буду на обложках GQ, Vogue и Numero, буду участвовать в рекламных кампаниях Giorgio Armani, Calvin Klein и Givenchy, у меня будут контракты с Louis Vuitton, Versace и Dolce & Gabbana. Модные дома всего мира будут рвать меня на части, потому что я фантастически хорош. Glamour признает меня «Самым красивым международным мужским лицом», а Forbes назовёт, скажем, шестой самой успешной мужской моделью в мире. В Cosmo я годами буду возглавлять список самых сексуальных мужчин. Кларк внимал, приоткрыв рот. Forbes он знал, конечно, но насчёт остального… Кажется, он что-то слышал о Dolce & Gabbana и… Кларк слабо представлял, о чём говорит Брюс. — Через год я стану миллиардером, полностью вернув принадлежащую мне по закону недвижимость. Через два года я стану мультимиллиардером и возглавлю компанию моих родителей, а Башню Пауэрсов все начнут называть Башней Уэйнов. Через три года здесь будет стоять дом, дом моей семьи, дом моих детей — такой, каким он был до Лютора. Такой, каким он должен быть. Гнилое наследие Люторов будет стёрто, навеки погребено под его фундаментом, и я стану Брюсом Уэйном из тех самых Уэйнов, а ты успокоишься и отступишь. Месяца через три-четыре ты должен успокоиться. — Впечатляющая речь, но я не успокоюсь: ни через месяц, ни через три, ни через четыре, — оживился Кларк. — Я не стану навязываться, но и не успокоюсь. — Устанешь. — Увидим. Хотя бы через три года. — Кларк непринуждённо пожал плечами. — Подожду, пока ты повзрослеешь. — Мне сорок. — Тебе сорок, и я наконец-то понял, кто ты такой. Ты пацан, Брюс. Ты по-прежнему пацан, и я подожду. Я готов ждать сколько угодно. — Завязывай, — заворчал Брюс. — Ты. Ты… Он закашлялся и сделал до смешного свирепое лицо. Его нижняя челюсть задиристо выпятилась вперёд. Брюс сердился, но сердился явно не на Кларка, в глазах у него сверкал талый лёд. — Дик называет меня слепцом, и я слепец, но не идиот и не такой уж мудак, каким ты меня считаешь, — очень грубо, невозможно низко и так невероятно застенчиво прорычал он. Кончики его ушей стали ярко-малиновыми. — Ты мой друг, Кларк. Я мало что смыслю в социальном взаимодействии, но в одном уверен — друзей не трахают. — Я не считаю тебя мудаком, — пробормотал Кларк. Глаза пощипывало. Грудь распирало от радости. За рёбрами полыхал вселенских размеров костёр. Брюс — трезвый — назвал его по имени. Брюс — трезвый — признал его другом. Он ликовал, торжествовал, внутри рассыпались фейерверки, но внешне Кларк оставался невозмутимым. Брюс помялся и, глядя откровенно смущённо, протянул руку. «Я очень ничего. Поняла, бабочка? Я — очень ничего». Кларк ответил на рукопожатие. Нет, ничего не кончено. Всё только начинается. Брюс крепко-крепко сжал его руку и вдруг, почему-то отшатнувшись, нервно почесал ладонь о штаны. Его правая щека дёрнулась. Лицо побледнело. — Всё хорошо? Брюс недоверчиво уставился на него и начал суетливо рыться в карманах, пока не нашёл неизменные перчатки. Он зачем-то надел их и коротко кивнул. Кларк не стал заострять внимание, он привык к странностям. Брюс любил перчатки. Брюс не любил обниматься, целоваться и пожимать руки. Некоторые вещи приходилось принимать как должное. Зазвонил телефон, и Кларк, чертыхаясь, тоже полез в карман. Он и забыл о Дике. Он выполнял просьбу Брюса, но не стоило забывать о семье Брюса, которая наверняка волновалась. — Да, я нашёл его. Всё в порядке. Пожалуйста, не надо ругаться. — Брюс мотнул головой. — Нет. Нет, он не хочет говорить. Нет, он отказывается брать трубку. Что. Что? Что?! Не отключайся, что. Проклятье. — Кларк уронил руку с телефоном и широко-широко улыбнулся. — Поздравляю! — С чем? — Барбара беременна, срок шесть недель. Ты станешь дедушкой. Дик велел передать, что даже настоящие обмудки становятся дедушками и отключился. — Я… что? — Брюс часто заморгал. — Я кем? То есть? Барбара беременна? У них получилось. Теперь ей придётся выйти за него. Подожди. Я стану дедушкой?! — Ты станешь дедушкой. — Я? Я стану… дедушкой? — Ты. Ты станешь дедушкой. — Я стану дедушкой, — очень мягким голосом, смакуя каждое слово, медленно повторил Брюс. На его скулах проступили розовые пятна. Глаза потемнели. — Мне уже нужна инструкция. — Вряд ли есть инструкция, как быть дедушкой. Они переглянулись и синхронно ухмыльнулись. — Как насчёт нас и… братанского секса? — спросил Кларк, когда они двинулись к автомобилю. — Я всё уже сказал. — Глупо. Я ведь тебе нравлюсь. — Ты произносишь слова, не имеющие никакого смысла. — Я знаю, что нравлюсь тебе. — Катись ты. — Я уверен, что очень нравлюсь тебе. — Катись к чёрту, Кент, потому что я очень близок к тому, чтобы возненавидеть тебя. — Ты сделал много ошибок в предложении: «Я без ума от тебя, Кларк». — Если не прекратишь, я надеру твой зад. — Ты неплохо меня натренировал, как бы твой зад не оказался… надранным. — Катись… — Брюс замолчал, погрозил кулаком и рванул к машине. Кларк, улыбаясь, неторопливо шёл следом. Давно он не чувствовал себя таким счастливым.