Life Time 3

Ева медленно перелистывала страницы толстой, старой книги с пожелтевшими, шероховатыми страницами. Она лежала на своей кровати, вытянувшись на животе, уперевшись в матрас локтями, с интересом вчитываясь в строчки. Девушка только что вернулась из академии, бросила свою сумку где-то у двери, сняла туфли, кое-как оставив их у порога. День выдался непростым: две контрольные и столько же проверочных. Приближались экзамены и подобное стало происходить очень часто. Ева всегда справлялась со всеми работами на отлично, не прилагая больших усилий и совершенно не переживая об итогах, но всё же это очень даже утомляло. Обучение военных всегда отличалось излишней строгостью и серьёзностью. А потому, любой, кто хоть немного не успевал тут не задерживался. Девушка хорошо помнила самую первую «чистку» первого семестра, когда за пустяковую неуспеваемость были отчислены сразу два десятка человек. В основном это были те, кто не имел прочных военных корней, и те, кто не имел громких фамилий и надежный тыл в стенах Главного Штаба. Конечно, никто бы не посмел исключить Еву, даже если бы она училась из рук вон плохо, но провожая взглядом бывших одногруппников, многие из которых были очень неплохими ребятами, ей становилось грустно. Как тут завести надёжных, постоянных друзей, когда случись что, и они перестанут сидеть с тобой за одной партой. Именно по этой причине, друзей у девушки было немного. Пожалуй, одна только Фиона могла претендовать на это звание. Она, как и Ева происходила из именитой семьи, но посещала академию не так регулярно, из-за здоровья. Особенно в зимний и осенний сезон. В такие промежутки времени Ева видела свою рыжеволосую подругу редко. Но в последнее время, благодаря старанию врачей, Фиона пошла на поправку и часто сопровождала Еву на занятия. И девушка была несказанно рада этому. Ведь Конрад сдержал своё обещание и не оставлял её в покое. Она натыкалась на него в коридорах, на лестнице, во дворе академии. Он следовал за ней повсюду, не всегда приставая с разговорами, но даже его присутствие неподалёку раздражало Еву. Она видела в этом только одну пользу: Конрад, похоже запугал остальных ухажеров, желающих попытать счастья, и теперь, вместо нескольких небольших проблем, дочь фюрера имела одну, но большую. Однако, когда Фи была рядом, парень не доставал её, лишь прищурив свои тёмно-карие, почти чёрные глаза, провожал взглядом. Конрад следил за ней, несмотря на то, что был старше на один курс и их предметы не совпадали. Еву настолько не волновал этот кадет, что она даже не знала, какую именно специализацию проходит сын генерала Вилфрида Ригеля. Когда же Фиона, знающая чуть ли не половину академии, сообщила ей, что Конрад обучался по направленности «бронетанковые и механизированные войска», ничуть не удивилась. С его непробиваемым упрямством и нежеланием признать поражение — туда ему и дорога. Люди, прущие напролом, точно будут кстати в данных войсках. Фиона, видя раздражение подруги, ещё раз предложила той обратиться за помощью к Ричарду, волнуясь, что вскоре терпению Конрада придёт конец и даже здравый смысл может не стать препятствием, но Ева не прислушалась к совету подруги. Она всё ещё считала, что Кон, ничем не отличается от остальных, но в разы твердолобее, а значит для осознания действительности ему понадобится куда больше времени. Она ничуть не боялась Конрада, уже ни раз прокручивая в голове приёмы самообороны, которые могла бы испытать на нём. Однако, всё это только на крайний случай. Ева не воспринимала опасность всерьёз, о чём открыто и заявила Фионе. А вот сама Фио была не столь уверена, с опаской косясь на высокого, крепкого парня, прислонившегося к стене, мимо которой они проходили. По её мнению Мустанг была слишком самоуверенна и переоценивала свои силы, но никак не могла повлиять на подругу. Сама Ева злилась каждый раз, когда речь заходила о Ричарде. Неужели она не справится со своими проблемами сама? Ей не нужна была его помощь! Девушка гневно мотнула головой, просто представив, какое будет лицо у брата, когда она обратится к нему с просьбой. Он просто посмеётся над ней или, ещё хуже, начнёт читать нравоучения. Это он просто обожал делать. Девушка старалась поменьше говорить об этом с Фионой, и никогда не поднимала разговор о Конраде первой. Ей ни к чему быть втянутой не в своё дело. Ведь если она всё же права, и этот тупица осмелится перейти к решительным действиям, Фио тоже может пострадать. Но едва подумав об этом, Ева тут же отмахнулась от подобной мысли. Как бы там ни было, она не просто кадет военной академии. Она — дочь фюрера! Никто не посмеет и пальцем её тронуть. Если конечно не хочет оказаться в тюрьме. Простым исключением тут точно бы не обошлось. А если так, то Ричарду она тем более ни слова не скажет. Пока всё шло как обычно. Не следовало уделять столько внимание этому идиоту. Ева перелистнула страницу. Это был не учебник. По правде сказать дома она редко читала учебную литературу. Ей вполне хватало и того, что она изучала в стенах академии. Когда настроение было плохое, и уже ничего не радовало, на выручку приходили стихи. Девушка любила их. Она могла часами зачитываться сборниками поэзии разных авторов. К сожалению, в учебной библиотеке подобное найти было нельзя, из-за чего Мустанг часто посещала городскую, в поисках того, чего она ещё не читала. На книжных полках педантично выстраивались многочисленные тома любимых произведений, расставленные в правильном порядке. Чего нельзя было сказать об учебниках. Они лежали везде, но только не на полках: на подоконнике, на стуле, на столе, заваленном не только учебниками, но и тетрадями, папкам, смятыми листами, карандашами, ручками и прочими письменными принадлежностями. Постоянный бардак на рабочем месте мешал время от времени в поисках нужной тетради или карандаша, но несмотря на это, девушка не спешила убирать всё на свои места. Учебники можно было отыскать даже под кроватью, где они соседствовали с тапочками, которые девушка надевала редко и уже забыла, когда это было в последний раз. Её комната, большая и просторная, изобиловала зелёным. Стены, выкрашенные в светло-зеленый цвет, красиво переходили в насыщенный и сочный малахитовый. Именно таким был оттенок ворсистого, мягкого ковра, застилающего весь пол в комнате. Только занавески отличались совсем другим цветом, бежевым, с неярким, серебристым орнаментом из сплетающихся стеблей каких-то растений. Из приоткрытого окна, предусмотрительно снабженного ограничителем, в комнату врывался прохладный влажный воздух, шевеля занавески и раскачивая повисший на длиной нити, деревянный язычок «Музыки ветра». Раскачиваясь, он задевал металлические трубочки, издавая тоненький, мелодичный звук, разбавляющий тишину помещения. Снаружи всё ещё бушевала непогода. К большой удаче, Ева успела забежать домой как раз в тот момент, когда на небе появились угрожающе нависающие над городом тучи. Зонта у неё с собой не было. Никто не предполагал, что ясный, тёплый день обернётся неистовой бурей. Клен за окном тяжело покачивал толстыми ветвями, скрипя как ворчливый старик. Но девушка так глубоко погрузилась в чтение, что не замечала ничего вокруг. Все проблемы и тревоги уходили на второй план, когда она брала в руки книгу. Потянувшись, Ева привстала на локтях и перевернулась на спину, поднимая открытую книгу над собой. Она лежала на кровати всё ещё в кадетской форме. Волосы, собранные в хвостики, растеклись по подушке, блестя под ярким светом круглой потолочной лампы. От её движения висящий у кованого, железного изголовья кровати, плетёный деревянный ловец снов, покачнулся, а белые перья, привязанные к нему слегка приподнялись. Девушка купила эту книгу на прошлой неделе, не зная прежде этого автора, она сразу же прониклась новыми стихами, и тот, который она читала сейчас, показался ей очень близким. Не принадлежит нам мир всецело, Не в праве мы чужое красть. Своё — оберегайте смело, Оскалив храбро злую пасть **** Она бежала со всех лап, Бежала прочь, в лесную чащу Из пасти — измождённый храп, Нельзя никак бежать иначе. А вслед за ней летели пули, Собаки лаяли в кустах, Ломая ветки со всей дури В пылу погони, впопыхах. Лисицы мех сейчас был в моде, Его достать любой мечтал. Осталось мало их в природе, О том охотник точно знал. Кто убежать успел, тот спасся. Поднялся выше по горе, Она одна в глуши осталась, Противилась своей судьбе. Собаки шли по следу быстро, Сердито лая на бегу. Не слышали хозяев свиста, Не оставляли шанс врагу. Лисица падала, вставала, Глаза горели в полутьме. Куда бежать, она не знала, Всё перепуталось в уме. Она умрет, чтоб стать шубейкой Или пойдёт на воротник. Не совладать с судьбой-злодейкой, Всё ближе подходил «мясник». Лиса в овраге оказалась, Но нет здесь нор, и нет ходов. Найти она их не пыталась. Там не спастись от лютых псов. Плутая в мраке тёмной чащи, Нашла плутовка как пролезть. Пробилась меж корней висячих, Но не смогла пробраться здесь. Застряла лапа глубоко, Не повернуть ей головой Она старалась и брыкалась, Но вырваться не так легко. А псы всё ближе от оврага, Лиса молчит, глаза закрыв, Не ждать от гончих зверей блага, И хрип её совсем затих. Мелькнула тень, там, на вершине, Принюхался хозяйский пёс. Другие мимо пробежали Его же не подводит нос. В овраг спустился «вестник смерти», Он знал уже куда идти. Лиса открыла злые очи И пёс тогда заговорил: «Не шевелись и не кричи, Я вытащу тебя из плена». «Попробуй только подойти!» Из пасти побежала пена. Лисица скалилась, рычала И щёлкала зубами зло, Пса это вовсе не смущало, Ей очень даже повезло Схватив клыками сильный корень, Собака отвела его. Один момент — лисица рядом И в шоке смотрит на него «Ведь ты пришёл за моей шкурой!» Лисица рыкнула ему: «Тогда зачем ты помогаешь?! Зачем спасаешь, не пойму!» «Твоя мне шкура безразлична» Ответил ей спокойно пёс. «Она нужна тебе, лисица. Тебе и больше никому!» ***** Порой враги не те, кого мы Привыкли недругами звать, И среди них тот пёс найдётся Что будет зверя защищать. — Ого… — тихо выдохнула девушка, прочитав последнюю строчку и вздохнув закрыла книгу, прикрывая глаза локтем. Только в книгах могло всё быть хорошо, только там в непростых ситуациях, кто-то приходил на помощь, только там были настоящие, смелые и верные герои, каких в настоящей жизни днём с огнём не сыщешь. В реальной жизни были папенькины сынки, желающие получить ранг повыше, обзаведясь дочерью фюрера и жаждущие только этого, абсолютно не заботясь о чувствах девушки. Порой Еве хотелось, чтобы все забыли о том, кто она. Хотелось просто пожить обычной, спокойной жизнью, чтобы все видели её саму, такая какая она есть, а не возвышающегося за её спиной отца — лидера страны. Её жизнь не принадлежала ей. У неё была только иллюзия свободы и больше ничего. Девушка не жаловалась на свою жизнь, её всё устраивало, у неё была хорошая семья, были, хоть и немного, друзья, но всё равно чего-то не хватало. Чего-то очень важного, настолько, что всё становилось серым и скучным. И тогда только книги были её опорой. Она не рассказывала об этом никому, даже маме. Это был её секрет. Скрытая сторона её личности которую на людях она показывать не любила. Отчасти потому, что показывать было некому. Её никто не понимал и ничего не знал о ней. Нет, не так. Никто НЕ ХОТЕЛ ничего узнавать о ней. Какой смысл открывать своё сердце тому, кому на него плевать? Девушка убрала локоть от глаз и посмотрела в белый потолок. Снаружи всё ещё доносились раскаты грома. Кап кап кап. Капли гулко барабанили по железному карнизу окна, стекали дорожками слёз по стеклу, собирались в ручейки на раме и скользили дальше вниз. Клен успокоился, перестав качать ветками, промочив листву, которая теперь слабо поблескивала от света уличных фонарей. Асфальт потемнел от влаги, цветы на клумбах побились водой и примялись к земле. Старые сухие деревья, плохо держащиеся корнями за почву, повалились и покосились в парке у пруда, а тропинки засыпало сорваными с берёз ветками. Только вдоволь повеселившись, буря затихла, проносясь в даль, оставляя после себя безмолвный, взъерошенный город, который ничего не мог сделать и никак не мог противится стихии, только лишь покорно принять и терпеть. Воздух стал особенно свежим и мягким, природа выдохнула с облегчением. Всё закончилось. Ева, не глядя, протянула руку за книгой и ещё раз прочитала автора на обложке. Книжка была небольшая, но уже очень нравилась девушке. — Мотори Коно… Надо будет найти что-нибудь ещё из её собрания…

***

После дождя трава, напитавшись влагой, стала сочнее и вытянулась, подставляя тонкие зелёные стебельки к лучам наконец-то вернувшегося на небо солнца. Ливень закончился только вечером, тучи не спешили разбредаться, словно воодушевившееся своей проделанной работой, они сбивались вместе, казалось, переговариваясь, сердито ворча и потрескивая, как-будто решая, стоит ли полить ещё немного или же хватит, ибо город получил достаточно воды и можно оставить его в покое. Всю ночь они совещались и только к утру решительно расплылись кто куда, поэтому жители Централа встретили это утро вместе с солнцем, которое старалось как можно быстрее иссушить лужи на асфальте. С листьев на деревьях падали, скользя по сетчатым жилкам, последние капли дождя. Ливень, похоже, задержался в пути, и за один день постарался пролить всё, что только можно, возможно зная, что вернётся ещё не скоро, или же не хотел портить парад, до которого оставалось уже две недели. В городе вовсю готовились к предстоящему празднику: дворники старательно выметали с улиц весь сор, кусты в маленьких двориках ровно подстригались, все памятники в городе начищались до блеска. И только за городом, всем было всё равно на парад. Сельские жители занимались своими насущными делами, не интересуясь тем, что там подделывают горожане, у которых жизнь во многом протекала совсем не так. Геральд, оголив торс, старательно перекапывал участок земли под окнами своего дома. Здесь он планировал посадить цветы. Те самые, которые так любила Алори. Зной становился всё сильнее, но несмотря на это, парень продолжал работать, обливаясь потом, останавливаясь на секунду только, чтобы смахнуть его со лба. Сейчас было хорошее время для высадки. Плодородный чернозём, напитанный влагой, только и ждал когда в него посадят цветы. Несколько травянистых кустиков, корни которых были свернуты в бумажные пакеты, уже стояли у стены дома, ожидая своей участи. Парень сам выкопал их рано утром, на поле за рекой, и перевез сюда. Он старался найти все оттенки цветков, какие только мог: фиолетовые, голубые (которые нравились ему больше всего), синие, лиловые и даже несколько травянистых кустиков чисто-белого цвета. Растения медленно покачивали своими соцветиями на ветру. Было похоже, что они кивают Геральду, полностью одобряя его стремление. Конюх остановился, воткнув лопату в мягкую землю, наступил на неё ногой, вгоняя глубже и оставил торчать в земле, выпрямляясь, чувствуя напряженность в мышцах поясницы. Он посмотрел на свою работу. Осталось ещё немного до конца столба и можно будет высаживать. Геральд был уверен, что они приживутся здесь, являясь цветами не привередливыми к содержанию. Возможно, их даже поливать часто не придётся. Парень повернулся в другую сторону, уперев руки в бока. Капли пота блестели на его натренированном, мускулистом теле. Недалеко от того места, где он копал, через тропинку в траве, паслись Воробей и Ястреб. Геральд как раз собирался покосить там траву, как только закончит с цветами. Если скосить её здесь и ещё за домом, хватит на хороший стог сена. Конюх, являясь рабочим конюшни, получал часть сена в корпусе, но не отмахивался от возможности самостоятельно заготовить ещё, чтобы холодной, лютой зимой кони и корова могли получить лишний пучок сена. Соловый Воробей свободно расхаживал по траве, приминая её широкими копытами, разборчиво выщипывая только то, что ему нравилось. Время от времени он поднимал свою голову с косматой белой челкой, смотрел на хозяина, тряс гривой и снова продолжал щипать траву. Рыжий Ястреб, наоборот, не мог уйти далеко, привязанный на длинную верёвку к самодельному, скрученному из бечевки недоуздку. Кол, вбитый в землю к которому был привязан конь, не был особо прочным, и при желании, жеребец мог без труда его вырвать, но Геральд следил за ним, чтобы Ястреб не сорвался. В отличи от спокойного Воробья, рыжий мог убежать и гулять в своё удовольствие, что и пытался сделать, но встречаясь с грозным взглядом Геральда, недовольно прижимал уши, косясь на свободного Воробья, фыркал и снова опускал голову в траву, раздражённо помахивая хвостом. Трава под их копытами раскачивалась. Это куры копошились в ней, выискивая в земле червяков, которые в изобилии показались на поверхности из-за дождя. Иногда раздавалось громкое кудахтанье, когда один их коней, не заметив несушек, опускал свое копыто рядом с ними. Мимо Геральда то и дело пролетали ласточки, строящие под крышей его дома гнездо. Быстрые, чёрно-белые птички, безустанно сновали туда сюда, трудясь изо всех сил, ничем не хуже чем сам Геральд. Парень улыбнулся, наблюдая за ними, невольно подумав, что как и они, пытается сделать всё ради своего будущего. Ради Алори, он был готов трудиться и день, и ночь. Передохнув, парень вытащил лопату и продолжил копать. Мысли о девушке придали ему сил и стимул на дальнейшую работу, а представление того, как сильно обрадуется Алори, увидев перед его домом целый полисадник из колокольчиков, заставляли действовать быстрее. Спустя четверть часа всё было готово. Геральд как следует разрыхлил почву, готовя её в посадке. Он не был силён в садоводстве и мало что понимал в точном выборе места для цветов, но надеялся, что делает всё правильно. Парень долго провозился с цветами, вырывая для них просторные ямы в земле и заботливо прикрывая корни. Выкапывая, он не повредил ни один, что уже повышало его шансы на успех. Конюх старался не помять ни один лепесток и уж тем более соцветие ярких колокольчиков. Влажная земля, словно пластилин, легко слушалась его рук, когда он плотнее приминал её, переселяя цветы на новые места. Когда Геральд закончил, он насчитал двадцать шесть кустиков, розетками выделяющимися на чёрной влажной земле. Наблюдая с чувством выполненного долга за своим новым цветником, парень отряхнул руки от грязи. С одним делом он справился, но не собирался останавливаться. На деревянном крыльце дома уже стояла припасённая банка с белой краской и пара перчаток. Теперь он собирался выкрасить облупившиеся рамы и ставни на окнах. Он уже не помнил, когда последний раз красил их. Наверно, ещё до смерти отца, и, вполне вероятно, что именно отец это и делал. Смахнув со лба пот, Геральд откупорил крышку на банке, окунул в неё кисточку и принялся красить. От белоснежного цвета краски, блестящего на солнце, слепило глаза, но парень продолжал мазать, не обращая внимание на палящий жар. Выходных у него было не так уж много, и в эти дни он должен был выкладываться на полную, если хотел поразить Алори. Он непременно попросит её о визите сразу же после парада, когда она будет свободна. Пока что у него ещё было время. Закончив о одним окном, Геральд перешел к другому, и скоро обновлённые рамы стали совсем как новые. Отойдя на пару шагов назад, парень посмотрел на них и, вздохнув, понял, что они слишком выделяются на фоне старого, ссохшегося бревенчатого дома. Похоже, придётся красить его весь. Парень закусил губу, представляя сколько времени и краски это потребует. А если он на это решится, придётся заняться и крышей, подправить черепицу и заменить её в тех местах, где погода и время износили её. Конюх приложил руку к голове, осознавая сколько ещё всего нужно сделать. Однако испугался он лишь на мгновенье. Краска стоила не так уж дорого, а новая черепица лежала в сарае. Всё упиралось только в время. Но сегодня уж точно было не до того. На очереди стоял покос травы. Нужно было сделать это пока стояло солнце, чтобы трава успела высохнуть до следующего дождя. Оставив полупустую банку с краской, парень направился к коням. Нужно было переставить Ястреба, чтобы он ненароком не угодил под косу и не поранился. Воробей поднял голову, увидев, что к ним подходит хозяин. Ястреб не обратил на Геральда никакого внимания, обижаясь за то, что тот посадил его на привязь. Парень не без труда выдернул кол из земли и подобрал валяющийся здесь же молоток. Намотав веревку на локоть, он повел Ястреба чуть дальше от заросшего травой части дворика. — Пойдём, Воробей, — махнул он рукой соловому, и тот послушно последовал за хозяином. Вбив кол в землю молотком и покачав его для уверенности, Геральд оставил лошадей недалеко от дальней стены дома, в тени, чтобы те не перегрелись на солнце. Ястреб тут же опустил морду в стоящее рядом ведро с водой. Парень огляделся. Нэнси нигде не было видно. Он выпустил корову пастись рано утром, и она, пожевав траву у дома, скорее всего, отправилась на поле, через речку, где могла пастись до самого вечера. Конюх не переживал за неё. Черно-пёстрая бурёнка всегда возвращалась домой, ещё издалека начиная призывно мычать и уже тогда шла на голос Геральда, звавшего её по имени, громко гремя колокольчиком на шее, спеша к вечерней дойке. Первое время после смерти отца, Геральд плохо справлялся с хозяйством, которое обрушилось на его плечи, и даже подумывал продать единственного в то время коня и кур, чтобы хоть как-то облегчить себе существование. Но со временем, всё образумилось. Конь стал отличной тягловой силой, помогал перевозить на телеге сено и солому, лошадинный навоз был хорошим удобрением для грядок, расположенным прямо за конюшней, корова давала вдоволь молока, а куры что не день радовали его снесёнными яйцами. Даже кот, рыжий шалопай и нахлебник, спасал его от крыс и мышей, решивших пожевиться овсом в сарае. Парень продолжать жить так же как и всегда, всё лишь работая больше, чем обычно и очень скоро привык к такой жизни, ругая себя за слабость, которую чуть не проявил, решив однажды отказаться от хозяйства, которым так гордился отец. Он бы не простил его за это. Временами, покручивая на пальце кольцо, Геральд чувствовал, что становится похожим на своего отца: таким же сильным и независимым, решительным и уверенным. И он не собирался останавливаться, наконец повзрослев настолько, чтобы понять, что действительно было ему нужно. Конечно, сейчас его дом совсем не подходит для семейной жизни, но он мог всё исправить. Был в силах сделать так, чтобы все его мечты сбылись, чтобы Алори поняла, что она представляет для него и кем он видит её в будущем. Парень потряс головой. Нельзя сейчас об этом думать. Слишком много работы. Он вынес косу из сарая, там же нашёл точило, и прежде чем приступить к делу, как следует заточил её. Отец всегда говорил, что косьбу нельзя начинать, не заточив лезвие, даже если ты делал это только вчера. Молодые, зелёные стебли скашивались легко, падая на землю ровными рядами. Геральд научился как следует владеть косой ещё в двенадцать лет. Правда тогда этот инструмент был для него очень большой и неудобный, но сейчас парень ловко и быстро управлялся с ним. Куры недовольно выходили из травы, вороша уже скошенную парнем, пока тот не шикнул на них, прогнав, чтобы не мешались под ногами. Небольшой участок перед домом он скосил очень быстро, оставляя траву подсыхать на солнце, и перешёл к другому, побольше, за конюшню, рядом с огородом. Лошади проводили его долгим задумчивым взглядом, после чего Воробей начал чесать шею об угол дома, а Ястреб перевернул зубами уже пустое железное ведро. Ещё около часа понадобилось парню, чтобы полностью избавиться от травы. Завершая покос, конюх почувствовал усталость. Поясница начинала побаливать от долгой работы и требовала отдыха. Геральд собирался отдохнуть после того, как накормит кур, последнее, что оставалось на сегодня. Коней парень решил не заводить в денники до вечера. Они и так постоянно стоят взаперти. Пусть хоть немного побудут на свободе. Облокотив косу об стену конюшни, Геральд зашёл внутрь, чтобы насыпать зерна. Мешки с овсом, комбикормом и просом хранились здесь. Развязав один из мешков и отсыпая в глубокую железную тарелку положенную норму для птиц, парень заметил что-то на полу. В полумраке не смог как следует рассмотреть что это и осторожно пнул «это» ногой, ближе к окну. В узкую полоску света выкатился закоченевший труп большой жирной крысы, размером с половину кота. Мерзкая морда грызуна оскалилась, обнажая острые резцы. Это могла быть только работа Рыжего, который без устали патрулировал свои владения и уходил гулять тогда, когда был уверен, что крысами и мышами тут даже не пахнет. Парень наклонился, чтобы проверить, не успел ли паразит разгрызть мешок, но похоже, кот напал на неё только когда она забралась в конюшню. Держа тарелку с кормом в одной руке, конюх подцепил трупик за хвост другой и выйдя из конюшни, размахнувшись, закинул крысу далеко за частокол, к мусорной куче. Ещё издалека завидев Геральда с тарелкой в руках, куры, сбежались к нему, хлопая крыльями на бегу и теряя перья. Парень щедро рассыпал перед собой зерно в разные стороны, стараясь сделать так, чтобы каждая курица смогла урвать свою порцию, а закончив, зажал тарелку подмышкой и пошёл к дому. На сегодня это было всё. Можно было отдохнуть. По пути парень остановился у большой ржавой бочки, до краев наполненной водой и, положив тарелку на траву, взявшись за края двумя руками, окунул в неё голову. Бочка стояла в тени, а потому вода в ней всегда была холодная. Выпрямившись, Геральд выдохнул, чувствуя, как охлаждается его горячая, потная кожа. Струйки воды побежали по груди и плечам. Он умыл лицо, сгоняя руками с тела лишнюю воду и подобрав тарелку, пошёл дальше. Подойдя к крыльцу он увидел умывающегося на нём рыжего кота. Рыжий перестал облизывать лапу и снисходительно-приветливо посмотрел на хозяина, отлично понимая, что за пойманную крысу он обязательно похвалит его. — Хорошая работа, старина, — сказал Геральд, поднимаясь по ступеням, потрепав кота по голове. Тот недовольно скинул его руку, сердито сморщив усы. — Сейчас принесу тебе поесть, не уходи. Рыжий повернул голову, следя за тем, как человек уходит в дом, потом почесав задней лапой за ухом, продолжил умываться. Он потёр лапкой свою мордочку, усы, помыл за ушами и вылизывал белую манишку, когда на пороге снова появился Геральд, неся ещё две тарелки и кружку. Сначала он поставил перед котом блюдце, до краев полное молока, потом сел на ступеньку, поставив рядом с собой тарелку с несколькими ломтями свежего пшеничного хлеба и поднёс кружку к губам. Кот понюхал молоко и посмотрел на Геральда, прищурившись. — Свежее. Утреннее, — пояснил ему тот, показав свою кружку. — Пей, не бойся. Кот тряхнул ушами, осторожно попробовал молоко кончиком языка и быстро-быстро залакал, примостившись у края миски и закрыв глаза от наслаждения. Он очень серьёзно относился к молоку и не пил его, если оно было несвежее, и уж тем более если оно прокисло. Откуда в коте такая странность, Геральд понять не мог, да и не хотел. Парень откусил кусок хлеба, поудобнее устраиваясь на крыльце. С него открывался хороший вид на всю проделанную им за сегодня работу. Он был доволен собой. И даже нарастающая, растекающаяся по мышцам боль доставляла удовольствие. По правде говоря, никогда еще физическая работа не приносила ему столько удовлетворения. Двор преобразился всего за один день, стал свежее и красивее. Наверное, не получи он стимул — никогда бы не стал делать ничего подобного. Ведь ему самому такое преображение было ни к чему. Хотя он признавал, что ему нравилось то, как он изменил всё своими руками. Сидеть здесь, под карнизом в тени, на крыльце было здорово. За частоколом, на главной проселочной песчаной дороге, расхаживал важный соседский индюк. Его чёрные масляные перья переливались на солнце. Он что-то копал в песке, раскидывая его своими широкими, когтистыми лапами. Теперь стало хорошо видно разницу травы его двора и за столбами, на дороге: когда индюк, медленно пошел вперёд, опустив голову, его не стало видно из-за травы. Парень похрустел шеей, прижав её рукой и зажмурился, чувствуя, как затекли мышцы. Он не был из тех людей для кого излишняя работа была в тягость, и отдавалась потом болью в натруженном теле, но Геральд вспомнил, что завтра ему предстоит целый день ремонтировать сломанный забор в леваде. За это стоило сказать спасибо Фелкону. Вчера этот больной на всю голову конь вздумал перепрыгнуть ограждение, но забыл о том, что является весьма тяжелым и неповоротливым конем, которому очень далеко до легкого и грациозного, как антилопа, орловца. Что случилось дальше и так ясно. Странно, что серебряный лишь ушибся, не разбив себе грудь до крови. Ох, и перетрусили тогда генеральские конюхи! Им влетело бы по первое число, если бы эта лошадь хоть немного поцарапалась. Тем не менее Фелкон разнёс забор в щепки, наведя ужас на конюшню. Его пришлось ловить всеми силами корпуса и только заарканив, как дикого мустанга, удалось вернуть его в денник. Геральд усмехнулся вспоминая это. Поскорее бы этот парад прошёл. Ему уже порядком надоел весь этот цирк. Но до того времени придется терпеть. Пусть он был главным конюхом корпуса, он никак не мог повлиять на решение свыше. Одно радовало. Фелкон покинет корпус в день парада и вернётся в него, может быть, только в следующем году. Кто знает, быть может за это время генерал обзаведётся лошадью поприличнее. Хоть, на памяти конюха, чем родовитее был конь, тем больше проблем сулил. Кот, почти допивший молоко, вдруг поднял голову, с мокрым подбородком и замер. Его зрачки расширились, а спина выгнулась дугой, поднимая шерсть дыбом и высоко задирая хвост. ФФФФФШШШШШШШ Он выпустил когти и заорал диким, хищным утробным голосом, оскалив пасть с маленькими и острыми как иглы, клыками. Парень посмотрел на него, не понимая, что происходит. — Ты что, рыжий, опять кошачьей мяты наелся? — спросил он у кота и протянул было к нему руку, но тот спрыгнул с крыльца и побежал прочь за дом, делая большие прыжки, как заяц и, распугав кур, он юркнул в курятник. — Вот дурак…— фыркнул Геральд, снова прикладываясь к кружке, но подняв глаза, понял, что стало причиной бегства кота. Из-за угла дома, как раз там, где был теперь цветник, показалась собачья морда. Парень сразу узнал кто это. Всех соседских собак он знал, да и все они сидели на цепях. Это была та самая грязная псина, которая испугала лошадей, когда он и Алори ехали верхом по деревне. Конюх сжал зубы от ярости. И как толька эта шавка посмела прийти сюда. Чего доброго, кур передушит. Ведь только голодный зверь подойдёт к дому человека. Должно быть, узнав нрав собаки, местные перестали подкармливать её и голод привёл её сюда, на запах молока. Неудивительно, что Рыжий сбежал. Ведь именно собаки подрали ему уши и теперь он их люто ненавидел. Собака не двигалась, внимательно смотря на парня, редко моргая и прижав уши не сводя с него голодных, грустных глаз. Парень покосился на пару колош стоящих рядом с ним и уже подумал зашвырнуть одну в неё, чтобы эта тварь и не подумала больше возвращаться, но уже когда его рука потянулась к ближней калоше, он остановился. Весь день руководствуясь только мыслью: «А понравится ли то что я делаю Алори?» эта ситуация не стала исключением. Будь она рядом, ни за что бы не позволила ему поступить так, несмотря на то, что эта собака едва не укусила Ястреба. Если она и правда голодна, лучше накормить её, пока она не распробовала свежей курятины. Взяв ломоть хлеба, парень сунул его в кружку, пропитав молоком, как губку, и бросил ей. Ломоть с хлюпаньем упал на короткую, скошенную траву и чтобы добраться до него, собаке пришлось выйти из-за угла. Тогда же Геральд и смог её хорошенько рассмотреть. Всклокоченная, пыльная шерсть стояла дыбом. Она была чёрная, но из-за грязи порыжела и свалялась в плотные колтуны, с торчащими отовсюду репейниками и соломой. Даже глядя на её шкуру, покрытую свалявшейся шерстью, парень понял, насколько она худа. Будь шерсть короткой, было бы видно торчащие ребра и гребень скелета. Уши повисли в них, с бахромой из засохшей грязи, нос покрыт корками, а глаза затравленно смотрят на бросившего еду человека. Она была небольшой, на пятнадцать сантиметров выше колена в холке, а может и меньше, из-за шерсти было не разобрать. Осторожно подползя на полусогнутых к хлебу и осознав, что отнимать его никто не будет, она набросилась на кусок, жадно пожирая и толком не разбирая вкуса. А после начала грызть и вылизывать траву, на которую упал хлеб, подбирая все оставшиеся крошки. Геральду стало жаль её. Он не был злым человеком и любил животных. Глядя на голодающего грязного зверя, ему кусок в горло не лез и, вздохнув, он потянулся за оставшимся хлебом. *** — Нет, ну ты только посмотри на это! Эдвард в ярости мерил кабинет широкими шагами. От бешенства он весь покраснел, на виске пульсировала венка, дышал носом как разъяренный бык, вчитываясь в журнал, который держал перед собой свежий выпуск научного журнала «Алхимический вестник». Ещё минуту назад он читал его, лёжа на диване в полной тишине, нарушаемой только скрипом перетираемых порошков в ступке, которые готовил Алард. Он сидел за рабочим столом в окружении расчётов, схем и целого войска колбочек, флаконов и мензурок, выстроенных в определённом порядке. Под каждой из них лежал клочок бумаги с порядковым номером эксперимента. Такие же номера были внесены на чёрную, грифельную доску, стоящую на штативе у дальней стены кабинета, закрывая собой широкий книжный шкаф. Алард даже не вздрогнул, когда его отец неожиданно вскочил так резко, что пружины да диване издали тянущий, словно стон боли, скрип. Парень подумал про себя, что хорошо, что отец снял перед этим свой пиджак, теперь висевший на спинке дивана. Иначе в таком порыве он мог запросто порвать его и даже не заметить. Элрик старший только что вернулся из соседнего городка, где и приобрёл новый выпуск журнала. В захолустье под названием Ризенбург, купить что-то подобное было невозможно. Алард же с самого утра работал над своим собственным экспериментом, а потому ничего не говорил отцу, во избежании критики с его стороны. Уж он то найдёт, к чему придраться. На самом же деле, как только отец покинул дом, Алард, отложив книги трудился совсем над другим. Уже последние полгода он усердно изучал алхимию куда глубже, чем отец. А именно ту часть её, которая отвечает за преобразование. Весьма трудно было научиться делать это самому, без примера со стороны. Эдвард, даже если бы хотел, не стал бы помогать сыну в этом. Как только Алард лишь слегка касался этой темы, прочитав что-то в книге или же в научных работах, Элрик-старший только фыркал, говорил, что это пустая трата времени и от подобного рода алхимии одни неприятности. Ал знал, что отец когда-то был чуть ли не самым известным государственным алхимиком, а значит, его мастерство было куда выше, чем у рядовых алхимиков, а потому не мог понять, откуда взялось такое пренебрежение своим талантом. Практикуясь в одиночку, учась создавать простые трансмутации, парень думал о том, насколько проще всё было, если бы отец согласился хотя бы рассказать то, что знает. Но только первое время. С каждым разом у него получалось всё лучше и лучше, и скоро, только с помощью круга преобразования, он мог создавать из одних материалов что-то новое. Особенно хорошо ему поддавалась вода. Однако, он не остановился на этом и, обуздав одну стихию, принимался за другую. Практикуясь и изучая новую, до этого неизвестную ему методику, прочувствовав в себе силы сделать на много большее, чем чертить формулы и заучивать диаграммы, он чётко решил, чего именно хочет. — На последнем собрании я уже раскритиковал в пух и прах его теорию! — продолжал кричать Эдвард, быстро проходя за спиной Аларда, который аккуратно насыпал в ступку белый кристаллический порошок из пробирки. — И не раз говорил! Не два! Каждое чёрт тебя дери собрание! Но нет! Этот баран ничего не хочет слушать! Алард, не обращая внимания на крики отца, сосредоточенно перебирал порошки, размельчая кристаллы, которые со скрипом царапали гладкие, керамические стенки ступки. Алард не оставлял ни одной не перемолотой частицы, встряхивая чашу, время от времени добавляя новый порошек из других колб, сверяя всё по таблице на грифельной доске, буквы и цифры на которой были начерчены мелом достаточно крупно, чтобы разглядеть из-за стола. За окном по ясному, светло-голубому небу медленно плыли облака. Настолько медленно, что можно было подумать, что они стоят на месте. Мягкий, солнечный свет, проходя сквозь пробирки, падал на стол косыми лучами, и Алард передвинул их в сторону, чтобы свет не слепил глаза. Эдвард, продолжая сердито пыхтеть, подошёл к доске, оттолкнул её так, что она откатилась в сторону, на колесиках и ударилась об дверь. От удара крошки мела осыпались вниз. Ал покосился на отца, покачал головой и продолжил работать. Элрик, пробежал пальцем по корешкам книг и найдя нужную, рывком выхватил её с полки и прошёл обратно, мимо Аларда, на ходу яростно листая страницы. — Вот! Во всех источниках есть настоящая, правдивая информация! Они просто надругались над исследователями, назвав свою писанину статьей! Бред! Я бы таким алхимикам овец пасти не доверил, ни то что теории выдвигать! Сам посмотри! Эдвард бросил перед сыном открытую книгу. Та с громким хлопком опустилась на стол. Алард перестал перемалывать порошок, отложил ступку, не сводя взгляда с расчетов на листе рядом с ним, взял открытую книгу, пролистал несколько страниц, нашёл нужную с таблицей, что-то переписал себе на листок и отложив книгу, пересыпал порошок в мензурку, отмеряя нужное колличество. Его отец продолжал что-то выкрикивать, неистово листая журнал, едва не разрывая страницы. — Прежде чем браться за новую теорию, нужно подкрепить её старым опытом! А не брать из головы всё что вздумается! Ал взял пробирку с розовой жидкостью и осторожно, по стенке, добавил её в пустой флакон, а потом туда же пересыпал отмеренный, измельчённый порошок и перевернул песочные часы. Вступив в реакцию с порошком, жидкость начала шипеть и пениться, потрескивать, как огонь в печи. Парень приложил палец к подбородку, наблюдая за реакцией, потом начал записывать что-то в своих расчётах. Похоже, результат его удивил и заставил задуматься, потому как он даже не посмотрел на журнал, который бросил перед ним Эдвард, забирая обратно книгу. — Он ни на грамм не поумнел! — Кто? Этот… как его?.. Харт? — Да! — в сердцах крикнул мужчина, метнув книгу на диван, где она подпрыгнула пару раз, прежде чем упасть окончательно. — С самого первого собрания я терпеть его не могу! Зазнавшийся юнец! Нет чтобы ума набраться, поработать с опытным алхимиком, понять, как двигаться, в каком направлении! Но неееееет! Все же умные до ужаса! Чертовы малолетки! — Если ты продолжишь орать, придёт мать и заставит тебя подметать газон на заднем дворе в наказание за нарушение тишины, — напомнил ему Алард, перевернув часы обратно, как только порошок полностью растворился, обесцветив жидкость. — Наша статья всё равно куда лучше и на целых четыре страницы. А у Харта две с натяжкой. — Да? Дай посмотреть. Алард молча поднял вверх руку с журналом, даже не повернувшись к отцу. Эд выхватил его и снова принялся листать, уже спокойнее. Парень, надеясь, что на этом шум закончится, встал и подошёл к доске, вернул её на прежнее место, перед шкафом, взял мел и начал заполнять графы полученными результатами. Теперь оставалось разобраться с формулой и если два значения получаются полностью схожими — можно считать, что эксперимент удался. Эдвард снова плюхнулся на диван, погружаясь в чтение собственной статьи. Ал вернулся за стол, наслаждаясь тишиной. Она была ему нужна, чтобы как следует сосредоточиться и не ошибиться в расчётах, но как только он разложил перед собой всё, что нужно для работы, отец вновь заговорил, недовольно и зло: — И всё равно я этого так не оставлю! Терпеть не могу дилетантов в этом деле! Его же читают! Он стольких может повести по неверному пути! Если его прочитает какой-нибудь простак да ещё попробует его метод… Нужно писать опровержение! Есть у меня как раз одна работа, которая просто раздавит его детский лепет! Дай мне бумагу и чернила! — Йод твой ксилен! — выругался Алард, бросая карандаш и резко поворачиваясь к сидящему на диване отцу. — Тебе что, не параллельно, что думают другие?! К чёрту чужое мнение! Я не собираюсь обсуждать каких-то низкосортных алхимиков! Он нахмурил свои светлые брови, а в янтарных глазах появилась угроза и раздражение. — Это наш долг как опытных алхимиков — следить за тем, чтобы в нашу стезю не попадали такие неучи, как Харт! — рыкнул в ответ Эдвард. — Если не показать им, что у нас ценят только достоверные и точные данные — весь совет полетит к чертям собачим! Я не собираюсь на это смотреть! Уверен, Керт Хендли в гробу бы перевернётся, если бы такое прочитал! Да половина состава совета завалит редакцию этого журнала гневными письмами! И я тоже! Где бумага и чернила?! — Да ну тебя… — Алард начал собирать бумаги в стопку перед собой, потом бросил поверх всего карандаш и встал изо стола, громко чиркнув ножками стула по деревянному, лакированному полу. Эдвард сдвинул брови, почесывая свою бородку и неодобрительно посматривая на сына. От его движения пестик в ступке качнулся, прокатился по краю чаши, издавая многогранный, быстро утихающий звон и медленно остановился, едва колеблясь об край ступки. — Куда ты собрался? — спросил мужчина, провожая его взглядом. — Меня уже достало твое нытье! — сверкнув глазами, грубо ответил Алард, взявшись за дверную ручку и гневно покосившись на отца. — Видели бы тебя члены собрания. Ведёшь себя как ребёнок. — А сам то?! — крикнул Эд, заводясь. — Не смей дерзить отцу! — Тссс… Как скажешь! Алард захлопнул за собой дверь. — А ну вернись! — услышал он приглушённый полный ярости вопль Элрика-старшего, но даже не обернулся. Парень давным давно перестал бояться его и никогда не стеснялся при нём громких выражений. Он привык выражать свои мысли открыто, ничего не скрывая и не заботиться о том, что подумают другие. Ему просто не было до этого дела. Аларду было дело только до самого себя и того, чем он занимается. И он хорошо знал свою работу, не страшился нарушать общепринятые нормы, предпочитая идти своим путём и, несмотря ни на что, раз за разом добивался того, чего хотел. Конечно, до славы своего знаменитого отца ему было далеко, но для того, чтобы занять с ним одну ступень, а после встать ещё выше, нужно было только время. Время, которого у него было достаточно. Алард чётко представлял своё будущее, не здесь, не в Ризенбурге, где при слове «алхимия» фермеры только туповато вытаращившись, почесывая головы. Нет, он хотел совсем иного и уже представлял, как отреагирует отец на его планы. Но даже гнев отца не мог остановить его. С каждым днём уверенность в себе крепла, не оставляя места для сомнений. Гнев и желание разозлить Эдварда ещё больше так и толкали его развернуться, вернуться в комнату и поставить его перед фактом. Он усмехнулся, представляя как отец покраснеет от крика и наверняка не успокоится в ближайшие пару дней, а может и больше. Однако здравый смысл у парня стоял на первом месте, в тех случаях когда он не злился слишком сильно. Если Элрик-старший услышит, о чём думает его сын, то сам Алард не сможет спокойно закончить работу. Он терпеть не мог проводить свои эксперименты в шуме, а крики на заднем плане выводили из себя, когда Ал пытался правильно расчитать формулы. Хоть окно здесь было всего одно, коридор второго этажа был залит солнечным светом. Мягкая полутень ложилась на стены от подрагивающей на ветру пыли, неплотно закрывающей приоткрытое окно в комнате, где ночевал Алард. Когда-то давно эта комната называлась детской, но её уже нельзя было так назвать. Оставшись один, парень сразу же переставил в ней всё, по своему вкусу, оттащил в пустующую гостевую комнату ящики, в которых Алори держала больных полевых птиц, избавился от книг Ника по кинологии и передвинул кровать Алори подальше к дальней стене, освобождая место для письменного стола и книжного шкафа. От одной только мысли, что ему придётся снова все возвращать на свои места, когда вернётся сестра, становилось неприятно. «И чего ей не сидится в Централе? Оставалась бы там на совсем, вместе с мелким!» — подумал он. — «Без них намного спокойнее». Но это были всего лишь мечты. Эдвард дождаться не мог, когда же уже вернётся его драгоценная единственная дочь, и если бы даже Алори сама изъявила желание остаться — из этого бы ничего не вышло. Алард заглянул в комнату и зажмурился от яркого света. Это была солнечная сторона дома и летом, в этом пекле нельзя было находиться очень долго. К тому же, ни одного дерева за окном не росло и нечему было спасти от зноя, которого парень не выносил. Придётся поискать другое место, чтобы позаниматься. В такой парилке мозги как следует работать не будут. Всё ещё слыша из кабинета отца сердитое ворчание и шелест бумаги (похоже, Эдвард не врал про опровержение), Алард спустился на первый этаж. Тут было куда прохладнее, чем наверху. У подножья лестницы, сразу под первой ступенькой, громко похрапывал Мот. Его коричневая морда начала седеть, глаза провалились глубже и он становился всё больше похожим на Ден, когда та была уже в летах. Пёс редко покидал дом и выйдя из него уже не уходил далеко и уж, конечно, походы на станцию были забыты. Его красный потрёпанный и выцветший на солнце платок сбился на бок, лёжа на уже не гладкой, а волнистой, бурой шерсти. Уже некому было вычесывать его так часто, как это делал Ник. Мама пыталась это сделать, но Моту не нравилось причесываться. Старая собака глубоко дышала во сне, сопя носом и дёргая во сне ухом. Он даже не пошевелился, когда спустившись на последнюю ступень, Алард, не сразу решил как перешагнуть, растянувшегося на полу пса, он чуть не опрокинул пузырек с чернилами, когда наконец-то перепрыгнул через Мота. — Нашел, где развалиться… — проворчал Алард. Пожалуй, в доме сейчас самым прохладным местом сейчас являлась мастерская. Точнее, когда-то это была мастерская. Уинри уже почти не работала над автоброней. На неё попросту пропал спрос. Последние года были мирными, и количество людей, которым бы потребовался протез, постепенно снижалось. Конечно, оставались старые клиенты, которые требовали отладки и техосмотра механических конечностей, но это не шло ни в какое сравнение с работой над автоброней, которой так любила заниматься Уинри. Алард с детства наблюдал, как гора всевозможных железных пластин и проводов превращались в её руках в руку или ногу, возвращая её обладателя к полноценной жизни. В те времена работа матери выглядела так, что маленький Ал не видел в ней никого другого, как волшебницу, дарующей людям замену того, что они потеряли. Мать делала свою работу с любовью, не покладая рук, она могла днями просиживать в мастерской до тех пор пока протез не станет совершенным, идеальным во всех отношениях. Временами отец тоже становился её пациентом, единственным который позволял себе ворчать и недовольно высказываться, пока мама смазывала подвижные части механизма и подтягивала болты, в свою очередь ругаясь на мужа за то, что он не следит за своей ногой. В свете недавних событий, все не тяжёлые инструменты исходные материалы были перенесены в старый дом бабушки Пинако. На случай, если понадобится, Уинри всегда могла работать и там, но судя по пустой тетради заказов, такая возможность могла выпасть не скоро. Сама Уинри воспринимала всё происходящее двояко. Конечно, она была рада, что в её услугах перестали нуждаться, ведь это значило, что покалеченных людей стало меньше, а значит эхо войн утихло и народ не страдал от тяжелых ран и увечий. Страна наконец-то вошла в мирную эпоху, ту самую, о которой мечтало старшее поколение и то самое, которое они смогли передать своим детям. Но отчасти ей было жаль, ведь она действительно жила своей работой и любила приносить пользу людям, наблюдая, как они приходят с мучениями на лице, опираясь на трость или костыль, а уходят уже на своих ногах. Она никогда не показывала этих чувств, но Алард понимал её и без слов. Он был почти уверен что мать сейчас тоже там. Парень толкнул дверь и вошел в полутемное помещение. Так и есть… — Привет, тебе что-то нужно? — спросила Уинри, отвлекаясь от деревянного ящика с гайками, которые перебирала. На её руках были толстые, грубые, рабочие перчатки, а на голове зелёная бандана, убирающая волосы назад. — Нет, — покачал головой Ал, проходя к столу, стоящему у окна и раскладывая на нём свои бумаги. — Отец слишком шумный, не даёт мне сосредоточиться. Я поработаю здесь, если ты не против. — Но я тоже буду шуметь, — предупредила женщина. — Это лучше чем слушать его крики, — хмыкнул Алард, придвигая стул к столу. — Ну, как знаешь, — улыбнулась ему мать, запуская руку в ящик. Она быстро-быстро сортировала железяки, отделяя ржавые от чистых, гайки от болтов, крепления от проволоки. Парень постепенно привык к звяканью и даже настроился на работу, сопоставляя поэтический и ритмичный звон с щелчками метронома. Формулы сами собой составлялись в его голове и только потом ложились на бумагу. Он сверял полученные результаты и лишь быстрее заработал карандашом, скрипя им по бумаге. Всё выходило даже лучше, чем он думал. Должно быть, Алард выбрал самое лучшее соотношение веществ, настолько, что погрешность была ничтожная и совсем не влияла на итоги. Парень заполнил перерисованную с доски таблицу и внимательно её рассмотрел. — Всё хорошо? — спросила его Уинри. — Более чем… — Надеюсь, это опять не что-то взрывоопасное? — сердито нахмурилась мать. — Я не шучу, Ал. Ещё один взрыв — и вы с папой переезжаете в сарай. — Я ничего не взрываю! — рыкнул Алард, недовольный несправедливым обвинением. — Я, в отличии от некоторых, умею смешивать пропорции. — И всё равно я… В коридоре раздался телефонный звонок. Уинри задвинула ящик, поднялась на ноги и снимая на ходу перчатки отправилась к двери. — Сиди, я отвечу, — сказала она сыну, выходя за дверь. — А я и не собирался…— буркнул Алард, что-то подчёркивая в таблице и вынося цифры за неё, в новый расчёт. На секунду он отвлёкся, напрягая слух, он не мог услышать слова матери, но по интонации её голоса понял, что разговаривает она с Алори, которая не звонила домой уже очень давно. Алард фыркнул и, отбросив назад свой хвостик, склонился над формулой. Она была последней, и если погрешность так и останется пустяковой — можно будет переходить к практике. Эдвард настаивал на том, чтобы сын сначала изучал теорию и только после этого приступал к практическим испытаниям. Самому Аларду эта идея в корне не нравилась, но нехотя, признавая авторитет отца, который знал алхимию лучше, он уступил. Как-бы там не было, Эдвард не мог практиковать алхимию, чего не требовалось для того, чтобы быть членом совета, а Алард, несмотря на то, что мог, не должен был уделять практике так много внимания. Парень собирался использовать теорию этих экспериментов для отчёта совета, а вот практическую часть продолжить развивать уже для себя, уже видя, что для алхимии преобразования это может очень даже помочь. Именно поэтому он торопился поскорее закончить расчёты, оставляя для своей практики всё возможное оставшееся время. Наконец последняя колонка расчётов была закончена. Он превзошел сам себя и погрешность не то, что осталось такой же, она даже уменьшилась, практически сойдя на нет. — Прекрасно… — похвалил он сам себя, удовлетворенно перебирая в руках бумаги. — Посмотрим, что теперь старик скажет на это. Пусть только попробует придраться. Он поднялся из-за стола и потянулся, собирая в стопку листы и чернила. Теперь, когда все готово, можно освобождать пробирки и сложить обратно всю химическую посуду. Он не любил оставлять рабочее место неубранным и, надеясь, что отец всё ещё пишет трехкилометровое гневное письмо в издательство журнала, вышел из кабинета. Впереди был еще целый день, и он знал, чем его занять. Нужно было только практиковаться вне дома. Вряд ли Эдвард готов к тому, на что убивает время его старший сын. Ещё издалека он услышал обрывок разговора матери и сестры: —…Розу надо поливать вечером, а не в солнечные дни и следи, чтобы корни не выступали наружу… Ал, поговоришь с Алори? — спросила его мать, заметив парня, проходящего мимо за её спиной. — Делать мне нечего… — буркнул он, подходя к лестнице и снова сталкиваясь с проблемой: спящим псом. Уинри пожала плечами, продолжая болтать с дочерью. Алард осторожно переступил пса, очутившись на первой ступеньке. — Что? Папу позвать? Хорошо, сейчас. Эээээд! Алори звонит! Алард с ужасом посмотрел вверх, ощущая вибрации от топота ног. Удерживая в руках стопку бумаг, он вжался спиной в перила надеясь, что вихрь от отца не сбросит его с лестницы. Удерживаться он мог только одной рукой. Эдвард слетел вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени и в упор не заметил сына, на полном ходу снес его плечом. Парень качнулся, стараясь удержаться на одной ноге. Стопка бумаг и пузырёк чернил наклонился и они полетели в низ. Чернила открылись в полёте и с тихим ударом приземлились на голову Мота, растекаясь по его шерсти. Мот поднял голову и помотал ею, не понимая, что происходит. Все расчеты шелестя закружились в воздухе. — Фосфорилировать твой аденозиндифосфат! — выругался Алард, сжав зубы, потирая ушибленное плечо. — Отец! Какого черта?! Мот не спеша поднялся на ноги и начал медленно потряхивать головой. —Нет… Мот… не смей…— Алард закрылся руками, но было поздно. Пёс отряхнулся разбрызгивая вокруг себя чернила и покрывая всё вокруг темно-синими каплями. Всё, включая самого Аларда.