Ш-ш-ш

«Малиновый» кот назвался сам по себе, как отъелся немного и пообвык, как перестал шипеть на Живоглота и что-то ему взглядом доказывать, как пробрался за зачарованную дверь в маленькую лабораторию и загрыз палочку для помешивания зелий. Гермиона пожала плечами тогда, заказала новую и звала теперь к ужину Профессора. Через пару недель после именования к ним зашел шикарный белоснежный перс, недовольный и искрящийся зеленоватыми остатками магии после спонтанной трансгрессии. Он был одним из тех, кто приходил раз в месяц, передавал кошачьи новости Живоглоту и устраивался на подстилке у камина, внимательно смотря на Гермиону. Она обычно к вечеру все дела успевала переделать и присаживалась у огня с корзинкой пряжи, позволяя котятам путать нитки, а котам постарше греть ее с боков или легонько, лапками цеплять звенящие заколки в пышных волосах. Профессор подошел к камину и, встопорщив хвост ершиком, зашипел на Белого, перс поднял высокомерно голову и гордо фыркнул, вновь укладываясь и показательно потеряв интерес. Гермиона посмеивалась над соседями и вязала длиннющий шарф, которому конца-края не было видно. Он все длился и длился, и Живоглот свернул его для себя, как подстилочку. Тихо потрескивали поленья в камине, огонь искрился порой зеленым, но под строгим взглядом вновь загорался гриффиндорско-желтым и оранжевым, серела осень за окном, собирались тучи.  — Белый, останешься на ночь? — Гермиона повернулась к персу, потянулась погладить, оставив спицы волшебным образом стучать, набираясь петлями, — зима близко. Холод идет. Профессор, забравшийся к нему под бок, раскрыл глаза и заразительно зевнул, показывая острые зубки. Потом прикусил ухо Белому и улегся досыпать. Перс важно кивнул и обернулся вокруг нового друга — и что, что шипели и драться пытались, как не проверить товарища? Гермиона сжала спицы чуть крепче, останавливая: вязала-то она обычно сама, но все в доме настолько пропиталось магией, что подхватывало ее желания, словно те заколдованные слуги из замка Чудовища. Погладила котов, чуть задержав пальцы в мягкой, нежной шерстке за ушами и медленно поднялась, потягиваясь. На ней сегодня была полосатая юбка и котята, выглянув из коробки с пряжей зачарованно уставились на двигающиеся линии. С пушистиками в арьерграде она прошествовала на кухню. Там славно пахло сушенными травами: горьковатой полынью, медовой пижмой, сладким клевером, сочной, свежей, леденящей мятой. Гермиона пригнулась на пороге от связок грибов и цепочек из шишек и гроздей рябины, прошла к печке, похоже на маггловскую и задорно подмигнула отражению в круглобокой кастрюле. Вся она из себя ведьма как в сказках: кудрявые волосы пышной гривой, чуть размазался макияж (устала, терла лицо, просыпаясь, не заметила), юбки и длинные блузки, и черная мантия в крошках растений, а по подолу в кошачьей шерсти и обрезках пряжи. Ей бы метлу для полного образа… а вон она, стоит без дела который год в уголке, стареет. Гермиона поставила кастрюлю на плитку и взмахнула палочкой, позволяя жаркому готовиться за нее, а сама уселась на край стола, рассматривая отражение. Вот и морщинки собрались на лице — много смеялась, много плакала, кажется уже отжила свое, прожила такую жизнь, что и за семь книг не описать. А где-то внутри все еще теплится, как угольки забытые, все еще вспыхивает огонек. И кошки снаружи греют, один Живоглот чего стоит — школу с ним прошла, войну, свадьбу, развод, революцию домовиков и мирное время; теперь их больше пушистиков-хвостатиков. Гермиона бы такую жизнь не хотела менять, думала, что достигла всего, что хотела. Ведьма вздохнула печально, почесала голову и откинулась на руки, вглядываясь в потолок — деревянные балки за гирляндами из сушенных трав и плодов не видно. Да все они для красоты или так, по мелочи, в суп-чай добавить, основные на чердаке или в лаборатории, Гермиона протянула руку и неторопливо растерла в пальцах зернышко розмарина. Поднесла к лицу, принюхиваясь и улыбаясь — ее любимый запах, теплый как бабушкины пирожки и густой, словно воздух у камина после долгой зимней прогулки. Жаркое приготовилось и ведьма свистнула, круче чем разбойница, подзывая своих котят и соседушек, ужин разделить. Профессор прибежал, на стол запрыгнул и уселся перед Гермионой, поворачиваясь за каждым ее движением.  — Я знаю, — она улыбнулась и нежно провела ладонью от острых ушек до длинного, гладкого хвоста.