Песчинка

Глава 2. Росток Описывать бытовуху — трудно, это в аниме и манге бытовуха получается интересной. Но когда ты ею живешь, то многие детали быта тупо ускользают от внимания, проходят фоном, не зацепляясь в сознании. Ты просто знаешь, что есть, например, на кухне холодильник, или в ящике стола лежат ложки-вилки. Думаю, понятно, о чем я толкую. Так вот, первое время после пробуждения я пребывал в состоянии, близком к сенсорному шоку. Все дело в том, что я — русский, славянин, в некоторой степени европеец, но я ни разу не азиат! Японский быт — это пытка европейского разума особо изощренным образом. Когда я смотрел аниме, читал мангу, и так далее, то не видел всего того, во что мне пришлось погрузиться без подготовки. Думаю, стоит начать с разности во… всём! Довольно долго я искренне считал, что между русскими и японцами непреодолимая пропасть. Вот, например, то, как моются, принимают ванну японцы? Если мы моемся именно в ванной, и каждый сам себе набирает воду, то в этой стране принято сначала вымыться, а уже потом кайфовать в горячей воде. Почему? А все просто: в Японии тупо мало источников пресной воды. И всё. Для меня это было дико, и я уверен, что меня бы начали в чем-то подозревать, если бы меня, трехлетнего мальчика, по имени Арата Миядзаки, всюду не сопровождали няньки. Моя взрослая сущность вовсю пускала слюни на анимешные идеальные фигурки японок, которые во всех произведениях раздеваются в ванной, даже если пришли потереть спину ОЯШу. Я на это надеялся, и надежды мои оправдались. Первый раз со мной в ванной была молодая женщина, по имени Миюки-сан. Не сказать, что прям красавица, но и не страшная. А в ванной я осознал смысл слова «облом». У нее оказалась полностью мальчишеская фигура, то есть узкие бедра, совсем небольшая попка, тонкие, непривлекательные ноги, и отсутствие груди. Мне было очень и очень грустно, но я надеялся на лучшее. Кстати, моё грустное состояние объясняли тяжелыми последствиями травмы (что за травма молчат), и мне нужно время. Через неделю моя надежда сильно потускнела, а через месяц я с ней распрощался, и, наверное, как защитный механизм, мозг выдал воспоминание о шикарных фигурах северянок — рослых блондинок, с потрясающими данными. Что ж, для жизни человеку нужна мечта. А в ванных я просто перестал обращать внимание на этих женщин, ведь даже самые фигуристые оказывались тупо полными, от чего груди у них были обвисшими, а большее разглядывать желание пропало вмиг. Даже появились неясные намеки на мысли, только их направленность я уловил значительно позже, когда повзрослел. Ритуалы принятия пищи, обращения друг к другу, беседы, да буквально всё здесь подпадало под некий регламент поведения, которому следуют ВСЕ! И пусть я довольно быстро выяснил, что живу в очень необычной семье, но это ничего не меняло, ведь в Японии принято вести себя определенным образом. Одни только суффиксы «-сан», «-тян», «-сама» и прочие, чего стоят?! Короче, было очень сложно и тяжело морально. Да и просто было одиноко, но и это я осознал много позже. Однако, время шло своим чередом, я втягивался, постепенно отвыкал все сравнивать со своей жизнью в России. И только когда я окончательно с этим покончил, понял, что нет той пропасти, что я себе выдумал. В аниме-продукции многое показывают о японской жизни, но еще о большем умалчивают. На самом деле, здесь живут такие же люди, а то, что у них сложились свои нормы поведения, так тем народы и культуры и отличаются от других, тем они и интересны. Есть палочками? Так это не из ресторанной не особо удобной посуды, а созданных специально для этого пиал, и чашечек. Да и рис здесь совсем не тот, и им реально можно наесться. Ну, а то, что женщины совсем не анимешные… к этому я привыкать не хочу, у меня совсем другие вкусы, и моя бывшая девушка Марья (она любила, когда ее так зовут), тому подтверждение. Высокая, с грудью-двоечкой, красивой круглой попкой и крепкими стройными ножками, озорными медовыми глазами, и короткой растрепанной стрижкой. Эх, классная девчонка, и она меня реально ждала — друзья ни разу не говорили о подозрениях (мы с ними договорились на эту тему, знаю, не особо красиво, но я должен был удостовериться, ведь хотел сразу после армии жениться). Надеюсь, все у нее будет хорошо — она заслуживает этого. Через пол года жизни в теле ребенка, мне удалось подслушать один разговор, от чего многое пересмотрел. Две женщины, работающие в поместье, обсуждали то, как молодой господин (это меня так здесь величают), резко изменился после того, как некий Джиро-сама его чуть не убил. Затем стали друг другу рассказывать как дело было. Если коротко: ребенок играл в каком-то зале, ребенку еще не было трёх лет, и тут входит этот Джиро-сама — один из старейшин клана, и с какого-то хрена взял, и наотмашь лупанул ребёнка. Маленькое тельце снесло в хлипкую стенку, а хрыч спокойной походкой ушел по своим делам. Дальше шёл этап лечения, но, как оказалось, глава клана высказался в духе «если не помрет, то будет достойным воином клана», это типа было испытание Ками — богов местных, что рукой старого мудака провели свою волю. Я даже вспомнил современных церковников, привыкших нести полный бред, мол если тебя сбила машина, ты должен радоваться испытанию высших сил, и в твоих же интересах простить пьяного мажора, чтобы грех на душу не брать. Мы с друзьями как-то избили пьяного попа, и сожгли его Лексус, эх, как же визжали проститутки, с которыми он ехал… Короче, услышанное я переваривал долго, пытаясь все осознать, и выстроить свою линию поведения, ведь в трехлетнем теле особо не повоюешь. Тем временем, мое расписание дня поменялось. У меня появились первые уроки со стариками, неизменно ведущими себя так, будто каждый из них не хуже Аристотеля и Лао Цзы вместе взятых. Очень неприятные люди. Но учили интересному. Началось с рисования: сухой, надменный дед учил рисовать разными кисточками в национальном японском стиле. Было сложно, руки не слушались и жутко болели, долгие месяцы я выслушивал в свой адрес лишь упреки и унижения (круто они детей воспитывают, да?). Я даже сам не сразу заметил, как у меня начало что-то получаться, только подслушанный разговор женщин (это стало одним из моих любимых занятий, ведь с другими детьми меня не сводили, а просто так никто со мной не говорил — только по делу). Они говорили, что последние мои рисунки не хуже тех, что на межкомнатных панелях, и меня, скорее всего, ждет слава традиционного художника. Честно, офигел. После этого решил пересмотреть свои каляки-маляки, сравнить со старыми. Снова офигел — реально не мог поверить, что рисовал сам. Также понял, что руки болеть перестали, а кисти и пальцы гнулись так, будто внутри костей нет — одни мягкие хрящи. Снова офигел. Мастер, увидев мою реакцию, впервые улыбнулся, и сказал, что только этого и ждал — моего осознания, и теперь мы перейдем на новый уровень сложности, и начнем обучение каллиграфии. Это в шесть лет. Стоит добавить, что попутно у меня были занятия по гимнастике, основам этикета (самым простым, ненавязчивым), меня учили писать и читать. Людей, опять же, вокруг себя я видел вроде и много, но никого из семьи не наблюдалось — только служанки и учителя. Никаких детей. В особняке меня держали в нескольких комнатах, и даже на улицу пускали только в небольшой внутренний дворик, хотя здесь где-то есть Большой Сад, но его я не видал. Обучение шло все время, я даже спать должен был так, как принято, а не на животе, как привык. Но, стоит заметить, что было чертовски интересно. От одного урока к другому что-то менялось, постепенно, незаметно, но эффект был ощутимым. Я запоминал иероглифы, развивал тело, научился сидеть на ногах и правильно жевать и говорить за столом. Мои картины выходили такими, что даже Мастер довольно жмурился, и говорил (он единственный такое говорил, и проявлял грубую заботу), что я УЖЕ могу на них зарабатывать. Пророчил, что, если не буду лениться, то лет через десять смогу стать мастером каллиграфии. Это льстило, я был горд собой, на душе теплело, ведь вокруг все вели себя как какие-то роботы — отыгрывали роль, программу, и только вдали от меня снова оживали, в какой-то степени. Приходилось вести себя соответственно, ибо не комильфо, перед собой тупо стыдно отвечать хорошим отношением тем, кому на ребенка плевать, — они отбывают повинность. А еще я гордился своей новообретенной красотой. Научился. Злость и обиду на бесчувственных людей я научился превращать в собственную гордость, гордость своими успехами на занятиях. Даже уроки местной магии меня не приводили в трепет, в ней я видел еще одну тропинку к успеху, гордости самим собой. Я смотрел на слуг, на их фигуры и лица, сравнивал с собой (зачем разделять свое «я» и новое тело?), и у меня был еще один повод собой гордиться, и благодарить случай, перенесший мою душу сюда. Во-первых, здесь у всех глаза японские, то есть узкие, у многих, будто опухшие, заплывшие. Меня же природа наградила широко открытыми, сиреневыми глазами, миндалевидного разреза. Черты лица тонкие, но не женственные — сразу было понятно, что я не девочка, пусть в этом возрасте детей иногда и путают. Насчет же остального судить пока рано. Но у меня есть надежды, ведь я активно занимаюсь гимнастикой. Пытался отслеживать своё поведение и реакции, чтоб не спалиться, но детское тело сделало всё за меня, и вел я себя соответственно возрасту, с поправкой на жёсткое воспитание, традиционализм. В означенные шесть, стоило мне получить похвалу от Мастера, меня впервые позвали к Главе Клана Миядзаки. Это можно назвать СОБЫТИЕМ, ибо за больше чем три прошедших года, никого из родственников не видал. Мне даже неизвестны имена родителей этого воплощения (это я так решил себя называть, а то тушка — обидно как-то), не говоря уже об остальном. Короче, приперлись служанки, нарядили меня в кучу «халатов», и повели куда-то за территорию, на которой меня держали. Еще один факт: за все мое здесь время пребывания, ко мне почти не прикасались, только когда помогали в купальне. А ведь я читал в той жизни, что ребенку нужны объятия, прикосновения и т.д., чтобы не было различных фобий, комплексов и психических разладов в будущем. Вот так вот. В общем, бреду я за служанкой, — еще одна идет за мной, конвой, однако. Короче, иду по деревянной веранде-переходу, опоясывающему все здания, думаю о Великих Делах, и никак иначе: как бы разжиться настоящими сладостями, а не тем, что перепадает здесь, ведь с детства, — того детства, — обожаю халву с холодным молоком, и успел сильно соскучиться по сему кушанью. Вот так, размышляя на Высокие темы, выворачиваю за угол большого здания, и вижу Большой Сад. Ничем иным это быть просто не может. Я аж засмотрелся, заметно сбавив шаг. Стоит начать с того, что до противоположной стороны Сада, навскидку, метров сто пятьдесят, не меньше. Вся прямоугольная территория наполнена одинокими деревьями и массивными валунами, разбросанными то тут, то там. С первого взгляда — хаос, но через пару секунд глаз уже улавливает присутствие какой-то системы, вероятно, сложной в понимании, ведь я не понял её. Далее. Кусты и цветы также присутствуют, но размещены столь продуманно, что лишь подчеркивали общую картину, «замазывая» пустоты, и где-то усиливая эффект от ажурных беседок. Беседки разместили на холмиках-островках, посреди небольших прудов, соединенных неширокими артериями ручьев. Шелест и плеск текущей воды, всплески рыб, звонкие голоса птиц в ветвях деревьев, легкий ветерок, качающий ветки. Жутко захотелось прогуляться по красным горбатым мостикам через ручьи, по дорожкам, мощеным речным камнем. Прекрасное место, душевное. Почему меня сюда раньше не пускали? Здесь же любой стресс улетучивается вмиг, медитировать здесь — в радость. Ощущаю, как меня настойчиво подтолкнули в спину.  — Молодой господин, вас ждут, нельзя задерживаться! — голос женщины получился странным: заискивание, напряженность, неудовольствие. Неприятно. В ответ я только кивнул, и продолжил путь, все ещё находясь под впечатлением, я не обратил внимания на что-то, царапнувшее где-то внутри. Только много позже, узнав больше деталей местного этикета, и норм отношений, я понял, что поведение этой женщины было оскорбительным для того, кто может зваться «молодой господин». Она могла только кланяться, указывая руками куда идти, просить, но никак не толкать в спину, и повышать голос. Тогда я этого не знал, и послушно пошел вперед, не отрывая взгляда от Сада, — когда еще доведется его увидеть? И вот тут я увидел ещё кое-что, сильно заинтересовавшее меня. Деревья закрывали ее от меня, но обойдя их, мне открылся вид на простую скамейку, на которой сидела женщина с длинными черными волосами, в бледно-синей юкате. За ее спиной, в паре шагов, стояло две женщины в одеждах слуг. Но они мне были неинтересны. Всем вниманием моим завладела женщина на скамейке, смотрящая на сад. Я шел медленно, неотрывно глядя на женщину — в ней ощущалось что-то необычное, чего не было ни в ком из окружающих меня людей. Это не наличие магии — её я уже научился ощущать в людях и зверях, научился отличать неодаренного, простеца, от мага, или того, в ком магия невелика, или спит. Обладающему магией научиться этому сложно, но можно. Мне это было необходимо. Я не мог от нее оторваться, мы уже ее почти прошли, когда женщина едва заметно вздрогнула, и как-то дергано обернулась. Я чуть не споткнулся, когда встретился с точно такими же глазами, как у меня — насыщенно-сиреневыми. Только ее глаза были затянуты безразличием, пустотой, холодом. Но ей хватило мгновенья, чтобы узнать, чтобы ожить, чтобы распахнуться, чтобы ее руки закрыли рот от крика. Она встала, смотря на меня, не отрывая от лица рук. Я не забываю своих родителей из той жизни, но и не отрицаю здешнего родства, ведь всем нужны корни. И вот одного взгляда в её глаза мне стало достаточно для осознания. Я остановился, развернулся к ней. Плевать на всё и всех, я должен с ней поговорить! Двинулся в её сторону, она — мне навстречу. Но нам помешали: конвоиры схватили меня за руки, и упирающийся шестилетний ребёнок был утащен прочь, а женщина в бледно-синей юкате осталась в Саду, удерживаемая своими конвоирами. Через несколько минут меня ввели в полупустую комнату с несколькими стариками. В душе был раздрай, кровь бурлила, хотелось истерить, бросаться к той женщине. Меня сильно трясло, и я ощущал в теле жар, а животе — неприятный тянущий груз. На фоне всего этого, высокомерные рожи собравшихся стариков и старух вызвали не просто раздражение, нет, — глухая ненависть к тем, кто не дал даже словом перекинуться с настоящей родней за все эти годы. Я понимал тогда, что эти старики управляют кланом, и именно в их руках судьбы многих людей, в том числе моя. И именно поэтому они мне были крайне противны. А уж их искривленные гримасы, с которыми они меня разглядывали, или демонстративным высокомерным холодом, вызывали желание вздернуть этих ископаемых на ближайшем суку. По этикету, я должен был низко поклониться главе, выказывая уважение, и так далее, японцы вообще любят кланяться. У меня же это вызывает отвращение: я человек, свободный, а не раб, чтобы в ножки всяким бухаться. Все, чего удостоились старейшины клана, это такого же открытого осмотра всех и каждого, при виде некоторых я специально кривил губы, отвечая на аналогичные гримасы. Первой не выдержала мелкая шарообразная бабка, в розовом кимоно.  — И за что, спрашивается, Клан такие деньги платит учителям, если этот мелкий паршивец даже не может нормально поздороваться?! — бабка кривила свою жабью рожу, обращаясь к высохшей, словно мумия, другой бабке. Мумия ответить не успела, только рот открыла, как заговорил высокий старик, с жидкой бородой и усами.  — Мне докладывали, что ты, Арата-кун, отлично справляешься с учебой. Почему же мы не видим от тебя установленного приветствия? — старик сидел в центре, и темные глаза, спрятанные за густыми седыми бровями, блестели уверенной силой. Я честно не знал, что ответить. Ну не говорить же, что с первого взгляда, их группа «от ста и старше» мне жутко не понравилась? В голове закрутилась куча мыслей, паника побеждала, а потом, вдруг, откуда-то из памяти всплыла фраза: «чем говорить глупость, лучше молчать». Не уверен, что вспомнил правильно, но это воспоминание позволило одолеть панику, и последовать разумной мысли — молчать. Да и, если начистоту, то что может шестилетний ребенок? Что может сказать такого, чтобы самовлюбленные старики хотя бы до конца выслушали? Правильно, ничего. Я уже видел такое не раз, ведь жил среди людей: старея, человек глубоко уверен, что его все обязаны слушать и слушаться. Часто, это не подкреплено вообще ничем, просто так повелось — раз старый, значит мудрый. Так ведь это не факт, ведь большинство людей до самого гроба остаются все теми же балбесами, что и в пятнадцать, просто житейского опыта прибавилось, и все. Вот и я стараюсь к старикам относиться нейтрально, и уже позже решать для себя, есть ли их за что уважать. А здесь мне шесть лет, и я не могу их даже игнорировать, ведь этим мумиям может вообще что угодно в голову прийти. Короче, опускаю глаза к полу, и молчу. Некоторое время стояла тишина, а я разглядывал покрытие пола. Затем старик хмыкнул, заговорил довольным голосом:  — Хорошо, что ты понимаешь свои ошибки, твои учителя были правы на твой счет. Что ж, — ненадолго глава клана задумался, или просто сделал вид. — Мы, со старейшинами, хотели похвалить тебя за усердие и успехи. Теперь же, ты поставил под сомнение наши выводы, а старейшинам уважаемого клана непристало разбрасывать необоснованные похвалы. — глава снова ненадолго умолк, рассматривая ребенка перед собой. Он хотел, чтобы тот поклонился им, ему, как положено, но внук за всю речь главы не шелохнулся. Что ж, видимо кровь дает о себе знать, но это не страшно — несколько лет, и учителя выбьют из него непокорность. — Раз так получилось, то беседа с тобой сокращается до новости: через неделю у тебя начнутся новые уроки, в том числе в кендзюцу. Надеюсь, ты и в них проявишь рвение, и сможешь доказать, что уважаемые люди тратят свое время не зря. Всё, аудиенция завершена. — старик повелительно взмахнул ладонью, и не понять его жест было сложно. Не заставляя его ждать, покидаю комнату, причем так, как привык: развернулся через левое плечо, и ровным шагом вышел. Я слышал шипение стариков, но мне было все равно на их желания и требования — пятиться я не собирался, и уж тем более кланяться. У меня чуть зубы не начинают болеть от этого пережитка прошлого.