Life Time 3

— Как там Артур поживает? Ульрих поудобнее устроился к кресле, завозившись в нем до скрипа кожаной обивки, и слишком наиграно сел вполоборота, пытаясь показать, насколько ему все равно, но вызвал совершенно обратное ощущение. Актер из него был плохой. Единственное, что хоть как-то пробуждало в нем театральное мастерство – это любое мероприятие, которое могло хоть немного обогатить корпус, а значит, в первую очередь его самого. Вот где он изворачивался как мог, доводя подчиненных до истощения от постоянных тренировок, в страхе, что кто-то может обойти его корпус, и тогда деньги перепадут кому-то другому. За то время, что Ник прослужил в Централе, за все те соревнования и дотации, которые он едва ли не в одиночку зарабатывал для корпуса, можно было уже дважды отстроить его заново, не говоря уже о банальном ремонте собачьих вольеров, что несомненно было в приоритете для каждого собачника. Но вместо этого кинологи сами как могли латали жилища своих подопечных, чинили будки, засыпали вырытые ямы и чинили заборы. Только совместными усилиями военных корпус имел хоть мало-мальски прилежный вид, но рано или поздно, если все и дальше будет оставаться как есть, чинить будет нечего... Однако Ульрих был последним человеком, который мог помочь с этим. Как бы иронично это не звучало. Можно было бы даже посмеяться над тем как все неоднозначно, только вот скорее плакать хотелось. Даже сейчас, начав таки говорить о докладе, Ульрих и здесь умудрился перевести фокус внимания на свою персону, упомянув Артура, буквально в лоб бросая свое подозрение и не спросив, хотя бы для приличия, о том, как прошли учения. Волкер почувствовал себя лишним в кабинете, где сейчас разворачивался словесный поединок между начальником и самым успешным и почитаемым офицером кинологического корпуса, заслуги которого ничего не значили для управляющего. Крис прекрасно знал, каким уважением пользуется Элрик среди кинологов, и до того, как оказался невольным зрителем зарождающегося конфликта, думал, что Ник драматизирует, отзываясь об Ульрихе как о человеке, ненавидящим его за все без какой-либо веской причины. Трудно было поверить, что человек, так самоотверженно отстаивающий честь корпуса, может быть не в милости у начальства, но похоже Ник не врал. Если бы Крису не нужно было как можно скорее решить вопрос со старой Тагирой, он предпочел бы убраться восвояси, лишь бы не наблюдать за тем, что могло произойти дальше. Предчувствие у него было плохое, а в кипе с гнетущей обстановкой и помещением, больше похожим на склад забытых вещей, становилось и вовсе неприятно просто находится здесь. Казалось, самый обычный вопрос, банальное беспокойство двоюродного брата. Возможно. Ульриху даже удалось бы обмануть стороннего человека, не знающего о том, какие отношения связывают Брауна и Штайнмана. Но Николасу, доподлинно знающему обо всем о каждой из противодействующих сторон, стало даже немного забавно наблюдать за лицемерием начальника. Будь его игра чуть лучше - можно было бы предположить что у Ульриха есть немного смелости, а не только амбиции и стремление всеми силами отстоять очень прибыльную кормушку, с которой ему никак не хотелось расставаться. Сейчас Нику следовало действовать предельно осторожно и играть намного лучше Штайнмана, стараться, чтобы управляющий не заподозрил обмана, поскольку, судя по всему, он был готов к разговору намного лучше, чем предполагал Артур. Браун отзывался о двоюродном брате как о меркантильном дурачке, но предостерегал о мстительности и изворотливости родственника. Такой точно не расстанется со своим местом без боя. Даже крыса, зажатая в угол, начинает оборонятся, тогда чем Ульрих хуже? — На здоровье не жалуется, — спокойно ответил Николас и, чтобы ненавязчиво вернуться к теме, достал отчет, небрежно сложенный вдвое, чтобы довести его в целости. — Желаете ознакомиться? Штайнман прищурился, вероятно, ожидая получить более развернутый ответ на свой вопрос, а не тот, из которого ничего полезного для самообороны не выцепить, но быстро метнув взгляд на стоящего рядом с Ником Криса, раздраженно выдохнул через нос и без энтузиазма протянул руку, в которую Ник, сделав два шага вперед, сложил документ, сразу же вернувшись обратно, словно не хотел и приближаться к начальнику. Штайнман поправил очки и как-то брезгливо тряхнул бумагу, расправляя ее и поднимая в воздух еще больше пыли, которая, пусть и не так обильно, но все же покрывала и его единственный уголок рабочего места. Его глаза без интереса побегали по строчкам, совершенно не вчитываясь в содержание, разве что фокусируясь на отдельных словах, которые могли составить отрывочное представление о том, что изложено в документе. Потом скучающе выдохнул и отшвырнул лист на край стола. Бумага проскользнула по пыльной столешнице и осталась лежать на ней текстом вниз. Николас не читал то, что изложил Артур в отчете, но, зная его исполнительность, там наверняка был не один абзац, раскрывающий результаты испытаний и причину, по которой кинологам пришлось сворачивать лагерь раньше предписанного Штабом срока. Любая несостыковка с утвержденной программой являлась значительным нарушением, и потому требовала серьезных оснований для пересмотрения плана проведения испытаний. Именно поэтому любой корпус, будь то оторванные от главного управления стрелки, конники и собачники, или же входящие в штат синекительных, старались сделать все, чтобы не нарушать порядок и не строчить бесконечные акты и объяснительные, но даже здесь Ульрих плевать хотел на условности. В конце концов, его интересовал только результат, а не его достижение. Скорее всего, сам итог еще не был подведен, поскольку у Артура не было возможности подсчитать все набранные на соревнованиях очки. Навряд ли Ульрих успокоится до тех пор, пока не получит подтверждение того, что его корпус вновь обошел всех конкурентов. — И что? Какой-то ураган смог помешать проведению? — недоверчиво хмыкнул он, откидываясь на спинку кресла, смотря на Николаса таким осуждающим взглядом, будто Элрик и был виновен в произошедшем. — Офицеры славной армии Аместриса испугались дождика? Браун слишком сердобольный, если для него это является причиной закончить подготовку. Сам не работает и на других проблемы сваливает... Такая откровенная провокация не могла сработать, но он все же прибегнул к ней, внимательно наблюдая за реакцией беспристрастного кинолога. Примерно такого он и ожидал: высмеивания Артура в надежде сыграть на чувствах Ника, который захочет заступиться за него. И возможно, Николас так бы и сделал, если бы Арт не подготовил его и не подсказал как следует вести себя на аудиенции с братом. Нужно было отбросить личные переживания и не реагировать на издевки. Для Элрика, привыкшего защищать друзей в любой перепалке, даже словесной, это было не просто, но грубые слова Ульриха не тронули его чувство справедливости. Чтобы придать себе уверенности, парень подумал, каким жалким со стороны выглядит Штайнман, пытающийся высмеять своего брата. Да еще при Крисе, человеке который вообще никакого отношения к конфликту не имел. Остается только представлять, какие мысли возникают в голове у Волкера, наблюдающего за этим цирком. Не на это он рассчитывал, когда увязался с ними в Штаб. Ник не собирался отвечать начальнику на это. По сути, это было бессмысленно. Упомянуть о том, что причины перечислены в отчете, который он отшвырнул, – выход на следующую развилку перепалки. Попытаться объясниться - тот же самый путь. Элрик не был ответственен за решения, принятые Артуром, и, даже считая их полностью правильными, не имел права защищать своего друга перед начальником. Этого-то Штайнман и ждал. Ему нужна была любая ниточка, за которую можно было бы зацепиться и выбраться к сути, которую от него так тщательно скрывали. Подозрения подозрениями, но даже такой недалекий человек, как он, понимал, насколько бесполезны обвинения, не имеющие под собой никакого обоснования. А Николас, словно издеваясь над ним, делал вид, что абсолютно не понимает, на что намекает управляющий. — Позвольте, старшина, — вдруг вмешался Крис, несмело подав голос, избегая прямого взгляда на Ульриха, — этот ураган мог стать причиной большой трагедии. Большая удача, что... — Большая удача, что я на хорошем счету у Штабе и они, возможно, закроют глаза на этот сокрушительный провал! — рявкнул на него Штайнман, так тряхнув головой, что его очки едва не соскочили с носа, опасно задержавшись на самом его кончике. Волкер вздрогнул и замолк, только сейчас осознавая, что позволяет себе лишнего и что разговор ведется с Ником, как с главой их отряда. Простой участник, вроде Криса, не имел права перебивать их диалог, особенно когда управляющий был в таком поганом расположении духа. Но несмотря на все условности, парню было сложно безучастно наблюдать за тем, как Николаса, ни в чем не провинившегося ни перед Ульрихом, ни, тем более, перед штабом, так нагло втаптывают в грязь. За такую вольность могло грозить что-то похуже, чем наряды на уборку кухни... В отличии от Джима, который ничего плохого в наказании не видел, Крис еще никогда не попадал под такое унижение, и ему очень не хотелось бы начинать. Только ради друга он осмелился хотя бы попытаться защитить его, не понимая, почему Ник позволяет так относиться к себе. У Элрика явно было больше гордости, чем он показывал, и, при желании, ему ничего не стоило бы поставить начальника на место, не прибегая к прямым оскорблениям. Он мог хотя бы перевести тему, обойти острые углы и отстоять чувство собственного достоинства, но продолжал молча терпеть все издевательства Штайнмана и вряд ли из-за страха санкций. Порой, отвечая за проступки Мейлона, друзья вместе подметали плац и мыли полы в казарме, и Ник ни разу не сетовал об этом. Скорее всего, ему даже нравилось проводить со своим непутевым товарищем чуть больше времени еще и потому, что он имел прекрасную возможность как следует навалять ему в воспитательных целях. "Тогда почему?" — Откроете рот, когда Я вам это позволю, Волкер, — фыркнул Ульрих, водружая очки на место и вновь возвращаясь к Нику. — У вашего командира есть язык. Он сам в силах объяснить мне ситуацию. Николас не ожидал, что Крис вступится за него, и потому не успел даже жестом остановить его. Ребята еще не знали, какую именно цель преследует Ник и почему сейчас им нельзя собачится с Ульрихом, хотя тот изо всех сил напрашивался на хороший "комплимент". Ему самому было некомфортно выставлять себя козлом отпущения, позволять вытирать об себя ноги, и только маячащая в будущем возможность сбросить Штайнмана со своего трона позволяла Элрику держать себя в руках. Труднее всего ему стало, когда Ульрих нелестно отозвался не о нем самом, а об их отряде. Сложно сохранять самообладание, когда так несправедливо осуждают лучших кинологов корпуса, которых он сам и отправил на испытание. За все то время, проведенное в Централе, это было единственное неудачное мероприятие, вины за которое ни на кого нельзя было возложить. Однако Ник был уверен, что Ульрих и погоде готов высказать свои претензии. Интересно, как бы он запел, если бы кто-то действительно пострадал? Вот уж когда точно Штаб не оставил бы Штайнмана в покое. И вместо того чтобы выдохнуть с облегчением, что все благополучно вернулись в корпус целые и невредимые, Ульрих смел рычать в сторону Артура, на котором и была ответственность за состояние каждого кинолога под его командованием, включая собак. Другой бы на его месте "спасибо" сказал, но от Штайнмана благодарностей просить, как у лета - снега. — Я руководил работой отряда за пределами корпуса по вашему личному распоряжению, но не имею права оспаривать решения принятые капитаном, которые, по-моему мнению, никак не отразились на качестве проведённых испытаний. Несмотря на нарушение срока проведения, вся программа была исполнена и задокументирована. Проблем возникнуть не должно. В противном случае, капитан будет разбираться с ними сам, как единственный ответственный за принятие решения свернуть операцию. Он говорил спокойно и прямо, не сводя взгляда с Ульриха. Ни одна мышца на его лице не дрогнула под испепеляющим взором взбешенного начальника. За годы работы здесь у Ника постепенно выработался иммунитет к таким несправедливым высказываниям, и он научился отвечать четко и беспристрастно, даже когда внутри бушевал ураган. В этот раз ему пришлось особенно трудно, начиная с того момента, когда Ульрих стал высмеивать Артура, однако этого и следовало ожидать. Самообладание всегда было сильной стороной Николаса, но если бы Арт не подготовил его, возможно, в этот раз у него не получилось бы как следует контролировать ситуацию, даже зная, какие у этого могут быть последствия. Вероятно, его тон мог показаться даже высокомерным в кипе с тем, как стойко он держался, обходя любые провокации Штайнмана, невольно зля его больше, но если бы Ник поддался чувствам, все стало бы только хуже. Приходилось выбирать из двух зол меньшее. Во всяком случае он вел себя точно так же как всегда, и это не должно было вызвать у Ульриха таких подозрений, и все же, по видимому, вызывало. Он действительно испугался, что Артур начнет действовать через Ника, или же, как в общем-то и случилось, перетянет его на свою сторону, а бесился потому что никак не мог доказать это. И все же, так просто это кончиться не могло. Николас видел это по глазам Штайнмана, который похоже еще не выложил все козыри и пока что надеялся обойтись меньшим, не используя их. Элрик не знал, о чем конкретно думал Ульрих, но предпочел бы, чтобы эти козыри так же оказались не тронуты. Не смотря на собранность, неприятное чувство холодило дно желудка, словно там таял маленький кусочек льда. Предостережения Артура эхом звенели в голове. Жалкий и до смешного несерьезный Штайнман тем не менее все еще был для них самой главной угрозой. Совсем как маленькая смертоносная ядовитая жаба, о которой Николас когда-то прочитал в детской книжке - мерзкая, скользкая, противная, а дотронешься - умрешь. — Ты еще о правильности его поступков порассуждай, — усмехнулся Ульрих, недобро прищурившись. — Младший лейтенант, а гонора на генерала. Не делай из меня дурака, Элрик. Я точно знаю, что Артур намерен сделать и как ты к этому причастен. Ник моргнул. Вот и все. Маски были сброшены. Не на долго хватило Ульриха, сдался практически сразу, хоть и старался изо всех сил делать вид, что ему абсолютно все равно на происходящее. Не смотря на рассказы Артура Нику все же казалось, что Штайнман продержится чуть дольше. Хитрить он умел ничуть не хуже, чем нагревать руки на чужих успехах. До сих пор их словесная дуэль была лишь игрой. Теперь же Нику нужно было быть предельно внимательным и осторожным. Никто не мог предугадать, как именно поведет себя Ульрих и чем аргументирует свои доводы. Следовало отрицать любую причастность к деятельности Артура, врать убедительно и правдоподобно, что Ник делал из рук вон плохо, но ситуация не оставляла ему иного выхода. Самое ужасное, он не мог сейчас, стоя напротив Ульриха, уничтожающего его взглядом, сделать хоть что-то, чтобы унять тревогу: вдохнуть глубже чем нужно, усмиряя начинающий набирать частоту пульс, или перевести взгляд, чтобы хоть на несколько секунд отдохнуть от угнетения со стороны начальника. Любое подобное действие будет тут же интерпретировано как пробитие защиты, которую Николас так отчаянно строил. Не стоило думать о путях отхода. Все надежды, которые Артур возложил на него, должны воплотится. Он делал это не ради себя. Он делал это ради корпуса, в котором любил работать, в котором у него были друзья. Больше ему некуда было идти. Это место стало для него вторым домом, и смотреть на то, как Штайнман разрушает его, он не мог. Ради этого стоит идти до конца. Другой возможности не будет. Крис непонимающе переводил взгляд с Ульриха на Николаса, на этот раз молча, не встревая в разговор, косясь на дверь. Если бы он сейчас развернулся и ушел, наверное, никто и не заметил бы, но Волкер остался на месте не только потому что, несмотря на не самый удачный момент, хотел получить разъяснения по своему вопросу, но и потому что не мог сдвинутся с места. Он уже понял, что помочь другу никак не сможет и любая поддержка будет пресечена Ульрихом в лучшем случае, а в худшем - вмешательство может и навредить Николасу. Он еще никогда не видел Ульриха таким взбешенным без какой либо объективной причины. Кто знает, за какое лишнее действие можно снова напороться на его гнев? Увязываясь хвостом за Ником, Крисс думал что рапортовка отчета будет быстрой и не займет много времени. В общем-то, сам отчет вообще нисколько времени не занял. Парень сомневался, что Ульрих вообще был в нем заинтересован, раз почти сразу перешел к совершенно другой теме, по всей видимости, очень личной для него. Похоже, сам того не желая, Волкер присутствовал при чем-то очень секретном, не предназначенном для его ушей. Лучше было оставаться на месте и надеяться, что эта неприятная и непонятная ситуация скоро разрешиться. Было сложно сказать, сколько прошло времени, казалось, что они стоят здесь уже около часа, хотя на самом деле, с того момента как они перешагнули порог прошло едва минуты три. Кинолог успокаивал себя тем, что Ульрих прогнал бы его прочь, если бы не хотел, чтобы он слышал этот разговор, но если все еще не сделал этого - или не имел ничего против, или же не считал молодого человека помехой. Крис осмелился утереть пот, выступивший на лбу, рукавом и нервно сглотнул, невольно наблюдая за конфликтом. Даже воздух, казалось, стал тяжелее. И вовсе не от пыли. — Старшина? — переспросил Николас, приподняв бровь. — О чем вы говорите? Штайнман прищурился еще сильнее, словно силился рассмотреть на лице Ника дрожание какого-либо мускула, выдающего его тревогу, но даже толстые стекла очков не помогли ему с этим и, скрипнув от злости зубами, он медленно поднялся на ноги, отодвигая кресло, которое тяжело откатилось назад, цепляясь ножками за ворс ковра. Из окна, приподнимая тюль, подул несильный ветерок, заставляя пылинки взметнутся в воздухе, и Николас, почувствовав на себе его прохладное прикосновение, осознал, как сильно намокла рубашка на его спине, едва ли не прилипнув к коже. Как бы сильно он ни старался скрывать свое состояние, тело реагировало на обстановку именно так, как и должно было. Мало было отрицать все подозрения Ульриха. Нужно было как можно дальше уводить его от конкретных обвинений или хотя бы не позволять выдвигать новых. Непросто будет убедить в своей "честности" человека, который уже знает, что ему врут. Однако достоверно Штайнман не мог быть уверен. Нужно было во что бы то ни стало пошатнуть его уверенность, придумать что-то весомое, чтобы он снизил уровень подозрений, потому, что бы ни сказал Ник – ему не поверят на все сто процентов. Элрик нарочно не стал оправдываться с самого начала, решив понаблюдать за тем, с чего начнет строить свои обвинения Ульрих. Позволяя ему сделать первый ход, он уберегал себя от неприятных последствий и был волен придумать контраргумент. Тактика атакующего была ему неподвластна, а вот отбиваться и парировать он умел. — Артур намерен занять мое место, так? И тебя подговорил помочь ему этого добиться?! - надрывно рявкнул старшина. — Я знаю, что ты с ним дружбу водил! Можешь передать своему приятелю, что он никогда не получит мое место. Никогда! — на последнем выкрике он брызнул слюной как бешеный пес и, даже не удосужившись утереться, продолжил. — У него был шанс. Мой отец, старый брюзга, всегда считал его лучше меня, в пример ставил, восхищался, что племянник по его стопам пошел. Гонялся за ним по всему Аместрису, упрашивал приемником стать. Но Арт посчитал, что ему это не нужно, но стоило мне наконец-то встать во главе корпуса – решил меня свергнуть. Так вот, его поезд ушел. У него был шанс, хороший шанс стать приемником отца. Этот старый болван все уши мне прожужжал о том, как его любимый племянник, — он нарочно передразнил издевательским тоном "любимый племянник", — хорошо подходит для этой работы. Только вот Артуру больше нравилось вольеры чистить и по постам бегать. Мокнуть под дождем как пес – вот все что ему нужно! Вот его идеальная служба! Он всегда был двинутым на собаках, поэтому мой отец его и любил. Настоящее спасение, достойный приемник! Во мне он его никогда не видел. Но у Туро* были другие планы. Я думал, он успокоится, когда старик прекратит его преследовать и упрашивать возглавить корпус. Унижался перед ним, чуть ли на коленях не ползал, но я всегда знал, что кузен не согласится ни на какие уговоры. Только вот отец меня не слушал, а в итоге все вышло как я и говорил: Я единственный достойный кандидат на эту роль, на это место, и теперь, когда оно мое, я никому его не отдам, Элрик! Штайнман ударил кулаком по столу. От громкого стука содрогнулись стеклянные фигурки на полках, издав едва слышный тоненький звон. Благо, на крышке стола Ульриха было не так много вещей, и ничего, кроме и без того чудом балансирующей папки, не упало. Он даже не взглянул на свалившуюся папку, наверняка очень важную документацию, и мало того, медленно обходя стол, наступил на нее сапогом. Хорошая возможность хоть ненадолго перевести взгляд, не вызвав подозрение, заодно привлекая внимание управляющего к халатному отношению со служебными бумагами, но если Ульрих и заметил это, то явно не собирался ни на что отвлекаться. У всего и всегда были причины. Так и Штайнман злился не просто так. В его голосе Николас четко услышал обиду и зависть. Значимой фигурой он так и не стал, несмотря на то, что занял хороший пост. В его представление всеобщее признание и уважение складывалось только из престижа занимаемой должности и величины состояния. Ничего удивительного, обычная система благополучия в стенах главного Штаба. Только так и можно было достичь желаемого. Но попав сюда, в подразделение находящееся от Штаба дальше, где порядок другой и где люди имеют другие ценности, он запоздало понял, что погоня за освободившимся креслом будет стоить ему дорого. Ульрих и правда мало что понимал в устройстве корпуса, но не мог просто так отмахнутся от возможности стать главным. Наверняка он считал, что быть начальником корпуса тоже самое, что и занимать хорошую должность в любом из отделов Штаба. Если так... "Да, его только пожалеть можно..." — усмехнулся про себя Николас, чувствуя, как отступает неуверенность. Ему-то казалось что Штайнман сам по себе избалованный властью человек, привыкший получать все по щелчку пальцев и никогда не утруждавший себя простыми формальностями вроде труда и старания для достижения успехов. Даже это кресло ему досталось только с легкой руки отца, который, пусть и нехотя, но все же согласился отдать ему свое место, которое так долго берег для Артура. Неужели, ослепленный возможность сомнительного продвижения по карьерной лестнице, Штайнман даже не удосужился разузнать, с чем ему предстоит работать. И дураку понятно, что кинология – отрасль специфическая, и даже входя в армейское подразделение, корпус весьма отличался от любого другого департамента. Должно быть, боялся, что Астор передумает и найдет другого кандидата. Вот поэтому Ник и не любил, когда Штаб хоть как-то вмешивался в дела чернокительных. Госсужащий из Штаба был если и в силах понять устройство работы кинологов, то на это ушло бы много времени. По-хорошему, новому руководителю требовалось пройти обучение, недолгое, просто чтобы понимать с чем столкнулся. Может, корпус и был не сильно значим, и обращались к нему лишь в особых случаях, но не стоило недооценивать служебных собак. Только эти животные могли выполнять работу, которая человеку была не под силу. Иногда у Ника и вовсе складывалось впечатление, что Штайнман ненавидит собак. Конечно, никто не замечал, чтобы он обидел какую-либо собаку в корпусе, но вместе с тем никто никогда не видел, чтобы он проявлял хоть какое-то участие к своим подопечным. Они обеспечивают для него постоянные крупные дотации, имея в благодарность миску каши с обрезью. — Я не понимаю о чем вы говорите, — безразлично качнул головой Ник. Если смотреть на эту ситуацию с позицией, что он действительно ни о чем не знает, все выступление Ульриха походило на цирковое представление. Ни один уважающий себя военный никогда не стал бы приплетать личные мотивы к своей службе, даже если бы родственник как-либо мог помешать его карьере. "Личная жизнь остается за воротами, как только проходишь через КПП" — когда-то сказал ему Вольфберг единожды, но Николас запомнил это на всю жизнь. За бетонными стенами корпуса не существовало ничего кроме работы, и именно ей следовало уделять время. И руководители должны были знать это намного лучше рядовых офицеров. Чувства взяли над Штайнманом вверх, и он абсолютно забыл об осторожности. Она была ему не так важна как уверенность, что его должность останется при нем. Нелепица... Он ведь ненавидел свою работу всем естеством, вечно кривил лицо, прохаживаясь по территории корпуса, не занимался организационными мероприятиями, скидывая все, что только возможно, на бухгалтерский отдел и даже ведомости ни разу не просмотрел, хотя бумажная работа – это именно то, чему он учился и чем занимался в Штабе, с тем лишь отличием, что в чистых кабинетах с первоклассной отделкой и выбеленными потолками не было слышно лая собак, и не приходилось отвечать ни за что, кроме сроков сдачи документации. Скучная рутина, высокооплачиваемая работа, где даже сапогов пачкать не придется. Именно те условия, к которым так привык Ульрих и которых лишился по-своему же желанию, а теперь злился, раздражался от всякой мелочи, но не собирался возвращаться обратно. Ни дать, ни взять - собака на сене... Насколько же больше он получает здесь, если готов грызться за свое место, отбросив всякую осторожность, выставив на показ все свои мотивы? Артур всегда говорил, что хороший кинолог — бедный кинолог, но к Штайнману это явно не относилось. По ходу их беседы выяснялись все более и более интересные подробности, которыми он обязательно поделится с Артуром при встрече, но нельзя было терять бдительность. Пока он не покинет этот кабинет, все, включая Криса, оказавшегося здесь по случайности, должны считать что он действительно ни о чем не знает. Как бы того не желал Ульрих, он не сможет вытащить их него больше, чем Ник решит сказать сам. Даже этот пылкий диалог мог быть всего лишь попыткой разоблачить его. И судя по тому, как краснело лицо начальника, он не был удовлетворен реакцией Николаса. Громких криков Элрик не боялся. Единственный дискомфорт который они вызывали - это звон в ушах. Больше никакого воздействия на парня они не оказывали. А вот бедный Крис уже не знал, куда себя деть. Хоть весь гнев Ульриха был направлен только на Ника, он в любой момент мог перекинутся и на него, просто чтобы хоть на кого-то его ярость оказала воздействие. Но к счастью, пока что Штайнман не обращал на Волкера никакого внимания, и кинолог продолжал молится, чтобы все так и оставалось. — У тебя очень плохо получается строить из себя дурачка, Элрик, — оскалился Ульрих. Он оперся бедром о стол и сложил руки на груди, смерив Ника презрительным взглядом. Как и предполагал Николас, он не поверил не единому слову. У управляющего так и не получилось надавить на своего подчиненного, вынудив его выложить все карты. Авторитет не смог помочь ему, Ника не испугали крики, не вывели из себя издевки по отношению к друзьям, и даже порицание самого Артура не нашли отклик в глазах кинолога, в которых Ульрих, как ни пытался, не видел ничего, кроме спокойного безразличия, что раздражало еще больше. Он словно бился о невидимую стену, и все его попытки не имели у кинолога никакого отклика. Как будто он вообще находился не здесь, не в кабинете. Хотелось взять его за ворот рубашки и хорошенько встряхнуть. Очень хотелось, аж руки чесались стереть с его лица это невозмутимое выражение. Но нельзя... В присутствии посторонних распускать руки не стоило. Это могло плохо сказаться на его имидже, если бы Элрик понес на него. И хоть Штайнман предполагал, что Ник не стал бы придавать огласке этот инцидент, решил, что пока что не время. У него кончались идеи. Нужно было менять тактику пока не поздно. — Пока я не располагаю никакими доказательствами, что вы с ним спелись, но поверь мне, я их найду. И как только я это сделаю, твоя жизнь в корпусе перестанет быть такой беззаботной. Если дорожишь своими погонами и местом, советую пересмотреть свою политику и не мешать мне. До сих пор я не трогал тебя и закрывал глаза на твои бесцеремонные выходки, но теперь я стану внимательно следить за тем, что ты делаешь и чем занимаешься. Одумайся, Ник. Тебе не нужен такой враг, как я. **** На памяти Ричарда, корпус всегда был не самым тихим местом, однако сегодня он услышал лай собак еще задолго до того, как приблизился к нему. Волей не волей задумываешься о том, что расположение корпуса весьма удачно приходилось на отдаленный от густонаселенного района сектор, целиком состоящий из производственных сооружений и складов. Так лай собак никого не побеспокоил бы. Единственным неудобством оставалось только дорога до него. Дальше от Штаба располагалась только конюшня. Прилегающие к собачьему корпусу улицы практически всегда пустовали. Людей здесь можно было встретить только ранним утром, когда со складов начинали развозить товары по всему городу и горожане могли приобрети их до транспортировки по более выгодной цене. Сейчас напоминаем об этом остались только пустые деревянные ящики и порванные коробки, сиротливо сложенные штабелями вдоль грязных серых стен складов. Даже запах здесь стоял мерзкий, кислый, похожий на вонь гнилых овощей. В доказательство этой теории он брезгливо переступил через растоптанную в грязи луковую шелуху, стараясь не запачкать начищенные до блеска сапоги. Выбери он другую, более оживлённую дорогу - можно было избавить себя от подобного, но если выбор стоял между шумным сквером и узкой грязной, но пустой улицей, то выбор был очевидным. Пусть и пришлось потратить на дорогу чуть больше времени. Ричард никогда не задумывался о том, связана ли его нелюбовь к обществу с Орфом или же это его собственная черта? Не получалось вспомнить, насколько сильно ему не правились шумные толпы людей. Вполне возможно, что он мог игнорировать их так же, как и бессмысленную болтовню Хавока, когда тот ловил его в коридоре Штаба. Так или иначе, ему удавалось прятать свое раздражение, но он не мог с таким же успехом приспособится к шуму городских улиц. Даже простая дорога домой становилась испытанием. Потому он задерживался на работе подольше не только из-за бумажной волокиты, но и потому что с наступлением сумерек, людей в городе становилось меньше. Как ни посмотри: обычная черта замкнутого интроверта без каких-либо странностей, если не брать во внимание одержимость. Сам Мустанг не причислял себя к какому-либо типу и не объяснял свое поведение ничем иным кроме как личностными качествами. До тех пор, пока они делят чувства с Орфом, до тех пор, пока адский пес может влиять на него – ни в чем нельзя быть уверенным. Единственное, в чем не сомневался Ричард, это в том, что демон ненавидит Алори. Настолько сильно, что он считал эту ненависть своей собственной, пока его отношение к девушке не начало меняться. Если бы не Орф, они могли подружится намного раньше и, быть может, он быстрее осознал свою пагубную зависимость от демона. Словно бы псина сознательно тянула время, понемногу завоевывая его, не позволяя допускать мысли о соперничестве. Изо дня в день, отметая одну идею за другой, разочаровавшись в поиске возможности избавления, парень был готов хвататься за что угодно, даже за самые бредовые предложения, одно из которых и привело его сюда. Самые очевидные решения проблемы ни к чему не привели, хотя Ричард возлагал на них большие надежды. Создавалось впечатление, что ответ лежит на самой поверхности, которую Мустанг никогда не рассматривал как вероятное направление поисков. Теперь же пришло время взглянуть и на них тоже. Пусть Ричард и не верил в успех, но, по крайней мере, это было лучше, чем опустить руки. Теперь он был готов рассчитывать не только на себя, но и принимать любую помощь от единственного человека, который был в курсе его проблем. Не стоило сильно полагаться на эту идею, но вместе с тем Ричард видел в этом некоторую пользу для себя. В корпус он не наведывался уже давно. С тех пор, как он последний раз посещал его, многое изменилось, и ему хотелось посмотреть, так же сильно боятся его собаки, или же некоторая власть, которую он отвоевал у демона, ослабила Орфа? Пока что это были только предположения, но, возможно, если он может приказать твари молчать и не подавать голос, это найдет отражение и в его влиянии на других живых существ. Лошади все так же боялись его, но парень не полагался на чутье животных-жертв. Реакция близких по крови к Орфу хищников была бы более показательной. Пусть это будет обычной проверкой. Даже если ничего полезного приметить не удастся, хоть какую-то информацию он унесет с собой. К тому же, было целесообразнее сделать это сейчас, когда брата Алори не было в городе. Навряд ли девушка обрадуется, если они встретятся. Николас ничего не знал о том, как сильно были связаны его сестра и штабский военный, а если бы узнал, это бы ему точно не понравилось. Мустанг не хотел навлекать на Алори дополнительные проблемы и пока что не видел надобности в знакомстве с Ником. Достаточно было того, что ее брат знал, что его сестра работает с конем, принадлежащему офицеру. Только дурак не понял бы, что такое положение как минимум означает, что они общаются и взаимодействуют по общим вопросам. Кто знает, насколько подозрительным был Николас, и как сильно это могло повлиять на Алори. Девушка изначально старалась не афишировать их связь перед братом, несмотря на то, что уже грубо нарушала поставленные ее отцом запреты. Если Николас действительно придерживался слов своего отца, и должен был контролировать круг общения своей сестры, было бы лучше и вовсе не показываться ему на глаза не только в присутствии Алори. Не стоило проверять Ника на наблюдательность. По слухам, которые о нем ходили, этот молодой человек был очень внимательным и трудолюбивым. Только на самом деле достойный и ответственный человек мог так часто мелькать в служебных сводках. Так же через руки Ричарда не раз проходили запросы на благодарственные письма на фамилию Элрик. По всему выходило, что человек он был действительно хороший, исполнительный и верный своей службе. Ричарду стало даже жаль, что он не имеет возможности узнать о нем побольше. В Штабе он не знал ни одного молодого офицера, который так самоотверженно работал бы на благо страны. В основном единственное, чего действительно хотели штабские – повышения и славы, за которыми неизменно следовала и прибавка к жалованию. Ник же, несмотря на все свои заслуги, все еще носил звание младшего лейтенанта, что казалось странным. Неужели такой человек не был достоин большего? Ричард никогда не расспрашивал Алори о брате, но был уверен, что и она, несмотря на то, что Ник сейчас исполнял роль надсмотрщика, отзывалась о нем только в хорошем ключе. Так или иначе, сейчас его отсутствие в корпусе было скорее плюсом, чем минусом. **** — Вы угрожаете мне, старшина? — спросил Николас, удивленно взглянув на Ульриха. — Разве я сделал что-то плохое? — Пока что нет, Элрик, — покачал головой Штайнман. — Пока что нет... Он медленно вернулся к своему креслу и уже спокойнее продолжил, опускаясь в него: — Я просто хочу, чтобы ты сделал правильный выбор. Корпус дает тебе все, для того чтобы ты хорошо выполнял свою работу. Не говоря уже о постоянных привилегиях и поблажках, на которые я великодушно закрываю глаза, чтобы нашей "звезде" было комфортно продолжать превозносить наш корпус в глазах высшего руководства. От их благосклонности зависит будет ли вообще функционировать наш корпус или же его расформируют из-за ненадобности. Мы должны держаться на плаву и доказывать свою значимость, если хотим продолжать работать. Поэтому советую направить весь энтузиазм в эту сторону, а не слушать бредни моего братца. Его голос стал мягче, но глаза продолжали так же пристально смотреть на Николаса. Лесть в его словах была настолько приторной и лживой, что Элрик скрипнул зубами от отвращения, продолжая стойко отыгрывать свою роль. Было до тошноты мерзко слушать от него такую ересь и откровенный обман. Ульрих плевать хотел на развитие корпуса, и вспоминал он о нем лишь когда мог как следует получить за повальное разгильдяйство на рабочем месте. Но по какому-то "волшебному" стечению обстоятельств, единственный гость из Штаба, наведывающийся к ним, был Мустанг, который в силу своего положения ничего поделать с беспорядком не мог. "Нет..." — подумал про себя Ник, вспоминая то, как описывала Ричарда Ева. — " Может, и наверняка даже делал, но если Ульрих действительно имеет хорошие связи – любая докладная на беспредел в корпусе, оседает в кабинете какого-нибудь капитана или майора, совсем как пыль на столе Штайнмана..." Как ни странно, несмотря на поговорку "рыба гниет с головы", все остальная часть кинологического корпуса не придерживались политики Ульриха, продолжая нести свою службу так же самоотверженно и внимательно как и всегда. Во многом это была заслуга бухгалтерского отдела, которые полностью переняли на себя обязанности нерадивого руководителя для того, чтобы корпус, как сказал Ульрих, продолжал существовать. Никакой Штаб не был страшен для него так, как Штайнман, буквально разрушающий его изнутри. Если бы не славные ребята-бухгалтера, у собак бы не было ни еды, ни чистой соломы в будках, никто бы не заботился о вывозе мусора, а немногочисленную, старую технику не чем бы было заправлять. Всеми этими вопросами, обходя Ульриха занимались именно они. Если бы Штайнман еще и на это не выделял средства, было бы совсем худо. Хотя, такое беззаконие уже никто бы терпеть не стал. Отношение к Ульриху держалось сейчас на тонкой грани крайности дозволенного. Имея возможность пресечь попытки доносов направленные прямиком в Штаб, на своей территории он мог расправится с ними еще быстрее, да еще и наказать того, кто посмел усомниться в том, насколько он хороший руководитель. Элрик пришел в корпус уже когда Штайнман младший во всю прочувствовал свою власть, оттого Николас мало что знал о том, каким управляющим был Астор, но, по рассказам старослужащих, при его правлении собакам в миски перепадала не только говяжья обрезка с головы, но и субпродукты, которые рабочим собакам полагались постоянно. Нельзя сказать, чтобы псы голодали, но несомненно могли питаться и лучше. Экономить на еде для них – самое мерзкое преступление, которое можно было себе позволить. Навряд ли сам Ульрих отказывал себе в хорошей еде... Ника так и подмывало спросить открыто, что именно заставляло Штаймана продолжать бороться за это место, когда отец несомненно мог вернуть его к прежней должности, но сдерживался, понимая, что такая вольность разрушает все планы Артура и потому, устало выдохнув, сказал: — Я все еще не понимаю, в чем вы меня обвиняете, старшина... Ульрих сжал губы, но не стал ничего отвечать. Он все еще не верил в непричастность Элрика, но не мог попрекнуть его в чем-то конкретном. Для серьезных обвинений и причины должны быть серьезные. Однако страх одной лишь возможности того, что Артур даже в перспективе может подумывать претендовать на место руководителя, заставляла его выстраивать непробиваемую оборону, а в первую очередь отбить у его последователя желание помочь свергнуть действующего начальника. Можно было закончить все здесь и сейчас. По крайней мере, Николас услышал его. Но Ульриху казалось этого мало. Он хотел сделать так, чтобы кинолог даже не смел допускать мысли о перевороте. И, к счастью, у него оставался один, самый главный козырь. И потому, вальяжно рассевшись в кресле и растянув губы в противной, злорадной улыбки, он бросил, словно невзначай: — О чем бишь я? Ну конечно, ты не станешь ничего замышлять против меня. Особенно зная, что твоя собака может "случайно" оказаться в списках на перевод... Николаса словно молнией пронзило. На секунду он вообще потерял ориентацию в пространстве, а слова Ульриха, словно ударили по голове так, что в ушах зазвенело. Ник даже забыл, что нужно дышать, вспомнив об этом, когда легкие протестующе кольнули за грудиной, или же это было сердце, которое казалось тоже сжалось от шока. По телу начало разливаться холодное оцепенение, как будто его кровь стала ледяной и вязкой. Это было единственное, чего он боялся и то, чего никогда не могло произойти. Шемрок принадлежал ему и только ему. Вольфберг уверял его в этом, и Николас верил в это. Даже опасения самого Артура немного нервировали его, заставляли чувствовать себя неуверенно, но вместе с тем, он четко знал, что юридически статус Шема защищен со всех сторон. Даже племенная карта и ветеринарное свидетельство не хранились в бухгалтерии, а лежали дома, как и у любого рядового владельца породистой собаки. ЕГО СОБАКИ! Все могло поменяться в этом мире, могло поменяться правительство, могло расколоться небо, солнце могло погаснуть, но Шемрок не мог оказаться в чужих руках! Это шло в развез со всеми убеждениями, со всем мировоззрением Николаса. Этот пес значил для него больше, чем кто-либо мог себе представить. Был для него не просто другом. Никакие слова не могли описать то, как сильно они были связаны друг с другом. У Ника задрожали руки... Ульрих удовлетворенно улыбнулся, показав кривые передние зубы с широкой щербинкой. Как он и предполагал, Элрик попался в капкан. Он испытывал искреннее удовольствие, наблюдая за беспомощностью своего оппонента, который еще минуту назад беспристрастно отрицал любую причастность к авантюрам Артура. Даже если Ник действительно был ни при чем, в чем Ульрих сильно сомневался, эта крайняя мера предосторожности все равно не была лишней. Всего лишь страховочный трос, который не даст Штайнману потерять свою должность. Никакие другие методы воздействия на Элрика не работали. Он просто вынудил его поступить именно так. Наконец-то он обернул ситуацию в свою пользу, показав, кто здесь хозяин, и теперь чувствовал себя намного увереннее, сожалея о том, что не сделал этого раньше. Насвистывая под нос какую-то глупую мелодию, он полез в ящик стола, вороша сваленные в него бумаги. Лай с улицы стал громче, но Николас не обращал на него никакого внимания. Крис, ошарашенный услышанным, положил руку на плечо друга, стараясь приободрить после такого шокирующего известия, но и ему не удалось вывести кинолога из оцепенения. Он не мог говорить, во рту стало сухо, язык прилип к небу. Кинолог хотел немедленно вступить в спор, отстоять свою собаку, понять, как Ульрих вообще может заявлять о чем-то подобным, но пораженный шоком не был в состоянии и губами шевелить. И без того спертый, пыльный воздух стал казаться ему тяжелым. От каждого судорожного, короткого вдоха кололи легкие. От недостатка кислорода последующий монолог Штайнмана доносился до него словно бы издалека, приглушенно, как будто управляющий говорил через толстую, пуховую подушку. — Не так давно мне стало интересно, — безжалостно скучающим тоном продолжил Ульрих, — как это так: собака служебная, а права на нее не у армии. Странно, правда? Армейское имущество не может быть отдано рядовому офицеру без веских оснований или статуса. А какой там статус у обычного лейтенанта? Не многовато чести, а Элрик? Служебную собаку в своем распоряжении иметь? Тем более, такую... Да за Шемрока любой корпус поборится ради того, чтобы приобрести такую звезду. Настоящая Золотая Антилопа: где не появится – везде почет, уважение и деньги. Вот я и проверил, твоя ли это собака. И знаешь, оказалось, что нет. А те бумажки, которыми ты прикрывался, – подделка. Мне стоило заявить на тебя и за это, подделка военных документов, тем более, имущественных, строго карается законом. Но я не буду. Сомневаюсь, что ты своим умом провернул это дельце. У тебя были помощники, может быть даже этот авантюрист Туро посодействовал, ну да ладно, не суть. Это отдельная тема и копать под нее нужно основательно, у меня ПОКА ЧТО нет на это времени... — он устало потер переносицу, зажмурившись. — Но это тебе пища для размышлений. Ты сейчас на хорошем счету в Централе и за его приделами, и собака все еще при тебе, несмотря на твое преступление. Меня это все еще не сильно трогает, но если ты начнешь ставить палки мне в колеса, если подпишешься на авантюру Брауна, пеняй на себя. — Это ведь шантаж! — не выдержал Крис. — Старшина, нельзя же так... — Теперь с тобой, — Ульрих небрежным жестом приказал Волкеру, все еще поддерживающего ошарашенного Ника, замолчать. — Ты зачем явился? Уши погреть? Вот наконец очередь дошла и до него. Крису показалось, что прошла целая вечность, он уже начал забывать, зачем вообще пришел к Ульриху, а после услышаного и вовсе перестал понимать, где правда, а где ложь. Весь корпус знал об исключительных правах Ника на Шемрока, и никому и никогда не пришло бы в голову оспаривать их. Конечно, каждый из работников корпуса мечтал, если уж не о правах на своего пса, то хотя бы о том, чтобы закрепленная за ним собака не покидала Централ. Но это была несбыточная мечта. Как и каким образом у Ника получилось заполучить Шема, Элрик не рассказывал даже своим друзьям. И не мудрено, скорее всего, этому предшествовало действительно что-то не вполне законное, но разве кто-либо стал бы его осуждать. Будь такая возможность унего самого, Крис сомневался, что отказался бы. Нику просто сильно повезло, и оставалось порадоваться за него. Высказывания Ульриха казались слишком бредовые. Крис даже сомневался в том, что это не попытка стращать ненавистного кинолога, чтобы не утратить контроль над положением. Кто знает... Такая мразь, как Штайнман, мог пойти и на такой мерзкий поступок. Ему не хотелось обсуждать сейчас проблемы Тагиры, но теперь, когда Ульрих выжидательно барабанил ногтями по столу, говорить все равно пришлось бы. Так он хотя бы возьмет удар на себя, и даст Нику хоть немного времени, чтобы прийти в чувство. Ульрих понятия не имел о том, что значил Шемрок для Элрика. А если имел, он редкостный козел, раз позволял себе такие выходки. — Н...нет... — кинолог нервно сглотнул. — Я пришел просить снять мою собаку с боевого дежурства. Она стара и нездорова. Ей пора на пенсию. Она достаточно послужила для корпуса. Последнее испытание далось ей очень непросто. Если Тагира продолжит и дальше нести службу, она может погибнуть. После того, как место Астора занял Ульрих, ни одна собака еще не покидала рабочий строй из-за старости или болезни. Пожилых собак в корпусе было мало. Волкер знал только троих овчарок преклонного возраста, которые пока что не жаловались на хромоту и могли выполнять свои обязанности. С Тагирой же все было иначе. Быть может, не будь у нее проблем с лапами, все было бы по-другому. Энергии в ней еще хватало. Даже на фигуранта она прыгала, не обращая внимание на боль. Крису не хотелось прощаться с ней, но он понимал, спокойная работа сторожевой собакой на военных складах будет для нее намного лучше, чем тяжелая служба в корпусе. Как бы не было жалко, в первую очередь стоило подумать о ней. Обычный процесс перевода такой собаки не был сложным: нужно было всего лишь подписать соответствующие документы и отправить запрос в отделы, которым требовалась охрана. А в таких никогда отбоя не было. День-другой и вольер освобождался в ожидании нового, молодого постояльца. Даже представить себе пустующую плетку Тагиры было мучительно больно, но Кис держался как мог. Только ради нее. Ульрих задумчиво сжал губы, переведя взгляд на стол, и несколько раз кивнул головой, словно соглашался сам со своими мыслями. — Что ж... Хорошо, раз ты так считаешь. Договорись с Локвудом. Он все устроит. — С Локвудом? — переспросил Крис и неприятный холодок, сродни тому, который испытывал Николас, пробежал у него по коже. — Зачем? С каких пор ветеринары выписки о переводе на склад дают? Этим бухгалтерия занимается. Ульрих хмыкнул и его взгляд снова стал хищным, как у хорька. — Склады сейчас охраняются достаточно хорошо. Собачье подспорье им ни к чему. Невостребованные собаки подлежат усыплению. Распоряжение вышло, когда вы отправились на соревнование, так что вам двоим простительно о нем не знать, но советую ознакомиться в свободное время. Копия указа на стенде с информацией внизу. — Не... востребованные... — с запинкой произнес шокированный кинолог, с непониманием смотря на начальника, который снова начал насвистывать под нос мелодию, педантично отряхивая воротник своей рубашки. — Вы ходите сказать, что... — Содержание животных, от которых нет пользы – удар по финансированию. Эти деньги можно потратить на благие цели. Кормить иждивенцев я не собираюсь, Волкер. Если твоя собака стара и больна, будет гуманно прекратить ее страдания, и мои за одно. Одной проблемой меньше. — Да...да как вы можете! — закричал Волкер, убирая руку с плеча Ника и становясь перед ним. — Совсем из ума выжили!? Эти собаки своей жизни не жалея служат стране! Так вы отплачиваете им за верность?! Он вскипел не на шутку. Забыл о том, как боялся и слово сказать. Все, что сейчас происходило в кабинете, казалось полным абсурдом, не имеющим никакое отношение к реальности. За то время, пока их не было в корпусе, все перевернулось с ног на голову. Штайнман совершенно свихнулся в погоне за обогащением. Раньше он урезал пайку для собак, уменьшал содержание в ней мяса, а теперь и вовсе попрекал их в трате на еду. Неужели миска собачьей каши стоила так дорого, что он готов был и эти деньги забрать себе?! Кинологи молчали, латая дыры в старой рабице, молчали, приколачивая доски к крышам собачьих будок, чтобы спасти своих подопечных от протечек, не обращали внимание на отваливающуюся побелку в казармах и щели в оконных рамах. Все это можно было решить своими силами, не дожидаясь помощи от Ульриха, от которого проблем было больше, чем поддержки, хотя это именно он должен был держать корпус в хорошем состоянии и следить за тем, чтобы офицеры и их собаки выполняли свои обязанности в хороших условиях. Но это...это нельзя было пускать на самотек. Ни в одном корпусе страны не практиковали такие жестокие методы! Почему же тогда Централ, самый главный корпус, позволяет себе такое?! Конечно же, все это затеял именно Ульрих. Автономность давала ему полную свободу действий. Штаб, если он действительно одобрил такой варварский указ, понятия не имел на что именно обрекает корпус. Тем более, если запрос начинался с "во избежание излишних выплат на финансирование...". Такое подпишут даже не дочитывая до конца. Ульрих знал, на что давить и как получить свою выгоду. Это сейчас старых собак было не так много, но в будущем их станет куда больше. И тогда кинологи будут молиться, чтобы их собак перевели в другие корпуса, и они не встречали старость там, где за из заслуги их ждала пусть не мучительная, но несправедливая смерть. Все это не укладывалось в голове Криса, он не мог такое принять, будь это даже приказ одобренный самим Штабом и не боялся грубо высказать все, что он думает об этом. — Мне нет дела до имущества армии, которое идет на списание, — отмахнулся Ульрих, совершенно не отреагировав на яростный выплеск в свою сторону. — Для корпуса старые собаки – обуза. Напрасный перевод ресурсов. Даже когда они переводятся на склады платить за них все равно нужно мне, а какой с этого прок? Собаки – ресурс возобновляемый. Каумафи, Дублис, Иектория – есть откуда новым браться. Не вижу причин для такого противодействия, Волкер. А если есть возражения – оставь в бухгалтерии, рассмотрю, когда время будет. — Это не вещи! — закричал Крис, совершенно теряя голову от такого потока ужасных заявлений. — Они живые! Они наши товарищи! Мы вместе несем службу, вместе ходим в патрули, вместе сидим в засаде! Что вы вообще можете знать о них?! В наших собаках больше сострадания чем в вас, старшина! Они умеют чувствовать и любить! А вы любите только себя и деньги, которые получаете за наш труд! — МОЛЧАТЬ! — взревел Ульрих ударяя обоими кулаками по столу так, что его очки снова едва не соскочили с носа. — С начальником попрекаться решил, Волкер? Ничего, я тебя научу себя вести как следует. Два наряда на уборку территории! — Да хоть десять! Нельзя так с ними обращаться! Я не позволю усыпить свою собаку! — продолжал Крис, переходя последнюю грань, за которой наказание могло быть строже. — Твоя собака, как и собака Элрика, принадлежит армии! Твоего здесь нет ничего! И ты будешь работать на тех условиях которые я поставлю! — Вот значит как... Скандалящие люди замолчали и посмотрели на неожиданно подавшего голос Ника. Тот смотрел в пол. Он слышал все, но еще одно потрясение вынести было не так сложно как первое. Место, ставшее для него вторым домом, корпус, в который он приходил с огромным желанием послужить на благо своей стране, вольеры, заполненные верными собаками, готовыми без раздумья бросится под нож и пули защищая хозяев – все это в одночасье стало чужим, а мир потерял былые краски. Вещи, которые казались ему незыблемыми, рухнули. И все это из-за одного единственного человека, которому были чужды любые чувства, за исключением жадности и меркантильности. Особенно чувство меры: его у Ульриха точно не было. Нику хотелось бы верить, что два эти события никак не связаны, но зная то, какой тварью может быть Ульрих, не стал отрицать, что он мог стать причиной этой ужасной трагедии. И самое главное – он не знал, как можно отрезвить Штайнмана. С этим человеком невозможно было вести диалог. Он не обращал внимание ни на кого, действовал только на свое усмотрение, с искренней верой, что его видение – единственное правильное. А что может быть правильнее для алчного человека, чем получить лишний цент на свой счет? И не важно, каким образом он заработан: честным трудом или изъят из содержания служебной собаки. Деньги они и есть деньги, а люди, которые любят их больше всего на свете, не могут поменяться и научится заботиться не только о себе. — Есть, что сказать, Элрик? — обратился к нему Штайнман. — Твой пес достаточно молодой, чтобы ты сейчас переживал о нем. — Я переживаю за всех собак в корпусе, потому что все они достойны участия и заботы, старшина, — ответил кинолог, поднимая голову и с вызовом смотря на Ульриха, который удивленно повел бровью, не ожидая, что затравленный и загнанный в тупик отчаянья Ник сможет что-то сказать ему. Теперь на пару с Крисом, они вместе выступали оппозицией перед лицом безраздельной власти Ульриха. Ник пришел сюда, чтобы показать свою лояльность и доказать, что он никак не связан с затеявшим мятеж Артуром, но Ульрих сам настроил кинологов против себя. Нужно быть полным кретином, чтобы предполагать успех подобных махинаций. Отбросив в сторону содействие Брауну, Ник готов был и без его помощи сделать что угодно, чтобы этот тиран навсегда забыл дорогу в кинологический корпус. Противостоять Штайнману будет нелегко. Артур предупреждал его об этом с самого начала, однако у Ника, который хотел всего лишь работать под прикрытием, снабжая Артура нужной информации, уже не оставалось выбора. Если они будут медлить и дальше, случится непоправимое. "Недоумок...Он же сам себе могилу копает" — подумал Николас. — "Твоя жадность погубит тебя очень скоро..." — Тебе бы за свою собаку лучше побеспокоится, Элрик, — усмехнулся Ульрих, переводя взгляд с одного офицера на другого. — Качать свои права я вам здесь не позволю. Ты и твой дружок надолго запомните эту выходку. Семь...замечательное число! — он злобно ощерился. — По семь нарядов каждому. Вашей энергии нужно найти достойное применение. Любите свой корпус? Вот и послужите ему на благо, мальчики. — Есть, — глухо, но мощно, ответили молодые люди, заканчивая разговор, вяло отдавая честь, хотя делать им этого абсолютно не хотелось Говорить здесь было не с кем. Но и уйти без позволения они не могли. А Ульрих, словно издеваясь, не спешил их отпускать. В повисшей тишине наконец-то стало слышно шум, доносившийся снаружи, который из-за затянувшегося скандала они не могли услышать. Кричали люди. Много людей. По громкому топоту армейских сапог, удаляющихся прочь о Штаба Николас понял, что они направлялись в сторону вольеров. За секунду парень успел представить, чем вызван такой переполох, и, не сказав ни слово и даже не взглянув на Ульриха, покачивающегося в кресле, кинолог рванул к двери настолько быстро, что требовательный оклик начальника даже не достиг его слуха, а голос Криса догнал его только когда кинолог уже летел вниз по лестнице. Неприятный разговор, угрозы, новые жестокие приказы, шантаж, задание Артура – все это вылетело у него из головы. Страх гнал его вперед, прочь из здания. Самые страшные события всплыли в его сознании, все то, чего он так боялся, оставляя пса одного в поле видимости опасного хищника, привязанного и лишенного возможности защищаться. Корить себя за то, что он послушался Ульриха и не отвел собаку в вольер было уже поздно. Если с ним что-то случится, виноват будет только он сам! Если эта тварь вырвалась из клетки... "Шемрок!" **** На КПП Ричард не встретил ни одного кинолога, что было весьма странно. Закрытое, режимное учреждение не могло пренебрегать таким важным элементом как круглосуточный караул. Так чего доброго и посторонних на территорию пропустить можно было. Согласно последним данным, штаб корпуса не требовал дополнительной укомлектации, а значит и людей у них должно быть достаточно, чтобы выделить хотя бы одного человека следить за воротами. Такую вседозволенность нельзя было спускать на самотек, несмотря на то, что сейчас лейтенант пришел сюда вовсе не для того, чтобы искать нарушения. Однако они слишком мозолили глаза, чтобы он проигнорировал их. Ульрих конечно был отвратительным управляющим, но до такого безобразия еще не опускался. Откровенно говоря, манера его правления вызывала большие сомнения. Ричард заметил это еще давно, в самый первый раз, когда пришел за отчетом к не слишком давно вступившему в должность Штайнману. Его назначение стало для многих большим сюрпризом. Не часто гослужащие из главного Штаба решают так кардинально поменять направление деятельности, но, тем не менее, это сильно продвинуло его по службе. Руководящая должность манила многих, вряд ли бы кто-то на месте Ульриха отказался, особенно когда других кандидатов на рассмотрении и не было. В данном случае все решил непотизм*. Распространенная практика. В этом не было бы ничего страшного, если бы фавориты выполняли свои обязанности в полной мере. Ричард понятия не имел, как распоряжался властью его предшественник, но это было и не важно. Ульрих исключительно не нравился Мустангу. Пусть он и сдавал отчеты в срок, но ни черта не знал о своей работе. Конечно, документы для отчета подготавливал бухгалтерский отдел, но только последний разгильдяй не взглянет в них просто ради любопытства. Ричард часто пролистывал отчет прежде, чем принять его и задавал вопросы, ответы на которые можно было найти в бумагах. Если Аверс и остальные управляющие могли хоть что-то проблеять в ответ, Штайнман или молчал, или выдавал такой бред, что у Мустанга складывалось впечатление, что он вообще не понимает какую должность занимает и не отличит собаку от осла. Отчет за отчетом, главным итоговым тезисом оставался пункт гласящий, что корпус постоянно нуждается в дополнительном финансировании, только причины менялись: ремонт складских помещений, внутренняя отделка казарм, реконструкция служебных кабинетов, компенсация затрат на перевозку животных, дополнительные расходы ветеринарного обслуживания, ремонт вольеров, поднятие жалования офицеров... Можно было продолжать до бесконечности, Штайнман не прекращал просить еще и еще. И все его запросы удовлетворялись. Кинологический корпус был на хорошем счету, показывал хорошую эффективность, удивлял рабочими качествами собак и всегда, без исключения, занимал первые места среди остальных кинологических организаций. Не удивительно, что отдел снабжения даже не проверяли, действительно ли кинологам нужно столько денег. Ричард не удивился бы, если бы жалования кинологов росло только на официальных бумагах... Потому как то, что он видел, посещая корпус многое объясняло. Мустанг мало что знал о содержании служебных собак, но и ему было известно, что залатанная дыра в рабице долго не прослужит, а оббитые разномастными досками крыши будок не выполняют своего прямого назначения, не говоря уже о том, что портят вид презентабельного корпуса, лучшего в стране. В отличии от многих штабских, Ричард не презирал работников из сторонних корпусов, и не только потому, что и сам имел к одному из них непосредственное отношение. Они потому и выносились "за скобки", потому что выполняли такие задачи, которые не могло решить ни одно отделение Штаба. Пусть вся слава так или иначе доставалась штабским, как координаторам и куратором всей их деятельности, настоящих героев в Штабе не было. Но все делали вид, что все так и должно быть. Отношение, выстроенное годами не так просто было изменить, и со временем обе стороны привыкли к этому, недобро посматривая друг на друга, совершенно не думая о том, что цель у них одна. От разногласий снижалась и эффективность труда. Вместе можно было сделать намного больше. Казалось, бы даже ребенок мог это понять, но не взрослые дядьки в формах... Ричард не знал Аместриса без своего отца в качестве фюрера, и потому мог только на слово доверять словам старших о том, что "страна переживает перерождение", хотя на его взгляд еще многое нужно было изменить, прежде чем бросаться такими громкими словами. Проходя между рядов беспокойных, мечущихся в вольерах собак, Мустанг как-то бессознательно начал искать глазами белого пса, легенду корпуса, принадлежавшего брату Алори. Раньше он так пристально не присматривался к собакам, да и они в его присутствии обычно вели себя тише. Сложно было не разглядеть на пестром шерстяном фоне белоснежную шкуру, но кажется парень видел его только на черно-белых фотографиях в штабских сводках. Если этот пес действительно жил здесь, то взгляд лейтенанта должен был упасть на него, однако Ричард не мог вспомнить этого. Да и зачем? Сейчас этой собаки не должно было быть в корпусе. По словам девушки, ее брат все еще не вернулся с учений, что очень кстати играло им на руку. Было бы лучше, чтобы они пока что оставались по разные стороны баррикад. Не потому что Ричард хотел держатся от него подальше. Алори так будет спокойнее. Он хорошо помнил ее тревогу каждый раз как, провожая ее до дома, он подходил слишком близко. Черт знает что наговорил ей отец с братом, это не его дело, но спасти единственного человека, который помогал ему, от беспокойства было вполне в его силах. По всей видимости, у Ника и Алори были очень теплые родственные отношения, совсем не такие как у него с Евой. Ричард не хотел становится тем, кто разрушит их, хоть, по сути, в какой-то мере все равно это делал... Он остановился, оглядываясь по сторонам. Ни одного кинолога... хотя обычно в это время должно быть многолюдно. Собаки словно с ума посходили: лаяли до хрипа, метались по вольерам, не находя себе места. Псы поспокойнее так же вторили общему психозу тревожно подвывая и скуля. Ричард не припоминал, чтобы животные так вели себя. И уж тем более, не Орф был тому виной. Он много раз посещал корпус и еще никогда не вызывал такого отклика у собак. К тому же, этот балаган начался задолго до того, как он вошел на территорию корпуса. Это точно была не его вина. Здесь было что-то другое... И эта помеха мешала ему узнать, как именно собаки отреагируют на одержимого человека, начавшего борьбу с демоном. Ему хотелось знать, ослабла ли власть Орфа над ним, и чувствуют ли эту слабость животные. Если да, это значило, что он двигается в правильном направлении, но как это сделать сейчас, когда служебные собаки словно из ума выжили. И где все люди? Неужели такое поведение типично для животных настолько, что никто внимания не обращает? В ушах начинало звенеть от несмолкающего лая и визжания, и Ричард решил покинуть эту секцию, надеясь, что в следующем ряду сможет встретить кого-то, кто объяснит ему, что здесь происходит. Он уже подходил к началу вольерной батареи, когда двое кинологов пробежали мимо, и, не заметив штабского офицера, едва не задели его, но парень вовремя отстранился и, остановившись, проследил за их маршрутом. И только сейчас, прислушавшись, за лаем собак он услышал и человеческие крики. Трудно было разобрать, что они кричат, но похоже было на призыв о помощи. Что-то определенно было не так... Ричард поспешил за кинологами, чтобы понять в чем дело и что могло произойти в относительно спокойном корпусе, в котором не случалось чрезвычайных ситуаций. Собака напала на человека? Обрушилась кровля крыши? У него не было ни единого представления о том, что могло случится. Казалось, собаки в соседнем ряду даже лаяли громче. Они не просто выли и визжали. Со всех стороны доносился скрежет от дрожания радицы, на которую бросались сошедшие с ума собаки. Они бились о сетку лапами, врезаясь в нее с разбега, разбрызгивая белую пену слюней. Вольерные стенки казалось вот вот окажутся на земле. Кто-то остервенело грыз проволоку, разодрав десна в кровь. Псов охватил то ли ужас, то ли ярость. Они хотели выбраться на волю или чтобы сбежать, или чтобы вступить в бой. Но с кем? Ричарда так поразило поведение собак, что он не сразу переключил свое внимание на разворачивающуюся в конце ряда суматоху. Кинологи столпились у одной из клеток, бросаясь то в одну, то в другую сторону, совсем как запертые в клетках собаки. Кто-то безоружный, кто-то с вилами в руках. У одного даже было что-то похожее на ухват, которым достают горшки из печи. Иные вооружились просто веревками и черенками от лопат. Они кричали, опасливо стараясь пустить в дело оружие столпившись у одного из вольеров. За их спинами Ричарду было не видно, что там происходит. Зато он прекрасно видел, как с противоположной стороны рвется с привязи огромный лохматый серо-пепельный пес со всклоченной как у ежа, шерстью. Точнее описать его окрас не представлялось возможным, настолько грязным было животное. Лапы и вовсе покрывал толстый слой песка, словно он неистово рылся в земле. Его поводок был крепко привязан к балке вольера, но не смотря на это собака старалась вырваться, поднималась на задние лапы и изо всех сил тащила вперед. Когти оставляли на песке глубокие рытвины, при каждом рывке поднимая в воздух столбы пыли. Теперь стало понятно, почему он такой грязный. Рык у него был такой грозный, что Ричарду он показался больше похожим на медвежий, чем на собачий. Пес душил себя ошейником, хрипло лаял, но не бросал попыток вырваться. Рядом с ним, опустившись на колени, стояли два кинолога и старались развязать узлы на поводке, чтобы освободить собаку. Но, по всей видимости, под напором собаки они затянулись так сильно, что грубый брезент нельзя было развязать, а ослабленный узел затягивался вновь, как только собака совершала очередной рывок. — Держи его, Веб! — крикнул один из кинологов, который старался развязать поводок. — Тяни на себя, не отпускай! Второй поднялся на ноги и вцепился в поводок, стараясь умерить пыл собаки, но не тут то было. Пес лишь на сантиметр подался назад, но сделал такой выпад, что брезентовая лента, жалобно хлопнув, натянулась как струна, выскальзывая из рук кинолога и, судя по его вскрику, обожгла его ладони трением. Пес не замечал людей, ему не было до них дела. Он не слышал ни команд, ни знакомых голосов, старающихся успокоить его. Что бы не происходило сейчас, Ричард решил не вмешиваться. Этот исполинский зверь, похоже, взбесился. Если бы он и хотел помочь кинологам, он не знал как правильно обращаться с таким зверем. Если эта зверюга действительно представляла опасность, единственный выход, который он видел, – пристрелить зверя. Но у него не было с собой оружия. Свой табельный пистолет FN Model 1910 он оставил в кабинете, решив, что для обычного посещения корпуса он не будет ему нужен. Обычно Ричард не изменял своей привычки носить с собой пистолет, но сегодня почему-то не подумал об этом и возможно зря. К тому же, эти собаки – собственность армии, и он не имел никакого права решать, что с ними делать. Только в случае опасности для самого себя ему следовало пустить в ход огнестрельное оружие, однако сейчас такой необходимости не было. Сначала Мустангу показалось, что собака хочет бросится на людей, столпившихся напротив, но спустя мгновение понял, что бешеной собаке было бы проще набросится на тех парней, что сейчас отчаянно пытались удержать пса на месте, однако он этого не делал и только уворачивался от рук, старающихся схватить его за ошейник и поводок. Один из парней все-таки смог изловчится и подцепить пса за кольцо на ошейнике, но один прыжок – и кинолог упал на песок, тяжело приземлившись на руку. — Твою ж...Веб! — крикнул ему оставшийся, на секунду отвлекаясь на друга, но и сам едва не опрокинулся на колени, когда пес прыгнул в бок, в поиске любой возможности освободится. Отброшенный кинолог со стоном перекатился на другой бок, прижимая руку к поврежденному плечу и медленно поднялся на ноги, ковыляя обратно, продолжая держатся за плечо. Толку от его помощи уже было мало, но он все равно вцепился в поводок, чтобы второй кинолог снова занялся узлом. За всей суматохой никто не заметил Ричарда, приблизившегося к вольерам, чтобы лучше понимать происходящее. Возможно ему все-таки удастся помочь, если он лучше разберётся в ситуации. Бросаться в омут с головой он не любил, предпочитая знать, что и как делать. Несмотря на количество людей, у них ничего не получалось. Когда брешь между спинами снующих кинологов стала больше, лейтенант наконец-то увидел ЕГО. Огромный волк просунул голову между оторванным углом рабицы и железной раны, на которой и крепилась проволока. Острые ее края как когти впились в его буро-серую шерсть, но она была такой плотной, что эти колючки не доставляли ему никакого беспокойства. Похоже, он застрял, мотал оскаленной пастью в разные стороны, норовя вцепится в подставленные черенки и вилы, не давая навредить себе. Еще несколько человек старались втащить зверя изнутри вольера, самоотверженно вцепившись в его бока. Кто-то даже старался оттащить его за задние лапы, но зверь так брыкался, что им на силу удавалось схватить его, удерживая совсем ненадолго. Находящиеся внутри молодые люди сильно рисковали. Мало того, что зверь мог сильно покалечить их, если остальным все же удастся пропихнуть его огромную голову обратно, так еще он мог вырваться через открытую дверь на территорию корпуса и натворить еще больше бед. Ричард не верил своим глазам. Неужели и правда волк? На собаку он был слишком слабо похож. И эти горящие глаза и оскаленная пасть больше напоминали ему его старого "друга" нежели служебную собаку. И как вообще это чудовище попало в корпус? С каких пор Ульрих позволяет себе содержать в черте города зверей потенциально опасных для жизни и здоровья гражданских? "Вот ведь..." — подумал Ричард. — "Пришел на собак взглянуть, а стал свидетелем вопиющего нарушения. Даже интересно, как Ульрих собирается выпутываться из этого". — Осторожно! С протяжным звоном лопнули еще несколько проволочных петель на дорожке гвоздей и, почувствовав относительную свободу, волк просунул в отверстие одну лапу и непременно вырвался бы наружу, если бы вновь не зацепился за проволоку, на этот раз цепью, висящей у него на шее. Продолжая отбрыкиваться от людей, не нападая на них, игнорируя точно так же, как и стоящий по ту сторону ряда пес, волк дернул задними лапами так мощно, что угодил кинологу, удерживающему его, когтями прямо по скуле, разрывая ее до крови. Раненный парень отшатнулся назад, прижимая к ране ладонь и осел на пол, оглушенный ударом. Теперь, когда оставшиеся в вольере кинологи занялись товарищем, уже ничего не мешало зверю как следует распределять силы. Вернув опору задним лапам, он уперся плечами в сетку, наваливаясь на нее всем свои весом, и проволока начала лопаться, слетая с гвоздей словно разошедшийся шов. Кинологи бросились врассыпную, понимая, что уже не смогут сдержать напор разъярённого волка, у которого из пасти брызнула розовая, кровавая пена. Несколько человек еще старались остановить его, воткнув в землю вилы, преграждая путь, но этих смельчаков, вставших на пути неуправляемого озлобленного зверя оттащили товарищи. — О черт...Неси нож, Веб! Не развязать! — крикнул кинолог, все еще сражавшийся с узлами. — СПУСКАЙ! Ричард поднял глаза. Со стороны штаба бежал... "Ник...", — сразу же узнал его Ричард. — "А он что здесь забыл?" Парень махал рукой, привлекая внимание кинологов, держащих собаку. Они то ли не расслышали его слова, то ли не ожидали увидеть его, потому как оба замерли, смотря на приближающегося кинолога, за котором бежал еще один, а следом, завершая цепочку, неуклюже семенил Ульрих, с наброшенным на одно плечо кителем, тяжело пыхтя на бегу. Хрясь Сетка порвалась еще шире и волк, царапая лапами песок, начал протискиваться наружу. Уже никакие вилы не могли остановить его. Последний рывок и, прочесав свою шерсть острой проволочной гребенкой, оставляя на сетке клоки шерсти, волк рванул к противнику, от которого его отделяло всего несколько прыжков. — СПУСКААААААЙ! — взревел Николас приближаясь к вольерам. И, поняв его, один из кинологов схватился за бляшку ошейника, одним рывком растягивая ее и освобождая собаку. Пес рванул вперед, успевая сделать всего один скачок и приподняться на задние лапы, встречая атаку перед тем, как его настиг хищник. Под крики кинологов волк налетел на пса, сбивая с лап, и оба покатились по земле, поднимая столбы пыли и песка, за которыми этот борющийся клубок было не разглядеть. Они рвали друг друга с рыком и лаем, в воздух взметнулись клоки шерсти. Кинологи обступили их, не зная как приблизиться и растащить драку, чтобы не пострадать самим. В пылу сражения зверям было уже все равно, кого кусать и смелый удалец, решивший ввязаться третьим лишним рисковал получить не меньше. Сложно было понять где кто. Волк и пес катались по песку не расцепляя хватки. В какой-то момент они оба налетели на один из вольеров, и испуганная овчарка рыкнув ретировалась в угол вольера, прижав уши и наблюдая за побоищем. Пока они боролись прижатые к стенке, можно было попытаться растащить их, но осторожно подбирающиеся кинологи никак не могли улучшить момент, чтобы схватить одновременно обоих, и не обездвижить одного, пока его будет рвать другой. Не помогла и мощная струя воды, выпущенная из шланга. Получилось только хуже. Мокрый песок скользил под лапами, и бойцы лишь сильнее измазались в грязи. Растерявшиеся кинологи уже не знали, что делать когда раздался жалобный то ли рык, то ли вой, и шерстяной грязный клубок наконец-то перестал крутится. Волк пятился назад, завывая от боли. Клыки пса вонзились в спинку носа противника, заставляя того зайтись в агонии и усмирить пыл. Теперь обоих можно было как следует рассмотреть. Оба измазались в крови и грязи, у обоих недоставало нескольких клоков шерсти. Шкура на левом плече собаки весела оторванным окровавленным лоскутом, словно свалявшийся кусок ваты. Левая сторона овчарки от шеи и до лопаток и вовсе вымокла и оттянулась под тяжестью кровяных ручьев, собирающихся у него под лапы в лужицы, которые никак не могли впитаться в и без того мокрый песок. Вся морда волка стала похожа на изорванный кусок мяса с чудом нетронутыми глазами, которыми он бешено вращал, мотая мордой. На землю тягучими каплями падали капли крови. Похоже, зачинщику уже не хотелось продолжать бой. Несмотря на большую разницу в габаритах, волку не удалось сладить с меньшей по размеру овчаркой. Только теперь кинологи могли попытаться растащить их.