На лезвии карандаша

\\Простите за задержку. Нет мне оправдания - пинайте, кусайте и надругайтесь над трупом...\\ Сколько сил надо приложить к тому, чтобы сдвинуть с места гору? Бывает по-разному, скажете вы. Да, действительно, бывает по-разному. Но чаще всего простому человеку, будь он хоть семи пядей во лбу, это не под силу. Да, можно бесконечно много хвастаться своей силой, можно даже добиться того, чтобы тебе поверили... Но гору ты всё равно не сдвинешь с места. Просто нужно оценивать свои силы объективно. Всемогущих тоже не бывает. Другое дело – вода. Она не спрашивает и не задумывается о своих возможностях. Она просто течёт... А мягкие волны способны по малой песчинке размыть самую неприступную гору. Пусть на это уйдут годы. Пусть. Так же и в людских отношениях: зачастую выигрывает не тот, кто самонадеян и силён, а тот, кто терпелив и спокоен... Шёл мелкий дождь, скорее водяная пыль, сыпавшаяся с облаков, устлавших небо, словно труха из какого-то древнего фолианта. Ни то, ни другое приятным не было: волосы слипались, капельки нагревшейся воды стекали на лоб и щёки, за шиворот, неприятно щекоча шею, которая была защищена доспехом от чего угодно, кроме как от воды, конечно. Гвеош как статуя стоял по правую руку от Монарха и был готов отреагировать на любое резкое движение или даже на намёк на него. Только смаргивал попадавшую в глаза воду. Юношу окружило пятеро воинов из дворцовой стражи, а поблизости было ещё тридцать четыре. Было решено, что Монарха будет охранять ровно сорок человек. Он вообще отказывался от охраны, но это было чистой воды безумством. По этому поводу вообще долго спорили. Юноша говорил, что его народ ему вреда не причинит, что он сможет совладать с толпой, а если не сможет, то он плохой правитель. Такую его браваду прервали его старшая сестра и Гвеош, наглядно объяснив парню, что нож в спину получить всегда легко. Тем более ему, тем более в такой обстановке и уж тем более, если он будет без охраны. Подготовка ко всему этому заняла почти четыре дня. Был пущен слух, что Монарх выйдет к народу. Это вообще первое, что сделали. Затем продумывались его слова, взвешивалось каждое, просчитывались последствия... Даже то, где будет стоять, тоже было оговорено и просчитано, ведь наверняка Монарха попытаются убить, а защитить его – первостепенная задача. Было решено провести всё это на площади перед дворцом: если что случится, то всегда можно будет достаточно быстро отступить, пока их прикроют лучники на стене, а сама площадь вмещала много народа. Монарх восседал на пегой лошади, смотрел серьёзно, спина выпрямлена, руки спокойно держат уздечку... Никто не осмелится его назвать мальчишкой. Он мужчина, воин, правитель... Вот теперь его сила буквально ощущалась. Разве что не потрогать её. Люди приходили кто как. Кто с семьёй, кто с мечом, кто с бутылкой вина... Но едва они видели Монарха, то замолкали все шепотки и смех. Люди смотрели на него. Каждый по-своему. Хорошо, хоть никто не осмеливался напасть: ведь интересно, что он скажет. Дождь усилился, в выбоинах брусчатки начали скапливаться лужи, вода омывала лица собравшихся; лошадь Монарха прихотливо фыркала и переступала с ноги на ногу; воины пристально следили за всем, что происходит... Нужно хотя бы в столице прекратить восстание. Или притушить его. Тогда можно будет попытаться прекратить гражданскую войну по всей стране. Если её вообще возможно прекратить. Все стояли и ждали. Ждали первого слова, которое попросту взорвёт это молчание и перекричит нудный стук капель. Которое заставит людей орать что-то, с пеной у рта доказывать, бить винные бутылки и трясти мечами, а стражников - сомкнуться плотным кольцом вокруг вставшей на дыбы, напуганной лошади. Гвеош вцепился бы ей в удила, чтобы, чего доброго, не понесла. А Монарх, не обращая на это внимания, продолжил бы свою речь о том, что готов пойти на уступки, что власть принадлежит ему по праву рождения, что его отец отнюдь не был хорошим правителем, что при нём творилось беззаконие... Что он готов составить договор с народом, в котором бы прописывалось всё то, что запрещалось ему делать. Что он готов был разделить эту самую власть с народом, создать Совет... Да что угодно, только бы война прекратилась. Народ бы кричал. Одни - что мальчишка на троне не достоин, что правитель им такой не нужен, другие – что из него выйдет достойный Монарх и они готовы принять его власть и поклясться в верности... Третьи же просто кричали: ни за тех и не за других, поливая грязью отца юноши и свою собственную страну. Кто-то замахнулся бы мечом, закричала бы женщина в чепце, стоящая рядом, лишь чудом успевшая оттянуть своего мужа с того места, куда со звоном врезался бы клинок, ходя ходуном от мощного удара о брусчатку... А Монарх силился бы перекричать их, призывая к спокойствию и срывая голос до хрипоты. ... Дождь усиливается, уже практически ничего не видно из-за водяной пыли, в которую разбиваются капли, падающие на вымощенную камнем площадь. Народ чуть утихает: непогода, кажется, и та на стороне юноши, стремится помочь ему... - Все мы люди, - он начал тихо, что заставило заткнуться тех, кто ещё что-то говорил или открыто смеялся над мальчишкой, которого по недоразумению назвали правителем. - Вы люди. Не волки, которые в голодный год рвут в клочья тех, кто слабее. Хотя волки и те оберегают свою стаю. Вы же... Вы хуже волков. Вы грязные, отощавшие и обезумевшие животные, готовые наброситься друг на друга, не разбирая, кто прав - кто виноват. Вы проливаете кровь своих родных и близких из-за политических убеждений? Так ли это? Опомнитесь, вы люди! - Монарх, собрав последние силы, которые уходили только на то, чтобы оставаться спокойным и не отчаиваться, не обращая внимания на то, что горло неприятно саднит при каждом слове, продолжает свою речь. Он попросту плюнул на то, что так усердно учил до этого и говорил то, что подсказывало ему сердце. - Опомнитесь, люди! Довольно убивать друг друга! Ведь все вы – единый народ, обращённый в единую веру. Хватит крови... Это приведёт лишь к тому, что от нас не останется ничего. Даже если кто-то из вас всадит клинок мне в горло прямо сию секунду, это не остановит резни! Не я, так кто-то другой будет Монархом. Но вы уверены, что хоть один из тех шакалов, что трутся у моего трона и считают дни до того момента, как я отправлюсь навстречу Вечности, будет достойней меня? Я пытаюсь заботиться о вас, думаю о своем народе, и мне больно от того, то вы убиваете друг друга. Остановитесь, умоляю вас... И люди слушают его. Недолго – потом опять начинается толкотня и ор... Но в сердце каждого потихоньку откладываются слова, каждый начинает понимать... что-то своё. Юноша не может их больше перекрикивать, просто молчит, задрав голову и подставив холодному дождю своё лицо. Люди не должны увидеть то, что им видеть не положено. А когда по лицу течёт вода, то можно и не заметить слезинки, скатившейся из уголка глаза. Это омерзительно и страшно, когда твой народ сам себя убивает, а ты не можешь ничего сделать. Только если ещё больше разжечь эту вражду. Несмотря на непогоду людей на площади становилось всё больше, но, что странно, больше никто не нападал друг на друга, не обнажал оружия... Пришли женщины, кто-то с детьми, кто-то без... Жены и матери тех, чьи жизни уже унесла война. Матери тех, кому предстоит воевать, заняв места своих отцов и братьев. Женщины не хотели войны. Им было, в общем-то, всё равно, отменят рабство или нет: почти все домашние хлопоты были на их плечах. Но вот терять тех, кого они любили... Нет. И Монарх опять говорил. О том, что страна разрушается, что Орриим и Таркел не будут ждать, пока всё закончится, что они будут только разжигать рознь меж людьми, а потом придут и разделят меж собой страну, потому что им уже будет абсолютно некому сопротивляться... Опять поднялся шум, люди начали меж собой обсуждать слова своего правителя, кто-то всё же не выдержал и бросился на него, но добежать мятежнику не дали. Свои же... Монарх даже не дрогнул, смотря на это. Боялся ли он? Да, бесспорно. Но не за свою жизнь, на которой он и так поставил крест, нет. Он боялся за свой народ. За этих людей, что стояли сейчас перед ним на площади под дождём и слушали каждое его слово. Матери, дети, старики... Пусть их было большинство, но он понимал: услышат они - и услышат остальные. Только поймут ли правильно? - Вы не звери! Неужто я столь ужасный правитель, что заслуживаю всего? Неужто вам не дорог ваш дом? Ваша земля, ваши родные? Ведь ничего этого не будет, если вы не прекратите воевать друг с другом! Нас попросту раздавят другие государства. Растащат всё по кусочкам. Ваших жен, матерей, сестёр и дочерей уведут в рабство, ваших сыновей отправят на соляные шахты, а вы... Вы, ослабленные войной, в которой брат убивает брата, не сможете помочь им. Вы падёте в неравной битве, потому что ослабнете настолько, что держать оружие будете не способны! Такого будущего вы хотите!? Нет? Тогда что же вы творите?! Когда молчание стало гнетущим настолько, что и дальше соблюдать тишину казалось попросту невозможным, а шелест дождя скорее успокаивал, давал собраться с мыслями. Монарх глубоко вздохнул, обведя взглядом людей, собравшихся на площади. И прозвучали последние слова его речи: - Я прошу вас не ради спасения своей шкуры. Ради вас самих же... Одумайтесь.