***
Ричард прикрыл дверь своей комнаты так, чтобы она не хлопнула и осмотрел её, останавливаясь на пороге. Не показалось. Почему-то вся привычная, домашняя обстановка, которая должна была дарить уют и спокойствие, стала ему чужда. Пусть он и ушёл с конюшни, но словно бы слышал в голове все эти звуки: топот копыт, ржание лошадей, шорох опилок. Возможно, всё дело было в том, что в ушах у него звенело и он никак не мог избавиться от этого напряжения. Внутренний конфликт, столкновение холодного разума и ни с того ни с сего вступившего в полемику, сердца, мешало ему всецело осознать, что произошло и почему всё обернулось именно таким образом. Всего буквально за полчаса он натворил столько глупостей, что сам не верил в это. Он как будто не принадлежал себе, не ведал, что творил и не мог ни на что повлиять. В какой-то момент, уже по дороге к дому, он вдруг понял, что эти чувства были похожи на те, что он испытывал, когда Цербер пытался завладеть его телом и разумом, с той лишь разницей, что в этот раз парень не мог предугадать своих действий, совершенно не чувствуя ничего необычного до тех пор, пока не увидел, как плачет Алори. После этого внутри словно что-то надломилось и стало невыносимо больно. Как тогда во сне. Та же самая боль. В кошмаре, умирая на её руках адской собакой он мог молить о пощаде и избавиться от терзающей агонии вместе с окончанием сна. Из реальности же выхода не было. И, захваченный врасплох своими же ощущениями, он вдруг начал действовать так, как никогда бы не поступил прежде. Он отпустил её. Он сделал это целиком и полностью осознавая, что должен был стоять на своём. Что трудного в этом? Почему и такая мелочь стала ему не под силу? Даже сейчас, находясь вдали от Алори, просто вспоминая, он готов был взвыть от боли и ненависти к себе. Её голос стоял в голове, проносился в разуме, подобно вихрю, заставляя вновь переживать этот ужас, изнутри терзавший его, не унимающийся и не поддающийся никакому логическому объяснению. Одно было очевидно даже для его больного ума: он начал слишком остро реагировать на эмоции девушки и причин для этого не было. Неужели перемены, на которые он сознательно пошёл, уже на первых парах дали такой результат? И поддавшись своей слабости (да, теперь у него она появилась) он и решился на идиотскую сделку с корпусом: финансировать содержание лошади, которая ему была абсолютно не нужна. Неужели у него и без этого мало проблем, чтобы взваливать на себя ещё что-то?! Ричард сжал зубы, усмехнувшись своей же глупости и отошёл от двери. «Какой же я идиот…» Он злился сам на себя. Его воля должна быть непоколебимой. Не этого ли он добивался, получая контроль над своим монстром? И вот теперь, когда все его мысли заняты поиском возможностей избавиться от Орфа — он допускает такие ошибки, позволяя хоть на некоторое время, но прогнуться перед обстоятельствами. И сделал он это ради одного. Ради одного, в чём признался себе с самого начала. Чтобы больше не видеть её слез. В тот момент он хотел только этого и нашёл единственную возможность. Должно быть, в глазах Харриса он выглядел благородным человеком, милостивым спасителем, не пожалевшего солидной суммы ради спасения несчастного животного. Только вот всё это было ложью. Он никогда бы не сделал ничего подобного, не будь Алори рядом. Он и глазом бы не моргнул, если бы девушка не начала плакать. Ему не было дела до того, что станет с той клячей. Ей просто повезло. Не позволь Ричард Алори уйти от него — всё бы уже было кончено. Что сделано — то сделано. В конце концов, будет некрасиво брать свои слова назад, когда он самолично распорядился об обратном. Он сдержит своё слово. Даже данное по глупости. Чёрт… Когда она плакала, прижимаясь к нему, её слезы обжигали его. Это было невозможно, но это было так. Его бросало в холодный пот от одной лишь мысли, что эта мука может повториться. И он не хотел снова испытать это. Ни за что на свете. Сегодня он узнал, в чём его слабость, считая ранее, что ничто не может поколебить его решительность. Лейтенант сам себе казался жалким, слабым, несерьёзным. Какой из него офицер, если не может противостоять слезам девушки? Почему это происходит с ним?! Как прекратить это?! Он не знал. Не мог понять. Не понимал, что происходит и видел только одно решение, как избежать подобного впредь. Больше не общаться с Алори и минимизировать их общение, более не переходя ту грань, которую он перешагнул сегодня. Он мог это сделать. Это так просто. Одно решение положило бы конец всем непонятным терзающим ощущениям, от которых не было никакого толка. Только боль. Тогда бы всё могло вернуться на свои места и ему не пришлось бы ломать голову над новыми загадками, возникающими каждый раз, как он сталкивался с ощущением, объяснить которое не мог. Но. Он не хотел этого. Ричард присел на край кровати и опустил голову, опираясь локтями на колени, уставившись на ковёр, понимая, что и единственное правильное решение, по его мнению, ему недоступно. Парень попал в ловушку и не мог из неё выбраться. Всё потому что, как бы ему было неприятно это признавать, но Алори стала первым человеком в его жизни, который, если и не понимал его, то пытался это сделать. Она одна, несмотря ни на что оставалась рядом, даже когда ему это было не нужно. Такое признать Ричард мог только наедине с собой. Давно бы уже признал, да только отмахивался от этой правды. Ему действительно с недавних пор стало нравиться проводить с ней время, забывая о службе, позволял себе расслабиться, отчего серые штабские будни уже не казались такими повседневными. Когда он в последний раз думал о чем-то, кроме работы? Парень так глубоко погряз в своих внутренних проблемах, стал одержим работой, отвлекающей его от Орфа, но абсолютно забыл, что мир не состоит целиком из службы. И, скорее всего, и не должен был быть таким… и всего лишь являлся иллюзией существования, ширмой, за которой прятался Ричард. С ней он не чувствовал себя одиноким и мог на некоторое время стать тем человеком, каким он хотел быть всегда. Да только не мог. Цербер канул в забытие, но оставил на память свои шрамы, бремя которых ему придётся нести. Иногда, видя то, как легко она разговаривает с ним, ему хотелось сделать точно также, но что-то словно отдёргивало его от этого, напоминая, кем он является и что может произойти, потеряй он бдительность. Зверь внутри него никуда не делся. Даже если он не подавал голос, он мог в любой момент повлиять на его жизнь. И Ричард должен был готов к этому. Дай он слабину — и кто-то обязательно пострадает… Да и к тому же… Ричард горько усмехнулся. На что он мог надеяться? Она никогда не поймёт того, что происходит в его душе. Даже если он расскажет о своём монстре, она не поверит… Ему никто не поверит. Он один. И всегда будет один. Лучшее, что парень мог предпринять, как можно дальше запрятать своего монстра, не давать ему повода для ярости, контролировать длину его цепи. И впредь быть осторожнее. Если он не хочет навредить ей. Единственной, не увидевшей в нём зверя, и в ком зверь с самых первых дней разглядел угрозу для своего существования. Это самое малое, что Ричард мог сделать для Алори, чтобы хоть как-то оплатить за её доброе отношение к нему. Он так и не научился выражать свои чувства вслух. Каждый раз, как он хотел сказать что-то, его останавливала собственная гордыня и крепнувшая с годами скрытность. Были вещи, которые о нём даже семья не знала. Они будут страшно разочарованны, если однажды узнают, что Ричард Мустанг, совсем не тот, за кого себя выдает. А раз так — он не может признаться даже ей…той, кто сама, ничего не ведая, подобралась к его тайне ближе всех. Жаль, что он не мог произнести это вслух. Ему вовсе не хотелось, чтобы она считала его чудовищем. Кто угодно, но только не та, кто считала его обычным, нормальным человеком. Ричард не заметил и не мог точно сказать, когда именно он пересёк черту и стал относиться к Алори без пренебрежения. Откуда он мог знать, что на первый взгляд безобидный шаг к переменам, продуманный и обоснованный, сразу выльется во что-то невообразимо сложное. Кто знает, может быть, ему не суждено стать нормальным? Что если связь с Орфом ему так и не удастся порвать? Сколько ещё он должен сделать попыток, пока наконец не поймет всю безрассудность своих стараний? Если бы он только мог всё исправить…***
— Ого… Леона молча дослушала рассказ подруги, не перебивая её ни на мгновение, внимая каждому слову Алори, оттого ещё живее представляя себе всё, что пришлось пережить девушке. Эммы, как всегда, рядом не оказалось. Мейер прекратила посещать последние пары в расписании с личного письменного разрешения своего куратора, который, похоже, нашел её курсовую работу очень перспективной, уделяя ей времени больше, чем остальным своим дипломникам. Ни Лео, ни Алори эта новость не удивила. К тому же, её успеваемость от этого совсем не страдала, и более того, она всё также продолжала помогать подругам с конспектами, часто, уходя на дополнительные занятия, оставляя им свои тетради. Шла последняя, третья пара. Паразитология, в кабинете которой сейчас находилась группа, уже перестала так отягощать студентов. С тех пор как Стефан перестал преподавать семинары второй группе, всё пришло в норму: занятие стали интересными, никто не боялся поднять руку, неминуемо получить плохую оценку или вовсе быть оставлены на пересдачу контрольной или коллоквиума*. Новая преподавательница была намного терпимее и спокойнее, никогда не зверствовала при проверке тетрадей и рисунков, подсказывала и давала время на исправление недочетов. Все вздохнули с облегчением, и второй этаж клинического корпуса более не считался гиблым местом. Естественно, только для второй группы. Так или иначе, Шварц вёл ещё несколько групп, нередко в соседнем кабинете и другим студентам приходилось туго. Леона, которая всегда была в курсе всего, рассказала, что за опоздание на две минуты, злобный тиран заставил провинившихся отмывать старые колбы из-под заспиртованных препаратов. Какая там стояла вонь, можно было только представить. Преподавательница разрешала негромко разговаривать на семинаре, заниматься своими делами, если работа была сделана, в то время как первые парты занимали студенты, желающие исправить оценку или показать свои работы и получить дополнительный балл за старание. Таких набралось не больше пяти человек и всё своё внимание преподавательница направила на них, дав задание остальным — определить вид и пол клещей. Они лежали на каждой парте в плоских стеклянных чашках**, конечно, уже неживые, залитые спиртовым раствором для лучшей сохранности, похожие на изюм, изобилуя красно-коричнево-желтыми оттенками, поблескивая на солнце набухшими тельцами. Так и казалось, что вот-вот и кто то из них шевельнёт короткой, тоненькой лапкой. Задача студентов была осторожно, стараясь не раздавить, подцепить клеща тонким пинцетом, расположить на предметном стекле и поместить под микроскопом, чтобы определить его вид и пол. Леону совершенно не интересовали арахниды в стеклянной чашке и она с самого начала оттолкнула её подальше от себя, к Алори, которая не торопливо ведя рассказ, всё же успевала выполнять работу за двоих, разбросав в своей тетрадке и тетрадке подруги список из определённых видов. Весь вчерашний день вспоминался ей подобно сну. Не верилось, что всё это могло произойти с ней на самом деле. Конфликт разрешился так же быстро, как и возник: вдруг, ни с того ни с сего, вместо того, чтобы потащить коня дальше, к забойной площадке, два кавалериста с явным недовольством, с помощью конюхов, с большими усилиями подняли коня на ноги и повели его обратно, в конюшню. Лошадь спотыкалась на каждом шагу, припадала то на передние, то на задние копыта, но двигалась сама, оживлённо, насколько только могла, словно чувствовала, что опасность миновала. Алори, всё ещё не понимая, что происходит, и куда на этот раз хотят забрать полуживого страдальца, бросилась было за ним, но доктор Харрис поймал её за руку и заверил, что ничего плохого ему не сделают. Словам врача Алори не поверила. Он уже пытался скрыть от неё правду, почему бы ему не обмануть её и в этот раз? Должно быть её взгляд был настолько недоверчивым, что доктор, испытав за собой вину в этом, хоть и не был ни в чём виноват, понимающе покачал головой и, вздохнув, повел её с собой, в конюшню. Он хотел бы успокоить её и подробнее рассказать о том, что теперь конь в безопасности, хотя бы на время лечения, но боялся, что и в это она не поверит. За всё время, что он знал девушку, он никогда не обманывал её и не хотел потерять доверие Алори. Быть может, увидев всё сама, она простит его за этот ужасный поступок? Если бы Ричард не вмешался и ему пришлось исполнить свой долг — он бы и сам себя никогда не простил. Ему и в голову не могла прийти мысль, попросить офицера о помощи. Во многом потому, что он знал — Ричард никогда не будет делать что-то, что не имеет к нему отношения и не принесёт никакой выгоды. А тут же он сам проявил инициативу, прекрасно понимая, во что это может вылиться. Парень ушёл сразу же, как кавалеристы вернулись с подмогой, и, отвлёкшись на них, Харрис мог только наблюдать исчезающий вдали силуэт. Он даже не успел поблагодарить его, хотя, возможно, это и к лучшему. Мустангу-младшему были не свойственны такие поступки и, скорее всего, он сомневался в том, что поступает правильно. Лишние слова могли лишь поколебать его веру. Будет лучше, если молодой человек сам всё поймет. Он уже сделал огромный шаг и его сердце начинало оттаивать. Что, если не слёзы девушки так тронули его? Уолтер не мог не радоваться таким переменам, пусть и случившимся не в самый подходящий момент. Кто знает, сколько ещё продлилась невосприимчивость офицера, если бы его чувства не вскользнула так сильно расстроенная Алори. Не мог себя вести так человек, которому безразлично всё. Сегодня, сам того не желая, Ричард показал Харрису, что эта девушка ему небезразлична, а значит всё только начинается. Когда они подошли к конюшне, коня уже заводили внутрь. Он уже едва шевелил ногами, тяжело хватая ртом воздух и зацепившись передним копытом за выступающий на пару сантиметров порог, едва не упал на конюха, который придерживал его рукой с левого бока. Двое других, уже выгружали опилки из тачки в денник напротив Рейвена. Вороной с любопытством наблюдал за их работой, но и не подумал вздыбиться, когда по проходу повели новую лошадь. Без тени агрессии, с интересом вдыхая новый запах и навострив уши, фриз в упор смотрел на непонятного пришельца. На Фелкона он реагировал совершенно по-другому. А вот Вандал так стремительно подлетел к дверце, что лошадь и без того еле волочившая ноги, отшатнулась назад, присев на задние ноги так, что её пришлось снова поднимать, потянув за недоуздок, наскоро принесённый кем-то из конюхов. Кони, почуяв кровь, тревожно заржали. Кавалеристы, буквально подпирая коня с разных сторон, довели его до денника, оказавшись в котором, мерин уже по собственному желанию, неловко подбирая ноги, улёгся у дальней стены, навалившись на неё боком, устало опуская голову. От резких движений снова открылось кровотечение и на висячие лоскуты кожи налипли опилки. — Я всё ещё не уверен в том, что это законно, — сказав это, Дугласс нахмурился и посмотрел на жалкого доходягу. — Нам по башке за это не настучат, док? — Не волнуйся, солдат. Я сейчас сам свяжусь с восточным корпусом и всё объясню. Возвращайтесь обратно в гарнизон и скажите как есть. Ничего вам не сделают. Вся ответственность на мне. Так и скажите своему командиру. Его слова не произвели на служивого особого впечатления, судя по тому, как он недоверчиво скривился, но не стал спорить с врачом, всё же немного успокоился, если ответственность с него будет снята. В случае всего можно будет смело валить всё на Харриса, который тревожно топтался на месте, ища глазами что-то. Скорее всего, часы, чтобы знать сколько времени у них осталось. Обежав взглядом толпу конюхов и не найдя среди них Геральда, Уолтер убедился в том, что его нет, и подозвав к себе первого попавшегося, попросил принести воды и какой нибудь низкий таз, из которого коню будет удобно пить лёжа. В такую жару и так долго без питья, он мог терять координацию ещё и от обезвоживания. Доктор засунул руку в карман халата и передал кавалеристу сложенную вчетверо бумагу, возвращая приказ, который более не имел силу. — Нет, оставьте себе, — отмахнулся Кросс поправляя воротник кителя. — Это хотя бы будет доказательством, что мы точно были тут, а не столкнули его по дороге в канаву. По правде говоря, всё это глупая затея… тащить на себе такую клячу… да ещё и здесь… — он обвёл глазами генеральскую конюшню. — Я понимаю, что свободный денник есть только тут, но всё же…насколько вас хватит? Постой в генеральской конюшне нынче не всем по карману. Харрис не сказал кто на самом деле ввязался в историю. Если Ричард не хотел, чтобы знала Алори — то кому-то ещё об этом говорить попросту нет смысла. Это было его решение. И он сдержит своё обещание. Этому человеку можно было доверять. Мотивы его поступка были известны пока только врачу и именно по причине этих мотивов Харрис был готов самолично уладить все формальности и добиться того, чтобы эту лошадь перевели к ним, сняли с него рабочие направление и определили на простой постой, как и всех остальных, кто соседствовал с ним. Возможно, он всё же встретит кое-какие трудности, но хоть что-то обязательно сделает. Самую главную проблему Ричард уже решил за него, полностью развязав Харрису руки. А большего и не требовалось. — Я не один здесь кто заботится об этих лошадях, — не напрямую ответил доктор. — Так что, проблем не возникнет. Спасибо, что привели его так быстро, а то ему бы совсем худо стало. Дальше уже наши заботы. — Знали бы, что вы не собираетесь его пристрелить — шевелились бы быстрее… — сказал кавалерист, протягивая руку для рукопожатия. — Был рад знакомству, док. И удачи. Она вам понадобится. Свободной рукой врач ответил на рукопожатие, отчасти понимая сержантов. Военные должны действовать беспристрастно и приказ у них всегда стоял на первом месте. Как военнообязанный, Уолтер не мог и не хотел обвинять ребят. Дуглас и должен был вести себя так, держаться строго и не покидать корпуса, пока приказ не будет выполнен. Ему, в отличии от Брикса, это удавалось лучше. Они не были жестокими. Просто выполняли свою работу. Какой бы ужасной она ни была. Только когда оба солдата покинули конюшню, старик вздохнул с облегчением, стараясь не подавать виду, как больно стало у него в груди. Сердце всё чаще и чаще мучило его, но пока что он справлялся лекарствами от гипертонии и старался не нервничать по пустякам. Однако сейчас был как раз тот случай когда от нервов никуда не деться. Выполнив свои поручения, посмотрев по сторонам и не дождавшись от доктора новых указаний, конюхи один за другим, подобрав инвентарь и смотав веревки, удалились восвояси, оглядываясь на денник, в котором лежал конь. Справившись с болезненным спазмом, от которого дышать было трудно, Харрис повернулся к Алори, которая уже сидела на коленях рядом с лошадью, осторожно очищая её рану от опилок. Доктор не мог видеть её лица, но ему показалось, что и она с уходом кавалеристов стала спокойнее, всё же поверив что страдальцу больше опасность не угрожает. К счастью, его догадки оправдались, когда девушка заговорила с ним своим нормальным голосом, пусть и взволнованным, но уже не срывающимся в слезы: — Как у вас получилось их уговорить? — спросила она. — Вы же сами сказали, что мы ничего не можем сделать… Алори сделала глубокий судорожный вдох, опуская последние остатки истерики и стараясь вернуть голосу спокойный тон, что всё ещё было трудно. Слишком много потрясений за один день для её и без того натянутых как струна, нервов. Она ещё не до конца могла понять, как всё удачно обернулось и кто на самом деле спас коня, ведь она не слышала тихий разговор доктора и лейтенанта. Как и разговор Харриса с кавалеристами, когда он объяснял им какой статус теперь будет иметь лошадь. Уолтер очень хотел бы рассказать ей правду, чувствуя себя не в своей тарелке, осознавая что обманет свою ученицу, но чувство вины припустило старика, когда он подумал, что рано или поздно тайное всё равно станет явным, а значит он просто повременит с истиной. Сейчас всё же не до того. — Я сделаю, что смогу, чтобы он остался у нас, пока не поправится, — весьма убедительно произнес доктор. — А дальше уже посмотрим, что с ним делать. Он всё равно остаётся армейским, даже если армии больше не нужен. — С ним ведь всё будет хорошо?.. — с тревогой во взгляде Алори наконец-то посмотрела на своего наставника. Пусть слезы на лице и высохли, но её взгляд, словно у затравленного зверька, красноречиво доказывал её волнение и страх вновь столкнуться с жестокостью и равнодушием по отношению к раненному животному. Впервые увидев такое, ей было трудно осознать это. Скорее, она никогда бы не поняла и не приняла такую несправедливость, оставаясь, несмотря ни на что, добрым и мягким человеком в мире, где сострадания к другим становиться всё меньше и меньше. Смотря на неё сейчас Харрис вспоминал себя самого в юные годы, когда и им двигали те же порывы. Он стремился помогать даже тогда, когда все остальные готовы были рукой махнуть и зачастую у него получалось поставить на ноги даже самую безнадёжную лошадь. А теперь, когда он стал стар и должен был подчиняться приказам людей, ничего не смыслящих в ветеринарии, он не имел права пойти против приказа. Должно быть, Алори разочаровалась в своём учителе и уже никогда не будет смотреть на него с таким восхищением, как прежде. — Да. Сейчас мы с тобой приведём его в порядок, не волнуйся. Больше его никто не побеспокоит. Мне будет нужна твоя помощь, чтобы его подлечить. Геральд вряд ли станет помогать. Его мутит от вида крови… — Конечно! — оживилась и будто засияла девушка. — Я сделаю всё, что нужно. Спасибо вам…что вы спасли его… Вам… наверное, сильно достанется от начальства за это… Простите, что влезла не в своё дело… Но я не… — Всё в порядке, милая, не переживай, — успокоил её ветеринар, слабо улыбнувшись — Пока он здесь только я отвечаю за него, а с бумагами мы дела уладим, это не долго. — А… как его зовут? — спросила Алори. Харрис развернул документ, пробежав по нему глазами, в поисках клички. При первом прочтении он не заметил её, но, возможно, на эмоциях попросту забыл, о чём читал, остановив изучать приказ сразу, едва дошёл до строчки с изложением его обязательств. Но и при повторном прочтении никакого намёка на имя не было. Не все рабочие лошади получали его. И, похоже, восточный корпус был одним из тех, которые присваивали животным номера, как инвентарю, и относились к ним соответственно. — Номер LKD3260… — прочитал он, нахмурившийся, впервые столкнувшись с безымянной лошадью, с тех пор, как занял должность главного ветеринарного врача. — Мда… ну и дела… — цокнул он языком, почесав затылок. — Даже имени нет… — Алори провела рукой по носу коня. Серый в яблоках, немного расслабившись, осторожно сполз боком по стенке, о которую упирался и вытянулся на опилках, слабо дергая ресницами, забываясь в болезненном сне. Не тратя больше время понапрасну, доктор и его ассистентка взялись за работу. Уставший, уже на всё готовый конь, и ухом не повёл, когда его кожу в четыре руки, начали протыкать иглы, сшивая то, что еще возможно было сшить. Не жалея дезинфицирующего раствора, ветеринары скрупулёзно, миллиметр за миллиметром, возвращали кожу на свои места, но даже такая тщательность не помогла им всецело осуществить задуманное, несколько лоскутов кожи были настолько тонки, что их пришлось срезать и работать с тем, что оставалось. По ходу процедуры, Харрис рассказал девушке откуда у его такие ранения и Алори с ужасом представила как сотни острых как лезвие металлических граней колючей проволоки прорезают кожу лошади, а та, обезумев от страха, не чувствуя боли, сама рвёт на себе шкуру, не представляя, какие увечья получит, спасаясь от грохота снарядов. Не получив в сопровождении никаких документов о лошади и не зная его родословную, Алори, мельком взглянув на зубы мерина, могла дать ему ни как не больше трёх лет. Скорее всего это были первые учения ещё не окрепшего коня, которого только-только поставили под седло. Как ни старалась девушка, делая симметричные, красивые швы, уродливые порезы, похожие видом на перекошенную снежинку с поломанными гранями, никак не могли приобрести более привлекательный вид. Единственное, о чём оставалось только радоваться, так это то, что лезвия, поранившие лошадь, хоть и были острыми, но так же оказались и достаточно короткими, чтобы разрезать не только кожу, но и мышцы находящиеся под ней, что уже хоть немного облегчало работу врачам. Несколько больших порезов им удалось собрать в один, почти не прерывая линию швов на груди. Остальные, мелкие разбросаны то тут, то там, ушивались быстро и без лишних проблем. На месте зияния самой большой дыры, практически посередине груди, формой напоминающей запятую, кожу стянуть им не удалось и немного подумав и осмотрев проблемный участок, доктор решил оставить как есть, зарастать по вторичному натяжению***, напоследок обработать его антисептиком, разогнув спину только спустя час от начала процедуры. Выглядели швы действительно страшно, но Алори уже сталкивалась с подобным и знала, что со временем кожа растянется, швы расправятся и только рубцы после них буду напоминать о былом. Какое-то время коню придется потерпеть и попривыкнуть, что голову поднимать будет неудобно и больно, но какое-то время ему точно не захочется подниматься на ноги. Следуя указаниям врача, Алори уколола коню ещё несколько уколов и покидая его денник, накрыла его попоной, позаимствованной у Атлета. Состояние мерина вызывало у неё опасение, но доктор заверил, что всё в порядке и он будет чувствовать себя лучше, как только отдохнёт. Лишь по окончанию лечебных мероприятий, Алори вдруг вспомнила, что последний раз видела Ричарда только в конюшне, когда он не пускал её выйти наружу. Она оглядела быстрым взглядом конюшню, в надежде, что он всё ещё здесь, но, конечно, это было не так. За всеми этими переживаниями, она напрочь забыла о нём и не могла вспомнить, в какой момент он покинул корпус. Боже, она только-только начала думать, что всё может наладиться, как произошло это. Казалось, всё могло наладиться и она была счастлива несколько минут, пока они вместе возвращались в конюшню и, наверное, она должна была испытывать те же ощущения и сейчас, но не могла из-за волнения о коне. А хуже всего то, что она, поддавшись истерике, показала Ричарду свои слезы. Успокоившись и вспоминая, девушку бросило в жар от осознания того, что он держал её в своих руках, а она, вырываясь и крича, совершенно не подумала, что бы это значило для неё в обычной обстановке. «Он точно решил что я ненормальная…» — сокрушаясь, подумала она. — «Опять всё испортила…» Конюшню она покинула уже поздно вечером, до последнего присматривая за безымянной лошадью, которую удалось напоить и накормить. Есть грубый корм мерин не мог, но кое-как, с чужой помощью принял немного разведенных водой овсяных хлопьев. Встать, как и говорил Харрис, он не пытался, но уже к вечеру, начал стараться поднять голову, чтобы осмотреться, только вот лежа на полу денника, ничего кроме стен он увидеть не мог. Зато его — да. Рейвен ни разу не отошёл от дверцы, высматривая своего нового соседа, взволнованно топтавшись на месте. Сначала Алори переживала, что он всё же проявит свой характер и попытается запугать новичка, однако фриз и не собирался злиться. Скорее, ему было очень интересно. Он даже на задние ноги приставал, чтобы лучше видеть лежащего на опилках коня, но всё же не мог как следует разглядеть его, раздосадовано покачивая головой и фыркая. А вот Принцу, чей денник граничил с крайним, всё было прекрасно видно и его гнедая, точёная голова с гордым профилем то и дело появлялась у решетки боковой стенки. Понемногу конюшня погрузилась в безмолвие и испуганные лошади перестали неугомонно расхаживать по своим денникам. Если они привыкли даже к выкрутасам Фелкона — тихий «яблочный» постоялец точно не доставит много хлопот. Сёдла Рейвена и Белого, брошенные впопыхах, забрал один из конюхов и вернул на место, а это значило, что Ричард ушел так быстро, что даже не вернулся, чтобы сделать это сам. Обычно он не доверял амуницию Рейвена посторонним и от этого наблюдения на душе у девушки стало нехорошо. — Быть может, он больше не захочет общаться со мной, после того что видел… — откровенно призналась она Леоне, опустив глаза и бестолку гоняя пинцетом крупного, коричневого клеща по стеклянной банке. — Наверное, я выглядела как полная дура… Я никогда так прежде себя не вела при нём… — Ну… а как ты могла ещё себя вести… — Леона, потупив взгляд и представляя, что пришлось пережить подруге, вздрогнула от ужаса всем телом и поежилась, обняв себя руками, наклоняясь ближе к парте и бормоча. — Я бы на твоем месте вообще сбежала бы оттуда… Она покосилась на молчавшую Элрик, которая, казалось, даже не услышала её и, вздохнув, поняла, что явно начала не с того, с чего следовало бы. Лео села ровнее, положив руки на парту и, удостоверившись что преподавательница всё ещё занята и не обращает на них внимание, сказала тихо, чтобы слышала только Алори: — Ты забываешь главное: вы всё выяснили. Пусть не совсем так как было задумано, но всё же. Согласна, вчера денёк у тебя выдался тот ещё… Но смотри сама: и лошадь цела, и Ричард подпустил тебя на шаг ближе. И только попробуй пойти на попятную! Всецело понимаю твоё настроение, но не надо поддаваться своим эмоциям сейчас. Они пройдут. Тебе просто надо отдохнуть и переварить всю эту информацию. И станет легче, поверь. — Я знаю, Лео. Я вовсе не собиралась… просто… нехорошо себя чувствую после того, как он ушёл… Я вовсе не так хотела закончить наш разговор… Каждый раз, как у нас начинается нормальное общение — обязательно что-то происходит. Словно… — она наконец подхватила клеща пинцетом, приподнимая его над чашкой и снова роняя в спиртовой раствор. — Словно…само проведение не хочет, чтобы мы были вместе… Леона закатила глаза. — Перестань. Это просто совпадение и не более того. Все твои проблемы из-за того, что до конца откровенной ты с ним быть не можешь. Вот и накручиваешь себя. Просто подумай ещё раз о его словах. Разве ты не обрадовалась, когда он сказал, что он сам решает с кем общаться? Услышать такое от штабского офицера — дорогого стоит. Ему абсолютно плевать на чужое мнение, — она усмехнулась. — Ведёт себя совсем не как аристократ. Я всегда думала, что он просто слишком гордый, чтобы общаться со своим окружением, а мы ему, оказывается, просто не интересны. Он предпочитает твоё общество, понимаешь? Для тебя и это ничего не значит? — Лео, я всё это понимаю и для меня это очень важно, правда. Нет ничего важнее этого. Я рада, что он перестал видеть во мне врага и грубить на каждом шагу. Просто это так необычно было… Не ожидала услышать от него такое… — Потому что с самого начала настроилась только на плохой исход… — фыркнула Леона, обиженно надув губы. — Нет, что бы меня послушать… — Не обижайся. Я поступила именно так, как ты посоветовала, — ответила Алори, на этот раз увереннее взяв упущенный пинцет и осторожно положив клеща на предметное стекло. — Я понимаю, к чему ты клонишь… Девушка не могла самой себе объяснить то, почему тоска и тревога всё ещё не покидала её, даже после того, как Ричард прямо сказал всё то, о чём она так боялась спросить. Возможно, отчасти, потому что она не была до конца честна с ним и осмелилась озвучить лишь малую часть из того, что так хотелось знать. Она понимала, что нельзя вести себя подобным образом и что она сама себе наживает проблемы, но всё же как избавиться от мыслей о том, что было настолько дорого сердцу? Алори было трудно сказать об этом даже Леоне не потому что она скрывала, а потому что не могла объяснить своё состояние: когда тебе и плохо, и хорошо одновременно. Однако, ей казалось, что Леона догадывается, что происходит. Алори спросила Ричарда только о дружбе и о возможности общаться, несмотря на ранговое неравенство среди них. Вспоминая его серьёзный голос, когда парень отрицал любую свою схожесть со стереотипами о военных, в частности об их взглядах свысока на простых людей, она с трудом сдерживала улыбку. Ведь это значило, что она не ошиблась и с самого начала чувствовала, что офицер не такой как те, от которых отец просил держаться подальше. Не все военные плохие. Разве у кого-то повернется язык назвать Ника заносчивым и высокомерным? Ричарду было всё равно, что говорят о нём. Он действовал только так, как хотел сам. И она должна была радоваться этому. Радоваться тому, что ему нравится её общество и хоть ненадолго перестать волноваться без причины. Но причина всё же была. Она не относилась к нему, как к другу. Она любила его. И эту любовь раз за разом Алори была обязана прятать глубоко внутри, не выражать её и молча, стойко терпеть боль в душе, разыгрывающуюся по-новому каждую последующую их встречу. Девушка хотела стать ему ближе, но боялась даже намекнуть о своих чувствах человеку, который до недавнего времени даже общаться с ней не хотел. После последней верховой прогулки она ощущала насколько легче стало общаться с ним, не опасаясь нарваться на непонимание, но вместе с тем, как будто бы всё осталось на своих местах и ничего не изменилось. Все эти ощущения были так противоречивы и смешавшись в её голове оставляли после себя неопределенность и неуверенность, запутывали её ещё больше. И именно это чувство мешало ей всецело осознать, как далеко она шагнула вперёд и сколько сделала, чтобы Ричард проникся к ней. — К тому, что ты странная? Так я это всегда говорю… — развела руками Леона, закусив губу, когда поняла, что произнесла эту фразу громче чем следовала и продолжила уже почти шёпотом: — В следующий раз сама убедишься, что всё в порядке. А ушёл, не попрощавшись, он, скорее всего, потому что видел, что тебе не до того. К тому же, что он должен был сделать? Утешать тебя? Не гони коней. Это пока что слишком для него. Помнишь, мы говорили с тобой, что ему нужно время. Понемногу, но Ричард уже начал меняться, так? Я не могу об этом судить. Но, а ты-то, что думаешь? Алори замерла на мгновение, потом убрала руку от предметного стекла, которое выравнивала и вздохнула. Лео говорила как раз о том, что она сама прекрасно понимала и ей бы хотелось, чтобы всё было бы так же просто, как это звучит из уст подруги. Но за кажущейся простотой оказались такие трудности, к которым она не подготовилась. Удивительно, как преодолевая препятствие за препятствием на пути к своей несбыточной мечте, думая, что вот он, придел возможностей и последняя самая высокая и прочная стена, как преодолев её — встречаешь что-то ещё страшнее, для чего понадобятся новые силы. Прежних оказывается недостаточно. Она должна оставаться сильной. Несмотря ни на что, крохотная надежда никогда не угасала в её сердце. Даже, когда она, отчаявшись, забывалась во сне, мечтая прекратить своё существование, блеклый огонёк надежды не дал ей погибнуть. Если такое потрясение не сломило её, она не побоится идти дальше. Как бы трудно это не было. Хорошо, что у неё был человек который мог выслушать и поддержать. Иногда это было просто необходимо, чтобы продолжать движение. — Изменился… — кивнула она. — И… ему словно бы… — она замолчала стараясь подобрать слова. — Словно бы ему не по себе от этого… Пока мы разговаривали, он как будто думал, стоит ли делать то, что он делает… — И ты это по его голосу поняла? — подняла прови Леона. — Нет… У него в глазах была нерешительность. Всегда властный и смелый, зная, что говорить… возможно, он еще колеблется и ему трудно пересмотреть свои взгляды. — Для большенства военных — это невозможно, так что он ещё хорошо держится. Всё будет хорошо. Не надо беспокоиться из-за того, что ещё не случилось. Ты пытаешься быть готовой к трудностям, потому сама мысленно строишь для себя сложности, чтобы предугадать будущее и смочь с ними справиться, но всего знать невозможно. — Опять читала мамины книжки? — улыбнулась Алори. — Да, — хихикнула Леона, прикрываясь рукой, чтобы не заметил преподаватель. — «Проблемы межличностной психологии». Что ни глава, то про тебя. — Да ну тебя, — безлобно тихнула её плечем девушка, наклоняясь к микроскопу. — Между прочим, я это не просто так делаю, — продолждала Леона, гордо подняв голову. — Только для того, чтобы тебе помочь. Я редко читаю что-то сложное дома. Мне и на учёбе хватает. Вместо того, чтобы обсуждать меня, может вернёмся к тебе? Нам всё ещё не стоит разговаривать про твоего любимого в присутствии Эммы. Есть какие-то планы? Что ты намерена делать дальше? — Здесь трудно что-либо планировать… — настраивая резкость на микроскопе, ответила Алори, присматриваясь к объекту. — Ещё один показатель — ты уходишь от разговора, а это значит хочешь перевести тему разговора и скрыть факты, озвучивать кототорые не хочешь, — не сводя с неё зеленых глаз, со знанием дела подметила Леона. Элрик медленно повернулась к ней, замечая довольную, хитрую усмешку подруги, которая стала уж слишком очевидной, когда Зиверс уловила её реакцию. Она вовсе не хотела разговаривать с Алори. Только лишь поднять настроение, которое после такого непростого длинного рассказа существенно пошатнулось не в лучшую сторону. Лео не хотела, чтобы после таких потрясений, она снова замкнулась в себе и старалась не допускать этого уже сейчас, пока может. — Тебе явно пора прекращать читать эти книги… — покачала головой Алори, но всё же улыбнулась, как того и хотела Зиверс. — Ты уже подготовила свою тему по иммунологии? Сейчас я уже не перевожу тему, просто до неё осталось мало времени и я могу тебе помочь, так как свою уже сделала. — О! Это всегда пожалуйста! Я думала поделать её на следующей неделе. Ведь девятого апреля последний день… Эй, ты чего? — Леона переменилась в лице, заметив как подруга вдруг замерла, смотря в одну точку, словно сквозь Леону, о чём то вспомнив. — Эй, Алори! — Лео пощёлкала пальцами перед ее лицом, возвращая в реальность. — С тобой всё хорошо? — Д-да, — кое-как выговорила Элрик, опуская взгляд в сворю тетрадь. — Уже девятое скоро… время так летит… Леона ясно уловив какое-то волнение в голосе Алори, сдвинула брови и нагнулась к парте, чтобы шепотом спросить у неё, в чём же всё-таки дело. Не мог же обычный ничем не примечательный день так взбудоражить её. Показалось, что даже щёки у девушки покраснели от переживания, что ещё больше разогревало интерес у Леоны. Но стоило ей пододвинуться к Алори, как раздался скрип отодвигаемых стульев. Это студенты, исправляющие свои ошибки закончили работу с преподавателем и та, освободившись, начала обходить ряды, проверяя задания. Мгновенно все разговоры прекратились, а Лео пришлось с разочарованием выпрямиться и пододвинуть к себе свою тетрадь, в которой девушка уже записала все правильные ответы.***
Джим, налегая боком на неподатливую, перекошенную от времени и погодных условий дверь пристройки для амуниции и завалился в нее, мимолетно щелкнув выключателем, чтобы под потолком вспыхнула одинокая, мигающая лампочка. Ишварит, обвешанный поводками и намордниками, которые возвратили после починки, поправил заброшенный на плечо груз и подпёр дверь валявшимся неподалёку булыжником. Хоть одинокой лампочки хватало, чтобы осветить этот сарайчик, покрытый брезентом, от дополнительного освещения толку будет больше. Потёртые, видавшие виды карабины, слабо поблёскивали в лучах солнца, проникающими извне, а залетевший ветер слегка качнул поводки и те тихо зазвенели, ударяясь друг об друга тяжелыми металическими заклепками. По прикрепленным к ним биркам, кинолог вешал их на нужные крючки, умиротворенно и не спеша выполняя свою работу, насвистывая какую-то мелодию. Он переходил от стены к стене, возвращая амуницию на свои места. Это была не та работа, которую поручают кинологам. Мейлон получил наряд за самовольное отлучение с поста во время парада, но отнёсся к этому спокойно. Впрочем, как и всегда. Ему даже нравилось такое разнообразие. Он не делил работу на «ту» или «не ту». Трудолюбивый и неунывающий красноглазый парень во всём находил свои плюсы. Рутина кому угодно наскучит. Поэтому нарушать правила Джим не боялся, порой делая это специально, когда станет совсем скучно. Несмотря ни на что, он справлялся с любыми обязанностями и никогда не жаловался. Помимо этого, ему нужно было помочь Нэду на кухне, чему парень неимоверно обрадовался. Готовить Джим обожал, потому, кинологи частенько звали его не иначе как «Джем», что отражало его пристрастие к готовке. Однако сколько раз его не упрашивали остаться на кухне насовсем, и даже заменить действующего повара, ишварит не соглашался. Ведь это значит, что он уже перестанет быть кинологом, а только это привело парнишку в корпус. То, как он жил сейчас, полностью его устраивало. Так, переходя от ряда к ряду, он вдруг заметил выделяющийся из очереди поводок, с весьма увесистым узлом на нём. Ишварит нахмурился, вернув обратно на плечо намордник, который собирался повесить на соседний крюк. Это было странно: если амуниция приходит в негодность — её тут же отправляют на починку, или же ремонтируют сами, если мастерства хватает. Взглянув на номер служебной шлейки, висевший здесь же, Джим и вовсе, сжав губы, почесал затылок. Чтобы Ник да бросил свою же амуницию в таком состоянии?! Чтобы убедиться, что глаза его не обманывают, он снял поводок и повертел в руках. Рваные края с торчащими брезентовыми нитями не оставляли сомнений, что Шемрок с какой-то стати сам перегрыз поводок. Выдрессированный пёс не стал бы ни с того ни с сего поступать так. Николас ничего не говорил другу о каких-либо происшествиях во время дежурства, которые могли бы заставить собаку наплевать на выучку. А ведь за сегодня он не раз пересекался с Ником и тот даже беззлобно пожурил его за то, что отдувается за выходки Мейлона. Вернув поводок обратно, кинолог уже не с таким беззаботным видом, прекратив насвистывать под нос, продолжил свою работу и когда его руки оказались свободны, вышел из пристройки. Тяжелая дверь захлопнулась сама, стоило лишь оттолкнуть булыжник носком сапога. После увиденного он просто обязан был найти Николаса и узнать, что на этот раз скрывает от него Элрик. Он-то надеялся, что, разъяснив ситуацию с Алори, Ник больше не станет скрывать от него что-то ещё. Тем более, если это касалось службы. Пятнадцатый сектор — уже по определению не самый удачный объект для патрулирования. Именно поэтому обычно на дежурство заступает не меньше трёх человек. Вдруг Ник, отправленный в одиночку, попал в какую-то неприятную историю и не хочет распространяться об этом. Чувствуя на себе небольшую вину за то, что друг пострадал из-за него, Джим просто не мог оставаться в стороне. Ему слабо верилось что в компании Шемрока можно хоть как-то нарваться на неприятности. Этот пёс жизнью рискнет, чтобы защитить хозяина, так что причина, по которой овчарка перегрызла поводок, так и не приходила парню в голову. Если бы Николас хотел это скрыть, ему, мастеру по экспериментам с амуницией, ничего бы не стоило хотя бы сделать этот узел не таким заметным. Или же у него просто не было времени. Спрашивать у Рихтера и Вагнера смысла не было. Если уж он и его не просвятил — парни точно не в курсе. По сути, после поручения, он должен был сразу отправиться на кухню, чтобы помочь с приготовлением обеда, однако любопытство было сильнее и пока поблизости не было видно управляющего, который мог бы отчитать его за повторное нарушение, ишварит быстрым шагом пересёк плац и, стараясь держаться поближе к стене корпуса, направился прямиком к вольерам, где Николаса, с большой вероятностью, удалось бы встретить. Свободное время кинологи обычно проводили в казарме, но Нику, который не жил в корпусе, делать там было нечего. Он лишь иногда заглядывал туда, чтобы поболтать с друзьями, не более. Джим ускорил шаг издалека приметив спину своего сослуживца в вольере Шемрока. Тот был так занят перестёгиванием кожаного ошейника своего пса, что даже не заметил, как к сетке-рабице, подлетел ишварит с размаху положив на неё руки. Железная проволока прогнулась и затряслась, диссонируя по всему вольеру с дребезжащим скрипом, от которого и пёс, и хозяин подпрыгнули. — Джим, собачий сын… — выругался Николас, придержав рукой насторожившегося Шемрока, недобро посматривающего на парня. — Какого чёрта так подкрадываешься? — Я думал, ты отсыпаться пошёл после дежурства, — издалека начал хитрый ишварит. — Пятнадцатый сектор — это не шутки. Тем более когда один. — Я выспался… — Элрик не заметил никакого подвоха, и отвернулся от приятеля, застегивая пряжку на ошейнике. — Решил зайти, проверить его. Он тоже вчера сильно устал. Сидя на корточках спиной к Джиму, Ник не мог видеть, как сузились красные глаза друга, и его пальцы сильнее стиснули сетку забора, ещё больше уверяясь в том, что от него явно скрывают что-то важное. Оттолкнувшись от забора, Мейлон подошёл к двери вольера и вошёл внутрь, не дожидаясь приглашения. Шемрок издал недовольный «вуф», смотря на напугавшего его кинолога, и, продолжая выражать своё недовольство, поднялся на лапы и отошёл от Ника к своей будке, скрываясь в ней, оставив снаружи только белый хвост, красноречиво показывая свою обиду. — Ну вот, ты его обидел… — Ник выпрямился, отряхивая свою форму от шерсти. — Ты ведь знаешь, как ему не нравится, когда его застают врасплох… У тебя что-то важно? Прилетел как легавая на фазана… Джим привалился к сетке спиной, снова пригибая его и, сложив руки на груди, с подозрением посмотрел на Ника. В последнее время ему, разве что клещами, не приходилось вытаскивать из парня рассказы о том, что его волнует. Это началось с того момента, как они помирились и Ник узнал об обмане своей сестры, и так же о том, что Мейлон всё это время был прав. Ишварит и не собирался подначивать друга по этому поводу. Да, он злился на него вначале, но после примирения, больше жалел его. Никки ничем не заслужил такого обращения к себе, а после того, как тайна была раскрыта и вовсе прекратил быть таким же общительным как и раньше. Похоже, что-то не давало ему покоя. Даже после того, как они во всём разобрались. Но сейчас проблема могла быть в другом. — С тобой вчера ничего необычного не происходило? — напрямую спросил он, устав ходить вокруг да около. — Конечно… — Ник повернулся к нему, слегка улыбнувшись. Несмотря на его слова, под его глазами залегли лёгкие тени от явного недосыпа. — Поставили одного на пятнадцатый сектор. Разве это не необычно? — Прекрати мне зубы заговаривать, негодник, — ещё сильнее нахмурился Джим, рассерженный такой явной ложью. — А свое зубоскальство спрячь в свои мешки, что под глазами, и отвечай, какого чёрта у Шемрока погрызен поводок? И не надо врать. Я прекрасно знаю, что просто так он его жевать не станет. — С чего тебя так волнует его поводок? — С того, что ты от меня скрываешь что-то. Ты из-за меня обходил пятнашку, а раз так и я к этому причастен — хочу знать в чём дело. Попал в передрягу? Николас тяжело вздохнул, покачав головой. Джим был как раз из тех людей, которые никогда не отстанут, пока не получат то, чего хотят. Он надеялся, что его вчерашние похождения останутся в тайне и не собирался никому рассказывать о том, что спас дочку фюрера. Тем более Джиму. Этот уж точно станет постоянно подкалывать его, намекая на связь между ними, не упуская возможности ещё раз подчеркнуть абсолютную индифферентность Элрика к противоположному полу. Не то, чтобы Николаса раздражало это, но лишний раз вполне можно было избавить себя от такого давления. Он не боялся, что Джим разболтает кому-то. Мейлон умел держать язык за зубами и серьёзно относился к чужим секретам, при этом почти не имея своих. Наверное, отчасти, было бы не честно не рассказывать ему хотя бы малую часть. В конце концов он все равно не оставит его в покое. Выкрутиться будет очень трудно, особенно из-за поводка. Ник напрочь забыл о нём, слишком уставший за всё время патруля, чтобы думать о том, куда его девать. С того дня прошло достаточно времени, но так ничего и не предпринял, чтобы унять подозрения Джима. Во многом потому, что больше думал о том, не случилось ли с Евой после их последней встречи чего-то плохого? Хоть он и был уверен, что после прилюдного унижения сынок Ригеля не посмеет больше приставать к девушке, на душе у него все же было неспокойно. Иногда он ловил себя на мысли выйти в город и постараться встретиться с Евой, но понимал, как это может выглядеть со стороны. Он не хотел, чтобы она решила, что он навязывает ей своё общение. Несмотря на то, что она держалась рядом с ним весьма открыто и искренне, кинолог осознавал, что, увидев их вместе, кто-то из академии непременно придаст свои наблюдения огласке. Скорее всего после происшествия это уже было так, и ему только оставалось гадать, не пострадала ли Ева от этого ещё больше? Порядки в военных учебных заведениях строгие. Кто знает, как разрешился этот конфликт… Эта история добавила ему ещё один повод для волнений. «Надеюсь, с руками у неё всё хорошо…» — подумал он про себя, вспоминая ужасные синяки на тонких запястьях девушки. Одно радовало. Алори, похоже, понемногу оживала, и вчера, возвратившись позже, чем обычно, рассказала ему о каком-то коне, которого привели в корпус. Ник понял только то, что лошадь ранена и сестра вместе с доктором занимается его лечением, что и объяснялось её поздним приходом, за который брат хотел поворчать на сестру. Эта ситуация, пусть и нехорошая, но всё же, вернула девушку к жизни и парень наконец увидел её такой, как и всегда, разве что немного взволнованной, впрочем её состояние было вполне понятно. Алори предупредила его, что возможно, некоторое время, будет приходить позже обычного, если доктору Харрису потребуется её помощь и Ник с пониманием отнесся к просьбе своей сестры, не видя в этом ничего плохого. Про её взаимоотношения с Мустангом он попросту старался не думать, боясь что рассуждая об этом вновь напридумывает себе чего-то, отчего потом не сможет себе места найти. Достаточно и того, что Алори пришла в норму. И он был рад этому. — Ну? — поторопил его Джим, нерво постукивая подошвой сапога по песку— Долго мне ещё ждать? — Я помог одной девушке и отвадил от неё хулиганов, доволен? — ответил Ник, спокойно смотря в алые глаза друга, выдерживая его тяжелый, недоверчивый взгляд. — Не смотри на меня так, я тебя не боюсь. — Ага, конечно… А поводком Шемрок просто зубы себе почистил? — Я его привязал, а он сорвался. Но Джим всё же всматривался в разные глаза Ника, пока всё же не почувствовал, что друг не врёт и только после этого, поднял брови, прекратив хмуриться, а нога перестала отбивать нервный ритм. — Вот оно как… — Джим задумчиво почесал подбородок, посмеиваясь и хитро прищурившись, произнес, хищно улыбнувшись. — Тогда всё встает на свои места. Боишься, что я всё же узнаю, что тебе есть дело до женщин, м? — Иди к чёрту, Джим… — Ха-ха, нет уж подожди… — никак не отреагировал на угрозу парень. — О таком ты обяззан мне был рассказвть! — Зачем? — фыркнул Ник. — Чтобы ты имел лишнюю возможность меня подколоть? Всё, ты узнал, что хотел. Теперь вали по нарядам, пока ещё не схлопотал. В следующий раз сам будешь отдуваться за свою дурость. — А ты её знаешь? Ту девушку? — совершенно не слушал его Джим, полностью погрязнув в своём воображении и желании как можно сильнее достать спокойного приятеля. — Не уходи от разговора, Никки. Мне очень интересно, ведь моя крошка наконец-то подросла… — он притворно смахнул слезу с глаз. — Как быстро дети растут… — Даже разговаривать с тобой не буду… — проворчал Ник, отворачиваясь. — Всё равно, что масло в огонь подливать…***
Воробей, опустив свою косматую голову, сосредоточенно выискивал в траве выпавшие из кормушки зёрна овса, помахивая хвостом, разгонял мух. Ястреб, уже закончив со своим дневным пайком, с вожделением наблюдал, как медленно и осторожно поедает корм соловый собрат. Рыжий переступил с копыта на копыто, пофыркивая и ржа, привлекая внимание старика, но Воробей лишь несколько раз взглянул на него уставшими, тёмными глазами, не обращая внимание на импульсивного юнца, продолжал подбирать зёрнышки, неторопливо их пережевывая, смешно хлопая мягкими губами. Хозяин вывел их во двор, предварительно привязав Ястреба за цепь на вбитый в землю кол и пристегнув жеребца за недоуздок, чтобы тот не мешал есть Воробью. Тот частенько, быстро прикончив свою порцию, бессовестно норовил залезть носом в кормушку тяжеловоза, за что не раз был наказан укусом в шею. Хоть Воробей и был спокойным и терпеливым конём, но такую наглость и ему стерпеть было невмочь. Дневной морок понемногу утихал и солнце, передвигаясь по безоблачному небу, наконец-то заставило тень от стены конюшни упасть на лошадей, скрывая их от пекла. Геральд оставил здесь же наполненное водой деревянное корыто, к которому и один, и другой подходили не по одному разу. Соловый мог свободно передвигаться по территории двора и время от времени совершал небольшой обход, осторожно ступая своими широкими копытами по траве, чтобы не наступить на шныряющих тут и там пушистых желтых цыплят, писк которых доносился отовсюду. Куры-несушки, разморившись на солнце, отдыхали здесь же у курятника, наблюдая за выводком и тревожно квокая, подзывая цыплят, когда Воробей проходил неподалеку. Ненси с самого утра ушла на выпас и её мычание было слышно где-то со стороны поля, но сама корова уже давно скрылась из вида. По деревянным перекладинам нового частокола, ограничивающего территорию дома, прыгали воробьи и, с громким чириканьтем слетая вниз, чистили перья в горячем, прогретом песке, оставля после себя небольшие лунки на земле. Ступени дома преобразились: Геральд полностью перебрал их, сколотив из прочных дубовых выскобленных добела досок, а перила теперь не кренились набок, наровя свалиться от любого прикосновения. Крыльцо стало шире, чище и покрытое краской и лаком, переливалось на солнце. Даже калоши уже не валялись на нём разрозненной кучей, а аккуратно выстроились вдоль стены. Рыжий кот, прикорнув на самом тёплом местечке, прищурив глаза и тихо мурлыкая от удовольствия, растянулся на верхней ступени, шевеля ухом, когда птицы на заборе поднимали слишком громкий шум. Хозяин дома же не отдыхал. Несмотря на жару, обливаясь потом, оголённый по пояс, он, не жалея сил, перестилал старую, потрескавшуюся черепицу на новые, гофрированные листы железа, зеленого цвета, подтягивая их руками в перчатках, чтобы не обжечься о раскаленный метал. Старая черепица с грохотом скатывалась на землю, распугивая кур и заставляя темпераментного Ястреба подскакивать на месте и взбрыкивать задними ногами. Парень начал работать ещё на рассвете, но хоть дом и казался не особо большим, перестилать кровлю в одиночку было нелегко и работа затянулась. Ему приходилось по несколько раз спускаться на землю по большой, деревянной лестнице, подцеплять новый лист верёвками, забираться обратно и подтаскивать его к себе. Будь у него хоть один помощник — дела пошли бы куда быстрее. Но в этой деревне и о помощи попросить было некого: кругом одни старики да дети, отправленные к дедушкам и бабушкам на лето. Джошем сегодня работал в конюшне и Геральд мог бы отложить всё на завтра, но привыкший не дожидаться удобного случая, принялся за дело сам. Примостив ещё одну часть кровли, надёжно прибив её и подогнав поплотнее к остальной части, он ненадолго остановился, смахивая со лба катящийся градом пот. Его тело всё блестело от влаги, а кожа приобрела красноватый оттенок от долгого пребывания на солнце. Отвлекшись на мгновение, с высоты он с удовлетворением осмотрел свои владения: скошенная трава изумрудным ковром растиласась по двору, ровный забор, так непривычно возникший вдруг на территориии, где его никогда не было, без единого зазора, как нельзя кстати смотрелся гармонично, обрамленный колючими кустами малины и крыжовника. Под окнами — маленький, разбитый парнем цветник, понемногу разростался и колокольчики, окруженные заботой и уходом, разростались, уже не выглядев стеснительными гостями, они покачивали своими головками и казалось вот-вот, только лишь прислушавшись, можно будет услышать их тоненький мелодичный звон. Голубые, белые, фиолетовые, лиловые. Они стали настоящим украшением двора. Даже местные старушки, ковыляя на речку за камышом, останавливались у дома Геральда, дивуясь этой красоте. Для умирающего, забытого села, Геральд, сам того не ведая, стал новым дыханием, показав своим примером, что даже оказавшись в непростой ситуации, красоту можно найти и показать её. Заражённые его примером, хоть немного и медленно, но и остальные сельчане начали подражать ему: освобождать захламлённые ненужным хламом дворы, скашивать высокую сорную траву, до которой уже давно никому не было дела и облагораживать территорию, на которой до этого, разве что, кабачки росли вволю. Всё началось с одного человека и пошло по цепочке, словно передавая эстафету друг другу, немолодые люди делали то, что было им по силам, оглядываясь на соседей и подбадривая друг друга. Погрязнув в небытие спокойной деревеньки, они уже успели забыть о том ритме жизни, который царил тут когда-то давно. Вернуть его уже никто не мог, но преобразить то, что видешь — каждый вполне мог. Но никто не знал, ради кого парень так старается и почему ни с того ни с сего вдруг взялся за такое непростое дело. А он, не обращая внимание ни на кого, работал, думая лишь об одном. «Поскорее бы она увидела все это…» Мечты о будущем не давали ему покоя, не давали покоя его рукам, без устали перестилающим крышу. Он готов был делать больше. Только для неё. Быть может, на этот раз, увидев всё это, она начнёт понимать, как она дорога ему и на что он готов пойти ради неё. «Говори делом, а не словами» — всегда учил его отец и он делал, не жалуясь на трудности. Со скрежетом ещё один, наконец-то последний лист занял своё место. Парень поднялся на ноги, удерживая равновесие на наклонной поверхности и выпрямился, выдыхая с облегчением. После долгих часов работы он наконец-то сделал это. Ещё один шаг на пути к своей мечте. Единственное, что омрачало вид, это сам дом, выцветший и неприветливый. Эту проблему Геральд тоже был намерен решить, как только немного отдохнёт. Самое трудное было уже позади. Со всех сторон от дома тут и там валялись осколки черепицы, скрывая под собой траву, а по ней уже прыгали цыплята, с писком прячась под ней. Взяв рукоятку молотка в зубы, конюх спустился с крыши и обойдя дом, присел на ступеньку крыльца. Рыжий кот приоткрыл один глаз и повел усами, зевая. Геральд не глядя потрепал его рукой в грубой рабочей перчатке, чем вызвал ярое неодобрение и с громким недовольным рыком, кот вскочил на лапы, махнул лапой, не выпуская когти и зашипел. — Недотрога… — засмеялся Геральд, снимая перчатку и проведя рукой по волосам, наконец-то почувствовав некоторую прохладу здесь, внизу, где солнце не было так близко. Обожженная спина горела огнем, но он не обращал на это внимание. Поводив плечами, Геральд оперся руками на ступеньку за спиной, переводя дыхание, и обводя глазами двор в поисках того, что ещё можно поправить. Разве что, ещё немного подремонтировать конюшню? Но уже не сегодня, времени не хватит, если он надеялся ещё если и не покрасить дом, то хотя бы подготовить стены к этому. У него было не так много свободного времени, которое он мог бы посвятить своим делам, но всё, что мог выкроить для этого — использовал без остатка. Завтра ему нужно снова идти на работу и до сегодняшнего дня он надеялся, что если Алори наконец-то более менее освободилась от своей подготовки к экзаменам, он сможет ещё раз пригласить её, но в реалях последних событий, понимал, что у Алори и не будет на это ни времени, ни желания, пока в конюшне находится новый раненый конь. Ох… сколько там было крови… Геральд не мог выносить её вид. От одного запаха всё внутри переворачивалось и подступала тошнота. Хоть он и старался держать себя в руках, но ничего не мог сделать с этим. С самого детства он стыдился своей слабости и избегал ситуаций, в которых это могло стать заметно, но случались ситуации, когда уйти от этого было никак нельзя. Небольшой порез — одно дело, но когда кровь льется рекой, а воздух вокруг пропитывается тошнотворным запахом… И эта зараза Мустанг был там. Чёртов Цербер. Вечно появлялся там, где его присутствие никому не было нужно, да ещё вёл себя так, словно все вокруг его слуги и никак иначе. Геральд чертыхнулся, вспоминая надменную физиономию офицера, без какого-либо человеческого выражения эмоций. У него порой создавалось впечатление, что ни на какие эмоции, кроме гнева, способен офицер не был. Вспомниная о нём, парень поскрежетал зубами, вспоминая свои подозрения по поводу того, могла ли Алори влюбиться в такую сволочь, но почти сразу он вспомнил и о словах Шона по поводу его персоны и успокоился. Такая серьёзная шишка никогда не посмотрит на кого-то ниже себя и уж точно не воспримет как равного. Оно и лучше. Если бы этот ублюдок только бы попробовал намекнуть Алори о своих чувствах… «Хах…чувствах» — расмеялся про себя Геральд. — «У него их нет!» Набежавший откуда не возьмись холодный ветерок приятно пробежал по его покрытой испариной спине. Кот недовольно постукивая хвостом по дереву, прищурившись смотря на хозяина, сел и начал умываться, всё ещё следя за Геральдом, на случай если тот снова начнет распускать руки. С гулким топотом, из-за угла дома показалась голова Воробья, он остановился, смотря на парня, поводил ушами и потряхивая гривой медленно подошёл к нему, втягивая шею. Парень почесал его за скулу и конь, поискав на ступенях какое-либо угощение, разочарованно фыркнув, удалился, подходя к длиной деревяной перекладене, служивший воротами и едва не упершись в нее грудью, стал глядеть на пустую просёлочную дорогу. — Что ж…хватит отдыхать… — сказал Геральд сам себе, поднимаясь на ноги и только сейчас заметил в кустах чёрную собаку, которая всё это время, неподвижно наблюдала за ним. — Опять ты… Парень уже не держал зла на это несчастное существо и даже начал подкармливать её, а она в свою очередь уже охотнее начала подпускать человека к себе и несколько раз конюху даже удалось её погладить по всклоченной, пыльной чёрной спине. В страхе собака прогибалась под его прикосновениями, но голод был сильнее и настороженно лакая из миски похлебку, она исподлобья смотрела на парня, готовая убежать в любой момент, если он вдруг сделает ей больно. Уже несколько дней собака практически жила у забора, возвращаясь в свой заброшенный дом только к вечеру, на ночлег, но на заре, едва только на землю ложилась роса, пробираясь по траве с намокшим брюхом она уже была тут как тут. Острая морда выглядывала из-под широких листьев малины, настороженно принюхиваясь. Геральд присел на ступеньку и, поцокав языком, выпятил руку, подзывая собаку. Как он ни старался, есть на крыльце она отказывалась, даже если умирала от голода, шарахаясь в сторону как ужаленная, если входная дверь открывалась, словно боялась, что парень запустит в неё чем-то тяжелым. — Иди сюда, — позвал он. — Эй… собака. Чёрная подняла голову с интересом смотря на руку человека и облизнулась, уверенная, что ей хотят предложить что-то вкусное. У Геральда никогда не было собак, но эту псину ему было жалко. Появившияся из неоткуда, выброшенная на улицу и никому не нужная, она, как могла старалась выжить и попривыкнув к тому, что в этом доме её кормят, уже не проявляла агресси ни к лошадям, ни к курам, которых, с голодухи, могла переловить и сожрать, а кота она вообще боялась. Этот рыжий задира постоянно приметив её где-то поблизости, выгнув спину дугой и громко рыча, набрасывался на непрошеного гостя и собака, поджав хвост убегала прочь. Продолжая подманивать её, парень, взял кота за шкирку и спустил с крыльца, опасаясь, что и сейчас он сделает то же самое. Кот шикнул, но оказавшись на земле, гордо подняв хвост трубой, побрел к курятнику, делая вид, что и сам хотел уйти. Медленно, ползя на животе и едва помахивая хвостом, в который набился репей, собака покинула своё убежище и остановилась, не решаясь идти дальше. Геральд продолжал звать её, совершенно не представляя, как надо подзывать собаку, если не свистом. Воробей без интереса повернул голову, наблюдая за этой картиной, но снова перевёл взгляд на дорогу, топчась на одном месте. Немного терпения и настойчивости и вот уже черная голова почти добралась до ступеней, затравлено оглядываясь по сторонам. Геральд мог бы достать до неё, протянув руку, но специально пересев на ступень выше продолжал подзыв, пока осмелев, псина не встала лапами на первую ступеньку и уже тогда, осторожно, он погладил её по голове. Наконец-то, рассмотрев морду собаки поближе. У неё были глубокие черные глаза и рассеченный давнишней травмой, мокрый нос. От неё до одури воняло псиной, а вездесущий репей повис и на бахроме ушей. Все её тело было напряженным, как пружина. Она, казалось сама удивилась своей смелости подойти так близко к человеку, да ещё позволяя гладить себя по голове, но инстинкты брали своё и собака, у которой привязанность к человеку была в крови, приоткрыла рот, тяжело дыша и показывая язык, а хвост заходил из стороны в сторону. Она ничего не могла с собой поделать. Такова была её природа. Раз уж она никому не принадлежала и слоняясь сама по себе, приносила только беды, Геральд всерьёз подумал о том, чтобы оставить её себе. В дом она, наверное, никогда не войдёт, но если будет жить во дворе — никому точно не помешает, а местные только спасибо скажут. Это решение пришло к нему спонтанно, как только он увидел бесконечную преданность в её глазах, преданность животного, готового служить верой и правдой только лишь за один факт существования человека, который не будет с ней груб. Навряд ли это понравится коту, но если она начнёт чувствовать себя как дома, то несомненно, поставит этого задиру на место. Другого решения большинства проблем Геральд не видел. Она сама уйдёт, если ей что-то не понравится. Или же останется. Оставалось только придумать ей имя. Нельзя же просто звать её «собака». С именами у него всегда было туго. Хотелось выдумать что-то интересное и необычное, подходящее и простое. Но и как назвать это чёрное недоразумение, почти целиком состоящие из репейника и колтунов? — Чёрная? — позвал он вслух гладя собаку по голове, но та и не вздрогнула, продолжая смотреть ему в глаза. — Не подходит… Как же… Уголёк? Ничего не изменилось. И звучало как-то неподходяще. Ему хотелось что-то связанное с её окрасом, но неприхотливое, то что всегда на слуху, но и необычное, что понравится самой собаке и она будет откликаться на свою новую кличку. Кто знает, может она и свою старую помнит? Может кто-то уже назвал её. — Смола… — пробормотал он. — Нет… Ночь… Он даже своим лошадям-то имён не давал: Воробья назвал отец, а у Ястреба уже было имя, когда он его покупал, так что никакого опыта в этом парень по просту не имел, но настойчиво перебирал в голове всё, что может быть связано с чёрным цветом. Такой вариант казался наиболее удачным: — Смородина… Собака замерла, прекратив дышать, а её хвост остановился, заведенный в сторону. Парень замер вместе с ней, всматриваясь в её внимательные глаза, которые на секунду вдруг прояснились, словно она задумалась, как и он. — Смородина? — повторил Геральд и собака завиляла хвостом ещё сильнее, прищурив глаза и открывая рот, вываливая наружу язык, полностью довольная тем, как к ней обращаются. — Смородина, да? Чёрная Смородина… Сейчас собака, некогда считавшаяся бешеной, льнула к нему, виляя хвостом с такой силой, что казалось, он вот-вот отвалится. Иногда за кажущейся злостью скрыто что-то больше, только вот разглядеть с первого взгляда это очень трудно. Однако, шаг за шагом, открывая новое, чёрная пелена мрака становится тоньше, исчезает, тает, как весенний снег под солнцем, и тогда всё становится ясно. Для собаки этим солнцем стала доброта Геральда — единственного, кто протянул ей руку с едой, а не замахнулся палкой. Для злобы уже не было места. Конюх не особо жаловал собак. Особенно после того случая, как огромная белая овчарка братца Алори едва не набросилась на него. Но Смородина — совсем другое дело: она была небольшой, робкой и слишком щуплой, чтобы её бояться. В добавок ко всему, Геральд не знал, как с ней обращаться, но что-то подсказывало ему, что он справиться. Вот и нашлось, что ещё можно было привнести во дворик — собачью будку. Наверняка у него получится сколотить её из досок, лежащих штабелем за конюшней. Когда-то отец хотел построить небольшой свинарник, но его затее так и не суждено было осуществиться. В деревне собак никогда не держали просто так: они охраняли дом, охотились, пасли стадо, в общем, всеми силами старались быть полезными людям, зарабатывая свой корм не просто так. Геральд не преследовал таких целей. Охранять тут особо было нечего, а Ненси прекрасно паслась без чьего-то присмотра. Собака может быть и просто компаньоном, с которым уже не так скучно коротать вечера. Парень не хотел признавать, но на самом деле, отбросив красивые словечки и оптимизм — он был глубоко одинок. Особенно здесь, в большом, старом пустом доме, где каждая половица и трещенка на печи хранила в себе так много воспоминаний. Его родители ушли слишком рано. Он уже мог существовать без них и жить своим умом, но всё же, в глубине души, сильно тосковал по ним, понимая, насколько бы всё было по-другому, будь они рядом. О таком ему не с кем было поговорить. Даже Алори об этом он не мог сказать, отчасти считая, что взрослому человеку не пристало оглядываться назад. Именно так воспитывал его отец. Геральд, перестав гладить собаку, покрутил своё единственное сокровище: тяжелое грубое кольцо из неизвестного металла, которое оставил ему старик, слабо улыбнулся. Есть вещи, с которыми ничего поделать он не мог. Мёртвые никогда не вернутся, сколько их не зови. Нужно оставить их в покое и жить тем, что впереди. Возможно всё к лучшему. Собака осмелилась настолько, что сделала ещё один шаг вперед, поднимаясь и задними лапами по ступеням, подныривая головой под руку Геральда, который расматривал кольцо. Она уже не боялась, что он сделает ей больно. Хороших друзей много не бывает, и никогда не знаешь откуда они придут. А ещё, конюху вдруг пришла мысль, что Алори, девушка, ради которой он всё это затеял, непременно бы одобрила такой поступок. От этого на душе стало теплее и появились новые силы на новые свершения. Усталость как рукой сняло и палящий зной был нипочём. Кот, забравшись на крышу курятника, продолжил умываться, предпочитая не замечать того абсурда, который творил хозяин, приманивая к дому бродячую собаку, но всё же, искоса поглядывал на крыльцо, на секунду перестав вылизывать лапу, твёрдо решив, что эта война ещё не окончена.