Life Time 3

Деревянный нож, который часто использовали на тренировках, но который был запрещен на этом мероприятии, каким-то чудом появился в руке у фигуранта. Одно его касание к собаке означало, что её ранили и продолжать она не может. Но это было невозможно! Артур сам зачитал правила, где указал, что не то что нож, даже стек для борьбы с собаками использовать нельзя. Всё произошло слишком быстро. Ник не успел даже крикнуть, лишь набрал в лёгкие побольше воздуха, когда произошло следующее. Бах замахнулся ножом, метя в бок псу, но Шемрок отцепился от руки, прыгнул за спину Фалко и вгрызся в сапог, таща на себя. Со сдавленным криком, кудрявый повалился на землю, с грохотом растянувшись на полу. Но нож не выпустил, и рука с оружием оказалась лежащей на полу, вытянутой в сторону. Шемрок запрыгнул на спину поверженного врага, наступая передними лапами на затылок человека и вытянув шею, схватился зубами за рукав, едва ли не прихватив зубами и кожу на запястье Фалко, лишая его возможности напасть и использовать против него нож. Бах, наконец-то переменившись в выражении лица, с гримасой ужаса застывшим на нём, затаился, боясь даже вдохнуть в то время, как рядом с ним рычал пёс, прижимая его к полу всем своим весом. Толпа ахнула. Никто не ожидал такого поворота событий. Как и того, что будут нарушены правила. Джим сложил руки перед собой, ошарашено смотря на эту картину и нашептывая молитвы. Корф приоткрыл рот, шокированный происходящим, а Донован и Крис вовсе схватились за головы. Шемрок был в бешенстве и действовал не по приказу хозяина, а так, как считал нужным, вовремя отреагировав на угрозу. Клыки овчарки безжалостно впились в рукав и Бах сдавленно застонал, разжимая руку. Деревянный нож с тихим стуком упал на пол, но Шемрок никак не отреагировал на это, разозлённый до крайней степени, собака тряхнула головой и Фалко вскрикнул. — Назад! — крикнул Ник, приходя в себя, брошенный в холодный пот. Ещё немного и Шемрок мог действительно укусить фигуранта. Как и у каждой собаки у него была точка срыва, и он едва ли не дошёл до неё. О чем только думал этот полоумный Бах, решившись на такой поступок?! К счастью, всё кончилось хорошо и, услышав голос хозяина, пес отстал, всё ещё держа в зубах рукав, но всё же нехотя бросил его фыркнув, медленно сошёл на пол, спускаясь со спины фигуранта, отряхнулся и опустив голову, взял в зубы свой трофей — нож, и только после этого, как ни в чем не бывало, помахивая хвостом, вернулся к Нику, останавливаясь перед ним, тыча своей добычей в его руку и взволнованно поскуливая. Элрик с тяжелым вздохом опустился перед ним на колени, забрав из пасти деревяшку и обнял собаку за шею. Как же он испугался за него. Пусть даже нож был не настоящим, но в эту секунду у него перед глазами пронеслась та часть жизни, что он провёл со своим псом и ему стало до жути страшно, что он может потерять его. Толпа замерла на несколько секунд, повисла мертвая тишина, но потом кто-то выкрикнул восторженную реплику и как по цепочке, раздались оглушающие аплодисменты, да такие, что всё здание едва ли ходуном не заходило. Бах, всё ещё смотря на Шемрока, опасаясь повторного броска, медленно поднялся сначала на колени, а потом и на ноги, потирая сдавленное клыками запястье. Пёс не прокусил его, но задрав рукав, Фалко увидел красные, налившиеся кровью, вдавленные царапины от клыков овчарки. Наверное, от потрясения, ну, или же не слишком прислушивающиеся к правилам, наблюдатели не придали особо значения тому, что в руке фигуранта оказался запрещённый предмет, но вот кинологи из Централа, немного отдышавшись и придя в себя, целиком осознали всю чудовищность и несправедливость того, как подставили Ника. Это была самая грязная проверка. О ней не знал никто, кроме самих исполнителей, и кто знает, что могло произойти, если бы Шемрок действительно вышел из себя, почувствовав реальную угрозу для хозяина. Кто-кто, а уж они прекрасно знали, что этот пёс, не раздумывая прыгнет на нож, чтобы спасти Ника. А своей внезапностью, Бах создал ту самую нестандартную ситуацию, в которой Шему пришлось действовать самому, не дожидаясь команд Николаса. Ник даже не успел бы ничего сделать. Ведь никто не знал о том, что произойдет в следующую секунду. Испытания каждой собаки прошли по стандартной схеме, и если Ник и ожидал какой-то подставы — то уж не такой масштабной. Он зарылся пальцами в грязную, пыльную собачью шерсть, теребя её руками, подрагивающими от нервов. Шемрок, тоже успокоившись, часто задышал высунув язык и постарался подлезть носом под локоть хозяина, тихо поскуливая, не понимая, почему его не хвалят. Ведь он сделал всё, как надо и больше никакой опасности нет. Толпа не утихала. Похоже, именно это они и хотели увидеть, ничуть не смущенные тем, как вёл себя Ник, а на кинологов-овчарников и вовсе не обращали никакого внимания. А зря. Стоило бы кому-то взглянуть на испуганные лица молодых людей, чтобы настроение сменилось на противоположное. Однако, пораженные выступлением, зрители забыли про остальных участников испытания. — Молодец, приятель… моло… дец…— тяжело выдохнув, наконец-то проговорил парень, теребя пса за воротник, забираясь пальцами под ошейник.  — Ты хорошо справился… молодец… — Увуф… — удовлетворённо проворчал пес, слабо повиливая хвостом, но резко повёл ухом в сторону и вскочил на все четыре лапы, разворачиваясь в прыжке, утробно рыча, поднимая шерсть дыбом. Элрик, на этот раз успев вовремя среагировать, схватил его за ошейник, удерживая на месте. Фигурант, всё ещё держась за запястье, не глядя на собаку, начал шагать в их направлении, чтобы сбросить амуницию, но Ник, после подобного уже не верил, что и это может быть не обманом. Что вообще произошло. У этого человека есть какие-то счёты с ним? Навряд ли. Николас никогда раньше не встречался с Бахом, и даже не слышал о нём, чтобы допустить, что тут завязана какая-то личная месть. Чем же может быть вызвано такое поведение фигуранта? Прошло ещё несколько секунд, прежде чем он понял, чем все объяснялось и кто действительно имел к этому непосредственное отношение. Один единственный человек, которому, похоже произошедшее не внушило ни удивления, ни страха. Артур даже ничего не записывал в свою ведомость. Рука с ручкой была занесена над бумагами лишь для вида. Браун даже сейчас, когда, как казалось Нику, все закончилось, с интересом наблюдал за оборонительной стойкой Шемрока и тем, как смело он щёлкает зубами, провожая взглядом своего врага, не на шутку выведшего его из себя и заставившего показать всю хищную натуру, не всегда уместную на соревнованиях, однако полезную, когда что-то идёт не по плану. Фалко, которого тут же окружили сослуживцы, тяжело сбросил со своих плеч защиту и снял рукав, теперь уже полностью оценивая состояние травмы, но похоже, весьма легкой, поскольку никаких вдохов и ропота вид его руки не вызвал. В условиях штатной ситуации — такое, несомненно непростительно для собаки. Однако, лишь в том случае, если кинолог вовремя не отозвал ее. Шемрок же исполнил манёвр самолично и Ник не принимал в нем никакого участия. Но баллы сейчас совсем не волновали парня. Продолжая придерживать пса за ошейник, он выпрямился, смотря в упор на капитана, не понимая, зачем ему это понадобилось. Получается, он зря корил себя в холодном отношении к нему. Черт побери! Ему стало даже стыдно, за то что он мог плохо думать об Артуре. А оказалось, предчувствие не обмануло и Браун подставил его, да так, что Николас до самого конца ни о чём не подозревал. Хватило нескольких мгновений, чтобы его растерянность и удивление сменилось гневом. И это тот человек, которого он так долго хотел увидеть? В котором он видел пример? Младший из братьев Элриков всегда отличался терпением и пониманием, но если уж он и не мог чего простить — то это предательства. Тем более такого гнусного и необоснованного. Как он мог пойти на такое! Да еще делать вид, что ничего не произошло?! Словно уловив его умозаключение, Джим, стоящий у стены, бросил поводок Шемрока на пол и задрав рукав, двинулся было в сторону Артура, но Донован, подскочив к нему, резко взял его в захват подмышки обеими руками и дёрнул на себя, останавливая от необдуманного, импульсивного поступка. Для них уже тоже стало очевидным то, кто виноват в сорванном испытании. Николас сам сильнее стиснул рукой ошейник собаки. Нахмурившись, он исподлобья смотрел на капитана, который вместо того, чтобы прояснить обстановку и сказать хоть что-то в свое оправдание, вдруг как ни в чём ни бывало опустил глаза в планшет, начав быстро водить ручкой. Ник даже поперхнулся воздухом от возмущения. Это уже ни в какие рамки не влезало. Неужели он решил, что его ученик спустит ему с рук такое? Или же решил, что тут нет ничего, за чем не последовала бы расплата? Именно поэтому Артур и не хотел брать с собой свою свиту. Те не были в курсе планов капитана и непременно бы остановили эту бойню ещё в самом начале, в то время, как Браун следил за ней, никак не собираясь прервать её. — На сегодня всё! — громко сообщил капитан, продолжая писать. — Можете быть свободны. План мероприятий на завтра будет объявлен утром на построении. Оценки за испытание узнаете вечером. Фигуранты, отнесите защиту туда, откуда взяли. На этом закончим. До отбоя — свободное время. Позаботьтесь о своих собаках. Наконец-то восторженные возгласы смолкли, и кинологи начали медленно продвигаться к выходу, живо обсуждая всё то, что увидели. Несомненно, для многих, в особенности, кто никогда не работал с овчарками, такое представление было большим событием. Молодые люди оборачивались, поглядывая на Ника, как ни странно, всё ещё не замечая того, что кинолог настроен крайне сурово. Он ждал, когда Артур изволит оторваться от своих бумажек, чтобы высказать ему в лицо всё, что он о нём думает. Раньше ему казалось, что время не меняет людей так сильно, и что уж такой человек как Артур, научивший его всему, никогда не станет настолько неузнаваемым, что создаст впечатление абсолютно чужего человека. Шемрок, успокоившись и потеряв из виду своего оппонента, сел, облизнув нос и чихнув, тряхнул головой, заставив Ника ненадолго отвлечься. Донован отпустил Джима, который осыпал его проклятиями, но после освобождения, всё-таки не стал лезть в драку, но недобро сверкнув глазами, смерил капитана презрительным взглядом, красноречиво говорящего о его отношении к нему. Брамс, для надежности не отходил далеко от ишварита, опасаясь, что тот может не совладать с собой и наброситься на Артура, вступаясь за друга. Уже почти все молодые люди вышли наружу и их голоса стали тише, теряясь вдали, заглушенные шагами по шуршащей высокой траве, когда толпа, стараясь не спотыкаться об разбросанные по округе обломки кирпичей. Не спешили покидать площадку только сослуживцы Ника, но и им нужно было идти, следуя приказу. Первым, несмело, покосившись на Донована, сторожившего Мейлона, в сторону Ника двинулся Корф. Плеяда шла рядом с ним, поджав хвост и уши, почти кралась на полусогнутых лапах, чуя что-то неладное, и судя по взгляду, не очень хотела подходить сейчас к Шемроку и Нику, не смотря на то, что белый пёс изначально не проявлял к ней агрессию. Напряжение остро ощущалась собаками и даже те, кто остались стоять у стены, начали тревожиться: Грач заскулил ни с того ни с сего, вертясь на месте, стараясь утянуть Джима к выходу, но тот отдергивал его за поводок, Шалфей часто дышал высунув язык, а Зодиак ворчал, порываясь последовать за Плеядой и Корфом. Но всё оставались на месте, давая возможность Вагнеру попробовать разобраться в одиночку, отчасти боясь реакции Николаса. Его редко можно было взбесить чем-то, оттого его отдача, могла быть непредсказуемой. У спокойных людей гнев часто не поддается контролю, так как случается очень редко. Под горячую руку Элрика угодить никто не хотел. Корф тоже, словно натыкаясь на невидимую стену остановился, не дойдя нескольких шагов до друга, останавливаясь за его спиной. Чёрная собака прижалась к ноге кинолога, вздыбив шерсть на загривке, поднявшуюся словно тысячи белых игл. — Ник… — тихо позвал Корф. — Ты как? Ответ раздался не сразу, но в тишине, нарушаемой скрипом ручки по бумаге, голос Николаса прозвучал холодно и безлико, настолько, что казалось, что это говорит не он. Чему охотно верилось, ведь он стоял спиной к Корфу. Однако, никто больше и слова не проронил. А значит, обман или нет — голос принадлежал Элрику. — Забери Шема, — приказным тоном бросил Ник, разжимая пальцы, отпуская собачий ошейник. Пёс вопросительно посмотрел на хозяина, услышав свою кличку, но до того как успел что-то понять, Корф, не собираясь спорить с Ником, ловко подцепил пса пальцем за стальное кольцо на пряжке и потянул за собой. Овчарка уперлась всеми лапами, показывая клыки, но резко брошенное хозяином «Иди» заставило его нехотя последовать за Вагнером и Плеядой, которые вернулись к отряду. Джим, разъярённо выдохнув через нос, прицепил к ошейнику Шемрока поводок, что-то выговаривая Корфу, но тот и вида не подал, что услышал. Джим, как единственный, кто чаще всех сталкивался с Шемроком, намотал поводок на правую руку, беря пса максимально «коротко», так, чтобы он и голову повернуть не мог. Белая собака огрызнулась, но не стала сопротивляться, ощущая жесткую фиксацию на своей шее, однако постарался хотя бы нос повернуть в сторону хозяина, от которого его увели. Но Джим, взяв в другую руку Грача, скачущего на месте, на поводок средней длины, кивнул остальным, давая команду выдвигаться. После чего молодые люди прошли мимо оставшихся в здании людей, оставляя их наедине. У самого порога Шемрок вновь взбрыкнул, пятясь назад, но ишварит взял его за ошейник, бесцеремонно выволок овчарку наружу. Когда Николас, гневно смотря на Артура, начал быстрыми шагами подходить к нему, снаружи еще доносился протестующий рык Шемрока. — Потрясающе, Ник! — тот даже не подозревал с какими намерениями к нему направляется кинолог, он даже глаз не поднял, быстро-быстро заполняя отчет, расписывая его куда подробнее чем остальные ведомости. — Как он ловко среагировал! Как будто знал, что Фалко нельзя доверять! Знаешь, говорят что хороший кинолог понимает свою собаку и может спрогнозировать её поведение, но у лучших кинологов собаки ещё и… Он не договорил. Мощным ударом сжатой в кулак правой руки, Николас, не жалея сил, ударил капитана в челюсть. Не подозревая об этом, Артур сдавлено охнул, отшатываясь назад и теряя равновесия, падая на спину с оглушительным грохотом. Ручка и планшет вылетели из его руки и описав несколько сальто в воздухе, тоже рухнули на пол. Николас и сам не мог припомнить, когда последний раз позволял себе подобную вольность, всегда придерживаясь мирного пути решения конфликтов. Алард всегда называл его слабаком за такую черту характера, когда при накале обстановки между братьями, Ник сдавался не отвечая жестокостью на жестокость. Но несмотря на это, всегда считал, что для того, чтобы ударить человека, нужна очень веская причина. Такая, которая перечеркнет его природное миролюбие и спокойствие. И до недавнего времени, ему казалось что с ним подобное просто не может произойти. Ведь даже когда на него налетел Конрад, Ник по сути использовал только болевые приемы, однако не нанес кадету сильных увечий и уж тем более не бил его, хотя сам рисковал не слабо отхватить от агрессивно настроенного соперника. Теперь этим агрессором стал он сам. И ничуть не сожалел о том что сделал. Напротив. Ему хотелось ударить Артура ещё раз. И ещё. До тех пор пока он не объяснит ему, к чему всё это представление. Возможно, он всё-таки, смог бы сдержаться из последних сил, если бы Браун не вел себя так вызывающе. Так, словно был не при чем. И всё же парню не нужны были какие-либо доказательства. На этот раз он поверит своему предчувствию. Он смотрел сверху вниз, на постепенно начинающего подниматься капитана, продолжая сжимать кулак, костяшки которого ныли от удара, но под действием адреналина, бурлящего в крови, парень не ощущал эту боль как должную. Его едва ли не колотило от злости, а в лёгких не хватало воздуха. Он уже давно так не злился, до такой степени, чтобы кровь начинала биться в висках как отбойный молоток, мешая думать здраво. Артур охнув приподнялся с пола, опираясь на руки, заведенные за спину, но вставать не спешил. Похоже удар Ника оглушил его и он не сразу осознал, что произошло и как он оказался на полу. Чёрная тяжелая, шерстяная ткань кителя покрылась пылью. Молодой человек, зашипев от боли, потрогал затылок, которым сильно ударился, удерживаясь на полу одной рукой, а после чело дотронулся до уголка рта, где от скользящего удара Элрика, треснула губа и выступила кровь. Браун дотронулся большим пальцем до раны, потом взглянул на кровь и, тяжело усмехнувшись, всё ещё не смотря на Ника, опустил голову и медленно качнул ею, как будто удивляясь. Что в прочем, было ложью, поскольку в его голосе, когда он наконец смог говорить, ни капли удивления не было. — Что сказать… — скорчившись от боли произнес он. — Заслужил, признаю… — Сукин сын! — рыкнул Ник, ничуть не испугавшись того, что мог серьёзно навредить наставнику. — Как ты смеешь проводить эксперименты на моей собаке?! Совсем берега попутал?! Ты знаешь что я с тобой за это сделаю?! Артур поднял голову, снисходительно взглянув на него так, словно на несмышленого ребенка, который доказывает свою правоту и, осторожно, подтянув к себе ноги, опираясь на руки, тяжело поднялся на ноги, ещё раз цыкнув от боли и зажмурившись.  — Черт возьми… не ожидал, что ты мне вмажешь. Думал… только наорешь… А ты и правда сильно изменился… Капитан отряхнул от пыли свой китель, воротник и рукава. — Как по мне — ты ещё легко отделался…— прорычал Ник. — Выкладывай, как ты на такое решился и зачем тебе срывать моё испытание? Если ты хотел Ульриху продемонстрировать, что уже не имеешь ко мне никакого отношения, то… — Ульриху? — мгновенно ожил Артур, на время забыв про боль и, растеряно похлопав глазами, уставился на Николаса. — На кой он мне сдался? — Это ты мне объясни — на кой! — продолжал злиться парень, раздражаясь ещё больше от вида растерянного наставника. — Хватит с меня твоих игр! Сыт по горло! Он снова стиснул ладонь в кулак до хруста в костяшках пальцев, сдерживаясь, чтобы не ударить Артура ещё раз. Похоже, он не понимал всю серьёзность его настроя и продолжал валять дурака и не спешил раскрывать истинной причины своего мерзкого поступка. Не то чтобы Ник сильно дорожил оценками на соревновании, но в этот раз оплошность могла стоить потерей баллов для корпуса. А подводить своих друзей только потому, что Артур оказался сволочью, — совершенно не хотелось. В ином случае, как и посетовал Браун — парень ограничился бы выговором. Однако свою роль сыграла ещё и внезапность и сильный испуг за Шемрока. Ведь Элрик не с первых секунд понял, что нож — бутафорский. А такие сильные эмоции не проходят бесследно и нет ничего удивительного, что они вылились в волну неудержимого гнева и желанием расправиться с виновником этого организованного цирка. Здравый смысл, если и силился вернуться к нему, то ещё никак не мог пробиться сквозь стену ярости, которую Ник и не думал усмирять до тех пор, пока не узнает мотивы Артура. И уже от него зависит — получит ли он ещё один удар, или же будет прощён. Прежде, чем ответить, Артур не без труда нагнулся, отряхивая коленки и попутно поводил плечами, проверяя, целы ли они. — Поверь…— наконец, на выдохе произнес он. — Эта сволочь меня не волнует и уж точно ради того, чтобы позлить Ульриха я не стал бы затевать такую интригу. Слишком много чести. — Тогда зачем? Говори, пока я сам тебя не разговорил! Николас начал наступать на капитана и тот, отскочил назад, выставляя перед собой руки, останавливая кинолога. Теперь в его глазах появился страх. Ведь если Ник смог поднять на него руку — значит сможет и ещё, а снова оказаться на полу ему явно не хотелось. Не было похоже, чтобы Элрик ударил со всей мощи, но и того, что было, хватило, чтобы Браун потерял ориентацию в пространстве на несколько секунд. Челюсть всё ещё саднила тупой болью, но кость, похоже не была сломана. И все же, синяк должен был остаться. — Всё-всё, успокойся, — остановил его он. — Без рук! Ник остановился. Теперь уже он непонимающе посмотрел на капитана, а тот опустил руки, когда угроза миновала. Элрик смерил Артура подозрительным взглядом. Может он и сейчас врёт ему. Но Артур совершенно не юлил, смотря прямо в глаза Ника и после нескольких молчаливых секунд, ему пришлось признать, что капитан говорит правду. Только вот от этого легче ему не стало и едва начавшая расправляться на лбу морщинка, стала ещё глубже, когда Ник прищурившись, взглянул на Артура. Может, он уже отвык от подобных шуток. Стал взрослее и мудрее, да вот только Артур похоже так и не повзрослел. Элрик ещё мог понять, если бы Артур таким образом заставил Ульриха понервничать, таким образом намекая на свою значимость и предьявить права на место руководителя корпуса. Это было бы оправдано и ради такой цели — Ник понял бы его. Ведь они только на днях обсуждали планы Брауна на будущее. Но это… Это что было просто развлечением? Ему что, было скучно? Или же… — Мне было интересно, — сказал Артур, немного невнятно, потому как массировал пальцами ушибленное место. — Очень интересно, как сын Берсека будет работать в стрессовой ситуации. Обычно, собаки теряются или осторожничают, не решаются пойти в лоб не получив приказа. А он… просто восхитительно! Не думал, что когда-то снова такое увижу. Николас скрипнул зубами, метнув на капитана ещё более гневный взгляд, чем раньше. Сначала он просто старался не обращать внимание, когда Артур проводил параллели между Берсеком и Шемроком. Потому что, во многом был согласен: они и правда были похожи, не считая окраса. Оба рослые, матёрые, серьёзные и умные сверх меры. Но это вовсе не значило, что Артур, только чтобы удовлетворить свое любопытство имел право поступать с ними так. Будь он командиром или ещё кем. Мало того, что он самовольно поменял правила, внеся в них существенные изменения, усложнив Шемроку задачу, но он ещё заставил их обоих понервничать. Ему ли не знать, что тренировка и реальная работа, где пёс рискует своей жизнью — большая разница. Шем шел на фигуранта зная, что это тренировка и отработал так, как и следовало, даже с достаточно подготовленным оппонентом. Он боролся честно и не нарушил ни одно правило. Но вытащив нож и замахнувшись — Бах перевёл пса в режим реальной работы, где он уже не должен думать о сохранности конечностей врага. Повезло, что он не обезумел от ярости и не причинил Фалко настоящий вред. А ведь мог. На задержании преступники, с которых Ник снимал овчарку, ещё долго лечились от покусов, которые как и следы от клыков на руке Ника, на всю жизеь останутся им напоминанием о том, что значит служебная собака. Оставалось надеяться, что Шемрок не сильно вгрызся в фигуранта, хоть тот и заорал от боли. Собака оставила его, как только Ник отозвал и по большей части только удерживалась от дальнейшего побега. Хорошо, что ум у Шемрока был что надо и даже взбешённый он оставлял за Николасом право распоряжаться судьбой злоумышленника. Уже не говоря о том, что Артур даже специально упросил лейтенантов уступить ему это испытание. Кинологи если даже и поняли что нарушение существенное, наверняка и не подумают трепаться. В конце концов — проверяющий должен видеть сам все недочеты. А Артур, конечно, скажет, что всё было как надо и наблюдатели просто ошиблись. Только вот… — Это ты Баха подговорил, — понял он. — Совсем спятил? Если бы Шемрок его укусил… — Этот парень сам согласился, — Браун небрежно развел руками и усмехнулся. — Я бы не стал на такое толкать приказом. Так рисковать мне нельзя. Мне сейчас вообще нужно быть белым и пушистым, чтобы произвести на верхушку хорошее впечатление. — И вместо того, чтобы бумажки подписывать ты подговариваешь кинологов устраивать подлянки? — рыкнул Ник. — Чего ты так разошелся? — Артур поднял одну бровь. — Всё в порядке. Никто не пострадал. А Бах сам изъявил желание. Легкий на подъем парень оказался. Даже до конца не объяснил ещё — а он уже головой кивал. И кстати, твой большой поклонник. Он был очень рад, что ему выпал шанс потягаться с Шемроком. Что один, что другой — просто громилы, честное слово. Поверь, если бы он не захотел — я не стал бы настаивать. Зато какое получилось выступление! Не волнуйся, он заверил меня, что даже если бы Шем ему кровь пустил он не стал бы жаловаться. Так что будь спокоен. Всё что произошло здесь — в этих руинах и останется. Успокойся. Ник же и не думал спускать все на самотек. Если для Артура ничего серьезного в этой ситуации не было, то он так не считал. Он не привык к подобному отношению к себе и уж тем более не считал это нормой. Очевидно, если бы Браун всё рассказал Нику с самого начала, Элрик контролировал бы процесс, и знал, что их ждёт. А это, по всей видимости Артура совсем не устраивало. Инцидент должен был заставить Шемрока раскрепоститься, взять всё на себя, чтобы показать, как бы он поступил не будь Ника рядом. Но именно цель, которую преследовал капитан, и не мог вынести Элрик. Потому как знал, что им и движет и почему на самом деле он устроил весь этот балаган. Красивое и четкое выступление пса — всего лишь ширма. А Ник слишком хорошо знал Брауна, чтобы тот смог обхитрить его. Все только выглядело так, как говорил Артур. И в его слова и правда можно было бы легко поверить, если не знать этого человека хорошо. Браун действительно играл очень хорошо, потому что знал, как ответит Ник, даже если надеялся, что избежит наказания. Он ещё вчера хотел сказать это Артуру, уловив пусть и едва заметные, но весьма явные намеки, которые в свою очередь перетекли в то, что они сейчас и имели. И пусть время упущено, и Ник сам отчасти упустил возможность поговорить с капитаном, и возможно, избавиться от его глупого плана, он приподнял голову, медленно выдыхая через нос. То, что он сейчас скажет, может прозвучать жестоко. Очень жестоко. Но это будет правдой. А она далеко не всегда бывает приятной. Артур должен кое-что понять. И пусть сделает это сейчас. Останется больше времени, чтобы подумать о его словах. И если сейчас он может не понять его — со временем непременно достигнет Брауна. — Прекращай… — Что? — не понял Артур. Он, очевидно, ожидал от Ника совсем иное услышать. А тут — никакой ругани в ответ. Только холодный взгляд, который мало кому удавалось увидеть. Артур мог поспорить, что Ник отослал своих друзей не только для того, чтобы потолковать с ним с глазу на глаз. Но и потому, что не хотел, чтобы кто-то ещё видел его таким. Чтобы Элрик разозлился… это нужно очень сильно постараться. Артуру за всё время их знакомства так и не довелось увидеть его потерявшим контроль над собой. Во всех, даже самых напряженных условиях, он оставался спокойным и собранным, словно молодого человека ничего не могло вывести из равновесия. И всё же, кое что нашлось. А именно его пёс. Николас бы проглотил то, что касалось его одного, но коснись дело Шемрока — переходил в режим бойца так резко, словно кто-то дернул переключатель. Артур догадывался об этом, но все же полагал, что Ник не настолько разгорячится. Уж точно не до такой степени, чтобы драться. Он поспешил с выводами, решив, что его ученик не сильно изменился. А зря. Время и его самого не пощадило, заставив свернуть на путь, которого он избегал. А если так, разве стоило чему-то удивляться? — Прекращай смотреть на Шемрока и видеть Берсека, — отчеканил Ник. — Это две разные собаки. Не сравнивай их. Шемрок никогда не станет Берком. Как бы ты этого не хотел. Капитан задержал дыхание. Резкие слова Ника ударили его словно хлыстом и он, скорее всего, бы даже отпрянул назад, подвергнувшись их влиянию, но ещё не до конца отошёл после падения а потому, просто застыл на месте, смотря на Ника, со слегка приоткрытым от удивления ртом. Получить такое в лицо было больно. Он сам старался не думать о судьбе старика Берсека, но забыть о нём как о прошлом, не мог. И никогда не сможет. Ведь для него Берсек не был просто собакой. Этот пёс стал для него настоящим другом. Пусть они и были вместе не так долго, как хотелось. Шемрок же был похож на отца так сильно, что Артур, только взглянув на него, сразу же загорелся идеей проверить его. Было бы здорово, если бы собака походила не только внешностью на своего предка. А знать, что на свете есть ещё такие собаки, совершенно непохожие на то пестрое разнообразие рабочих овчарок — дорогого стоило. И ему уж точно помогло бы отвлечься от уныния. Эта идея до самого конца казалась ему вполне уместной и безобидной. Шемрок бы не пострадал. А завалить испытание Ника Браун бы не позволил. Получалось, что все были в выигрыше и никто не обиделся бы. Но он недооценил то, какая сильная связь у Ника с Шемроком. Или же, после долгого времени отсутствия практики по работе с собаками, он начинал терять это неуловимое, но трепетное чувство привязанности к живому существу. Конечно, после того как он покинул Каумафи, ему предоставилась возможность поработать со многими собаками. С некоторыми даже подружиться, и они вели себя так же дружелюбно, как и со своим хозяином, но, несмотря на это, ни с одной собакой у Артура так и не получилось установить ту же связь, как с Берсеком. И ему было понятно, что он уже не сможет так же сильно привязаться к кому-то. Наверное, по этой причине, отложить поводок и примерить погоны, оставляя за спиной собачьи вольеры и промозглый туман утренних дежурств, оказалось не так трудно, как он предполагал. Потому как терять уже было нечего. Шемрок же всколыхнул в нём тот азарт и те самые чувства, бывшие когда-то родными и незаменимыми. Без которых он раньше не представлял своей жизни. Ему захотелось вновь стать прежним, хотя бы со стороны увидеть то, как работал бы Берсек, на несколько минут представить, что он жив, пусть даже жива лишь его кровь и характер, заложенные в Шемроке. Даже этого было бы достаточно, чтобы ненадолго стать вновь рядовым кинологом. Николас же вернул его с небес на землю, напомнив капитану, кто он такой и чем ему следует заниматься. Если взглянуть на это глазами Элрика — Артур понимал его. Он тоже не стоял бы в стороне, если бы кто-то так же «играл» с Берсеком. Вот почему такая реакция Николаса была уместна. Это немного отрезвило его, напомнило о рамках, за которые не стоит заходить, если тревожишься о целостности своей физиономии. Да, он понимал Ника, но и Ник бы понял его, если бы знал, почему он так поступил. Но Браун не решил говорить об этом. Какая бы веская у него не была причина — офицер при исполнении не имеет права следовать личной выгоде. Ни при каких условиях. Всё это представление — было ошибкой. И он не намерен её повторять. Расскажи он правду — Ник мигом отбросит свою агрессивную маску и станет винить себя что сорвался на старого друга. Не надо. Пусть лучше читает его идиотом. Ведь идиотом-то он и был. — Знаю. Прости. Не сдержался, — смиренно ответил Артур, едва кивнув головой, принимая негодование Ника. — Иной раз я об этом забываю. Прости, Ник. Говорил он спокойно и уверенно, с искренним раскаянием в голосе и Николас не мог не заметить этого и, прикрыв глаза, выдохнул, стараясь успокоиться. Браун всё понял, а значит для гнева больше не было причины. Он сам поморщился от резкого спазма в виске, угрожающим разлиться приступом мигрени. Ещё одно проявление того, что злиться — совсем не по его части. Он зажмурился и прижал пальцы левой руки к виску. Костяшки правой все ещё болели. Ему и самому было дико от того, что происходило. Он ни на кого ещё не поднимал руку без угрозы к себе. А тут напал первым, хотя здравый смысл и голосовал за то, чтобы решить всё мирным путём. И всё же, даже ему не удалось сдержаться. — Ладно. Забыли. Раз уж все это произошло — надеюсь ты хотя бы доволен результатом… Ты мог бы найти и другой способ выяснить всё, что тебе нужно. Без этого никому ненужного цирка. Черт… у меня из-за тебя голова разболелась… Артур горько усмехнулся. Вот что уж точно не поменялось. У Ника все так же болит голова, когда он ведёт себя неестественно. Всё-таки есть на свете люди настолько добрые и благородные в душе, что злиться им противопоказано. Словно они нарушают чей-то негласный закон, за что потом и расплачиваются. Воистину, таких странных но невероятных людей Браун никогда не встречал. — Мда уж… не то слово… — тихо ответил он. *** — Здравствуй, Алори. Грейсия, дождавшись, когда девушка обратит на неё внимание, подошла ближе, заходя на территорию дворика. Последний раз, когда она заходила в гости к ребятам, газон казался не таким свежим, но с приходом тепла, напоенный дождями, стал ярко-изумрудного цвета. Вот пожалуй и все изменения, что она заметила, пока наблюдала за девушкой. Не считая конечно розу, над которой склонилась Алори. Она пришла сюда сразу же после разговора с Мустангами, не надеясь застать Алори дома. Во всяком случае, она не хотела, чтобы эта встреча носила характер простого, целенаправленного визита. Ей очень не хотелось, чтобы девушка думала, что она пришла поговорить только лишь о том, что её тревожило. По сути, женщина даже не понимала, как осторожно и главное, чтобы Алори ничего не заподозрила, расспросить её о Ричарде? Могло ли статься, что эти двое влюбленны? Это выглядело так неправдоподобно, что и верить в подобное казалось глупостью, однако, Грейсии стало интересно. Ведь если это действительно было так — многое бы прояснилось. И тогда, возможно, ей удалось бы немного помочь молодым людям разобраться в себе. Во всяком случае, Ричарду. Она была уверена, что если парень действительно испытывал что-то к Алори, то навряд ли понимал, что именно. У самой девушки это ситуация должна быть куда лучше. Миссис Хьюз никогда не думала всерьёз о том, что эти двое действительно могут быть парой. Уж слишком разные они были. Мало кто мог выдержать характер Ричарда. От того возможность того, что Алори, нежная и хрупкая девушка, могла полюбить такого человека, да ещё в обход запретам отца — создавала полное впечатления ошибочности суждения. Однако, никаких больше объяснений, по крайней мере, для себя, Грейсия найти не могла. Наверное, ничего плохого не было в том, чтобы это было правдой, но то, как вёл себя Ричард, заставляло задуматься, а безопасно ли это для него? Молодой человек никогда и не смотрел в сторону противоположного пола, даже не проявляя желания пообщаться хоть с кем-то. Риза много раз рассказывала подруге об этой черте характера своего сына, переживая за его будущее. Ведь чем черт не шутит, не пересмотри он свою жизненную позицию, — попросту останется совсем один. Во многом, парень безусловно, старался быть похожим на своего отца, служа своей родине, но, похоже забывал, что каким бы превосходным лидером не был Рой — у него была семья, ради которой, по сути, всё это и приобретало огромный смысл. Ричард же достигал цели ради цели. Просто поставил для себя приоритет в лице отца, которого хотел достичь любыми силами, уже не видя перед собой больше ничего. Когда именно произошло такое переосмысление в жизни сына, Риза не могла вспомнить, и корила себя за то, что не усмотрев это — возможно, упустила случай вразумить парня, в тот момент, когда это ещё было возможно. Когда он, ещё неуверенно, но ступил на эту дорогу. Должно быть, он колебался сначала, но после, почувствовав удовлетворение от того, чем занимается, назад уже не оглядывался. Теперь же, что-либо говорить ему было бесполезно. Ричард никого не слушал, считая, что он прав и никто не мог поколебать его уверенность. Лишь он сам. Но, что если Алори нечаянно повлияла на молодого человека и заставила его, пусть немного, но перестать воспринимать мир через чёрно-белую призму, где весь мир утрачивал полноту ощущений и яркость красок? В любом случае, подойти и спросить Грейсия не могла. Скромная Алори просто замкнется в себе и ничего не будет говорить. Интересно, а она сама знала о том, что происходит с Ричардом? Хотя, зная Ричарда и то, какой скрытный образ жизни он ведёт — скорее всего он даже свои эмоции не показывал. Разговаривать с Алори в присутствии Николаса было нельзя. Кому-кому, а вот ему и правда не стоило знать о том, что его сестра как-то связана с военным. Элрик-старший придёт в ярость, если узнает. Грейс уважала Эдварда, и даже его не совсем понятные правила. Не стоило влезать в дела его семьи. Наверное, он знал, что делал, когда запрещал дочери связываться с армейскими. Причины для подобного поведения должны быть вескими. И всё же, Алори не побоялась нарушить наказ отца, а значит ей приходилось скрывать это ото всех, и в первую очередь, от своего старшего брата. А это нелегко, особенно, когда живешь с ним в одном доме. Если Николас до сих пор в неведении — девушка успешно справлялась с конспирацией. Но даже так, держать на душе такую тайну — должно быть, непосильная ноша для Алори. Быть может, найдя в ней поддержку, девушка всё же откроется? Грейсия, на несколько мгновений представив, что размышления Ризы и Евы по поводу причины состояния Ричарда правдивы, ни чуть не собиралась обвинять в чём-то Алори. Если у неё получится стать для парня тем самым человеком, который вытащит наружу всё чувства и эмоции, которые он скрывает — всем станет только лучше. В первую очередь этим двоим. И дабы сделать хоть что-то ради этой светлой идеи — Грейсия уверенно двинулась вперёд, подходя ближе к девушке. На первый взгляд она не выглядела удручённой, но появление Грейсии конечно же удивило Алори. Она не надеялась встретить её сегодня. Но конечно же была рада этой встрече. Они не виделись уже очень давно. В последнюю их встречу Грейс подарила ей розу, с просьбой позаботиться о ней. Может, она пришла посмотреть как Алори справилась? Если так, то девушке есть что показать. Ведь несговорчивый бутон понемногу раскрывал свои лепестки, которые до этого покоились под толстыми темно-зелеными чашелистиками. Даже для капризного цветка, розовый куст оказался весьма трудным. Как бы Алори не старалась, похоже условия, которые подошли бы обычной розе Баккара не подходили. Девушка даже полистала несколько справочников в библиотеке, но и там ничего не нашла. Похоже, роза была слишком редким сортом, чтобы о ней знали местные садоводы. Если даже Грейс не знала как за ним ухаживать — то у нее бы точне не получилось найти нужную информацию. — О! погляди! — Грейсия подошла к девушке, задерживая свой взгляд на цветке. — Он начинает распускаться! Она склонилась рассмотреть бутон получше и вопреки ожиданиям Алори, улыбнулась. — Прекрасно! Я знала, что у тебя получиться с ним поладить, — похвалила её женщина, посмотрев на девушку. — Ты большая молодец! Я не зря отдала эту колючку тебе. Алори потупила взгляд. Она и не ожидала, что женщина обрадуется даже таким скромным результатам. За то время, что роза произрастала на клумбе — ей уже давно следовало распуститься в полном цвете. — Но, он раскрыл бутон всего несколько дней назад… — немного расстроена произнесла девушка. — Я надеялась, что мне удасться помочь ему расцвести чуть раньше, но у меня не получилось. Может, я что-то делаю не так? Вместо ответа, Грейсия снова посмотрела на розу и осторожно протянула руку к темно-зеленому бутону, аккуратно погладив указательным пальцем его грубую, жесткую оболочку, и сделала это так легко, что цветок даже не качнулся. Острые как иглы шипы проглядывали сквозь резные листочки, готовые при любом удобном случаи вонзиться в любого, кто их потревожит, похожие на змеиные клыки. Странно, но у этой розы наоборот, колючек быть и вовсе не должно. Кто знает, может быть поэтому куст и не хочет быть похожим на остальные цветы, защищаясь от любого воздействия извне. Но даже он понемногу сдавался перед заботой и лаской, которую к нему проявляли. Женщина всегда была уверена в том, что только такой подход может помочь и при случаи растопить даже лёд самого холодного сердца. Не говоря уже о растении. — Всему свое время, — сказала она. — Просто он ещё не совсем готов. А когда наконец распуститься — удивит тебя своей красотой, которая пока что скрыта внутри. Она выпрямилась, не сводя глаз с розы, словно не веря своим глазам. Не потому что не верила в способности Алори, а потому что впервые видела раскрытие бутона чёрной розы. Ей самой так хотелось вырастить этот цветок, но похоже только в девушке упрямая роза нашла единственного человека, ради стараний которого готова была пойти на одолжение и распуститься. Это несомненно была Баккара, хоть сначала, не видя ни одного проглядывающего лепестка сквозь плотно сомкнутые чашелистики, Грейс сомневалась, но теперь тёмно-багровые лепестки уже вот-вот готовы были выбраться из своего «домика». Однако, судя по такому наличию колючек, это был какой-то гибридный экземпляр, а это делало его еще лишь только интересней. Заглядевшись на диковинку, женщина не сразу вспомнила цель своего визита и, наверное уже никак не меньше минуты молча смотрела на цветок, и поспешно переведя взгляд на Алори, извиняясь, кивнула головой. — Прости пожалуйста, милая. Это моя слабость: как только вижу цветы — обо всем забываю. Как вы тут поживаете? Как брат? На службе? — Ничего страшного, —ответила Алори, улыбаясь в ответ. — Брат сейчас не в городе. Он уже два дня как на каком-то испытании. Сказал, что через неделю вернется. — Так ты одна здесь? — спохватилась Грейсия. — Нет, — помотала головой девушка. — Моя подруга остается со мной. Сейчас её нет, но она вернётся, когда я закончу работать. — Ох, так я наверное задерживаю тебя, дорогая, — снова расстроенно проговорила женщина. — Прости, я напрочь забыла, что после учебы ты ходишь в конюшню. Просто проходила мимо, и решила заглянуть, если кто-нибудь есть дома. Наверное, я лучше пойду. — Нет-нет! — воскликнула Алори. — Вы ничуть не помешали. А поговорить мы можем, если вы проводите меня. Если вы собирались домой — то нам идти по одной дороге. Ей не хотелось, чтобы эта приятная женщина уходила. В последнее время Алори казалось никак не хотела оставаться одна. Все потому что наедине с собой ее одолевали мысли, и не всегда хорошие, с которыми было сложно справиться и почти невозможно — заставить их молчать. И тогда им на смену приходил страх и тревога. Совсем не те чувства, которые ей хотелось бы испытывать. Скорее всего, они не были беспочвенны, ведь возникли по её вине и теперь только развязка дальнейших событий внесёт ясность в то, какими будут их взаимоотношения с Ричардом. Ей на силу удалось сохранять самообладание без Леоны, которая, казалось, специально болтала без умолку о сторонних вещах, совершенно не давая подруге погрязнуть в своих размышлениях. Конечно, рано или поздно ей придётся встретиться с этими страхами лицом к лицу. Но это случится не сейчас, а до этого времени стоило хоть немного подготовить себя к предстоящему разговору с парнем, и лучше всего, если она будет переживать лишь перед самым его началом, а не за день до него. После осознания своих чувств она только и делала, что боялась и тревожилась, и пока что, как показывала практика — всё это было зря. Даже самые, казалось бы, ужасные ситуации так или иначе заканчивались хорошо. С чего бы сейчас быть по-другому? "С того, что все хорошее когда-нибудь заканчивается. Возможно, этот момент настал!» шептало сознание, все еще находящееся в плену сомнений. Услышав этот зловещий шепот, похожий на жужжание разозленной осы, Алори постаралась отмахнуться от него. Не хватало ещё вести себя странно на глазах у Грейсии, когда только что сама призналась, что всё прекрасно. Огромная удача, что женщина решила заглянуть к ним именно сейчас, когда чье либо общество было для девушки спасением. Разумеется, она не могла поделиться своими переживаниями с ней, но даже так лучше, чем остаться один на один с мыслями. «Или могла?» — О, это замечательная идея! Голос Грейсии вырвал её из раздумий, в которые она снова бессознательно влезла, но к счастью, не настолько глубоко, чтобы потерять нить, связывающую её с настоящим. Похоже, её поведение не вызвало никаких подозрений со стороны женщины и Алори облегчённо выдохнула. Нужно быть осторожнее при посторонних. Пока что только Леона знает, что у неё не все дома. Хотелось бы чтобы количество людей посвященных в её тайну оставалось минимальным. В ней говорила осторожность, которой за прошедшие несколько месяцев она научилась в совершенстве. Девушка и не подозревала, что однажды сможет стать такой лгуньей. И от осознания этого, на душе становилось мерзко. Ведь именно этому родители учат своих детей — не врать, доверять семье, которая поможет решить все проблемы. Только вот что делать если семья — и была этой самой проблемой, а следовательно обратиться к ней за помощью было невозможно. Интересно, что Грейсия думает об этом? Она, как приближённая к их семье, могла иметь своё мнение относительно того, справедливо ли наказание её отца. Странно, но думая об этом, ей не становилось страшно, как бывало, когда тоже самое она проецировала на Николаса. Возможно, интуитивно, Алори уже доверяла ей. Эта добрая, заботливая женщина не станет рассказывать всё её отцу, тем более зная, как он отреагирует на подобное заявление. Может быть, она даже сможет дать ей какой-то совет, поддержать. Но даже если это так, и ей нечего бояться, то не слишком ли глупо будут звучать её слова? К тому же, зная тетю Грейс, она непременно будет волноваться, а Алори уже зареклась заставлять родных беспокоиться за нее. — Ты не занесешь домой вещи? — спросила женщина, кивнул на её учебную сумку. — Нет… я возьму её с собой, — ответила Алори. — Иногда, если работы не очень много, доктор Харрис разрешает мне дописать конспекты у него в кабинете. — Так ты даже на работе находишь время на подготовку? — спросила Грейс, когда они вдвоем неторопливо покидали маленький дворик. — Должно быть, Никки не приувеличивал, когда говорил, что ты слишком много времени проводишь за учебниками. Ведь скоро экзамены? Не переживаешь? — Сначала переживала, но потом оказалось, что это не очень трудно. Доктор помогает мне с конспектами. Он знает даже то, о чем в книгах не пишут. Благодаря этому у меня получается совсем быстро справляться, — ответила девушка. — Никки просто очень волнуется, хоть я и говорила ему, что не стоит. Дорога вывела их на тихую улочку. Они словно обе не хотели прерывать разговор и отвлекаться на что бы то ни было, поэтому, не договариваясь, Алори и Грейс молча свернули именно на эту улицу, идущую параллельно главной, но более спокойную и малолюдную. Она протягивалась вперёд почти по прямой, немного искривляясь у домов, перед которыми были разбиты небольшие сады. Там дорога, вымощенная брусчаткой, уходила в сторону, но потом вновь возвращалась на привычный курс. Алори сама часто пользовалась этим путём. Особенно, когда никуда не спешила. А это происходило очень часто, поскольку пунктуальная девушка всегда выходила из дома заблаговременно, и даже то, что внутренняя улица была длиннее главной, ничуть её не смущало. Главной же дорогой Алори пользовалась только когда шла прямиком с учебы на работу, не заглядывая домой. Сейчас же время позволяло прогуляться. Благо погода стояла замечательная: несмотря на зной, дул легкий прохладный ветерок, но здесь, за кирпичными стенами домов, надёжно укрытые в их тени, горожане ничуть не мчались от жары. Низкие заборы из живой изгороди красиво обрамляли дорожку, пролегающую между домов. Невысокие, в три-четыре этажа, они терялись среди многоэтажных домов, которые возвышались над ними с главной улицы. Здесь начиналась старая часть города, но именно она нравилась Алори больше всего. Все остальные улицы, прилегающие к главной площади, отходящие от неё во все стороны, слишком выделялись и народу снующего по ней было слишком много, особенно в выходные дни. А порой хотелось отдохнуть от этой суеты и шума. Хотя, Алори сама себе уже признавалась в том, что городская жизнь поглотила её, а ностальгия по дому понемногу меркла. Конечно, она скучала по семье, но и тут чувствовала себя хорошо, и наверное, теперь уже не могла представить свою жизнь без этого города. И все благодаря одному человеку… — Не только Ник беспокоится за тебя, — сказала Грейс. — Эдвард должно быть с ума сходит. Он так не хотел отпускать тебя сюда. Но я рада, что несмотря на это, он нашел в себе силы это сделать. Грейсия постаралась зайти издалека. Для начала, не притрагиваясь к самой теме которая была так важна, она хотела выяснить, как Алори относится к запрету своего отца? Изначально, девушка говорила об этом спокойно, поскольку ничего не заставляло её усомниться в правильности слов отца. Грейс знала, что Алори — очень послушная и любит отца, а тот в свою очередь оберегал всеми силами свою единственную дочь. Однако, если теперь она испытывала что-то к Ричарду, приказ отца теперь должен был стать для неё несправедливым, препятствующий её желанию и заставляющий скрывать свои чувства, утаивать их ото всех, кто так или иначе может сообщить отцу о том, что его дочь впервые ослушалась его. Тогда ей следует знать, что она полностью на её стороне. Очевидно у Элрика-старшего есть причины накладывать такой запрет, только вот Алори от этого лучше не станет. Особенно сейчас, когда она, делая совершенно безобидные вещи, переживает нарваться на непонимание со стороны отца. На её месте кто угодно закрылся бы в себе, но Алори если и притворяется, то делает это очень хорошо. Возможно потому что не хочет чтобы кто-то вмешался. Оттого становилось ещё интереснее, сколько же всё это длится и как давно девушка держит всё в себе. Ведь даже она ничего не заметила, даже зная, что молодые люди общаются. — Я знаю… Но он как-то перебарщивает с заботой… — немного обиженно пробубнила Алори, нахмурив брови, и сама того не подозревая, попалась на крючок, умело заброшенный женщиной. — Иногда даже слишком… — Вот как… — хмыкнула Грейсия. — Мне тоже так кажется, честно говоря. Всё-таки, ты уже не маленькая девочка. Он мог бы давать тебе чуть больше свободы. Тем более, что ты не одна и всегда под присмотром Ника. Алори с каким-то трепетным восхищением посмотрела на неё, словно услышала именно то, что очень давно хотела. Женщина поймала её взгляд краем глаза, но не отреагировала на него, стараясь вести себя естественно, Всё-таки ей нельзя было открыто критиковать Эдварда. Это было бы совершенно не похоже на её поведение. Но отчасти она говорила правду. Методы контроля Эда были немного непонятны для женщины. Скорее всего потому, что тоже являясь матерью для девочки и лишённая мужа, Грейс воспитывала Алисию немного по-другому, проявляя жесткость только когда это было действительно нужно. Элрик же ни на секунду не ослаблял нити своего влияния, при возможности напоминая об этом Алори. Конечно, его нельзя было назвать жестоким. Вовсе нет. У Грейсии язык не повернулся бы отозваться о нём в подобном духе. Просто его любовь выражалась по-другому и само собой, отличалась от материнской. Кто знает, может быть это была норма отеческих отношений и если бы Маес остался жив — был ты таким же повернутым на безопасности дочери чудаком. — П… правда? — не ведя соим ушам переспросила Алори. — Вы тоже так считаете? — Только не рассказывай отцу, — улыбнулась женщина. — Он порой бывает очень вспыльчивым, а мне вовсе не хотелось бы портить с ним отношения. — Нет-нет! — оправдалась девушка. — Я и не собиралась ему это говорить! Просто… просто не ожидала, что моё мнение может кто-то разделить… — Почему же? — спросила Грейсия — Мне иногда кажется что я плохая дочь… — призналась она. — Потому что порой не ценю его заботу… Получается что я неблагодарная? То есть… я понимаю, что он любит меня и всё делает только ради того, чтобы защитить и уберечь… но… — Но есть вещи, которые ему трудно понять? — закончила за неё Грейсия. —Такие, которые идут в разрез с его мнением настолько, что ты не веришь в то, что он в принципе способен что-либо понять… Так? Алори даже растерялась от такой прямоты и неподдельного участия. Именно это она и чувствовала всё время, когда её накрывало праведное раскаяние от того, что она так грубо нарушает наказ своего любящего отца. Идти против правил, да ещё в одиночку, не зная, чем в итоге это обернется — было страшно. Но почему-то девушка всё равно делала это, несмотря ни на что. Быть может, Алори действовала против воли отца потому что впервые за свою жизнь оказалась так далеко от него, где влияние Эдварда сводилось только к телефонным звонкам, но не чувствуя его присутствия, девушка чувствовала себя смелее, лишь временами сетуя на то, как поступает с папой. Но даже если бы она сказала ему — разве на душе полегчало бы? Нет. Все стало бы только хуже и постепенно Алори неохотно, но оправдывала свой протест поговоркой "меньше знаешь — крепче спишь», но и сама до конца не могла уговорить себя. Всё-таки, она не любила обманывать и до того как попала в город — никогда этого не делала. Отец не простил бы ей такой проступок. Ведь он сейчас свято уверен, что голова единственной дочурки забита только учебой, в то время как все мысли Алори были заняты только Ричардом. Подумать страшно, что он сделает, если узнает правду. Тот факт что Грейсия догадывалась о проступке Алори, но не винила её, а наоборот — поддерживала — вселило в девушку робкую надежду. Так всегда бывает, когда неожиданно, но осознаешь, что человек с которым ты общаешься разделяет твою точку зрения, особенно, когда ты сам не уверен в ней до конца. Сразу начинаешь верить в то, что ничего плохого не сделал. — Да… так и есть… — тихо ответила она. — ТАКОЕ он бы точно никогда бы не понял. Даже объяснять смысла нет… — Знаешь, милая, твой папа может ошибаться, — участливо сказала Грейс. — Не во всём, конечно, но я уверена, что это так. Не злись на него и попытайся понять. Я знаю твоего отца очень давно и в одном ты права — он любит тебя больше всего на свете. И оттого может не замечать многих вещей. Но если ты покажешь ему их, расскажешь как они важны для тебя — он рано или поздно сдаться. Всё потому что только твоё благополучие сделает его по-настоящему счастливым. Сомнений не оставалось. Алори не стала бы так переживать из-за пустяка. А судя по тому, как Эдвард ей лично рассказывал о том, как важно держать дочь подальше от военных — девушка действительно отдавала себе отчет в том, что переступила возможно самый строгий запрет, который только могла вообразить. Конечно, узнать наверняка не представлялось возможным. Единственное, в чем можно было быть уверенным — Алори действительно общается с Ричардом, но на какой стадии находятся их отношения — сказать было трудно. Несколько раз Грейсия поймала себя на мысли, что, возможно, можно начать откровенный разговор. Алори так или иначе, открылась ей, пусть и поверхностно, но выговорилась, намекая на то, что ограничения отца связывают ей руки, из-за чего она чувствует себя неуверенно, нарушая их. Бедняжка… так страдала из-за непонимания отца, ни делая по сути ничего плохого. Жаль, что она не может поговорить с Эдвардом, убедить его быть хоть немного объективнее, или хотя бы объяснить причину такой несправедливости по отношению к собственной дочери. Видел бы он, как она сейчас мучается, мечась, как затравленный зверек между своими чувствами и обещанием. С этим нужно было что-то делать… И быстро. Даже сейчас, украдкой следя за реакцией девушки, Грейс увидела, как в её глазах промелькнул страх и сомнение, когда она заговорила о запрете. Возможно, она считает, что совершила ошибку, ослушавшись Эдварда, только вот сама женщина никак не могла разглядеть в этом какое-то зловещее знамение. Если она и правда полюбила Ричарда — разве это ужасно? Боже, как обрадуется Риза, когда узнает, что со стороны Алори всё весьма однозначно. Узнать бы ещё, знает ли парень об этом? Ведь такая его реакция могла значить одновременно очень многое. И вот у него — точно ничего не получилось бы узнать. Молодой человек доверял Грейс почти так же, как и Алори, однако предпочитал умалчивать обо всем, что по его мнению не подлежало огласке. Армейское воспитание пополам с суровым характером — тут уже ничего не поделать. И всё же… Женщина с сомнением посмотрела на Алори. Спроси она прямо "Что ты испытываешь к Ричарду?» и та смутится и, скорее всего, начнет всё отрицать, даже не подозревая, что у неё всё на лице написано. Значит, оставалось воспринимать то что есть, руководствуясь полученной информацией и сделать выводы, основываясь на ней. Всё-таки, женская интуиция в таких делах не могла подвести. Скорее, даже не запрет отца пугает Алори так сильно, что было бы естественно — ведь она уже нарушила его по своему собственному желанию, следуя своим путем, совсем не тем, который выбрал для неё отец. А для такого нужна недюжинная смелость. Особенно, когда всю свою жизнь живешь по установленным правилам, не жалуясь и не растаивая строгого родителя. Идеи рождались в голове Грейсии одна за другой. Корень всей проблемы сосредоточился в главе семейства Элриков и именно от него стоило действовать, чтобы хоть немного разрешить этот конфликт. Но если кто и мог повлиять на Эдварда — то только Уинри. Почему-то, Грейсии казалось, что она не поддерживает политику мужа, но не мешает ему выдвигать условия, поскольку пока что никаких проблем они не создавали. Пусть своеобразная, но всё-таки это и правда была защита. Военные в большинстве своём — высокомерные и грубые люди, приближенные к власти и не слишком славящиеся своей доброжелательностью. Но и среди них есть весьма достойные люди. И Ричард был одним из них. Пусть и своеобразный, сдержанный и закрытый, но женщина знала его с самого рождения и ничего плохого о нём сказать не могла. Должно быть, пообщавшись с ним, Алори поняла это и сама, проникнувшись к молодому человеку симпатией. Возможно даже он начал что-то понимать и переосмысливать себя. Всё могло быть просто чудесно, не зависни над ними этот запрет. Если всё так пойдет и дальше — Эдварда ждет огромный сюрприз, и вряд ли он будет ему доволен… Ей очень хотелось помочь и Алори, и Ричарду хотя бы в том, чтобы отозвать нависшую над ними угрозу, которая существовала даже, когда эти двое ещё толком в отношения то не вступили. Ужасно… поистине ужасно, когда у только зарождающейся любви на пути стоит непонимание, способное положить всему конец. Однако Грейсия отказывалась верить в то, что ничего сделать нельзя, и всё же, боялась навредить своими действиями. Не просто так говорят, что в сердечных делах помощь со стороны не приветствуется. Что она могла сделать здесь и сейчас? Только поддержать Алори. Больше ничего. Девушка так и не ответила на её последнюю фразу, в которой миссис Хьюз старалась немного оправдать её отца. Она всё ещё отказывалась верить, что Эдвард делает это со зла. Однако, девушка, похоже уже запуталась в себе и не знала что ответить. Держать на душе столько всего — непосильная ноша для юной девушки, у которой первая влюбленность должна быть светлым и радостным событием, а вместо этого окутана страхом и тревогами. — Не знаю, что-там наговорил тебе Эд, но только не бойся следовать своим собственным путем, — сказала она девушке. — Ты выросла, уже не та маленькая девочка, каждый шаг которой контролирует папа. Он, в отличии от тебя, остался таким, какой и был. Ему трудно будет свыкнуться с переменами. Но даже если так — не сдавайся. Всё рано или поздно меняется, и Эдвард это поймет. Говорила женщина как-то отстраненно, словно обращаясь не к Алори, а к кому-то впереди. Во всяком случаи, когда девушка подняла глаза — та не смотрела на неё, словно тоже о чем-то задумавшись. Это все выглядело очень странно, словно Алори не расслышала какую-то часть её слов и от того не могла сложить воедино всё, о чём ей говорили, а переспрашивать не хотелось. Она на самом деле почти не слушала свою попутчицу, задумавшись о первой её фразе, пропустив мимо ушей вторую, должно быть очень важную, но даже так, последнюю часть Алори успела уловить, правда не понимала к чему всё это. Что именно поймет её папа? И как это относиться к его запрету. Но несмотря на это, Алори целиком ощущала поддержку, которую оказывала ей Грейсия. Она не требовала рассказать ей что-то, ничего не ждала взамен, а просто позволила ей услышать именно то, что она и хотела, благодаря чему на душе немного полегчало. Девушка молча улыбнулась, когда женщина приобняла её за плечо, невербально показывая — она на её стороне. Даже не зная всех подробностей. Благодарность, которую испытала девушка, была безмерна и так же не поддавалась никаким словам. Теперь на её стороне был ещё один человек, которому она могла довериться. Пусть сейчас она всё ещё не готова откровенно поговорить с ней. Но похоже, женщина целиком и полностью понимала всё, оттого и не пускалась в расспросы, давая ей возможность самой обдумать то, что следует сказать, а что лучше оставить пока в секрете. А большего ей и не нужно было. Оставшуюся часть дороги они молчали. *** Генри Грейсон не спеша шёл по коридору второго этажа, заведя за спину руки и смотря прямо перед собой, непринужденно улыбаясь, словно задумал что-то интересное. Был разгар рабочего дня и на этаже, по которому он шагал оказалось много народу. В основном, как всегда, сержанты. Грейсон даже не обращал на них внимание, когда младший офицерский состав при его приближении прижимался к стенам и отдавал честь. По сути, для него коридор выглядел пустым. Молодой человек никогда не удостаивал особого внимания таких госслужащих. Есть они поблизости или нет — это ничего не меняло. Вот почему он даже и взглядом не показал того, что знает об их присутствии, не говоря о том, чтобы кивнуть на приветствие ради приличия. Именно поэтому сержанты не боялись его, прекрасно понимая, что он и не взглянет на них, и уж тем более не пристанет с упрёками и выговорами. Но и что его любили — тоже сказать было нельзя. Как только капитан проследовал мимо, военные продолжили заниматься своими делами. Лишь единожды Генри покосился в сторону — когда поравнялся с кабинетом номер тринадцать и удивленно поднял бровь, замечая, что дверь наглухо закрыта, а их под неё не выбивается полоска света от лампы. Стало быть, Цербера нет на месте. Непривычно для буднего дня. Впрочем, Грейсон не располагал сведениями о рабочем графике лейтенанта, а стало быть Мустанг просто мог взять выходной. Капитан ухмыльнулся, проводя рукой по своим зачесанным назад светлым волосам. Даже в свой выходной он редко покидал свой пост. Воистину цепная сторожевая собака. Интересно, почему его нет сегодня. Должно быть, для всех сержантов подобные редкие дни равносильны всем государственным праздникам вместе взятыми. Редко, когда им выдаётся возможность отдохнуть от тирании Ричарда. На третьем этаже, где работал Генри, между военными постоянно ходили шутки о том, что Цербер держит в страхе весь этаж и должно быть ни одному сержанту так и не удалось избежать его ярости. Одни считали, что Мустанг-младший поступает правильно, с самого старта армейского ранга давая младшим офицерам знать, где они находятся и как должны себя вести, таким образом приучая их к порядку. Другие напротив, высказывались против такого отношения к подчиненным, апеллируя тем, что страх и постоянные выговоры не лучший способ заслужить к себе уважение. Оставшаяся же часть, среди которых был Генри, вообще не придавала значения тому как «развлекается» Цербер и кого сегодня он предпочел на завтрак. Однако даже среди многочисленной свиты сержантов, одному из них доставалось особенно сильно, настолько, что молва об этом достигла и высшие чины армии, приняв вид ещё одной шутки. Навряд ли этот бедный сержант гордился своей славой, как и навряд ли он был осведомлен о том, что стал местной знаменитостью. Имя этого сержанта было хорошо известно Грейсону. Ведь он сам стал свидетелем того, как Цербер налетел на парнишку, когда неуклюжий, трясущийся от страха юнец рассыпал прямо перед его дверью документы. Тогда Генри отвёл гнев Цербера на себя, но вовсе не для того, чтобы спасти паренька. Ему было плевать на него, а вот помериться с Ричардом силой влияния — куда интереснее. Ричард соблюдал субординацию и не мог ответить капитану грубостью, однако даже в его вежливых ответах чувствовалась скрытая угроза, да такая, что у Генри мурашки по спине пробегали. И ему нравилось это чувство, то как Ричард сопротивлялся ему, даже завуалированно, когда со стороны это выглядело как простое общение — оба знали, что на самом деле это война по всем фронтам. Несмотря на то, что Мустанг уже отказался вступить в окружение Генри, когда тот намекал об этом пару лет назад, ещё в академии, Грейсон не мог оставить его в покое. Иметь при себе сына фюрера в подчиненых, да ещё когда тот открыто презирает его — не могло не разжечь в нём желание заполучить Ричарда в свои ряды во что бы то ни стало. Кто угодно душу бы продал дьяволу ради таковой возможности. Но только не Мустанг. Он был слишком горд, чтобы пойти на такое. Должно быть именно поэтому Генри продолжал следить за ним, дабы не упустить возможность вновь напомнить о себе. Правда в свете недавних событий Ричард уже вызывал в нём не только желание обладать, но ещё и злость. Раньше им не доводилось встречаться на территории вне Штаба и потому, столкнувшись с ним в конюшне надеялся ещё раз предложить ему своё покровительство, но не успел и к теме перейти как Ричард повел себя странно, даже для него самого. Подумать только, вступаться за какую-то девчонку, да ещё за простушку, которая и внимания к себе не заслуживает. Мда… Ричард пал слишком низко в его глазах, из-за чего Генри ещё больше захотелось вернуть его туда, где ему и было место. Жалкое зрелище… наблюдать за тем, с кем он якшается, отлично зная о своем положении в обществе, но упрямо не соблюдающий даже самые простые правила, касающиеся семей аристократов. Грейсон злобно фыркнул, потерев рукой воротник формы, вспоминая, как Мустанг схватил его, стоило ему лишь отпустить безобидную шутку в адрес девушки. Вспылил так, как никогда. Скажи он что-то о самом Ричарде — тот наверняка бы мимо ушей оскорбление пропустил. Больше наведываться в конюшню молодой человек не стал. Он и в прошлый раз пришёл туда только по просьбе отца, чтобы проверить, в целости ли доставлен его любимый жеребец. Лошадей Генри ненавидел, как впрочем и всю живность в целом, но перечить отцу не стал. А после и произошла ситуация, которая заставила Генри задуматься о том, что же стоит предпринять по отношению к Ричарду. Генри отнесся бы к этому проще, но злостью, которой вспыхнули глаза Цербера, всё ещё не забыл. В тот момент ему действительно стало страшно. Гнев Ричарда в стенах Штаба, который он сдерживал казался безобидным и даже дразнил Генри подёргать трехголового за хвост, чтобы тот зарычал громче, но тут — Рич словно с цепи сорвался и действительно готов был растерзать своего недруга, даже зная, что ему это может выйти боком. Грейсон четко осознал это, как и то что его угрозы совсем ничего для Ричарда не значат. Что он мог ему сделать, чтобы отплатить за унижение? Сначала он действительно хотел всеми силами сделать службу этого отступника невыносимой, но быстро сошёлся на мысли что такое ему будет ни по чем. Он даже вида не подаст, что знает о причине такого отношения. А Грейсон хотел совсем обратной реакции. Хотел взбесить Ричарда настолько, чтобы посмотреть, во что это может вылиться. Но так, чтобы самому при этом не пострадать, на территории где лейтенант будет вынужден помнить об субординации. Да вот только как это сделать? Тем более когда его нет на месте? Должно быть опять свой выходной в конюшни просиживает… О том, что у него есть своя собственная лошадь, Грейсон знал, но чтобы Ричард считал себя там чуть ли не главным… Да ещё эта девчонка, будь она неладна… Всё шло далеко не по плану, который построил для себя капитан. И это мешало ему сосредоточиться на своих повседневных занятиях. "И чего он только в ней нашел?» Грейсон поморщился. — "Ну нет… Даже такой безмозглый идиот, как Мустанг не станет за такой простушкой бегать… Какой скандал в наших кругах будет если это всё-таки правда…» Дойдя до лестницы, он поднялся на свой этаж где народу уже было поменьше, и стояла почти гробовая тишина. Департамент вооружения располагался в дальнем крыле. Через высокие длинные окна, на кроваво-красный, растянутый по всей протяжности этажа, ковер падали вытянутые полосы солнечного света. День был таким ясным, что грозди свисающих с потолка ламп казались абсолютно лишними. Не задерешь голову наверх — даже и не узнаешь, что они включены. По пути к нему парень встретил всего пару капитанов, которым кивнул, когда они поздоровались с ним, но по сути, даже не понял, кто это был, полностью погруженный в свои мысли, и чем больше он размышлял, тем слабее становилась улыбка на его лице. Всегда находящийся в курсе всего, особенно последних слухов, — по поводу Ричарда он не мог похвастаться какой-то особенной информацией, кроме той, которая была и так всем известна. От того, что Мустанг-младший не крутился в их общине молодых аристократов офицерских семей, его личная жизнь и повседневность была большой загадкой. Для того, чтобы узнать что-то стоящее, нужно было быть вхожим в семью фюрера, а отец Генри, хоть и являлся другом Роя, пересекался с ним весьма не часто и уж тем более Генри не присутствовал на этих встречах. Раньше, когда оба учились ещё на первых курсах военной академии, Генри часто приходил с отцом в дом Мустангов. Должно быть, главы семей хотели, чтобы их дети были друзьями, но парни невзлюбили друг друга с самого начала. Генри всегда считал, что Рич слишком горделивый, пусть тот и не показывал этого открыто и дабы не теряться на его фоне, и уж тем более не стать ниже, Грейсон уже тогда начал собирать вокруг себя своего рода общину, оставляя Ричарда в меньшинстве. Напрасно он полагал, что в одиночку парень будет чувствовать себя некомфортно и примкнет к ним. Напротив, казалось только этого тот и хотел и вместо того чтобы обращать внимание на компанию Грейсона, где он провозгласил себя чуть ли не царем, Рич занимался своими делами, не обращая внимания на то, что происходит за его спиной. Гордость, будь она настолько выраженной, не позволила бы Ричарду оставлять всё как есть и мириться с тем, что его обсуждали, пусть и тайком. Однако, когда учеба была закончена и он перешёл в Штаб, Грейсон вообще перестал понимать, в чём причины такого отношения сына фюрера к армейскому сообществу. Он как будто не желал жить по общепринятых в их обществе правилам и не смотря на немое осуждение, действовал только так, как считал нужным, а самое главное, что Генри пришлось признать, скрипя зубами, идеально справлялся со своей работой. Не показушно, а именно идеально. У Рича были все возможности по щелчку пальца получить для себя любое звание, любой ранг, любое число звёзд на погонах, в то время как Генри, пользуясь всеми своими благами, дарованные ему именитым происхождением и покровительством влиятельного отца, не мог расчитывать на большее, чем просто более ускоренное продвижение по карьерной лестнице. Генри завидовал Ричарду и злился на него за пренебрежение к таким возможностям, которые буквально валяется у него под ногами. Если бы он был на месте Мустанга — ни за что бы не упустил свое. А этот тупица… Чего ему ещё не хватает? Есть всё, что только душе угодно. Только глазом метни — и будет ещё больше, а он нос воротит. Неописуемое расточительство! Однако Генри вовсе не хотел заставить Ричарда воспользоваться этим правом. Наоборот. Он мечтал заполучить это право для себя. И если Ричард не собирается им пользоваться, то заполучив самого Ричарда — можно это право отобрать. Не важно какими способами, но он знал, что это возможно. О методах можно подумать потом. Сначала надо сломать самого Мустанга. Только бы знать ещё, как это сделать. С позиции здравого смысла сама мысль об этом была безрассудная, но загоревшись идеей, словно хищник выслеживающий вожделенную добычу после месяцев страшного голода — Генри не мог отступить. Молодой человек завернул за угол, наконец-то оказавшись на территории своего департамента и через высокую арку, прошёл к длинному коридору. Кабинетов здесь было всего пять. Департамент занимал не самую большую часть здания, но располагался сразу на двух этажах, имея при этом свою собственную внутреннюю лестницу, ведущую, наверх, где располагался их собственный архив. Сам Грейсон имел здесь свой кабинет, не с кем его не деля. Конечно, тоже не обошлось без влияния со стороны, но Генри не любил делиться, а право собственности признавал только единоличное, потому в рабочее время предпочитал трудиться в одиночку, но после в его кабинете часто собирались приближенные к власти личности, находящиеся под его авторитетом. Это были молодые люди старших офицерских чинов, так же как он занимающие хорошие должности, не приложив к этому никаких усилий, полностью разделяющие мировоззрение лидера. Но со временем и такое развлечение наскучило Генри. Душа коллекционера требовала пополнения своих рядов новым, очень редким и дорогим экспонатом, за которым, как ожидалось, придётся побегать. Но разве не эта жажда получить заставляет коллекционеров получать удовольствие? Самые успешные из них рано или поздно всё равно получают то, чего хотели. А он только начал свой путь к цели. Дверь в его кабинет находилась в самом конце коридора, рядом с окном с постоянно задернутыми бардовыми, бархатными, тяжелыми шторами. На ключ её Генри принципиально никогда не закрывал. Его нечасто можно было найти в кабинете, зато сержанты при необходимости оставляли документацию прямо у него на столе и не ждали возвращения капитана. С утренней частью работы, самой обязательной, Грейсон уже справился и днём уже не ожидал чего-то срочного, поэтому он легко толкнул дверь, входя в свой кабинет и подняв глаза от пола, остановился у порога, удивленно подняв бровь. Кабинет был обставлен со вкусом и вряд ли кто из сторонних гостей, оказавшись в нём, могли бы угадать, какому чину армии он принадлежит. Ну уж точно об капитане и уж тем более лейтенанте никто бы не подумал: выбеленный потолок окаймляла такая же белоснежная, словно приделанная только вчера, лепнина, с красивыми завитками изображающая листья вьюнов и переплетенные между собой колючие кустарники. Пространства в помещении было немного, но несмотря на это, Стену украшал угловой деревянный книжный шкаф с открытыми полками из благородного цельного дерева, выкрашенного в лак коньячного цвета, красиво переливающийся на солнце. У противоположной стены рабочий стол, из того же заказа, что и шкаф, полностью гармонирующий с остальной мебель. Еще одну стену занимали три небольших дивана из черной кожи — излюбленное место отдыха друзей Грейсона. Посреди кабинет, на темно-синем ковре — столик со стеклянной, плоской столешницей, без единого пятнышка или скола. На нем стоял графин с водой и два фужера, такой же безупречной чистоты. Генри любил окружать себя красивыми вещами, чувствуя себя на работе как дома и не испытывая никаких неудобств. Белый тюль, загораживающий окно, медленно поднимался и опускался в воздухе из-за сквозняка, который устроил Генри, открыв дверь. На стене, над диванчиками висела длинная картина в толстой, резной раме. На холсте был изображен фрегат, разрезающий водную гладь моря. Волны бились от него, вздымаясь вверх белыми, пенящимися шапками, паруса расправлялись на ветру, гордый флаг реял на самом пике мачты, а над кораблём кружили чайки. Это было еще одной слабостью Генри. Молодой человек обожал корабли: все его полки в кабинете занимали модели парусников разных конструкций: большие, маленькие, с матерчатыми парусами, деревянные, выкованные из железа, они словно импровизированная армада устремляли свои носы, направленные в одну сторону, словно готовы были отправиться в далёкое плавание. И у этих полок, грубо вертя в руках бутыль с корабликом внутри, стоял спиной к капитану Конрад Ригель, с глуповатым видом вглядываясь в стекло, поднеся бутылку к лицу так близко, что она запотела от его дыхания. — Как они его туда засунули?.. — пробубнил он, встряхивая бутыль. Генри нахмурил брови. Он терпеть не мог, когда кто-то прикасался к его вещам без спроса, тем более к его дорогой коллекции. — Положи на место, — рыкнул он, закрывая дверь и запирая её на ключ. — Мама не учила тебя не трогать чужое? Ригель обернулся с неким угрожающим выражением лица, не сразу понимая, кто стоит за спиной. Но секунду спустя усмехнулся и поставил фигурку обратно, на деревянную подставку, под пристальным взглядом капитана, не расслабившегося до тех пор, пока бесценный экспонат не вернулся на подставку. Он уже и забыл про эту встречу. Только вчера передал через своих людей, что желает видеть его у себя. С Конрадом, как и с Ричардом его связывали дружеские связи между семьями. Несмотря на то, что Конрад был младше Генри, и всё ещё не закончил военную академию, Грейсон уже обещал ему место в своей свите когда придёт время заступать на службу. Но так как пока что Кон не дорос до этого круга — Генри не спешил вводить его в свой круг общения. Но случилось одно происшествие, узнав о котором Генри не смог остаться в стороне и решил разобраться во всём сам. В конце концов именно он определяет, насколько достойные кандидаты его окружают. Последний раз он видел Конрада ещё до парада, когда тот наведывался в гости со своим отцом. Тогда казалось, что всё, как обычно. Но похоже, это было не так. — Я тебя уже полчаса жду… — скучающим голосом произнёс парень, поводив плечами. — Ты что, забыл, что сам просил меня прийди? — У меня есть дела поважнее аудиенции с тобой, — холодно ответил Генри, обходя свой стол и привалился в нему спиной, сложив руки на груди, оценивающе смерив парня своими холодными, голубыми глазами. Нельзя сказать что Ригель вызывал у него большую симпатию, но в случае необходимости он мог послужить ему, когда потребуется. Генри не чурался никаких возможностей запастись «удобными» людьми, для которых всегда находил место, зная, что однажды они точно пригодятся. Но пока что этот юнец и не походил на офицера: небрежно застёгнутый кадетский китель, помятый воротник, рукава неподвернуты и болтаются, на кадетских сапогах грязь (где он только её нашел в такую погоду?), а волосы стоят торчком, словно корова облизала. Одно его присутствие в кабинете заставляло Генри испытывать раздражение. Когда он поступит на службу ему ПРИДЁТСЯ выглядеть иначе, но даже сейчас он заставлял и без того разозлённого капитана, сжать кулаки. Подобное зрелище было для него неприемлемым. Грейсон не терпел людей, которые не соответствуют своему уровню. В этом Конрад был похож с Ричардом. Конечно, только ситуацией. Ричард хотя бы всегда выглядел опрятно и аккуратно. Глазу приятно. На этом всё сходство заканчивалось. Хотелось бы ему, чтобы на месте Ригеля был Ричард. Тогда он бы и минуты не сомневаясь позволил ему вступить в свиту. А вот о положении Конрада теперь было сложно говорить. Если то, что он слышал, правда…  — Как тебя только в Штаб пропустили в таком виде? — спросил он. — Ты знаешь о существовании расчёски? — У меня тут отец работает и все знают, кто я… — небрежно бросил Конрад, пригладив рукой свои светлые волосы. — Меня не могут не пустить. — Время за полдень. Ты что, с пар сбежал? — безжалостно продолжал Генри. — Воистину безмозглый кретин. Глупая ухмылка сползла с лица Кона. Прошло ещё несколько секунд, прежде чем парень нахмурился с таким видом, словно в его голове шла какая-то сложная работа, отчего выражение лица стало ещё нелепее, чем обычно. Иногда у Генри и правда закрадывались сомнения, а не умственно-отсталый ли он? Медицинского образования капитан не имел, но даже с первого взгляда складывалось такое мнение, что мозги у Ригеля явно не на месте. Да и есть ли они там вообще - тоже вопрос. Раньше Грейсон думал, что с таким дураком проблем не будет, однако Кон ещё до окончания академии испортил себе и без того не идеальную репутацию. — Ты чего обзываешься? — не понял Ригель, исподлобья смотря на капитана. — Ты меня позвал чтобы обзываться, что ли? «Вот ведь тупоголовый…» — Генри закатил глаза. — «Он даже не понял зачем здесь» — Тебя не обзывать, тебя убить мало, — сверкнув глазами сказал Генри, уже не ожидая что Ригель дойдет до всего своим разумом. — Только последний недоумок будет поднимать руку на дочь фюрера. Тебе совсем жить надоело? Скажи спасибо папаше, что он прикрыл твой зад, иначе он бы сейчас находился совсем в другом месте. На этот раз кадет выдержал паузу еще дольше. Его рот бестолково открылся, а глаза расширились так, словно он увидел одновременно что-то страшное и удивился. Как и подозревал Генри, он действительно не понял, зачем его позвали. Они были знакомы, но Грейсон никогда не назвал бы Ригеля-младшего своим другом, рассматривая его только, как запасной вариант на случай если кто-то из его приближённых не сможет оказать ему услугу, пользуясь своим статусом. Как никак, а сын полковника, тем более такого влиятельного как Ригель — мог сгодиться на худой конец. Вилфрида все знали как человека серьёзного, властного, имеющего стойкую политическую идею и всеми способами добивающегося своего. Но вот единственный сын видного офицера совсем не в него пошёл. Должно быть полковник сам стыдился его. В конце концов, он не мог не заметить тупость своего отпрыска, живя с ним под одной крышей. Бедолага… с ним в одном помещении то находиться тошно, не то чтобы в одном доме. Если он получит диплом — придётся поверить, что чудеса бывают. Генри уже хотел взглянуть на часы, чтобы засечь, как долго продолжается ступор паренька, но очень медленно, Конрад начал приходить в себя и моргнув, наконец-то выдохнул, после чего вернул контроль над телом и на его лице появилась гримаса стыда смешанного с яростью. Похоже, он настолько удачно выкрутился из этой ситуации, что напрочь о ней забыл. Куда такому крошечному мозгу удерживать столько лишней информации… Генри презрительно посмотрел на него, уже жалея, что назначил встречу здесь, в своем кабинете. Теперь ещё ковер чистить от грязи, которую кадет принёс на своих сапогах. — Откуда… ты это… — пробормотал он сквозь зубы, опуская глаза и сжимая трясущиеся руки в кулаки. — Откуда я это знаю? — переспросил Генри. — Ты везучий сукин сын, что Ева оказалась девочкой гордой и не решила поднимать бурю в стакане, иначе Мустанг-старший от твоей академии камня на камне бы не оставил. А тебя бы казнил собственными руками. Он великолепно владеет саблей, если ты не знал. И если ты решил, что слишком смелый для подобного, огорчу — твоя тупость не знает границ. Твой папаша и Рой хорошие друзья. Как теперь старик будет ему в глаза смотреть, не думал? Хотя… — он хмыкнул. — Что я. Думаю, папаша тебе хорошенько мозги прочистил после того, что ты натворил. Маловат ты ещё на дочь фюрера слюни пускать. Как видишь она оказалась намного тебя умнее. Конрад насупился, поджимая губы. На его лбу, покрытом испариной, залегли три глубокие горизонтальные морщинки. От прежней надменности и следа не осталось. Он что-то бубнил себе под нос, но так неразборчиво, что Генри ничего не мог понять. Трудно было поверить, что в здравом уме кто-то решится на такую идиотскую затею, да ещё в стенах государственного заведения. Сколько он не искал даже малейшего оправдания — так и не смог ничего придумать. Не для того, чтобы выделить Кона. Наоборот. Ему хотелось чтобы кадет никогда не забывал об этом. Всегда помнил, чем оборачивается его идиотизм. Потому как с таким низким интеллектом и тягой к неприятностям к компании Генри ему делать нечего. — Так ты, скотина, меня позвал чтобы поиздеваться?! — взревел Ригель, резко поднимая голову. — Откуда ты это узнал черт тебя дери! Это должно было остаться в тайне! Никто не должен знать! Кто проговорился?! Я его убью! — Заткни пасть, свинья! Конрад вздрогнул. Он опять потерял контроль и ярость развязала ему язык. А Грейсон совсем не тот человек который позволит так к себе относиться. И пока осознание этого доходило до него, капитан оттолкнулся руками от стола, сделал два широких шага и оказавшись рядом с кадетом, с силой схватил его за измятый воротник, тряхнув так что даже крупный молодой человек поднялся на носочки, чтобы устоять на ногах. Каким бы крупным он не был, он всё ещё оставался учеником, а Генри же был офицером, могущественнее и величественнее чем он. Конрад застыл, с ужасом встретившись взглядом с метавшими молнии глазами капитана. На секунду ему показалось, что тот вот-вот ударит его. — Держи свой рот закрытым и открывай его только когда тебе будет позволено говорить! Ты — позоришь весь высший свет Аместриса и армию! Жалкий ублюдок! Род Ригеля явно остановится на тебе, поскольку ты не способен даже фильтровать то, что вырывается из твоей грязной пасти! Если ты, урод, ещё раз посмеешь повышать на меня голос в моем кабинете — твое рыло на самом деле станет свиным! Понял?! ОТВЕЧАЙ?! — он ещё раз дернул кадета так, что услышал как треснул шов на его белой рубашке, которую он прихватил вместе с воротником. — Д.да.да… — заикаясь, выдохнул Конрад и только после этого, Генри с омерзением отшвырнул его назад, словно держал в руках какой-то мусор. Конрад сделал полшага назад и не рассчитав расстояние, ударился спиной об книжную полку. От удара кораблики, стоящие на ней, затряслись, словно попали в шторм, а тот самый бутыль, который несколько минут назад держал в руках, соскользнул со своей подставки и полетел вниз, но кадет, находясь под влиянием бурлящего в крови адреналина, поймал его практически у самого пола и трясущимися руками поставил обратно, осторожно отступая от полки, чтобы ненароком не смахнуть что-то ещё. К счастью, Генри не видел этого, как раз повернувшись спиной к Ригелю, он вернулся к столу и развернулся лицом к парню уже когда кораблик был в безопасности. Если бы в этот момент он услышал звон стекла — Конраду точно пришёл бы конец. Генри умел быть серьёзным, умел быть и пугающим, пользуясь этим, когда было нужно запугать кого-то или же поставить на место. Наблюдать за теми, кому пришлось испытать это на своей шкуре — истинное удовольствие, не иначе. И сейчас, выдыхая через нос, чувствуя как бурно бежит кровь по венам и как она пульсирует в висках, он с упоением смотрел на насмерть перепуганного Ригеля. Теперь-то он знает куда попал и кто здесь хозяин. Решил показать свой характер и упереться рогом? Наивный. Если кто и в состоянии ему рога пообломать, то Генри с удовольствием это сделает. Почувствовав каким жаром пылает его кожа, Грейсон сделал привычный ему жест, пригладив зачесанные назад волосы, глубоко выдыхая, чтобы успокоиться и отвернулся от Конрада. Такая тупая физиономия так и требовала кулака, а капитан всё-таки старался держать себя в руках. Ведь разговор только начинался. — Сядь! — рявкнул он через плечо и Ригель послушно, едва ли не на цыпочках подошел к дивану, присаживаясь на самый его край, сводя ноги и руки вместе в защитном жесте, как будто боялся, что Генри снова наброситься на него. — Я не такой как ты, над девочками не глумлюсь… — хищно ухмыльнулся Грейсон, видя его испуг и снова испытав волну удовольствия, чувствуя полное удовлетворение от процесса и даже радуясь, что Конрад снова сглупил, позволяя ему хорошенько выпустить пар. Пожалуй, это ему было действительно нужно. Он положил руки на стол, снова отворачиваясь от ни живого-ни мертвого от страха кадета. Видать Конрад думал, что этим отделается, а Генри ещё не приступил к самому главному и важному по его мнению пункту. Девчонка была не так важна. Да, всё на самом деле могло кончиться огромным скандалом. Ему и не нужно было спрашивать у Кона, как всё было и к чему пришло. Его источники более чем достоверны и потому Грейсон знал всё настолько хорошо, словно сам там побывал. Остановись Ригель после первого инцидента — всё было бы хорошо, но ещё не научившийся работать мозгами кадет решил, что может заполучить девушку силой. И вот тогда произошло то, что волновало Генри намного больше и чём он собирался воспользоваться. Это были прекрасные рычаги давления, одни из самых лучших, которые когда-либо попадали ему в руки. Его губы искривились в улыбке. Хорошо, что Конрад не видел её, а иначе снова бы затрясся. Что стряслось с дочерью фюрера — Генри всё ещё не волновало. Главное, это не отразилось на остальных и Штаб не гудит, обсуждая эту новость. Стало быть, для остального мира это всё ещё тайна и знают о ней всего несколько человек, отдающие отчёт в том, что будет, выбейся всё наружу. Если за что и было хвалить Еву — то за сильный характер. Впрочем, чего ждать от сестры Ричарда? Неудивительно, что гордость у неё ничуть не хуже, чем у брата. Другая на её месте воспользовалась бы ситуацией отомстить за обиду и наказать Конрада. Однако, она выбрала совсем другую позицию, чем весьма облегчила жизнь Ригелю. Генри знал, что директор академии давил на неё, заставляя принять это решение. Но ещё он знал, что угрозами у него не получилось бы добиться своего, если бы Мустанг сама этого не хотела. Нет… Тут определенно было что-то ещё… Зачем она так поступила? Кого выгораживала и чего боялась? Впрочем, это сейчас не самое главное. — Если все о чем мне доложили правда — значит и то что тебя побил какой-то вшивый кинолог не поддается сомнениям… — сказал он, поворачиваясь к Конраду. — Как ты мог ему такое позволить? Ригель бросил на капитана стыдливый взгляд и опустил голову. Конечно, никому неприятно когда кто-то копается в том, что всеми силами стараешься спрятать. А теперь он ещё и защититься никак не мог. Да и отрицать было бесполезно. Генри был в курсе всего и кто бы его не информировал, он действительно знал больше, чем следовало. Лучше отвечать честно и не злить его. Однако, неумение признавать свои ошибки и желание выглядеть презентабельнее в чужих глазах, сделали последнюю отчаянную попытку вырваться наружу, и Конрад проворчал себе под нос: — Он появился из неоткуда… Чёртов выскочка… — Ты должен быть ему благодарен. Конрад поднял голову, удивлённо взглянув на Генри. Он что шутит? Но выражение молодого человека было серьёзным, а в глазах не было ни намека на шутку. Он прищурился ещё сильнее и под его взглядом Конрад съежился так, словно он и на расстоянии мог хорошенько встряхнуть его. — Если бы он не остановил тебя — Ева могла серьёзно пострадать. Настолько, что уже не скрыла бы этого. Есть за что сказать ему спасибо, однако это не умоляет того, что ты позволил ему уделать себя как сопливого младенца. Позорище… и это будущий офицер? Ты хоть пытался? Или только слюной брызгал, пока он тебя в грязь втаптывал? Черт… — его передернуло от отвращения. — Даже говорить об этом противно… — Но он был не один! — выкрикнул Конрад, вскакивая на ноги, разгоряченный обвинениями в свой адрес. — У него была собака! — Да хоть волк, какая разница? — фыркнул Генри, ничуть не смягчившись. — Твоему бессилию нет оправдания. Ты тоже был там не один. К тому же, насколько мне известно, до того как появился пёс  — у тебя была куча времени, чтобы проучить этого собачника? Будешь возражать? Кадет не стал спорить. В голосе Генри вновь появилась угроза, и чтобы вновь не спровоцировать его, сел обратно. Грейсон хмыкнул. Вот так-то лучше. Наконец-то он начинает думать прежде, чем действовать. И он продолжил, не давая Кону времени прийти в себя: — Это правда, что ты его даже не ударил ни разу? А он, даже не трогая тебя, умудрился победить? Ему действительно было интересно. Глядя на Конрада — тем более. Он полностью оправдывал поговорку «сила есть — ума не надо». Но даже с его то габаритами у него не получилось уделать собачника? В это верилось с трудом, хотя Грейсон редко сомневался в словах своих информаторов, однако хотелось, чтобы Конрад подтвердил это. Кадет колебался. Его массивная челюсть дрожала но наконец, сделав усилие, он гаркнул: — Да… — Поразительно… — капитан поднял глаза к потолку. — Просто поразительно… — Он офицер! А я всего лишь кадет! — напомнил Корвин, с отчаянием в голосе. — Неужели ты ожидал, что я смогу с ним справиться. Да ещё эта собака… Она нас чуть не сожрала! — Забудь о собаке, — прервал его Генри, все еще смотря в потолок. — Собака появилась позже, тупица. До её появления, ты уже как боров в грязи извалялся. На это можно было бы закрыть глаза, если бы это сделал кто-то из наших. Никто даже шумиху поднимать не стал. Но кинолог… — Генри покачал головой. — Какой позор для штабского сообщества. Вот разговоров-то будет, если кто-то узнает… Ригель испугано вдохнул, на этот раз прекрасно понимая, к чему клонит Генри и не на шутку шокированный представлением своей будущей жизни, при вскрытии этого факта, с ужасом посмотрел на капитана, одними только губами произнося: — Ты… Ты не скажешь… Не посмеешь… Зачем тебе это?! Грейсон улыбнулся, и от его улыбки Конрад и вовсе вжал голову в плече. Эта ухмылка не предвещала ничего хорошего. Теперь он мог ставить любые условия и у него не останется ничего иного, как подчиниться воле Генри во избежание всеобщего порицания. Ведь если всё вскроется — Кон не сможет даже общественные мероприятия посещать. Все будут обсуждать его и смеяться за спиной. Конечно, со временем сплетни стихнут и народ найдет новый объект для обсуждения, но это всё равно займёт много времени, а Конрад уже, лишь представив себе в голове эту картину, — затрясся от нежелания быть всеобщим посмешищем. Если Грейсон расскажет — ему сразу же поверят, даже выяснять не будут, а потом, чего доброго капнут глубже, всплывет правда о Еве и о том, что он натворил и тогда… Капитан не спешил. Сложив руки на груди, он с удовольствием дожидался, когда до кадета дойдет весь ужас ситуации, в которой он оказался. Теперь Ригель загнан в угол, у него не было возможности избежать расплаты за свой поступок. Ева не воспользовалась возможностью вытрясти из него душу, но Генри не собирался упускать ни одной золотой крупицы, собирая всё в общую копилку, чтобы использовать, когда придёт время. Даже такой идиот однажды мог очень пригодиться, а то, что у Генри есть аркан, который непременно затянется на шее Ригеля, если тот решит ослушаться, — гарантировало полное послушание парня, от которого больше уже ничего не зависело. Он попал в рабство Грейсона и проведет там столько времени, сколько пожелает капитан. Но даже после истечения срока службы, Кон долго будет вздрагивать от мысли, что Генри в любой момент может раскрыть его секрет. Его жизнь превратиться в один сплошной кошмар и о спокойствии больше не может быть и речи. Жалкий дурак, самолично сделал так, чтобы его тупостью можно было воспользоваться. Никакого сожаления Генри к нему не испытывал. Если этот недоумок собирается придерживаться высшего общество и быть частью молодежного собрания, не рискуя быть поднятым на смех — ему придётся служить своему покровителю верой и правдой. Пока в нём отпадет надобность или до тех пор пока Генри не надоест играть с ним. А пока что игра только начиналась. — Не скажу. Уговорил. Но… — он сверкнул глазами и сладким голосом произнес: — Что же я получу взамен, Конни? — Мне нужно заплатить за молчание? — спросил Конрад? — И сколько же тебе надо? — Деньги мне не нужны. Но у тебя есть кое что получше. Так что, с этого дня, Ригель, ты станешь моей личной собачкой. Будешь делать то, что я скажу. Вне зависимости от того, что это будет. Думаю, ты мне пригодишься. А до тех пор я твой поводок из рук не выпущу. И о твоём присутствии в моей команде я ещё подумаю. Парень снова удивлённо посмотрел на него, переваривая всё количество информации, свалившееся на него и решая, на что именно стоит отреагировать в первую очередь. Конечно заявление Грейсона стало для него огромным потрясением. Он считал его своим другом и возлагал большие надежды на вступление в круг приближённых к нему офицеров, которые пользовались большим авторитетом в обществе и кроме того имели большой успех на службе. Он оттого и вёл себя так беззаботно и ни о чём не думал, зная, что для него уже уготовано удобное местечко и попросту тратить силы глупо, и до последнего надеялся, что всё так и будет. Но теперь его будущее уже не представлялось таким безоблачным. А Генри чего доброго и отцу мог сказать. И вот тогда всё точно было бы плохо. Вилфред не будет разбираться ложь это или правда и проучит сына по-своему. Несмотря на то, что возраст уже позволял не зависеть от упреков старших, Конрад боялся своего отца и знал, что такое его кулаки. Он не хотел этого вспоминать, да и времени прошло достаточно, чтобы забыть, но Генри всколыхнул его воспоминания и парень ещё больше поник. Не было ни одной возможности избежать этого рабства или хотя бы попросить потребовать за молчание что-то другое. Генри знал, чего хотел и всегда это получал. Теперь он захотел купить себе послушного раба. Кто знает, какую грязную работу ему поручат. Да и какая разница. Он уже потерял свободу и не может получить её назад, пока покровитель не позволит. Но всё же… — Почему именно это? — спросил Конрад. — Какого черта я тебе понадобился? — Пока не знаю — время покажет, — пожал плечами Грейсон. — Можешь считать, что сделка совершена. Помни об этом. А когда снова зачешуться кулаки — лучше смотри по сторонам. Я буду следить за тобой отовсюду, и ты даже не будешь знать, что я в курсе, что ты ел на завтрак и с кем общался вечером. Если вдруг ты мне понадобишься — я свистну и только попробуй не прибежать, виляя хвостом. Понял меня? Конрад молчал, сверлив его яростным взглядом. Это всё, что он мог сделать. — Не слышу. — Понял… — Тогда свободен. В следующий раз потрудись выглядеть опрятнее, когда приходишь в главный штаб. Мне плевать, кто твой отец, но я не хочу, чтобы пустили слух о том, что ко мне наведается какой-то оборванец в грязных сапогах. Если тебе плевать на то, что о тебе говорят, то мне нет. Всё, пошёл вон. Мне нужно работать. Он подошёл к двери и щёлкнул замком, жестом приказывая покинуть его кабинет. Конрад чертыхнулся, презрительно сморщив нос, но задерживаться не стал и рассерженно вскочил на ноги, прошёл мимо Грейсона, схватился за ручку и резко толкнул дверь от себя, после чего раздался глухой удар, испуганный вскрик и еще один удар. — По сторонам смотри, придурок! — бросил кому-то Конрад и выскочил из кабинета. Генри остановился на пороге, чтобы посмотреть, кому так сильно досталось. На полу, рядом с разбросанными папками сидел Корвин и потирал ушибленное плечо. Отвлекшись от травмы, он поднял глаза и застыл, боясь пошевелиться. Ну за что ему это?! Почему он вечно напарывается на кого-то влиятельного, да ещё в таких глупых ситуациях. Джеймс просто шёл по коридору, хотел отнести документы, довольный тем, что хотя бы сегодня ему не нужно опасаться Цербера. День обещал быть прекрасным и он впервые за долгое время работал со спокойной душой, и тут снова! Он что проклят или как? Чем вообще можно объяснить постоянное попадание под прицельный взгляд опасных людей. Пусть с Грейсоном сталкиваться раньше не приходилось, но это вовсе не значило, что он будет в восторге, увидев на полу у своего кабинета недотёпу-сержанта, растерявшего все документы.  — Вот ведь грубиян… — выдохнув, произнёс Генри, смотря вслед Конраду, а после нагнулся, и протянул руку опешившему от происходящего Джеймсу. — Как ты? Можешь встать? Больно, наверное? Ну, не бойся, хватайся. Прости за него. Дурак, что с него взять. Корвин поколебался в нерешительности, с опаской смотря на руку капитана, словно боясь, что она может укусить его но осторожно схватился за нее, чтобы Грейсон помог ему подняться. — Прошу прошения, капитан, — извинился Корвин, быстро собирая разбросанные папки. — Я случайно… — Не извиняйся, — как то слишком приторно ласково произнёс Генри, так, что у и без того испуганного Джеймса мурашки по спине пробежали. — Я ведь не Цербер, не стану тебя кусать. Как тебе, должно быть сложно, бедолаге, работать с таким человеком. Вечно под раздачу попадаешь. Корвин поежился. Вроде бы капитан говорил приветливо и беззлобно, но что-то внутри него сжалось, словно пружина от плохого предчувствия. Волосы на руках встали дыбом, кожу неприятно покалывало. Появилось ощущение, что ему нужно срочно бежать, пока не произошло что-то ужасное. Но от чего все эти чувства? Ведь Генри вёл себя так дружелюбно и даже не накричал на него за небрежное отношение к документам. Ричард бы разорвал его на месте, случись такое на его глазах. Грейсон же даже пальцем не погрозил. — Мне… нужно идти…всего доброго, капитан! — молниеносно отсалютовал Джеймс и быстром шагом, едва не бегом, направился к лестнице, совершенно забыв о незаконченных поручениях на этом этаже. Грейсон не стал его уговаривать и вернулся в кабинет. Добежав до угла, Корвин остановился, прижимаясь спиной к стене, прячась за углом и переводя сбитое дыхание. Что это черт возни было? Почему он так сильно испугался. Очень сильно. Намного сильнее, чем Ричарда. Страх перед Цербером уже давно стал для него привычным делом. К тому же, последнее время Ричард уже не вёл себя так агрессивно, реагируя на сержанта только косым взглядом и небрежным жестом указывая, где именно оставить бумаги. Если задуматься, Корвин уже и сам не помнил, когда Цербер по-настоящему нападал на него в последний раз. А Генри… Он вновь вздрогнул. Это совсем другое. За красивой внешностью и сладким голосом скрывалось что-то по-настоящему ужасное, куда страшнее Цербера. Была огромная разница между ощущениями которые испытывал сейчас Джеймс. Он утер пот со лба рукавом и закрыл глаза прижимаясь затылком к стене, немного успокоившись, чувствуя опору. В чем же была эта разница? И почему это так удивило его? Должно быть все дело в посыле, который использовали оба офицера. «Интересно, а они сами то знают как влияют на людей?» — подумал сержант, крепче прижимая к себе папки, боясь что снова их выронит. — "Или это я один такой восприимчивый?» Если Ричард злясь, выплескивал эту злость наружу, ничего не скрывая за душой и выражая себя таким, какой он есть, не боясь осуждения или последствий своих действий. Оттого было всегда ясно, какое у него настроение и легко судить о его состоянии, что часто оберегало от беды. Но с Грейсоном всё было совсем по по-другому. Голос, который должен был успокаивать и привлекать к себе — пугал. Словно за ним скрывалось что-то очень злобное и хищное. Капитан носил непроницаемую маску, надежно скрывающую от посторонних настоящие эмоции и мысли. Но Корвину удалось их ненароком рассмотреть и от того, что он увидел — сердце испугано забилось об ребра. Джеймс и подумать раньше не мог, что две такие противоположности могут скрываться в одном человеке, но что точно знал — никогда больше он не хотел бы испытать что-то подобное. Уж пусть лучше его съест Цербер, чем вновь попасть под обманчивые чары капитана, душа которого была намного чернее. Люди, которые что-то скрывают, прячась за обманчивыми образами всегда оказывались не самыми хорошими. Даже опасными, хоть изо всех сил старались создать впечатление участливых и мягких. Об Грейсоне остальные сержанты отзывались хорошо. Он не приставал к ним с претензиями, не делал замечания без повода и вообще никак не усложнял жизнь младшему офицерскому составу. Но неужели никто из них не заметил обмана? Конечно, может быть Корвин и сам ошибался, но он с самого детства верил своим ощущениям и обычно, достаточно хорошо разбирался в людях. Вот почему, сравнивая Мустанга и Грейсона, второй выступал для него фигурой куда более зловещей. А Ричард наоборот, даже стал более приятен Джеймсу, в те моменты когда вёл себя спокойно. Во всяком случаи Корвин боялся его злобы, но не того что скрывалось за этим, потому как скрывать Мустангу, очевидно, было нечего. Возможно поэтому страх сержанта немного улегся, когда сам Ричард перестал наводить на него жуть. Без неё Ричард становился самым обычным, пусть и немного странным, но не настолько, чтобы его обходить за сотню метров. Грейсон же теперь пугал Корвина намного больше и он был рад, что по долгу службы им не приходится сталкиваться так часто. И так близко. Этот испуг при ощущении чего-то тёмного, пробудил в молодом человеке воспоминания детства. Его мать, верующая набожная женщина с самого младенчества старалась привить сыну те же ценности, но хоть Корвин не стал в итоге верующим человеком, выбрав для себя иной путь, кое-что он помнил даже спустя столько лет. Эти воспоминания возвратили его в старой, толи церковной, то ли языческой книге, которую мать всегда держала подальше от его глаз. Но однажды он нашел её и тайком от мамы пролистал несколько стараний. Пожелтевшая бумага, шероховатая на ощупь, какого-то неестественного, не древесного запаха изображала нарисованных расплывчатыми чернилами страшных существ. Несмотря на то, что это были всего лишь рисунки Джеймс испугался их. Там было много иллюстраций, но самым пугающим для него показался демон Белиал. Корвин в те годы читал ещё не очень хорошо, но смог прочесть его имя и до сих пор помнил и его, и то, каким изобразили монстра: двуглавое чудовище с оскаленными пастями, огромными когтистыми лапами, пастью, похожей на птичий клюв, острыми как сабли зубами, раздвоенными змеиными языками и гребнем на спине. Тело существа покрывала то ли поеденная молью шерсть, то ли вовсе чешуя, а за спиной раскинулись сразу две пары перепончатых крыльев. Дойдя до этой картинки Джеймс тут же захлопнул книгу и никогда не брал её в руки. Но память настолько чётко запечатлела этот образ, а сознание так живо сопоставило его с тем же ужасом, который он испытал при встрече с Грейсоном, что парень невольно сложил их вместе, не смотря на то что у Грейсона не было никаких прозвищ. — Почему я вспомнил именно это… — пробубнил Джемс и тряхнул головой избавляясь от дурных мыслей. — Боже… Здесь работает хоть кто-нибудь кроме демонов?!