Война

Yasuharu Taranashi — Senaya

      Дни заточения беспрерывной вереницей сменяли друг друга, превращаясь в недели, но для Войны, прожившей далеко не одну тысячу лет, это время не значило ровным счётом ничего. Для неё песчинки в часах Хроноса застыли в полёте, обратившись едва ли зримой пылью, а движение жизни сделало дочь Хаоса своей вечной заложницей без возможности состариться и уж тем более умереть.       Этим она отличалась от других богов и богинь, за это ненавидела себя. Так сильно, что не редко грезила немедля оказаться в ледяных объятьях сестрицы Хель и более не встречать новые рассветы с невыносимым знанием собственного бессилия перед подарком Отца — истинным бессмертием.       На протяжении сотен веков первоочередной обязанностью Фрейи было и остаётся поддержание равновесия меж временами мира и войны в Девяти мирах. Смысл её существования прост и так же сложен; она осознавала всю важность своих странствий в космической материи, но устала от однообразия. В её распоряжении были все эпохи Вселенной, но никогда не было свободы, а постоянное одиночество убивало надежду на хоть малейшее утешение. Война молчаливо погибала внутри, тогда, когда тело её полнилось жизнью. Она не знала, как заставить беспощадное время начать бег для неё самой, и не нашла ничего лучше, как периодически наведываться в мир, который считала самым удивительным из всех. Мидгард с его многочисленными жителями притягивал к себе внимание Войны, пожалуй, как никакой другой мир. Её интерес к этому месту приносил вред, вызывая внезапные вспышки агрессии, насилие и смерти по всей Земле, но богиня продолжала тревожить вселенское равновесие и незримо ходила бок о бок с человеком. Наблюдая за смертными в их ничтожно коротком сроке жизни, рыжеволосая пыталась и никак не понимала тепла светлых людских чувств, благодаря которым — по словам самих людей — остаётся неисчерпаемым источник силы духа. Беспристрастному сердцу Фрейи до сих пор оставались неведомы нежная заботливость, невинная дружеская привязанность, а тем более порхающая прекрасной бабочкой трепетная любовь. Ей не у кого было спросить. Впрочем, упрямая от рождения Война не желала сдаваться, посему прочла об этом радужном букете более чем достаточно разной литературы, начиная старинными рукописями мира богов и заканчивая примитивными волшебными мидгардскими сказками. Но красивые слова, изящно выведенные на бумаге живой рукой или же печатным станком, не давали никакого эффекта. В её душе по-прежнему правил холод. Неустрашимая, она всякий раз жарко билась на обгорелом поле, залитом остывающей кровью, усеянном пеплом и искалеченными телами, слушая звенящие радостью сражения голоса своих детей — скрещенных друг с другом клинков. И только там богиню переполняло призрачное счастье. Ради таких мгновений она стремилась жить дальше. Чтобы однажды, марая кровью и сажей слишком белое для жатвы платье, вновь ощутить в ладони прохладу верного меча, жёсткую вязкость обугленной травы под босыми ступнями и свою живость… кратковременную, но опьяняюще всепотопляющую.       Как жаль, что отныне рядом с ней будут существовать только ускользающие сквозь время воспоминания о былом.       Вот уже третий год, по меркам, определённым смертными, девушка пребывала в ненавистных стенах своей одиночной камеры и, в отличие от младшего принца Асгарда, расположившегося по соседству, абсолютно никто не навещал её, дабы осведомиться, не надумала ли рыжеволосая раскаяться в содеянном. Никому не было дела до неё. Дочь Хаоса никогда не нуждалась в ком бы то ни было, посему ей непривычно и одновременно любопытно было наблюдать со стороны родственные узы, невидимой нитью связавшие совершенно чужих друг другу людей… богов.       Тор, совсем недавно вернувшийся в Асгард после устранения ущерба, причинённого Локи в других мирах, не слишком-то часто захаживал в тюремные залы повидать сводного горе-брата. А когда всё же последнему случалось принимать Бога Грома с визитом, внешне оба вели себя крайне отчуждённо. В Торе Фрейя находила не только приятную внешность, располагающую к нему окружающих, но и — что более важно — родное ей стремление к военному искусству; жажду, какая может родиться в душе лишь воина, не чувствующего себя полностью уверенным без оружия в руке, жажду битвы, увенчанную дурманом азарта. Так же богиня отметила по достоинству, сколь сдержан обладатель Мьёльнира при всей этой плещущей через край страсти, присущей ему от рождения. Качество того, кто готовится взойти на трон, сменить Всеотца, водрузив на свои плечи бремя власти и обязанность до последнего оберегать каждый из Девяти миров Вселенной. Один по праву мог гордиться своим сыном. И гордился.       Локи же был полной противоположностью Тора, не только внешне. Лафейсон не обладал впечатляющей физической силой, не было и привилегии в оружии, как в случае с братом — чаще всего он вообще обходился без оружия. Преимуществом сына Лафея вечно были и остаются гибкий ум, полный быстрых мыслей, хитрость и зачастую, что уж греха таить, вероломный обман. Душа его с самого начала казалась Войне огромным лабиринтом с опутавшей его целиком паутиной несбывшихся мечтаний и надежд, где большими пауками обитали его внутренние демоны. И вряд ли Локи сам когда-либо пытался разобраться в себе, пройти этот лабиринт до конца — слишком тёмным, запутанным и опасным с годами стал путь.       Братья без всяких сомнений прекрасно знали, как сильно различаются, замечая это наверно, с самого детства. Донельзя очевидное неравенство сыграло роковую роль не только в их судьбах, но и в судьбах сотен тысяч невинных, изувечив их или вовсе оборвав жизнь. Теперь Тор, взяв пример с Лафейсона, решился таить былые привязанности так, чтобы они более не стали его слабостью и причиной крушения вверенного ему порядка. Однако, сквозь толстый лёд притворства, в истинности которого, похоже, братья пытались убедить больше себя, нежели друг друга, всякий раз густыми волнами просачивалось неповторимое тепло. Война не знала, есть ли у этой таинственной энергии название, не знала и её источника или причины, но признавалась самой себе не единожды, что хотела бы узнать.       Что касается общения Войны с Локи, то тут всё было куда проще. Они нашли общий язык сразу же: что ни день, то новые темы, обсуждаемые ими иной раз часами напролёт и служившие наилучшим возможным утешением для обоих. Они находили весьма приятным общество друг друга, при том зная, что не увидят осуждения за свои прегрешения. Бывали ситуации, когда всё же возникал краеугольный камень, где мнения не совпадали. Дискуссии были скорыми, но довольно пылкими, поскольку ни Война, ни Локи не любили уступать, упрямо доказывая свою точку зрения. Главной слабостью девушки трикстер определил её крутой нрав и излишнюю вспыльчивость, поэтому ему ничего не стоило разбудить в ней вулкан, небрежно обронив пару едких фраз промежду строк. А потом бог наблюдал, как самое что ни наесть исчадье ада, запертое по ту сторону коридора, в немом бешенстве метает в него взглядом молнии. Лафейсону несказанно нравилось это и ни капли не смущало. Война в её неукротимом буйстве выглядела невероятно привлекательной. Не только как женщина, — это Локи волновало не слишком сильно, — а как кто-то, кто не станет вести двойную игру или стараться угодить титулованному трикстеру. Она казалась настоящей и в некотором роде близкой сердцу принца Йотунхейма. Тем более трикстер знал, что Фрейя, даже лишившись сил, может распознать его истинные чувства, попытайся он кривить душой. Повелителю магии было невдомёк, как сильно он недооценивает свой талант лжеца.       Само собой, Война так же хорошо умела скрывать тайны прожитых лет, и среди них была одна, накрепко связавшая её с Лафейсоном задолго до их встречи в казематах Асгарда. Это случилось давно, но рыжеволосая богиня помнила каждую мельчайшую деталь, будто это было вчера. Она не сочла нужным поделиться правдой с Локи сразу, потому как он не был готов.       Вальяжно устроившись на софе в окружении узорчатых подушек, Богиня Разрухи то и дело впадала в дремоту. Но сон, точно хищник, играющий со своей жертвой, то милостиво забирал её в нежные объятия, то вновь выпускал. Девушка с недовольным шипением открыла глаза.       — Это невыносимо, — сквозь вздох прошептала Фрейя.       — Ну, мы могли бы объединиться, — Лафейсон оторвал лукавый взор от книги, перечитываемой им уже в третий раз, и устремил на рыжеволосую.       — О чём ты? — Война повернула голову на звук его тихого голоса, их взгляды пересеклись.       — Тебе ведь нужна помощь, да?       — И ты предлагаешь мне свою? — Она хмыкнула. — Почему именно сейчас? Спешу заметить, ты такой же узник, как и я. К тому же сейчас я до омерзения бесполезна. Один оставил мне малые крохи былой силы, которых хватит только чтобы выступать в цирке Мидгарда.       — Вот поэтому-то тебе повезло со мной. Я хорошо знаю своего… отца: его тайны и слабости слишком очевидны, грех этим не пользоваться. Да и души Тора со всей его «свитой» как на ладони.       — А свою душу ты так и не смог познать до конца, — едва ли она способна сдерживать улыбку.       — Ты говоришь, как Фригга, — Локи кривится, недовольный собственным сравнением.       — Это комплимент, с какой стороны не посмотри! — откровенно смеётся Война.       Она чувствует, как трикстера переполняет испепеляющее чувство вины перед женщиной, что растила его, словно родного сына, а вместо сыновьей благодарности теперь пожинает плоды проявленной им низости. Война знала, что он скучает по Фригге. Всякий раз боль будто рвёт Локи на части, вынуждая сходить с ума, потому что он знает: увидеть царицу снова, хотя бы мельком, вряд ли посчастливится.       — Что ж, согласен, — он не может, не осмеливается поспорить. Мать, пусть и не родная, — вероятно, единственный беззаветно любимый Лафейсоном человек, — всегда была и остаётся святейшим неприкосновенным образом, который непозволительно порочить даже в мыслях. — Но ты так и не ответила.       — Хорошо, — весёлости, мгновение назад льющейся в речи Фрейи перезвоном колокольчиков, как не бывало. Её голос неожиданно преисполнен всплесками плохо скрываемого нетерпения. — Помоги мне, а я в благодарность возведу тебя на трон Асгарда.       — С тобой необычайно приятно иметь дело!       — Я знаю, чего ты хочешь в действительности, Локи. Голос твоего сердца ужасно громок, но ты искренне веришь, что добиться признания можно, заполучив корону. Хочешь опять идти тем же путём — я не стану отговаривать.       — Разумно, — он захлопнул книгу. — Но позволь всё же спросить: ты столько разрушила и стольких убила. Не уж-то ты настолько жестока?       — Ошибаешься. Я ступаю по земле, поддерживая хрупкое равновесие. Забирая, я позволяю родиться новому, — поднявшись с софы, богиня обошла её и, оперевшись обеими руками на плетёную спинку, укрыла напряжённое лицо в тени упавших тяжёлой завесой глянцевых прядей волос. — Без меня никто из ныне живущих не познал бы мира, среди тьмы не разглядел бы света. Тем ценнее для вас мгновения спокойствия. Это миссия, с которой меня создали, и я не смею отказаться от неё. Другое дело ты — такой же, как и твой отец когда-то. Заносчивый, высокомерный, эгоистичный упрямец, ищущий силы для установления своей власти и теряющий голову от её ощущения в своих руках, — вскинув голову, она опять усмехнулась.       — А ты не высокого мнения о Всеотце…       — Один здесь не при чём. Думаю, ты понял, о ком я говорю. Лафей, предводитель ледяных великанов — вот чья жажда вражды течёт по твоим жилам.       — Неудачный пример. Он погиб от моей же руки.       — Но ты по-прежнему его дитя, принц Йотунхейма.       — Если уж и быть принцем... — взбудоражено начал Локи, но осёкся, смотря в мерцающие победными искрами глаза Фрейи, — царём, то только в Асгарде!       — Вот она — твоя боль. Нежелание принимать себя настоящего, отвергать своё происхождение и жаждать высшей власти ради того, чтобы тебя приняли как равного. Даже, если придётся ступать по дороге, орошённой кровью и слезами, твоими и твоих близких.       На лице Бога Обмана расцвела снисходительная улыбка. Лживая дань не сдающейся гордости, пропитанная муками, как и он сам.       Между тем девушка продолжала:        — Твои слова, даже фальшивые, звучат убедительно для других. Но меж ледяных ударов твоего сердца, что, вероятно, при желании способно обмануть само себя, я чувствую неразделённую боль, тоску, пожирающую тебя изнутри, и… — Война непонимающе скривилась, хмуро смотря на мужчину исподлобья. — …что-то, чего объяснить не могу. Я не знаю этого чувства. Оно живёт в тебе, не позволяет пасть ещё ниже, но ты не даёшь ему свободы, подавляешь, стараешься спрятать как можно дальше и надёжнее, потому что…       — Потому что я такой, и не хочу меняться, — оборвал её Лафейсон. — Ты никогда не поймёшь этой моей стороны. Война ведь не знает других чувств, кроме тех, что толкают в бездну мрака, откуда нет пути назад.       — Чувства, толкающие в бездну мрака… — девушка рассмеялась, покачав головой, но быстро успокоилась. — Они заложены во мне с самого момента сотворения, потому я слышу их отголоски в душах окружающих гораздо отчётливее всего остального. Каждая чужая негативная эмоция передаётся к самому сердцу и становится моей. Любые различия исчезают. Я вынужденно принимаю их все, как бы ужасны эти чувства не были. Они — часть меня, неотъемлемая и важная. Заметь, я не бегу от себя, поэтому и не страдаю. Тебе тоже не помешает научиться принимать истину как данность…       Было понятно, что Локи крайне неприятны нравоучения богини. Улыбка больше не играла на его тонких губах, сейчас нервно подрагивающих в уголках. Ему не нравилось быть объектом её насмешливых замечаний, впрочем, весьма точных и справедливых. Локи, даже пожелай он упрекать девушку в каком-либо из пороков, не смог бы дойти до конца, так как она итак ведала, где кроются недостатки её существа. Оставалось сознаваться в собственной неспособности защититься. Пленный йотун молчал, как всегда делая вид, что проводимые Войной профилактические беседы проходят впустую и его никак не трогают. В прошлом он так устал выслушивать подобные тирады от Одина, Тора, порой от так называемых друзей, среди которых более всего его невзлюбила красавица леди Сиф, поэтому и доставала чаще прочих. Трикстер понимал, что Фрейя не обязана соблюдать правила хорошего тона при разговоре с ним, — нет того статуса, позволявшего сыну Лафея взирать на других с высока и ждать подобающе уважительного отношения к титулу принцу Асгарда. Он не жаждал этого от Войны, однако, надеялся на понимание. Задетая гордость взыграла лёгким разочарованием в его душе и сознании.       В этот день больше они не разговаривали. Даже избегали возможности взглянуть друг на друга, забиваясь в самые дальние углы своих камер под предлогом увлечённости чем-то более интересным.