Empatheia

Присутствие на собственных похоронах — удовольствие сомнительное. Хорошо еще, что у Антеи хватило ума на закрытую церемонию, куда были допущены только близкие. Видеть скорбные лица коллег, прекрасно зная, что в глубине души они, вероятнее всего, ликуют, Майкрофту совершенно не хотелось. Достаточно того, что каждый посчитал своим долгом прислать траурный венок, и эти груды умирающих цветов полностью скрыли под собой холмик, выложенный свежими полосками дерна. Особняком стояла корзина роз, которую принесли двое неброско одетых молодых мужчин с непроницаемыми лицами. Холмс не мог не узнать цветы: Ее Величество больше всего любила именно этот сорт, всегда собственноручно подрезала и поливала кусты в оранжерее Букингемского дворца, не доверяя это ответственное дело никому. Корзина была обвита лентой в цветах Виндзоров, повязанной так, чтобы вышитая монограмма E II R не особенно бросалась в глаза. Этот знак внимания сказал Майкрофту больше, чем любые государственные награды и титулы. Признаться, он был растроган до глубины души, когда понял, что Елизавета срезала свои любимые розы ради него. Постаревший и какой-то потерянный отец поддерживал за плечи тихо плачущую мать. Чуть в стороне от них стоял брат — с таким скучающим лицом, что любой присутствующий неизбежно пришел бы к выводу, что Шерлоку нет дела до смерти брата. Но Майкрофт за прошедшие несколько дней привык к своему странному состоянию и даже научился находить в нем плюсы. И одним из них было то, что границы его сознания существенно расширились. Впору было уверовать: раньше его ограничивала только физическая оболочка. Холмс, почти не напрягаясь, видел истинную суть вещей и людей, и сейчас ему было очевидно, что под равнодушной маской любимый младший братишка прячет самое настоящее горе. Настолько сильное, что он почти ушел в Чертоги, опасаясь сорваться. Кажется, это понимал и хмурый, взъерошенный Джон Уотсон, который кутался в свою нелепую куртку и косился на гениального друга с явной тревогой. Родители, брат и Антея — вот и весь список людей, которым был дорог человек по имени Майкрофт. Остальные жалели о потере ценного союзника или щедрого босса. А то и вовсе ничего не чувствовали, как тот же Уотсон, который пришел сюда только из-за Шерлока. Печальный итог жизни, длиной в четыре с лишним десятка лет. Холмс поморщился от этой мысли, ругая себя за то, что смерть сделала его непозволительно сентиментальным. Он никогда не стремился вызвать любовь, достаточно того, что его уважали или боялись. Или то и другое вместе. Так с чего же его теперь настолько удручает, что никто, кроме кровных родственников, не торопится его оплакивать? Майкрофт размышлял об этом еще некоторое время после того, как с кладбища все разошлись. Шерлок повез родителей в свою квартиру, идти за ними не имело смысла. Их горе причиняло боль совершенно особого рода, вызывало иррациональное чувство вины: за то, что заставил страдать и что не может утешить. Брат в его нынешнем состоянии тоже был бесполезен. Сейчас он слишком замкнут в своем горе, пробиться в его разум невозможно. Майкрофт возлагал немалые надежды на Чертоги Шерлока, зная, что тот иногда проживает там отдельную жизнь, изменяя обстоятельства и их последствия по своему усмотрению. Он горько усмехнулся, вспомнив собственные слова: «Чертоги так не работают. Это просто техника запоминания, не более». Теперь Холмс видел, что ошибся. Его гениальный братец действительно умел создавать в своей голове некое подобие виртуальной реальности. Может, есть способ вклиниться туда — сейчас, когда возможности разума не ограничены телом? Научиться общаться хоть так, раз иного способа привлечь к себе внимание нет. *** Над кладбищем уже сгущались сумерки, когда к свежей могиле нетвердой походкой приблизился мужчина. Майкрофт очнулся от своих напряженных размышлений и с удивлением узнал в пришедшем инспектора Лестрейда. Только выглядел ручной полицейский болванчик Шерлока странно: небритый, с посеревшим измученным лицом, в измятом костюме — и двигался он так, словно на его плечи свалилась вся тяжесть мира, заставив спину согнуться, как у древнего старика. Холмс был почти удивлен: таким он не видел инспектора даже после особо выматывающих дел, когда тот неделями жил на одном кофе и без сна и отдыха бегал за преступниками, пытаясь угнаться за неугомонным братцем. Лестрейд никогда не был особенно опрятен, особенно с тех пор, как его отношения с женой испортились окончательно и за состоянием одежды стало некому следить, но он, по крайней мере, всегда оставался собранным и серьезным. Во всяком случае, в присутствии Майкрофта. В руках этот кошмарный человеческий обломок держал букет красных роз. Холмс фыркнул: проведать пришел? Ну надо же! Вот уж кого он тут точно не ожидал… Как ни жаль, но придется уходить и поискать другое спокойное место, где никто не будет отвлекать его от поиска решения. Достаточно безразлично, на улице или в помещении — холода-то он все равно не чувствовал. Равно как и усталости: Майкрофт присел на землю и прислонился к собственному памятнику просто по привычке, выработанной годами. Размышлять лучше всего, когда твоему телу комфортно. И вот поди ж ты — тела больше нет, а привычка осталась. Но подняться он не успел. Лестрейд, с трудом наклонившийся, чтобы положить цветы на могилу, вдруг рухнул прямо на землю, почти к ногам Майкрофта, обхватил себя руками и хрипло пробормотал: — Мистер Холмс… В его голосе, выражении лица и позе было столько боли, что она накрыла Майкрофта с головой и он невольно отшатнулся, до половины проваливаясь в камень надгробия. — Мистер Холмс, — сдавленно продолжил Лестрейд. — Я не был на похоронах, да и кому бы пришло в голову меня позвать… но и не прийти не мог. Из его груди вырвалось нечто среднее между всхлипом и судорожным вздохом. — Просто не мог, понимаете? — почти беззвучно повторил он. — Вы пьяны, инспектор? — раздраженно проговорил Майкрофт, выпрямляясь и принимая прежнюю позу. — Что это за представление? Раздражение, правда, относилось даже не столько к нарушителю его спокойствия, сколько к невозможности проверить собственную догадку. Даже если это потрепанное недоразумение и нализалось, то судить об этом можно лишь по косвенным признакам, потому что запаха алкоголя Холмс почувствовать не может. С другой стороны, а с чего бы ему тащиться на кладбище на ночь глядя и сидеть у могилы, бормоча какой-то бессвязный бред? — Я не хотел верить, — голос Лестрейда сорвался. — Хотя и видел лицо Шерлока, когда ваша помощница ему позвонила. Он как раз был в моем кабинете и… Знаете, я никогда не видел у него такого выражения лица. Как будто мир вокруг него рухнул. Он сказал только: «Мой брат мертв» и вышел. А я все равно не хотел этому верить… А потом через знакомых пробрался в морг… Он судорожно вздохнул и с нескрываемой горечью проговорил: — Использовал служебное положение в личных целях, можно сказать… Простите, конечно. Не из любопытства же… только чтобы убедиться. Я так надеялся, что это какая-то ошибка… или что вам зачем-то надо было исчезнуть, как Шерлоку тогда, после крыши. Вы ведь могли просто инсценировать свою смерть. Я убеждал себя в этом, хотя и прочитал правду на лице Шерлока… а потом увидел ваше тело и… На последних словах он болезненно скривился и с глухой безнадежностью в голосе добавил: — И надежды не осталось. Шерлок, он… ваш брат даже не пошел смотреть. Мы с Джоном его оба отговаривали. Не хотелось, чтобы он видел… пусть помнит вас живым. — Так дело в Шерлоке, — флегматично проговорил Майкрофт, прекрасно понимая, что инспектор его не услышит. Но в последние дни он приобрел привычку говорить вслух сам с собой. Это давало иллюзию, что у него все еще есть голосовые связки. Конечно, Холмс понимал, что просто помнит, как звучал раньше его голос и воспроизводит его в сознании точно так же, как собственный облик и манеру одеваться. Но даже этот мелкий самообман приносил утешение. — Если вы беспокоитесь о реакции моего брата, то почему бы вам не пойти к нему и не попытаться утешить, вместо того, чтобы изводить своими пьяными излияниями меня? — Я присмотрю за ним, вы можете быть уверены, — Лестрейд уронил руку на могилу, и пальцы его начали бездумно приглаживать задравшийся уголок на полоске дерна. — Я обещал вам… Он снова судорожно вздохнул и почти беззвучно добавил: — Последнее, что я вам пообещал… Майкрофт горько усмехнулся. Надо же, это прозвучало почти как нормальный диалог, так, словно инспектор не просто говорил сам с собой, а отвечал на его выпад. Забавное совпадение… Хотя совпадение тут как раз ни при чем. Шерлок был единственной темой для их общения, вот Лестрейд и пришел сюда говорить о нем. Ничего удивительного. — Я ведь тогда не сказал вам правды, — инспектор закусил губу так сильно, что обветренная, высохшая кожа лопнула и на ней появилась капелька крови. — Не знал, что вижу вас в последний раз… да и если бы знал, не решился бы… Лицо его исказилось, и он сознался хриплым шепотом: — Только ради Шерлока — это неправда. Вернее, не вся правда. Конечно, мне небезразличен ваш брат, я всегда был готов заботиться о нем даже и без ваших приказов… Но на самом деле я всегда… все эти годы… еще и ради вас. Чтобы хоть немного облегчить ношу, которую вы на себя взвалили… Вы ведь… Лестрейд осекся, не закончив фразу, и закрыл глаза. Майкрофт не без легкого шока наблюдал, как по щеке инспектора скатилась слеза, и, оставив на коже влажную дорожку, исчезла в щетине на подбородке. Язвительный комментарий, который уже готов был сорваться с языка Холмса в ответ на последние слова инспектора, так и остался непроизнесенным. И Майкрофт просто молча смотрел, как человек, с которым он ни разу в жизни не общался дольше пары минут, изо всех сил пытается взять себя в руки, чтобы не разрыдаться над его могилой. И понимал, что в этой единственной слезе было в сотни раз больше настоящей скорби, чем во всех прочувствованных словах соболезнований, которые звучали на этом самом месте несколько часов назад. И боль, которая буквально сочилась из сгорбившейся фигуры, тоже была настоящей. Почти осязаемой и такой плотной, что ее, наверное, можно было бы потрогать. Если бы у Холмса все еще были руки. — Но почему, во имя всего святого? — взволнованно проговорил он. — Что на вас нашло, Лестрейд? Я отдавал вам приказы, не считаясь с вашим собственным мнением, я не погнушался бы прибегнуть к шантажу или угрозам, если бы вы отказались эти приказы выполнять. Не думаю, что вы сами этого не понимали. Так чем же я заслужил ваши слезы? Инспектор судорожно вздохнул и яростно провел по глазам рукой. — Я с восьми лет не плакал, — бесцветным голосом проговорил он. — С того самого дня, когда решил, что стану полицейским. Нельзя ведь, не по-мужски! Недостойно того, кто решил защищать людей от преступников. Я не плакал ни на похоронах родителей, ни когда терял своих ребят в стычках с разными отмороженными ублюдками… Холмс с удивлением осознал, что по-настоящему растроган. Подумать только, а ведь он всего несколько часов назад досадовал, что его совсем некому оплакивать, кроме членов семьи. И вдруг — такой поворот. Оказывается, есть и еще один человек, которому его смерть причиняет страдания. — И не плачьте впредь, Лестрейд, — с мягкостью, удивившей его самого, проговорил Майкрофт. — Я уж точно того не стою. — Мне кажется, вся страна должна сегодня плакать, — горько вздохнул инспектор. — А они так спокойны… И я не понимаю, как они могут улыбаться — теперь, когда вас нет. И почему небо не рушится на землю, по которой вы больше никогда не пройдете… — Надо же, — от изумления Майкрофт даже замер. — Я подумал бы, что вы мне и в самом деле отвечаете. Если бы не знал, что такое невозможно. — Сам не знаю, зачем я это говорю, — Лестрейд в очередной раз болезненно сморщился. — Просто… вы не должны были умереть! Это самая неправильная вещь, которая случилась в моей насквозь неправильной жизни. Господи, мистер Холмс — только не вы! — Вы просто пьяны, — сочувственно хмыкнул Майкрофт. — Напились с горя… И я все еще не понимаю, почему вас так задела моя смерть? Что вам до нее? Инспектор слегка нахмурился и вдруг извлек из кармана небольшую фляжку. Открутил крышку, поднес к губам — а потом поморщился, закрыл и убрал обратно. — Даже напиться не получается, — вздохнул он. — Когда вышел из морга, хотелось только одного: надраться до полного бесчувствия. И не просыхать, пока не сдохну где-нибудь под забором. Зашел в паб, заказал виски… и не смог выпить ни глотка. Как будто спазм в горле, не получается… даже такое утешение мне недоступно. — Помилуй боже, Лестрейд! — потрясенно проговорил Майкрофт. — Вы что, меня и в самом деле слышите? Как вам удается каждый раз произносить именно то, что могло бы стать ответом на мои слова? — Я действительно не знаю, что за бред несу, — инспектор снова прикусил губу. — Страшно подумать, что было бы, если бы вы могли меня сейчас слышать, мистер Холмс. Если бы была хоть крошечная крупица правды во всех этих историях, будто мертвые способны слышать живых, когда те разговаривают с ними у их могил… Но я видел достаточно смертей, чтобы понимать — после не остается ничего. Мы лишь придумываем для себя утешительные сказки, чтобы сохранить надежду, что любимые люди все еще где-то рядом. Он зажмурился и тихо добавил: — А ведь я ничем не лучше. Пришел сюда сказать вам, что присмотрю за Шерлоком. Поклясться в этом, чтобы, где бы вы ни были, вам было спокойнее. Хотя и понимаю, что вы уже слишком далеко, чтобы принять от меня эту клятву. А теперь еще и сижу тут, несу всякий бред… даже хорошо, что вы не можете слышать. И без того всегда презирали… — Значит, все-таки нет, — Майкрофт подавил разочарование, цепляясь за следующую теорию, еще более смелую, чем первая. — Но, кажется, все-таки способны уловить основную мысль того, что я вам говорю. Что бы вы сказали, если бы знали, что я и вправду здесь и слушаю вас? — Я схожу с ума, наверное… — пальцы Лестрейда снова принялись разглаживать отслаивающуюся полоску дерна. — Хотя вы сейчас сказали бы, что ума у меня отродясь не было, так что и сходить не с чего. Но это что-то… вот здесь! Свободной рукой инспектор прикоснулся к собственной груди в районе солнечного сплетения и перевел полный тоски взгляд на могильный камень. Даже не подозревая, что смотрит прямо на Майкрофта. — Я всегда это чувствовал, когда вы появлялись рядом, мистер Холмс, — он горько усмехнулся. — Как жидкое пламя под кожей, почти больно… Когда ваша машина останавливалась возле мест преступления, когда вы вызывали меня к себе или сами приходили в Ярд. Словно обжигало изнутри — каждый раз. И я боялся, что вы заметите. Боялся даже думать о том, что… вы ведь видите каждую мысль… видели… Черт! Его пальцы судорожно сжались, вцепляясь в рубашку. Казалось, он пытается что-то вырвать из своей груди — или наоборот, удержать. — Сейчас я чувствую то же самое, — инспектор горько усмехнулся. — С того самого момента, как пришел сюда. Глупо, правда? Словно вы действительно все еще где-то здесь. И ведь понимаю, что всего лишь внушил себе это. Просто я так отчаянно хочу, чтобы вы были живы… Майкрофт задумчиво смотрел на пальцы Лестрейда, пытающиеся приладить на место не слишком аккуратно уложенный кусок дерна. Он явно делал это автоматически, даже не задумываясь. Как будто понимал, что Холмс, ненавидевший любое несовершенство, точно сделал бы это сам, будь у него руки. Выходит, этот ничем не примечательный полицейский — эмпат, и наверняка сильный. Причем, скорее всего, сам о том не подозревает, поскольку каким-то образом научился блокировать эту способность. Неосознанно, просто из самосохранения: работая в полиции, он никак не смог бы пропускать через себя все эмоции и ощущения жертв и не сойти при этом с ума. Чужие переживания очень быстро утянули бы его в такую черную пропасть, откуда уже не выбраться. Холмс видел таких людей. В одной из секретных военных лабораторий содержалось несколько безумцев, которые начинали кричать, даже когда к камере просто кто-то приближался — настолько больно били по их разрушенной психике чужие эмоции. Этих бедняг приходилось почти постоянно держать под одурманивающими препаратами. Их кровь и ткани исследовали, пытаясь выявить ген, ответственный за возникновение подобной сверхчувствительности. Чтобы понять, можно ли создавать эмпатов искусственно, причем — улучшенных, способных контролировать свою способность. Это было бы сильнейшее оружие: запустить такого человека, скажем, в зал заседаний парламента, и он мгновенно считает эмоциональный фон твоих политических противников и расскажет про все их болевые точки. Чужие эмоции — идеальный инструмент для контроля. Защитный механизм Лестрейда рухнул под тяжестью сильной душевной боли, сейчас он открыт. Забавно, как по-разному люди переносят горе. Шерлок окружил себя каменными стенами, Антея спряталась за привычкой к самоконтролю, а этот инспектор… Что же, нельзя упускать такой шанс. — Давайте кое-что проверим, — почти вкрадчиво проговорил Холмс. Он потянулся вперед и накрыл пальцы, все еще бездумно приглаживающие дерн, своими — чтобы усилить восприимчивость. И едва не отдернул руку, когда та, вместо того, чтобы без помех пройти сквозь твердое препятствие, просто легла сверху. А несуществующие пальцы ощутили живое тепло. Это было так приятно — снова чувствовать хоть что-то. — Я смешон, — фыркнул Холмс, изрядно разозлившись на самого себя. — Так тоскую по физическим ощущениям, что начал их придумывать. Конечно же, никакого тепла я чувствовать не могу. Это всего лишь фантомная память. Я просто знаю, что его кожа должна быть теплой. Знать — не значит ощущать. Но почему тогда пальцы Лестрейда замерли, прекратив теребить травинки, а вторая рука еще сильнее сжала рубашку на груди? Майкрофт нахмурился и несколько мгновений размышлял, что бы такое произнести вслух, чтобы проверить, сможет ли инспектор уловить его мысль. Что-нибудь, что никак не пришло бы в его собственную голову, дабы исключить случайные совпадения. — Вся лондонская полиция — сборище идиотов, — вкрадчиво произнес он наконец, поглаживая теплую кожу на тыльной стороне ладони. — И главный из них — сам комиссар Скотланд-Ярда. Инспектор горько усмехнулся и вдруг проговорил: — Я точно схожу с ума. Вот и хорошо… говорят, безумцы не испытывают страданий. А я, с тех пор как узнал о вашей смерти, словно куда-то падаю… Знаете, этим утром я совершил самый идиотский поступок в своей жизни: пошел к комиссару и положил ему на стол прошение об отставке. А он порвал его на моих глазах и велел взять несколько отгулов. Теперь я даже отвлечься на работу не могу, все думаю, думаю… О том, что лишь однажды у меня было искушение уволиться. Он тяжело вздохнул. — Теперь-то можно сказать, все равно ведь уже… Я мечтал набраться храбрости и попроситься в вашу охрану. Просто чтоб видеть вас, чтобы защищать… умереть вместо вас, если понадобится. Вы меня, конечно, скорее всего выставили бы — на что вам такой придурок? И я не решился… я сейчас терзаюсь мыслью: а вдруг? В конце концов, я хороший полицейский, прилично стреляю, и у меня немалый опыт всяких разборок. Вдруг вы взяли бы меня? И я мог бы быть рядом с вами там… тогда… Я не дал бы убить вас. — Моей охраны там не было, — Майкрофт ответил автоматически, он был занят оценкой возможностей, которые могут открыться перед ним теперь, когда его теория подтвердилась. — Вопросы, которые обсуждались в той комнате, были настолько деликатные, что я не взял с собой даже Антею. Даже лучший профессионал ничего не мог бы сделать, инспектор. — Конечно, на вас тоже работают профессионалы, — Лестрейд снова вздохнул. — Но ведь… ни один из них не любил вас, мистер Холмс. Последние слова он произнес совсем тихо. А Холмс вдруг понял, что все еще неосознанно поглаживает чужую теплую ладонь.