***
В самую последнюю ночь в Имладрисе мы с Глорфинделем гуляли по окутанному тишиной и тёплым светом фонарей дворцу, и сердце моё всё никак не могло отыскать покой. Оно словно металось между двух огней, не способное примкнуть ни к одному, ни к другому берегу. Я знала, что вела себя довольно странно и рассеянно, а также знала, что эльф начинал что-то подозревать, но не могла ничего с собой поделать. Меня глодало чувство стыда и вины, и очень скоро мужчина устал теряться в догадках и прямо спросил меня: — Астальвен, с тобой всё в порядке? Расскажи, что тебя тревожит, прошу! Боюсь, я боле не могу выносить твоих мук. Порой я забывала, что теперь наша боль была одна на двоих, что любое изменение в настроении или состоянии одного тут же сказывалось на другом, и что страшные тайны между влюблёнными — невероятные мучения для обоих. Но сейчас, глядя в полные мольбы и желания помочь глаза напротив, я вдруг с невероятной ясностью осознала, каким страданиям подвергла самое дорогое и любимое существо во Вселенной. И от этого мне захотелось броситься в самую глубокую бездну, чтобы только не мучить больше бедного Глорфинделя. Такая как я не заслуживала его чистой и светлой любви. Эльфу итак пришлось пережить из-за меня слишком многое, а теперь приходится переживать снова. Так не должно быть. Так неправильно. — Прости! — погладив Лаурэфиндэ по щеке, со слезами на глазах прошептала я. — Прости за то, что тебе приходится страдать из-за меня. Меньше всего на свете я хочу причинять тебе боль. Но я так устала, Глорфиндель, так устала! Эльф без лишних слов прижал меня к себе, и слёзы градом покатились по моим щекам, оставляя влажные следы на светлом камзоле мужчины. Я всё плакала и плакала и никак не могла вдоволь надышаться им, запоминая, впитывая в себя каждую его частичку. Глорфиндель шептал мне слова утешения и ни на секунду не прекращал гладить мои волосы, мою спину, мою талию, а я всё запоминала и запоминала, боясь упустить даже одно малейшее мгновение. Позволив обиде взять верх над разумом, я потеряла так много счастливых моментов с любимым и лишила его возможности испытать их вместе со мной, но менять сейчас что-либо было слишком поздно. Всё, что я могла на данный момент сделать — рассказать хотя бы ничтожную частичку правды и надеяться, что однажды Лаурэфиндэ простит меня. Собравшись с духом и не переставая плакать, я, наконец, заговорила об одной из своих многочисленных проблем, которая уже очень давно волновала меня: — Мне тяжело вспоминать своё прошлое. В нём было столько всего! И хорошего, и плохого, и ужасного. Я вспоминаю, и это так сильно тяготит меня. Я чувствую, как день за днём моя фэа истончается, словно зажжённая свеча, и я ничего не могу с этим поделать. Боюсь… Боюсь, в тот момент, когда я вспомню всё, она просто не выдержит. Я умру, Глорфиндель, и единственное, что будет меня ждать — вечное заключение в Чертогах Мандоса за деяния, которые я даже не совершала, и за деяния моей семьи. Но есть ещё кое-что… Я не хотела говорить об этом, но той ночью после грозы со мной говорил Маглор. Я слышала его голос из ручья под окном, и это не был морок! Не знаю, как такое возможно, ведь мой брат давно сгинул в море… Но я уверена, что это был именно он и никто другой. Я замолчала и вскоре почувствовала, как лёгкость заполнила моё тело. Голова моя немного прояснилась, обнимающие Глорфинделя руки перестали дрожать, и вымученная улыбка тронула уголки моих губ. Это была лишь небольшая часть того, что мне следовало рассказать возлюбленному, но даже от неё мне стало невероятно хорошо и спокойно. Было ли это самообманом, я не знала. Самое главное натянутая до предела нить между нами значительно ослабла, а остальное пока могло подождать. Вот только я не учла тот факт, что из-за моих слов волнение в душе самого Глорфинделя в разы увеличится. Да уж, и чём я только думала, когда говорила эльфу о своей возможной смерти? Лаурэфиндэ молчал, и лишь слышно было, как быстро и тоскливо билось в груди его сердце. Откуда-то вдруг пришло понимание, что мужчина уже сам не раз думал о подобном, и сейчас я просто наконец-то вытащила наружу то, что так давно терзало нас обоих. Всего лишь на секунду эльф позволил возможной боли утраты овладеть им, но и этого мне хватило сполна, чтобы понять, насколько тяжела была для него даже мысль о моей гибели. Хотела как лучше, а получилось наоборот. Просто замечательно! — Если всё пойдёт так, как ты говоришь, — с огромным трудом выдавил из себя Глорфиндель, — ты можешь уплыть в Благословенные Земли за исцелением. Сейчас много кораблей уплывает на Запад. Эпоха эльдар подходит к концу, наша магия покидает Средиземье. А там, вдали от боли, войн и потерь, ты сможешь найти покой. О, мой милый и дорогой Лаурэфиндэ! Благословенные Земли — самое последнее место, где меня ждут, и где я позволю себе оказаться. Оттуда начались мои страдания. Оттуда меня вышвырнули, словно ненужную вещь. Разве в таком месте моя фэа сможет исцелиться? — Благословенные Земли закрыты от меня, Глорфиндель, — со смиреной обречённостью произнесла я. — Неужели ты забыл, кто я такая и кем был мой отец? Да, Валар даровали мятежным нолдор своё прощение и позволили им вернуться в Аман. Но не моей семье и не мне. Я проклята и обречена на вечные страдания до скончания времён. И не сыскать мне сочувствия и поддержки от тех, кто так жестоко поступил со мной и моей семьёй. Как бы тяжело это не было, Глорфинделю всё же пришлось принять мои слова. Тешить себя напрасными надеждами было бессмысленно. Так лишь получилось бы ненадолго оттянуть неизбежное, но оно бы всё равно рано или поздно настигло нас обоих. Ни в смерти, так в жизни. Ведь если однажды эльф захочет уплыть в Валинор, я не смогу отправиться туда вместе с ним даже при возникновении желания. И раз я лишена такой возможности, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы скрасить своё существование в Средиземье и продлить Эпоху процветания эльфов. Пусть даже ценой собственной жизни. — Я всё давно хотела спросить, — избавив Глорфинделя от лишних переживаний, я огляделась вокруг и вдруг вспомнила о своём давнем любопытстве, — ты не знаешь, кто рисовал все эти картины, что украшают стены дворца? Они такие волшебные и прекрасные! Эльф огляделся вслед за мной, и хитрый огонёк разбавил боль и печаль в его серебряных глазах. Мужчина словно ждал этого вопроса и потому с лёгкой долей гордости ответил: — Некоторые картины рисовали первые поселившиеся здесь нолдор, но большая часть из них всё же вышла из-под моей кисти. Видишь ту картину рядом со светильником? Это земли Итилиэна, некогда принадлежавшие Гондору, а теперь захваченные Назгул. Я нарисовал её незадолго до того, как Тень накрыла этот прекрасный и светлый край. Со странным трепетом я подошла поближе к умело разрисованному холсту и осторожно очертила пальцем контуры серовато-зелёных гор, высившихся над благоухающим садом из разнообразных цветущих деревьев и кустарников. Сама жизнь была буквально запечатлена в ярких и нежных красках, словно безбрежное море заполнивших эту сияющую и сохранившую первозданную чистоту землю. Казалось даже, что сверкающие в лучах солнца серебристые ручьи журчат не где-то там, далеко, а прямо под моими ногами, задорно призывая окунуться в их прохладную влагу. Волшебное пение взметнувшихся в небо пичуг донеслось вдруг из толщи времени до моего слуха, и на несколько мгновений я очутилась там, окутанная магией и теплом. И потому погружённая в сладостную негу не сразу заметила, как сзади подошёл Глорфиндель и ласково обнял меня, покрывая лёгкими поцелуями мои волосы. Лишь когда сердце в груди рванулось навстречу эльфу, я возвратилась в реальность и запоздалая краска смущения зажглась на моих щеках. — Я не оставлю тебя, Астальвен, — горячо зашептал он, — даже если весь мир отвернётся от тебя. Я последую за тобой во Мрак, если потребуется, отрекусь от всего, что когда-то было дорого мне, но уже не оставлю тебя в одиночестве. Я люблю тебя, и это единственно важно для меня. О, Эру! Разве заслужила я такой любви после всего, что успела натворить и что ещё мне предстоит сделать? Разве… Развернувшись к Глорфинделю лицом, я со всей нежностью и любовью посмотрела ему в глаза и не нашла в них ни намёка на ложь или слабость: лишь искренние чувства и невероятное счастье, разбавленное частичкой печали. Эльф словно преобразился. На одно мгновение мне почудилось, будто он стоит сейчас здесь точно такой же светлый и счастливый, как тысячи лет назад в Тирионе, когда ещё не было всех этих страданий и потерь. Когда всё казалось таким простым и понятным. — Я верю тебе, любовь моя, — так же горячо зашептала я, — а ты верь мне, что бы ни случилось. Верь мне даже тогда, когда любая другая вера угаснет. И я не предам тебя. Не предам нас. С этими словами я подалась вперёд и коснулась поцелуем нежных губ любимого, вкладывая в это простое прикосновение всю себя без остатка. Глорфиндель не замедлил с ответом, и руки его тут же отыскали приют на моей талии, словно ненавязчиво защищая от всего мира. Время остановилось, и где-то на границе сознания я почувствовала нечто невероятное и волшебное. Оно продолжалось совсем недолго, но я точно успела заметить, как наши фэар сплелись в единый организм: чистый свет смешался с буйным огнём, окрашивая мир в новые, более яркие краски. Не было никаких сомнений, что эльф почувствовал то же самое, ибо он вдруг неосознанно подался вперёд, не оставляя между нашими телами ни единого миллиметра свободного пространства, и поражённый тихо выдохнул. Хотелось простоять так целую вечность, хотелось кричать о том, как сильно я люблю его и как страстно желаю, чтобы он не расцеплял рук. И я точно знала, что в своих желаниях была не одинока. Я любила и была любима. И ничего на свете боле не имело такой силы, как это чувство. В свои комнаты мы вернулись лишь под утро, когда первые лучи восходящего солнца окрасили в огненный цвет полоску горизонта на востоке. Глорфиндель проводил меня до самых дверей, и там мы ещё долго не могли проститься друг с другом, обжигая поцелуями и прикосновениями горящие лица и трепещущие тела. Своим шёпотом и смехом мы перебудили, наверное, всё крыло, но это мало тревожило нас. Мы просто упивались счастьем и наслаждались друг другом. А остальное не имело смысла. Ровно до тех пор, пока сияющий от счастья эльф не скрылся за углом, и я не сползла по стене на пол, содрогаясь всем телом от беззвучных рыданий. Последний день в Имладрисе вступил в свои права. Близился закат, который должен был изменить всё.***
Саруман приехал во дворец к обеду в гордом одиночестве, величаво восседая на своей гнедой кобыле. Белый маг не выглядел ни старым, ни молодым: несмотря на то, что по его груди струилась вниз благородная седая борода, глаза его сияли огнём и глубокий сильный голос, призванный очаровывать всех вокруг, звучал бойко и громко. Белая мантия, немного запылённая с дороги, словно нарочно скрывала возраст этого юного старца, делая образ истари обманчиво невинным и чистым. Весь его вид — от зачёсанных волос до распахнутого плаща — призван был внушать исключительное доверие и почёт, и не знай я истинных замыслов Сарумана, попалась бы на эту удочку со всеми остальными. Он действительно был искусным лжецом, хотя до уровня Мелькора или Майрона всё же не дотягивал. Те притворялись в своё время с завидным мастерством. Мне посчастливилось лицезреть прибытие Курунира в числе первых, и хотя майа не видел меня, я успела рассмотреть его со всех ракурсов и сторон. Узнавала врага в лицо, так сказать, и к своему огромному сожалению поняла, что разоблачить его будет не так-то просто. Если даже не невозможно. Однако опускать руки было слишком рано. Вдруг и в этот раз удача оказалась бы на моей стороне? В честь приезда столь значительной персоны обрадованный Элронд объявил вечерний пир в Большом зале, что было нам с Амандилем только на руку. Среди общего шума и веселья вряд ли бы кто-то хватился двух эльфов, особенно в присутствии Линдира и Туйлин, которые всецело завладели вниманием ривенделльцев в последнее время. Повезло нам и с затянувшимся унынием Исильмалин, потому что эльфийка наотрез отказалась участвовать в празднестве и практически заперлась в своей библиотеке, совершенно не обращая внимания ни на меня, ни на мои приготовления. Точнее, на их отсутствие. Единственной проблемой оставался Глорфиндель, обещавший не отходить от меня ни на шаг. И с этим было намного сложнее. Даже к вечеру мы с Амандилем так и не придумали, как надолго отвлечь его, и, решившись пустить всё на самотёк, просто доверились случаю. Ситуацию неожиданно спас Гэндальф. Я как раз занималась последними приготовлениями к побегу и празднику, когда в дверь моей комнаты вдруг постучали. Испугавшись возможного визита Глорфинделя, я шустро закинула походный мешок и плащ в платяной шкаф и с бешено колотящимся сердцем громко крикнула: — Войдите! Дверь осторожно распахнулась, и на пороге появился подозрительно взволнованный и чем-то озабоченный Гэндальф. Серые одежды его словно сверкали, но то был блеск какой-то беспорядочной и хаотичной таинственности. Увидев меня, истари склонил голову в знак приветствия и без лишних слов спешно заговорил: — У меня мало времени, Астальвен, поэтому слушай и не перебивай! Я, наконец, разгадал видение леди Галадриэль и понял, что ты задумала. Не пугайся, дитя, я никому ничего не говорил об этом и ничего не скажу, ибо то не моя тайна, хотя я и приложу к ней свою руку. Ты выбрала очень тяжёлый и сомнительный путь, полный опасностей и соблазнов, и потому тебе не помешает немного моей помощи и Надежды. Возьми этот конверт и открой его, когда будешь за пределами Ривенделла, но не раньше. Он не должен узнать. За Глорфинделя не беспокойся: когда придёт время, я отвлеку его, а ты свободно сможешь уйти. Верь мне, дитя, и помни, что твоя сила скрыта внутри тебя! Ошеломлённая и испуганная я на автомате приняла из рук Гэндальфа белоснежный и явно не пустой конверт и молча воззрилась на истари, не в силах вымолвить хоть слово. Сказать, что я была в шоке — значит, ничего не сказать. Наши с Амандилем надежды на тайну оказались тщетны, но шестое чувство настойчиво подсказывало, что волшебнику можно доверять. Хотя бы в этот раз. — Гэндальф, что происходит? — совладав, наконец, с собственными эмоциями, поражённо спросила я. Хотя мозг категорически отказывался адекватно воспринимать сложившуюся ситуацию. — Всё идёт так, как должно быть, — загадочно ответил майа, — жаль только, что я это так поздно понял. Есть вещи, объяснить которые мы не в силах, Астальвен. Считай, что это одна из них. Позволь событиям идти так, как ты уже решила, и не сомневайся. Этому миру давно пора немного встряхнуться! На такой возвышенной ноте таинственная улыбка тронула сухие губы Гэндальфа, и он, поклонившись мне на прощание, стремительно покинул комнату, оставив меня наедине с собой в полной растерянности. Всё это время, проведённое в Имладрисе, я считала истари едва ли не предателем и старательно избегала встреч с ним, хотя должна была в первую очередь доверять ему. Ведь именно он уговорил тогда Торина взять меня в отряд, именно он защищал меня перед другими гномами и именно он был рядом со мной в самые тяжёлые моменты похода. Да, Гэндальф о многом умолчал поначалу. Но всё это майа делал лишь для того, чтобы защитить меня — этакую недалёкую девицу, возомнившую из себя непонятно что. И за заботу я отплатила грубостью и неприязнью. М-да! О какой такой моей мудрости говорила Галадриэль, если я с собственным характером не могу справиться? Ещё некоторое время я бездумно глядела в одну точку и всё пыталась переварить то безумие, что так внезапно обрушилось на мою многострадальную голову. Получалось из рук вон плохо. Но от конверта веяло странным согревающим теплом, и очень скоро моё сознание, пусть и неохотно, выплыло из транса. Затем вернулось зрение, потом слух, и я уже смогла без труда пошевелиться и, наконец, заставила себя подняться с кровати, на которой всё это время сидела, и закончить начатое. День стремительно утекал вместе с приближающимся закатом, а к побегу не всё ещё было готово. В назначенное время, когда сумки были собраны и ненужные вещи отложены в сторону, в покои заглянула тихая служанка, имени которой я даже не знала, и передала мне послание от Элронда. Владыка Имладриса приглашал меня на небольшое собрание перед пиршеством, где обещался лично представить мою персону Саруману и заодно обсудить некоторые неразрешённые вопросы. В принципе, я знала об этом уже днём, но так как полуэльфу не была чужда склонность к торжественности, пришлось немного поиграть по дворцовым правилам. Оглядев тоскливым взглядом уже ставшую родной комнату, я молча вышла в коридор вслед за служанкой и деланно спокойным шагом направилась в приёмные покои Элронда. Что в этот момент творилось в моей душе лучше не представлять. По дворцу снова, как и в тот раз, разносились звуки волшебной музыки и смех веселящихся эльфов. По коридорам туда-сюда сновали слуги с подносами, полными кушаний и напитков, а влюблённые и семейные пары наслаждались друг другом в самых разных укромных уголках. Все они выглядели такими нежными и прекрасными, что сердце моё тоскливо сжималось в груди. Большая часть из них уже очень давно мечтала о детях, но дыхание жизни обходило эльфов стороной: последним рождённым ребёнком была Арвен, и с тех пор минуло уже больше двух тысяч лет. Эльдар медленно угасали, страшась войны и новых потерь и не находя в себе силы, чтобы испытать по-настоящему прекрасное родительское счастье. Застав рассвет и вернувшись к закату, я пропустила целую жизнь своего народа с её взлётами и падениями. И если уж мне суждено было подарить всем новую Надежду, я не собиралась никого подводить. Двери в покои Элронда были гостеприимно распахнуты, и уже издалека я разглядела сидящих за столом двух истари и полуэльфа, неторопливо беседующих друг с другом. Судя по всему, Галадриэль ещё не пришла, но вот присутствие Глорфинделя ощущалось как никогда ярко. Уже подойдя ближе, я увидела его одиноко стоящим на балконе с бокалом вина в руке и точно громом поражённая замерла прямо у входа. Эльф был так красив в своём золочёном камзоле, словно высеченная умелыми руками скульптора статуя! Блики каминного огня игриво искрились в его волнистых волосах, и даже сквозь ткань проглядывалось сильное статное тело воина, особенно когда любимый подносил бокал к губам и возвращал руку обратно на перила. Дыхание моё сбилось, ладони вспотели, и румянец незамедлительно окрасил щёки. И в этот самый момент я впервые позавидовала самой себе. Заметив меня, застывшую на пороге, сидящие за столом мужчины поднялись со своих мест, а следом за ними обернулся и ласково улыбающийся Глорфиндель. Одним только взглядом Лаурэфиндэ говорил, как прекрасна я была и как сильно он любит меня, и оттого сердце в моей груди забилось в несколько раз быстрее. А вот от взгляда Сарумана, наполненного лживой приветливостью и доброжелательностью, хотелось бежать отсюда как можно дальше и никогда не возвращаться. Лишь на секунду мы посмотрели друг другу в глаза, но и этого хватило сполна, чтобы почувствовать исходящую от мага скрытую опасность и промелькнувшую между нами искру неприязни. Наконец, Элронд первым нарушил затянувшееся молчание: — Добрый вечер, Астальвен! Проходи, мы как раз ждём тебя и Леди Галадриэль. Поздоровавшись в ответ со всеми присутствующими, я с самым гордым и независимым видом прошествовала к балкону и встала рядом с Глорфинделем. Обрадованный эльф галантно поцеловал мою руку, отчего мурашки тут же пробежались по моей спине, и наполнил ароматным вином из графина ещё один бокал, который сразу же протянул мне. Дрожа всем телом точно осиновый лист, я аккуратно приняла его и отпила небольшой глоток. Спасительное тепло, сладко разлившееся по венам, не заставило долго ждать себя. — Ты очень бледна, любовь моя, — оглядев меня с ног до головы внимательным взглядом, обеспокоенно прошептал Глорфиндель. — Ты себя плохо чувствуешь? — Мне нездоровится с самого утра, — без тени лжи ответила я и, не удержавшись от прикосновения, сжала ледяными пальцами тёплую руку эльфа. — Боюсь, я не смогу пойти на праздник сегодня. — В таком случае я… — Добрый вечер, друзья мои! — перебила Лаурэфиндэ неожиданно появившаяся в покоях Галадриэль. — Прошу простить меня за столь долгое ожидание, ибо я совсем потеряла счёт времени. Надеюсь, я не пропустила ничего важного? — Ну что Вы, моя Госпожа! Вы подошли как раз вовремя, — тут же подорвавшись с места, откликнулся засиявший Гэндальф. — Рад приветствовать Вас, Леди Галадриэль! — пустил в ход свою лесть Саруман. — Позвольте заметить, что Вы как всегда юны и прекрасны! Годы совсем не властны над Вами и Вашей красотой. — А Вы всё также благородны и вежливы, друг мой, — снисходительно улыбнулась в ответ эльфийка, а меня едва не вывернуло от этого лицемерного потока лести и обмана. — Хорошо ли Вы добрались до Имладриса? Дороги сейчас стали совсем неспокойными. О чём они разговаривали дальше, я не особо слушала, потому что меня вдруг накрыл такой страх и волнение, что я едва могла стоять, даже прислонившись к перилам. Глорфиндель это заметил и потому ни на мгновение не отпускал мою руку, вместе со мной буквально отсчитывая каждую секунду до окончания собрания. Эльф переживал за меня, и это было видно не только снаружи, но и внутри. Ах, если бы он только знал, что задумала та, которой он так слепо вверил своё сердце! — Астальвен, Глорфиндель, — спустя какое-то время обратился к нам Элронд, — подойдите к нам! Выпьем все вместе за столь долгожданную встречу и прекрасный вечер. Пока Гэндальф разливал по бокалам вино, а хозяин дома затворял дверь, Глорфиндель довёл меня до стола и по-джентльменски усадил в кресло прямо напротив Сарумана и по соседству с Галадриэль, а сам занял место справа. Незаметно для всех я с немым вызовом посмотрела в тёмные глаза мага, вкладывая во взгляд всю ненависть и злость, на которую только была способна. Курунир не замедлил с ответом. В невидимом бою будто скрестились два острых и смертоносных клинка, и не ясно было, какой из них в итоге повергнет врага. Когда бокалы были наполнены и вручены владельцам, Гэндальф лучезарно улыбнулся и с хитрым огоньком в глазах произнёс: — Пусть свет надежды не покинет наши сердца, а дух наш останется таким же крепким и сильным! Выпьем же этот бокал за судьбоносную встречу! Все согласно закивали, и только я поняла, что именно имел в виду Олорин. Улыбка сама по себе расцвела на моих губах, и внезапно пропавшая храбрость вдруг с новой силой воспламенилась в груди. Страх перед Саруманом был минутной слабостью, и позволять себе её снова я не собиралась. После первого бокала Элронд, наконец, представил меня Куруниру как давно потерянную дочь Феанора и кратко рассказал тому мою историю. Оказалось, что в прошлом мы с ним ни разу не встречались на просторах Амана, но майа слышал обо мне от своих учеников-нолдор, а также на встречах с валар. Я мало верила его словам и была абсолютно уверена, что этот подлый предатель знал обо мне гораздо больше, чем говорил, и это ставило меня в довольно невыгодное положение. Саруман догадывался об этом, но не подавал виду, искусно отыгрывая роль мудрого и добродетельного истари. Сидящий рядом Глорфиндель чувствовал что-то неладное в наших с магом неторопливых разговорах, и потому я буквально ощущала в своей груди зародившееся внутри эльфа ядро сомнения. Называть это победой пока было рано, но меня безумно радовало хотя бы то, что любимый не забыл сказанные мною много дней назад слова. Сомнения всегда порождают вопросы, а те в свою очередь требуют ответы. А у меня их было полным полно. В тот самый момент, когда разговор затронул тему Саурона и Саруман снова завёл свою шарманку о навсегда потерянном в море Едином Кольце, я уже не выдержала и с надменной усмешкой спросила: — Раз Вы так настаиваете на его утрате, что тогда Ваши шпионы разыскивают в Ирисных Низинах? Повисло гробовое молчание, среди которого мне слышался лишь стук своего взволнованного сердца. Расслабленно сидящий в кресле Курунир вдруг напряжённо выпрямился, и его обманчиво сладкий голос полился с новой силой: — Ирисные Низины очень богаты необходимыми для моих исследований материалами. Кладезь торфяных залежей сокрыта в тех местах, а торф я использую для работы своих машин. Их устройство сложно и многогранно, боюсь, я не смогу достаточно понятно разъяснить его. На мгновение доводы Сарумана показались мне разумными и до неприличия правдивыми. Я точно знала, что и остальные почувствовали сейчас то же самое, абсолютно уверенные в чистоте помыслов истари. Но откуда-то внутри меня вдруг отыскались силы противостоять дурману его голоса, и азарт и гнев вновь вспыхнули в моей душе, возвратив ясность рассудка. — А ещё это последнее известное местонахождение Единого Кольца, о котором Вы узнали из архивов Минас Тирита, — вдохновлённая собственными силами парировала я. — Не хотите поделиться с нами информацией, зачем Вам понадобились записи об Исильдуре и Кольце? Вы не единожды посещали старые архивы. Зачем? — Чтобы быть готовыми к встрече с Сауроном, разумеется! — словно объясняя несмышлёному ребёнку самые простые вещи, воскликнул улыбающийся Саруман. — Гондор веками сдерживал натиск мордорских войск, а Исильдур собственноручно лишил Саурона сил и телесной оболочки. Без Кольца он уже не сможет обрести былую мощь, и знания, почерпнутые мною в старых архивах Минас Тирита, помогут нам в борьбе с Тёмным Властелином и его армией. И вот сейчас я уже была готова взвыть от отчаяния, ибо зачарованные силой голоса Гэндальф, Элронд, Галадриэль и Глорфиндель с непоколебимой верой в глазах внимали каждому слову Белого мага, словно нарочно игнорируя мои обвинения. Сам Саруман, сохранивший поразительное спокойствие и искусно выстроенную маску, смотрел на всех по-отечески добро и назидательно, и лишь победный блеск в тёмных глазах мог сейчас выдать его. Однако его замечала только я, и это попахивало сокрушительным поражением. — Почему Вы скрываете свои истинные замыслы? — запихнув слабость в самые дальние уголки души, спросила я. — Чем Вы объясните свою заинтересованность другими Кольцами Власти? И почему Вы не хотите рассказать о том, что задумали найти Кольцо и единолично владеть им, бросив тем самым вызов самому Саурону? Наигранно спокойный смех Сарумана окончательно определил позиции в этой битве. Эльфы и истари недоумённо воззрились на меня, словно я сказала самую глупую и невозможную вещь на свете, и под аккомпанемент всеобщего немого укора Белый маг провёл финальную атаку: — Вот мы и вернулись к тому, откуда начали. Как я уже сказал, Кольцо навсегда сгинуло в Море, и теперь оно недосягаемо ни для меня, ни для Саурона, ни для кого-либо другого. Что касается других Колец Власти, то только благодаря им в Средиземье всё ещё есть место магии и покою. А разве это не моя обязанность — беспокоиться о счастье и благополучии этого мира? Я всего лишь хочу знать, что их владельцам ничего не угрожает. Это проигрыш, Астальвен, тотальный и бесповоротный. Но ты хотя бы попыталась. — Нет! — зло крикнула я, едва сдерживая подступившие слёзы. — Вы лжёте, Саруман, лжёте! Почему вы все верите ему? Вас так нагло обманывают сейчас в лицо, а вы наивно ведётесь на это! — Успокойся, Астальвен, — вдруг попросил поднявшийся с места Глорфиндель. — Ты просто очень устала и потому говоришь страшные вещи. Нет, нет, нет, нет, только не это, только не ты! Любимый, ты ведь обещал верить мне, обещал быть рядом в любом деле и в любое время! Неужели слова какого-то вероломного предателя настолько ослепили тебя, что ты забыл об этом? — Или тайны есть у неё самой, Лорд Глорфиндель, — подпел под руку Саруман, и я едва не лишилась чувств от услышанных далее слов. — Насколько нам всем известно, Астальвен, ты вернулась в Средиземье совсем недавно, но с уверенностью говоришь о вещах, которые происходили до твоего появления и без твоего участия. Или всё-таки нет? Никто ведь даже доподлинно не знает, где ты была всё это время. Откуда нам знать, что ты не служила все эти годы Саурону? Ведь, как известно, вас когда-то связывали тесные дружеские отношения. Сердце моё ухнуло вниз и вдребезги разбилось о каменный пол, когда я вдруг встретилась с полным подозрения и недоверия взглядом Глорфинделя, настороженно вытянувшегося по струнке в своём кресле. Тот, от кого я в первую очередь ждала доверия и поддержки, смотрел сейчас на меня, словно на лгунью и предательницу, и от былой любви в растопленном серебре глаз осталась лишь боль, смешанная с ужасом. Словно в трансе я поднялась со своего кресла, и только остатки гордости не позволили мне без сил упасть на пол окончательно побеждённой и раздавленной. Саруман же откровенно улыбался, смакуя плоды своей грандиозной победы, и никому его хищная улыбка не казалась странной или неправильной. Да и не могла показаться, ибо великий и мудрейший истари только что разоблачил страшный обман проклятой и отвергнутой самими валар дочери Феанора, которой наивные и добросердечные эльфы и Гэндальф поверили на слово без каких-либо доказательств. Словно эхо донеслись до меня чувства из прошлого, когда я в одиночестве проснулась под звёздным небом Средиземья далеко от дома и родных, несправедливо опозоренная и оклеветанная. И я почувствовала отчаяние и ненависть такой силы, что руки и волосы мои вдруг вспыхнули ярким огнём, и слёзы ярости градом покатились по моим щекам. — Никогда я не была и не стану приспешницей Тьмы, ты, предатель без чести! — едва сдерживаясь, прорычала я в лицо Сарумана. – Мучительную и страшную смерть я предрекаю тебе и впредь не назову тебя иначе, кроме как Ва́рто. Не видать тебе власти и Кольца! Вечное забвение отныне рок и судьба твоя, Варто — предатель мира. С этими словами я стремительным вихрем выскочила из покоев Элронда, не дав возможности эльфам и истари опомниться и броситься вслед за мной. Гнев и боль вели меня по коридорам дворца, и встретившиеся на моём пути эльдар в страхе расступались передо мной, очарованные и напуганные силой моей пылающей фэа. Мысли о предавшем меня Глорфинделе на повторе стучали в голове, снова и снова воскрешая перед глазами его полный разочарования и презрения взгляд. И если бы не заполнившая меня до отказа ярость, я бы давно упала ничком на землю и впредь уже никогда не смогла бы подняться. Даже в самом худшем исходе этой битвы я не могла предположить, что от меня отвернётся самый родной и любимый эльф. Добравшись до своей комнаты, я в каком-то тумане сорвала с себя то самое белоснежное платье и в считанные минуты нацепила свой новый походный костюм и плащ, не забыв о мешке и оружии. Амандиль уже ждал меня на пороге в полной готовности, когда я вдруг вспомнила о подарке Гэндальфа и быстро сунула конверт во внутренний карман куртки. Друг не спрашивал меня ни о чём, но видно было, как душа его металась в попытке помочь и поддержать меня. Однако эльф предусмотрительно не трогал меня, и потому в полном молчании при свете первых выступивших на ночном небе звёзд мы с Амандилем, никем не замеченные, покинули чертог Последнего Приюта. И лишь разбитое вдребезги сердце, некогда принадлежавшее мне, осталось лежать на полу у ног внезапно оправившегося от дурмана златовласого эльфа.