40 часов в Аду

Уличная свежесть на нижний этаж не поступала, и затхлая вонь недавних насильственных смертей пропитала коридор. В некоторой мере можно сказать, что я привык к зловонию. Не только из-за Баноя. В те далёкие времена, когда расписание тренировок и игр были чаще походов в туалет, в раздевалках и на стадионе поселялась вонь, от которой новички падали в обморок. Я серьёзно: если на одной площадке собирались до пятидесяти игроков, бегающих, сталкивающихся, дерущихся, здешним воздухом лучше не дышать. К запаху пота, пропитавшего одежду, крови и мужской выносливости, выливающейся стремительными толчками за края, неженкам лучше не дышать. В некогда чистом белом полу больничного этажа ныне не видно отражения, а всё из-за багровых разводов и алых клякс. Картины внезапной и неумолимой разрухи. Кровь и мусор пятнают атмосферу былой стерильности. Но среди беспорядка привлекает внимание одна маленькая вещица, потерянная или оставленная нарочно — надорванный рукодельный браслетик, бусины из ореха и ракушек которого в беспорядке рассыпаны по полу. Подобранное украшение вмиг узнаёт Парна и сосредоточенно сжимает в руке. «Йерема оставила знак, что она ещё жива», — читается в её взгляде. «Она ещё у того мерзавца», — безошибочно можно продолжить мысль. Контрастный дуэт друзей незаметно и неспешно отдаляется вперёд по коридору, пока я глупо пытаюсь предпринять хоть ничтожную попытку успокоить Парну и поддержать. Однако внезапно раздавшийся испуганный крик портит момент, и мы рвёмся узнать причину. Тело бывшего охранника вблизи оказывается довольно жутковатым, если не сказать зловещим, «существом». Раздувшимся, распластавшимся в крови, с порванной одеждой по швам. Оно тянет на себя ногу Сэма, тот теряет равновесие и звонко ударяется головой при падении. Затем существо наползает на друга, постепенно закрывая его массивное тело своим. — Помогите мне, чёрт возьми! — Я пьитаюсь! Но онё… онё!.. Не реагирует. Очередная потеха над человеческим организмом в исполнении вируса бешенства предстаёт нашему взору. Крупные блёклые оранжевые и бежевые пузыри покрывают его «спину», могучие руки-отростки медленно двигаются вверх по телу Сэма, кричащего не своим от страха голосом. Мисс Мэй суматошно пинает и пытается одёрнуть чудовищного заражённого, но сама визжит и отстраняется, как только её кожа соприкасается с выделяющимся «соком» из припухлостей. Судя по всему, у него по сосудам течёт не совсем обычная кровь, а какое-то подобие кислоты. Три очка[1] у чудовища. Если существо умеет плеваться, нас, а тем более Сэма, ждут крупные неприятности. Как бы сейчас пригодилась громоздкая вешалка из отеля! Но её мы оставили где-то на входе в больницу: с ней было бы трудно перемещаться в неширокой приёмной. Тактика отсутствует: растерянность и непонимание что нужно сделать, граничащие с паникой. Только общая решимость объединяет нас: спасти друга. Внешнее воздействие не оказывает на существо влияния, но оно и не отвечает, что играет на руку. Пока есть время, его нужно использовать и найти слабое место. Только вот где искать? Я хватаю лавочку, но та прикручена к полу. 6:0 в пользу безмозглого создания. — Я не сброшу его сам! Оно очень тяжёлое, ребят! Спасите! — паника в голосе для Сэма неестественна: всё-таки здоровяк чаще сам вытаскивал напарников из различных передряг. Парна стремительно работает своим лезвием, — гораздо более серьёзным, чем ножи для масла — нанося удары, но, тем не менее, порезы оставляют неглубокие раны и вроде даже неспешно заживают. У твари ко всему прочему есть и крепкий панцирь! 9:0. Стрелять — не выход: пуля имеет все шансы срикошетить от чудовища или — ещё страшнее — случайно задеть Сэма! Если уж острое холодное оружие не помогает, то дубинку использовать совершенно бессмысленно! Мне нужно подумать, заражённому вселяющему ужас существу — нет: оно уже залезает на грудь Сэма и раскрывает, разрывая кожу, пасть для укуса. С выгнутых зубов течёт белёсая слюна, приземляясь на чёрную куртку. — Вот дерьмо! Неужели… — Отвернись! Парна Джексон ловко оказывается перед мордой чудовища и приседает на одно колено, выстрелив в голодно раскрытую пасть несколько раз. Пули залетают по прямой в горло и обосновываются внутри, повредив жизненно важные для твари органы: она ослабляет хватку и размякает, что позволяет нашему другу отбросить её. Сэм лежит несколько секунд на грязном полу с выпученными глазами и шумно выдыхает. — Что это был за мудозвон?! — восклицает он с примесью страха в голосе, когда мы с облегчением улыбаемся. — Помните ублюдка Райдера? Или самоубийц? Они смотрелись так же мерзко, как и этот зомби-мутант! Определённо, схожесть присутствует, но характер атаки принципиально различен по сравнению с любым встреченным нами монстром. Что за игру затеял этот добрый-затем-злой-Кевин? Неужели его рук дело? — Поднимайся, — протягиваю Сэму мозолистую ладонь; — и смотри под ноги в следующий раз, — ответно бросаю колкую фразу, на которую он слегка показывает зубы под пухлыми чёрными губами, несмотря на видимую охватившую его боль. Кажется, кислота обожгла его горло и грудь, но только поверхностно. Отлично, ведь ран нам и так хватает, а получать опасные или смертельные — совсем нежелательно. — Пойду-ка найду себе льда. Приложу к ране, что ли: горит сильно, — кряхтя делится Сэм. — Да ладно вам, не смотрите на меня так. На мне ведь всё заживает как на собаке. — И скрывается за дверью холодильной комнаты. Девушки тем временем заходят в помещения лаборатории, ныне напоминающей место жуткого происшествия. К сожалению, так и есть, ведь здесь появлялся спасший нас сбежавший заключённый. Интуиция вкупе с логикой усердно твердят об этом, — элементарно некому больше! — хотя весомых доказательств нет. Во всяком случае вскоре мы их найдём, так как в дальнем конце помещения сидит с ранением в плече и часто дышит больничный сотрудник; на его молодом лице, покрытом испариной, трясутся губы. Потерпевший. Живой свидетель. — Они ушли, просто ушли, — шумно выдыхает он, изливая наружу быструю речь рывками, — он убилвсех и забрал её, сволочь!.. Заразил всех и убежал!.. Мне так горячо, так больно! Девушки с испугом переглядываются. Мы слушали оставленные по всему острову аудиозаписи Роджера Говарда — журналиста с Баноя, ведшего собственное расследование, но эпидемия прервала его. Он перенёс тяжёлые испытания, кочевал от одной группы уцелевших к другой, но, в конце концов, жестокая судьба поставила точку в его приключениях. Вирус. Его укусили. В последних записях он говорил о жуткой боли и галлюцинациях. Бедный парень. Этот — передо мной — тоже. — Надё помочь йему! Здесь рьядом кушетька, давай отнесём его! — взволнованно советует подруга, имеющая познания в медицине поглубже любого из нас, если не всех вместе. Парна в решительности кивает — и они подхватывают громко стонущего бедолагу под плечи и заносят в подсобное помещение, над дверным проёмом которой отсутствует табличка. — Горечь, одна сплошная горечь и разрывающая боль. Больно, больно дышать! — Надё извлечь пулю, иначе он умрёть. Он весь горит и потеряль мнёго крови. — Мы поможем тебе, слышишь, потерпи и сосредоточься на моих вопросах! — Я сбегаю за иньструментами и антисептиками. Лекарства тут вряд ли есть, а ти пока сними с него одежду. — Дьявол, всё горит! Уберите её из меня! Уберите! — за частым дыханием и криками, у стороннего наблюдателя вызывающих лишь страх, следует изумлённая фраза: — Тот… убийца. Он вроде что-то сделал со мной. С непритворной оторопью я стою в дверях и смотрю за деятельностью девушек, пока самоотверженная китаянка не подходит и мягко не отталкивает в сторону. — Найди морфин и биньты, онь долго не продержится, ему нюжно помочь! — взволнованно молит она, и к такому «повороту» я оказываюсь готов. Будучи человеком достаточно околачивающимся в подобных учреждениях, в больницах то есть, я совершенно не интересовался лечебным процессом и медикаментами. Лежал со скукой в глазах и постоянно спал, выписываемые докторами лекарства благополучно забывал после рекомендованного курса. Идиотничал как мог, элементарно не способен был остановить кровотечение или понять, какую таблетку принять при головокружении. Техас разбаловал меня: рядом всегда сновали медики, думали и делали за тебя, так что печься о чём-то никогда не приходилось. Как слава быстро в людей тупоголовых превращала. Наказала меня жизнь. — Могу я узнать, в каких ёмкостях он содержится или где мне это искать? — Мисс Мэй по-доброму улыбается мне. Думает, я придурок, никак иначе. — Поищи в окьруге в медициньских шкафах. Этё дольжны быть небольшие ампулы. — Показывает двумя пальцами испачканной алым руки. — Название поможеть тибе отличить его от осьтальных. Весьма доходчиво, спасибо. Выдвигаюсь к коридору, но не решаюсь ответить вербально, подставляя под удар неподкованного в медицине себя, чтобы не выслушать ещё унизительных нотаций и пояснений. За спиной доносятся всплески яростных криков из глубин лаборатории и звон стеклянного инвентаря, бережно переставляемого утончённой медсестрой Мэй. Парень, по моим скромным раздумываниям, выступающий лабораторным помощником, страдает в полную силу. Неужели куру настолько болезненная? Понятно тогда, по какой причине в городе Морсби мы часто слышали тонкие крики страдальцев. Их не жрали — они изменялись… От моей расторопности, как и на Баное, снова зависит чья-то жизнь. Почему на меня всё время вешают поручения в духе «возвращайся скорее с неким предметом?» Потому что я бывший спортсмен? Ключевое слово «бывший», друзья мои и приятели. В конце концов, я приехал на остров расслабляться, чёрт побери эту эпидемию! Живот вибрирует от голода, из тела будто вынули душу, а в нём, давно умершем от усталости, последние силы поддерживают жизнь. Головная боль, тремор, в глазах «мошки», а ещё озноб и артериальная гипертензия. Слышал это название от Кси. Хи… просто Мэй, когда она жаловалась на плохое самочувствие по дороге к отелю. Потом надо будет узнать её полное имя и подробности о том, как с этой грудой симптомов бороться. Я доверял ей обрабатывать свои раны, и она справлялась с этим достойно, однако тайно желал, чтобы этим занималась Парна. Ох, а она ведёт себя так, будто между нами ничего не было. Не хочется признавать произошедшее в отеле сном отчаявшегося рукоблуда. Наверху набегают ходячие: мёртвые они или сильно изувеченные живые — неясно — хлёсткие удары по голове укладывают их на пол и лишают дальнейших размышлений на сей счёт. Рядом, на стене за стеклом, замечаю яркий пожарный топор, и воспоминания об оружии, с которым я не расставался добрую половину своих противных и мерзких приключений на острове, силком захлёстывают сами собой. Хм, «Феникс». Того умельца, что сделал из этого и так опасного оружия смертноносное при помощи каких-то проводов, изоленты, колючей проволоки и сигнальных ракет, — проклятье, из простых подручных вещей! — давно нет в живых, а такую тяжесть при своих вызывающих опасение симптомах утомления я уже не подниму. Мысль о том, чтобы снабдить безоружного на данный момент друга-силача, тугую голову не посещает. Меня, как послушного, расторопного, а главное умного парня послали с важным поручением добыть лекарство, и я не хочу давать поводов усомниться в себе. На полках шкафов в открытых кабинетах врачей — беспорядок, в ящиках всё обстоит приличнее. Там же нахожу бинты и несколько ампул с названием, которое ещё могу прочитать, пока деменция не атаковала клетки мозга. Слабоумие — о нём я узнал в журнале самолёта, пока летел на курорт, облюбованный дьяволом. Жаль, нет лекарств которые бы стёрли эти воспоминания. Сколько я отсутствовал? Чувство времени потерял ещё два дня назад: тогда поход за продовольствием в ближайший магазин заканчивался в сумерках, а поиск пропавших родственников по всей территории отеля «Королевские Пальмы» по ощущениям не отнимал и получаса. Всё спутано, нереально, фантастично как в книжках Кинга, в которых «мир сдвинулся», а с ним и восприятие времени. Крики парня всё ещё слышатся на отдалении, когда я спускаюсь по лестнице к знакомой обстановке. Сэм невозмутимо ест на лавочке купленные в торговом автомате чипсы и мороженку — по одной вещи в каждой руке. Помню, как он литрами пил лимонад и лопал ящик яблок, чтобы восстановить свои силы. Вместо обещанных тонн кулинарных изысков и отменного натурального алкоголя доставались объедки и дешёвые банки. Наши желудки придётся долго перестраивать и убеждать их в том, что это кризисная мера была временной. Я даже не предпринимаю попыток выяснить, зачем он сидит снаружи и не помогает девушкам, потому как слышу: — Чёрт! Он превращается! Приглушённые ругательства я воспринимаю как призыв — и лечу к лабораторным комнаткам. Чернокожий сотрудник, кому сняли верхнюю одежду и привязали к кушетке ремнями и в довесок удерживали сильные руки Парны, выгибается и сопит. Посеревшее плечо, поражённое некрозом, выглядит мерзко. Напряжённое лицо его с испаринами выражает гнев — я бы струсил находиться рядом! Завидую выдержке своих подруг. В смысле, друзей, только женщин, не любовниц, не подумайте дурного, хотя скромничать я бросил ещё в детстве. Ампулу Мэй берёт из моих рук незамедлительно и без лишних движений загоняет в шприц, чтобы следом принести спокойствие в потревоженный вирусом молодой раненый организм. Реакция почти мгновенная: он расслабляется и откидывается на кушетку. Фух, успел вовремя, теперь отчитывать никто не станет. Секундой спустя я понимаю, что поспешил с оптимистичным выводом. — Держу. Приступай, — распоряжается Парна, когда приподнимает пациента, а подруга-медик кивает и уверенно работает скальпелем на его спине. Неужто извлекают пулю?! Это место становится синонимом жестокости. Проклятые мы! Без нас здесь было бы куда безопаснее. Всего этого попросту бы не произошло. Всегда чего-то попросту бы не произошло, срань! Вспышки агрессии — в копилку тех же симптомов артериальной гипертензии или переутомления, или обоих сразу. Секунды спустя — и парень, бывший недолгое время в сонной отключке, вновь голосит. Даже издалека видно, как краснеют белки его широко открытых глаз, и он стремится вырваться из самодельных оков. Атаковать, рвать зубами и остервенело бить не чувствующими боли руками. Сэмюэль появляется неожиданно вовремя и спешно выпроваживает дам, закрывая плотную отворённую железную дверь от себя. Освободившийся от ремней новый ходячий с ходу врезается в возникшее препятствие выступающим носом. Через стеклянный проём видно вздувшееся лицо, обрастающее бледно-коричневой коркой. Как хорошо, что эти чучела не умеют открывать двери. Они ведь умудрялись застревать в туалетных кабинках, открывающихся наружу. — Онь… мы сделали всё, что смёгли, — тепло обращается к подруге Мэй, но в той сочувствия нет и чайной ложки. Лишь злость, ведущая её в более просторный коридор. Сзади слышно как поменявший человечность на зверство юнец из лаборатории монотонно колотится в железку. Достать нас ему всё равно не удасться. — И почему-то меня не перестаёт тревожить это его последнее слово. Повтори-ка для парней, Сянь Мэй, что он выкрикивал? — наконец остановившись, выискивающе задаёт вопрос женщина, кто становится в разы привлекательнее, когда изображает на лице сосредоточенность. — Очкарик. — Бывший офицер сиднейской полиции складывает руки и отрицательно мотает головой, а я напрягаюсь от подтвердившихся догадок. — Паньдёра? — Угу. — Волна смятения приливает к голове, непонятные мне загадки Парны щипают за живое, желая поскорее узнать, что она подразумевает. — Во время службы мне редко приходилось иметь дело с преступниками подобной величины. Всё местное и мерзкое, осточертевшее своим бездушным постоянством. Но я отчётливо помню, как загнулся с одним делом наш предприимчивый отдел по борьбе с сетевыми преступлениями. Слышали, что говорили по радио в вертолёте? — Ага, о конченных ублюдках, которые остались гнить в тюрьме, а потом я заснул, — наотмашь сообщает друг. — А имя? Помните, как настойчиво диктор твердил одно имя? — Банойский Мясник, Титус, Анхель и ещё свора дикарей, которые первыми полегли в схватке с ходячими, — блещу знаниями, надеясь удовлетворить её своим ответом, но она неутешительно мотает головой. — Хренов Чирон, помню, как диктор чуть ли не восхищался им, расписывая его грешки, — озаряется Сэм, а я давлю в себе смех. Мисс Мэй в сложившейся ситуации выглядит молчаливо и серьёзно. — Угу, только Харон. Пока у бедняги лаборанта нездоровая крыша понемногу смещалась, он щедро окатил нас белибердой, однако я вычленила из неё нужную нам информацию. — Она оглядывает всех триумфально. — Этот Кевин и есть Харон. — По мне лучше Чирон или мудозвон, но с чего это ты взяла, девочка? — Провела логический ряд от Пандоры. Кому как не шизанутому придёт в голову так называть Йерему? Кому данная тема небезразлична, а на памяти всплывает единственный любитель греческой мифологии, Харон, проклятый перевозчик мёртвых. Думаю, этого достаточно, чтобы связать «эй» и «би». — Гордый вид её казался привычным. Решать загадки, подобные этой, ей приходилось и раньше, в полиции, и я замечаю, как она скучала по всем этим дедукциям-индукциям, мозговой деятельности, иначе говоря. — Пандора, а, дама с ящиком несчастий. Подонок странно, но метко обронил это слово. Оно его и выдало, — грамотные рассуждения Сэма, однако, быстро пресекаются. — Теперь, когда есть здравое предположение о том, что Йерема в очень опасных руках, нам немедленно стоит бежать в полицейский участок. Увы, мозги лаборанта, жаждущие сейчас других мозгов, нам не помощники, так что выкрутимся сами. Берите оружие и идём, живо! — властной интонацией распоряжается Парна, а я, вроде бы, даже начинаю отвыкать от мыслей о том, что мы были любовниками. Путь расчищен и лёгок: как раз для невыразимо усталых людей, чей конец покой не намечен на ближайшее будущее. Участок правопорядка — место назначения далеко не единственное, перевалочный пункт, в котором холодной, как дождь снаружи, женщине необходимо оборудование. Что она задумала? Свои идеи прячет в себе и не сообщает важную информацию, как ненадёжный свидетель покрывает кого-то ради личной выгоды. Остальных такие вопросы, кажется, не тревожат. Я единственный, кому не всё рассказали, или тот, кому это небезразлично? Рыскающий по приёмной огонь встречает палящим жаром — мы еле успеваем отбежать за стенку. Что это за внезапное представление? — Назад, твари, вы будешь сожжены! — голос гулкий и едва различимый среди треска и шума огня, а также Вевакского ливня. — Что. За. Идиот! — рассудительно восклицает Сэм. — Скройся, иначе пожалеешь! Здесь живые люди! — кричит в сторону выхода, но ответа не получает. Парна Джексон предпринимает несколько попыток прицелиться в безумца, сжигающего больницу, но, громко вздыхая, возвращается в укрытие: пламя огнемёта проносится рядом. — Всё начаться здесь, здесь и закончится! Я не собираюсь выпустить ни одну заражённую тварь отсюда! Достаточно смертей! — улавливаю я общий смысл из слов поджигателя, и внезапная верная мысль посещает сонную, уставшую от мирского всего, голову. — Я помогу тебе, парень! — подмигиваю друзьям, оповещая о несерьёзности своих намерений, и вываливаюсь из-за угла. — Я здесь по той же причине! Видел как тут врачи кусали пациентов, чуть с ума не сошёл! Позволь выйти, и мы вместе с этим разберёмся! В ответ молчок, лишь летит очередной сгусток красно-оранжевого вихря, превращающего в пепел половину всего живого и неживого на Земле. Прыгаю к деревянной информационной стойке, сообщающей в ярких фотографиях посетителям «Главной Больницы Борам» о профилактике и лечении различных болезней. На ней, впрочем, не сказано, какие действия предпринимать при нападении поджигателя, и она поддаётся натиску стихийного огня, чернея и загораясь. — Логан! Чёрт, вернись! — раздаётся за спиной хор голосов, но я двигаюсь в направлении обратном, нежели в том, которое ожидают от меня. Порог почти преодолён, и до безумца остаётся несколько ярдов[2], судя по звуку вращения металлического клапана и нажимания спускового механизма. Когда стенд с красочными записями начинает жечь руки, я бросаю его в пироманьяка, но он успевает отскочить вбок. — Уйти! — нервно голосит тот своим странным наречием. Но я уже близко: устало бью по лицу, но ему хватает, чтобы упасть; и отталкиваю ногой подальше старинный огнемёт. Кому в наше время доверяют работать с этим запрещённым агрегатом? Кто он такой? Неужели обычный несведущий земледелец? — Что будем делать с ним? — споро задаю вопрос первым и оглядываюсь на радостно-удивлённые лица своей группы, не давая им очухаться. Они проворно выскакивают из здания и осматриваются. — Иди скройся на хрен с глаз наших и не выходи из дома, иначе я тебя прикончу! — ругает Сэм недотёпу, указывает пальцем и резко дёргает в сторону, дублируя приказ убраться. — Мы тут в спасатели заделались, а нас поджигать собрались?! Затем он подбирает взрывоопасный огнемёт — с потёртой краской опустошённый баллон и змейку шлангов — и кидает в зал объятой пламенем больницы. Достаточно легко одетый для разбушевавшейся погоды мужчина реагирует слёту и убегает со стонами к жилым домикам у пляжа. Спасатели… эх, грёбанные Вестники Апокалипсиса мы, и никак иначе. Чёртовы Лжеправедность, Мор, Голод и Брань. Скорее всего, они связаны с нами, раздумываю я, глядя на шипящую и искрящуюся стихию, пожирающую лечебное учреждение. Вряд ли здешняя пожарная бригада озабочена своими прямыми обязанностями, ибо защитить себя от безумцев в нынешней ситуации кажется более сознательным решением. А на наши плечи легла ответственная миссия, не терпящая промедлений. Прости, строение, всем сейчас не до тебя. — Ты молодьец, — приветливо улыбается мне Мэй своими ровными красивыми губами, а я с некоторым сомнением признаю, что готов поцеловать их. Любые женские губы, чтобы вновь ощутить толику счастья. Ориентир под успокоившимся дождём находится быстро — и табличка предлагает свернуть через рынок, чтобы беспрепятственно попасть в участок. Государственные строения первой важности располагаются не так далеко друг от друга в городе, но изнурённость громко орёт в оба уха, а здравый рассудок пытается ей шёпотом отвечать: «Остановись и отдохни, за каким хером ты вообще плетёшься куда-то? За Йеремой. Кто она тебе? Она важна для Парны и… вроде какдля нас. Наша подруга. Парне важна? А какой у тебя интерес к ней? Я люблю её, наверное. Но пока она меня избегает. То-то же! Бросай всю эту ересь и ложись спать. Но…» Мысленная перебранка стопорится, когда вижу препятствие на нашем «беспрепятственном пути»: женщину посреди рыночной площадки, такую высокую и толстую, что даже два слепленных Громилы воедино будут уступать ей в силе и мощи. Мне любопытно, гамбургские булки[3]или — сладкие с корицей придали ей характерную внешность? Мисс — сильно сомневаюсь, что миссис, а если так, то мне жаль её ублюдка-избранника — со вместимостью минимум четыре длинных центнера[4] на наших глазах разбрасывает нападающую на неё с палками тройку людей так легко, будто разбирает вещи в комоде. Вмешиваться уже поздно: смельчаки проигрывают с разгромным счётом, и к тому моменту, как мы достигаем небезопасного расстояния до большущей угрозы, их раскидывают по земле либо при смерти, либо бездыханными. Сэмюэль, безоружный, опускает готовые к борьбе кулаки, прикидывая и свой проигрыш. Пули Парны летят мимо: широченная дама ещё и умеет ловко передвигаться и уклоняться. Теперь же, завидев новых соперников, устремляется к нам. Мэй чрезвычайно быстро бежит к настигающей цели с настроенным на поединок лицом и крепко сжатыми в маленьких ручонках лезвиями, готовыми к уже привычным беспощадности и садизму. Может, она всегда была такой яростной? Её поступок можно назвать предсказуемым и крайне действенным, но только против обычного ходячего, потому как «Центнерам» слишком легко для таких объёмов удаётся перехватить за устремлённую вперёд ногу китаянки и швырнуть в лоток с ямсом. Вроде он, такой я видел в печатной рекламе: внешний вид напоминает смесь картофеля и кабачка, на вкус сладковатый, но в сыром виде не употребляется в пищу. Произошедшую трагедию с одной из девушек нашей группы нарочно игнорирую: эмоций не осталось, внимание постоянно переключается. Но действовать, к великому сожалению, требуется: сжимаю крепко резиновую дубинку и замахиваюсь для броска. Атаковать в открытую — как сам понимаю, да и как показала практика Мэй — слишком глупо: нарвёшься на слаговую[5] ладонь и смятые в некачественный фарш внутренности уже не исправишь хирургическим путём; останется только пойти на корм тварям. Дубинка метко угождает в лицо жирной афрогвинейки, ой, — моя проклятая ограниченность! — папуаски, ввергая в небольшой ступор. Промедления хватает для того, чтобы стрелок справа наметила голову — единственное слабое место тварей, завладевших как чужеродный организм человеческим телом, вынуждая его творить вещи мягко говоря негуманные. Щелчок. Как избито. Перезарядка у мастерицы огнестрела не займёт много времени: быстро, несколько секунд, в течение которых чёртова «Четыре центнера» нас всё равно настигнет. Сэм, запамятовав о храбрости, пятится назад. — В сторону! — кричит нам, но я инстинктивно намечаю область для рывка вперёд. Тренер был очень суров и не давал лишний раз отдохнуть; основательно подходил к обучению, заставляя парней, порой, бездумно, на уровне подсознания, совершать действия, приводящие команду к победе. Его программа предполагала разминки для сверхлюдей с неограниченной выносливостью. Он часто шутил, что мы ничего не добьёмся, если будем придерживаться принятых правил, и у меня засвербило. Меня, как человека до зуда в паху любящего спорт, невероятно увлекли испытания, мне хотелось доказать, что сумею пройти все его непростые «девять тренировочных кругов», освоить грёбаные «правила поведения с соперниками» и взять на вооружение «советы по сохранению своей защиты и устранения чужой», став, по его мнению, профессиональным игроком. Непредсказуемая тактика, спонтанные пасы и обводы, обманные манёвры, вытеснение защитников, грубая игра, жёсткая игра, потная и грязная — почти каждый день. На потеху либидо времени и сил не оставалось! Всё ради того, чтобы потом его долбаные излюбленные язвительные насмешки, все его «сосунки», «свинки», «неумехи», и самое гнусное — «калеки», засунуть обратно в горло, заставить задохнуться своей спесью. И выдохнуть спокойно. Распасовщиком[6] я стал именно благодаря упрямству и прихоти поставить его на место. У меня получилось, и он подобрел. Выигрывать чаще не стали, но это помогло «Техасцам Хьюстона» сплотиться, лучше понимать друг друга. Чувствовать поле, мяч, намерения своей и вражеской команды. А самое главное, с тренером можно было поговорить нормально и получить советы. «Если соперник больше тебя, бросайся ему под ноги: так ты лишишь его опоры, и он упадёт». Разбегаюсь и толкаюсь своим маленьким, по сравнению с размерами громадины, плечом в район правого бедра — и она, нескладно запутываясь в ногах, падает на утоптанную жителями Вевака ровную землю. Прямо посреди обыденного рыночного пейзажа из десятков деревянных ящиков и лотков с фруктами и овощами, мокрыми от проливного дождя. Парна Джексон перезарядилась, но медлит с выстрелом, понимает, что патронов остаётся мало, да и мысль убить противницу тяжёлым ящиком с ямсом кажется ей вернее. Представитель суровой мужской силы, Сэмюэль, как раз опускает его с размаху на голову «мисс Центнер», тем самым знаменуя победу «великих героев современности» или кого-то подобным. — А вот и участок. Мы пришли! — ликующе оповещает он и указывает рукой куда-то вперёд. Наслаждаясь триумфом, успехом сплочённых действий с глупым молчаливым переглядыванием и улыбками, мы втроём забываем о том, что в торговом лотке, подавляя стоны, лежит и часто дышит Ксин Мэй, падение для которой оказалось травмоопасным. Я нахожу по зову и бережно «прибираю к рукам» образец тонкого изящного китайского искусства, если стройную симпатичную девушку можно назвать так.Левая нога её распухла, и маленькая чёрная, с давно оторвавшейся застёжкой, туфля на каблуке свободолюбиво соскальзывает с владелицы, гулко соприкоснувшись с землёй. Мэй хочет указать на это, но я качаю головой из стороны в сторону, и она производит на свет неловкое мычание, затихает, терпя саднящую боль сломанной щиколотки. Однако старается улыбаться мне из благодарности за то, что несу её. Или проявлять симпатию в удачной подвернувшейся ситуации. Вокруг участка в выдержанном строгом стиле и в серо-синем вестибюле — никого. Тихо, как и в тот момент, когда мы вышли из отеля приблизительно пару часов назад. Темнокожий дуэт скрывается за коридором, полный кабинетов, а я с бережностью, какую прикладывают при работе с хрупкими материалами, сажу очаровательную мисс Мэй у стены (по-видимому, участок избежал участи измалеваться поруганными надписями на вроде «все копы говнюки», в отличие от банойского. Лично бы избил каждого, кто так думал). Открываю по её указанию тут же, рядом, дверки привлекающей взгляд красной медицинской коробки, полной лекарств первой помощи. Внутри находятся болеутоляющее и эластичный бинт, так нужные в данный момент. Два из четырёх, — не хватает холодного компресса и противовоспалительного средства — но вполне сойдёт. Деформированная ножка горячая на ощупь; мои касания болезненные, и она морщится. — Извини, я весьма груб, просто для меня это непривычно. — Ничьего, Логан, всё в норьме, сейчас мне нужно отдохнуть, обездвижить ногу в удёбном положении. Могу я тебя попросить?.. — Её пальчик указывает вниз с неприкрытым намёком на то, чтобы я подержал ногу на весу. — Да, конечно… — остановился и смутился, так как не запомнил чётко её имя. — Извини ещё раз, могу я узнать как тебя зовут, Мэй? — Менья так и зовуть. Мэй. — Она смеётся, прикрывая лицо частично испачканной в грязи рукой. — Сянь — моя фамилия, так что всё вриемя ти зваль меня правильно. Снова показываю себя тупицей. Хотя бы гожусь на роль безоплатного и не столь дерьмового клоуна для притягательного женского пола, раз его представительница посмеялась, а это уже полдела на пути к «хорошему знакомству». Улыбаюсь в ответ и замечаю, как потрепали её форму «Банойские каникулы». Точнее, трудовой стаж в приёмной (ненавистная нагрудная табличка с логотипом пальмы неприятно сверлит мозг), помогала делом и советом и приветливо отвечала на прочие вопросы постояльцам роскошного отеля. Я приметил её. Эх, дали бы мне ещё один день, и я бы уговорил её пойти на свидание. После того, как попытал бы удачу ещё разок с чернокожей симпатягой, извиваюшейся на танцполе рядом с прилизанным метросексуалом. — Давно ты оказалась на Баное по поручению своего славного китайского правительства? — стремлюсь поддержать разговор, когда молчание затягивается, а переглядывания вызывают неловкое чувство стеснения, так нехарактерного для каждого. Через её белую порванную блузку виднеется нижнее бельё, а я не нахожу в себе рычажков тормоза фантазиям, рисуя её вместо Парны в моей спальне. — Три месяца. Как раз, когьда стали появляться слухи о том, что курорт привлекает адептов террористической деятельности. Мне выдали задание шпионить за всеми тольстосумами и незьаметно быть в курсе их дел. — Её откровенность обескураживает, и я не нахожу что сказать, лишь крепко озадачиваюсь поднятыми бровями. — О тебе я знаю не больше, чем ты рассказал мне, не вольнуйся. Ты вёль себя слишком непринуждённо для криминального элемента, — она улыбается приветливо и ласково, но мои намерения продолжать разговор безвозвратно утеряны. Она горячая, бесспорно, но китайская остервенелая шпионка-каратистка, следящая за постояльцами под прикрытием работницы отеля, наводит на странные размышления. Вдруг она ещё и подсматривала за всеми нами в номерах? Откуда я знаю, какую свободу в действиях ей предоставляли? — Какой у тебя размер ноги? — спрашиваю, пытаясь отвлечься, и прицениваюсь то к её ножкам Золушки, то к своим 7,5.[7] У меня почти женский размер, так что приходится заказывать спортивную обувь индивидуально. — Я дюмаю, у наших стран разьные критерии, но… Чьто ти делаешь? — Развязываю шнурки и хочу примерить обувь тебе, потому как понимаю, что в этих дурацких туфлях ты горазда сломать и вторую ногу! А нам с ещё одного острова сбежать надо, не забыла? Эмоциями передать свои намерения почти удаётся, и Мэй молча наблюдает за мной. Правая нога её охотно пролезает в мягкую и тесную фиксирующую стопу обувь, а мои прелые стопы с довольством чувствуют свободу. — Благодарью тебья. Странному акту помощи не суждено закончиться: в коридорное помещение влетает ветер от спешно вернувшихся воодушевлённых Парны и Сэма. В тёмных глазах обоих — яркие искры азарта, а в руках — винтовки SR-88. Я смеюсь. — Подарки от Санты за хорошее поведение, — острит друг и кидает рюкзак рядом со мной, однако насладиться её весом и удобством не выходит: руки всё ещё заняты отёкшей ножкой. — И вот, держи. — Парна извлекает из-за спины пояс с десятком маленьких кинжалов и опускает на пол. — На твоё счастье в эти края пробрался любитель пометать ножи, провозивший их через таможню, и не указал их в декларации. Изъятые игрушки теперь твои. — Подобная историческая справка к «подарку» озадачивает, но я меж тем доволен её пониманием, где раздобыть нужное.Смелое на первый взгляд утверждение «полицейский участок — второй дом для Парны в любой точке мира» доказывает ориентация в пространстве, занятие надёжных укрытий и безошибочное, словно по карте, нахождение оружейной в лабиринте коридоров на Баное. — В архивных записях тоже нашлись интересные подробности, и их лучше показать. Как ты, милашка Мэй? — сахарно обращается она, кивая на ногу. — Хорошо. Все благодарья Логану. Полагаю, уже пора наложить шину. — Смотрит на меня. Предугадывая её реакцию, приступаю к делу и хватаю эластичный бинт. Я в этом ноль нулевой, но проявить нежность — и половина успеха гарантирована. — Полагаю, стоит связаться с военными. У них на корабле есть медицинский отсек и персонал, они помогут с твоим недугом. Возможно, удастся и уговорить их спасти наших друзей с острова, — из её губ последнее предложение выходит слабым ветерком неутомимой неизбежности их судьбы, но в нас ещё теплится надежда на благоприятный исход для всех групп уцелевших. Надеюсь, что групп, а не поредевших одиночек. — Попробовать определённо стоит, — поддерживаю любимую женщину, с трудом продолжая наматывать бинт неумелыми движениями. Мэй терпит болезненные ощущения, но её советы очень помогают не сделать ещё хуже. — Чёрт бы побрал военных. На Баное творили какую-то откровенную хрень, разрушили мост, Райдер хотел подорвать всех… — Не спешила бы с последним. Харону удалось обмануть нас, таким же образом он мог обманывать и может даже шантажировать полковника Уайта. А ведь он убил Джин. Проступок мерзавца не так-то просто оправдать. Странно, что она не придаёт этому значения. Он обманывал с самого начала, представая перед нами если не хуже «Харона» (почему Парна вообще полагается на слова сбрендившего юнца в больнице?!), то вполне соответствующего ему. Мистер Райдер Уайт или «таинственный голос», изначально и был той самой храбростью и мотивацией для спасателя Синамоя, собравшего нас перед радиоустройством, помнящим Последнюю мировую войну. «Голос» охотно раздавал инструкции, часто проигрывающие белому шуму в битве за чёткость речи. Из первых коротких разговоров мы выяснили, что он был полковником С.О.О.Б. — Сил Обороны Острова Баной — и вещал, что примечательно, с тюремного острова, который, как однажды упомянула Парна, заработал себе прозвище «ада в раю», пряча в стенах самых опасных международных преступников. Поделился слезливой историей об умирающей жене, предательски укушенной заражённым во время святой обязанности помогать раненым в медицинском крыле, и стремлением вылечить её при помощи наших антител. Нас сильно удивило заявление, равно как и просочившаяся в обособленный объект зараза, но полковник поспешил заверить в том, что персонал часто курсировал с Баноя и узнать точно, где возник очаг, невозможно. Ко всему прочему, этот периодически ругающийся подонок раздражал своей настойчивостью и властностью. Мы доверяли ему напополам с неверием в его изящные, будто сочинённые, объяснения. Как бы то ни было, инстинкт самосохранения мотивировал двигаться к полковнику. Как выяснилось гораздо позже, это был опрометчивый шаг. Мы нашли его и кучку прихвостней на вертолётной площадке тюремной крыши. Рядом с транспортом, отличимым от лелеянных нами представлений — цветом голубой металлик, немаленьким и обещавшим вместить всех хороших ребят. Каждый смаковал в уме этот сладостный момент, забавно думать, но доходило даже до вертолёта, целиком сделанного из шоколада. Тёмная дождливая ночь встретила недружелюбно: выстрелы военных из винтовок не давали подняться из-за укрытий (крайне выгодное у них было положение — сверху!), а нарастающий рёв заражённых пугал неотвратимостью опрометчивой мести. К счастью, вторые напали на первых, позволив разрешить наши недавние с «полковником поверьте мне» разногласия. Я хорошо их запомнил. Бледную жену Райдера Уайта в белом костюме, выставляющим её призраком, с красными белками, вспухшими венами и хватающими воздух зубами; пристёгнутая к больничной коляске она всё равно вызывала опасение, и я ожидал, что она вот-вот порвёт удерживающие ремни и набросится на кого-нибудь. И самого хищного полковника, каждую деталь его потрёпанного вида: запачканную форму, красный берет под погоном, громадный нож на груди и пистолет в не дрогнувшей руке. Он ненавидел нас. Даже шрам на его губе сжался от презрения. У него ещё оставались патроны, в отличие от нас, и через минуту напряжённых переговоров он это наглядно показал. Пока впустую роптали и ругались, кляня его поступки и взывая к совести, Джин под видом разгневанной жертвы подошла к жене Уайта и незаметно расстегнула ремни. Призрак давно умершей женщины настиг свою первую цель, подорвав священный приоритет военного в обеспечении безопасности родного человека, и вынудил выстрелить. Сперва в жену, на этот раз упокоив навсегда, лишив её такой шаткой и неправдоподобной вероятности вылечиться, что и снесло ему образно крышу, а потом и в нашу подругу… Сильнее забарабанил дождь, подпрыгивая каплями по асфальту и гладкому корпусу ожидающего взлёта вертолёта. Все застыли на месте от шока, онемели, не в силах произнести даже ругательство. Райдер Уайт самым гнусным образом хладнокровно пристрелил человека, гражданскую, выказав личину подонка, коих этажами ниже была напичкана каждая камера. Не узником ли он был в военной одёжке, волком в овечьей шкуре?! — Признательна, я согрелась, — надменно заявляет Парна и заботливо скидывает пиджак на мои плечи. Ощущаю её тепло, и тупую голову посещает долгожданное осознание. — В любом случае, я — в центр связи. Она стремглав уходит, а я не способен унять горящее желание последовать за ней. Сэм соглашается остаться с хромой девушкой, тем временем медленно извлекая из моего рюкзака пропитанное ядовитыми травами лезвие вакидзаси и обмотанный колючей проволокой молоток, чтобы распределить меж собой. Уже на полпути в краску вгоняет совесть и больно колет позорно продавшегося за прихоть потрогать чужое тело китайской национальности. Я останавливаю Парну перед помещением центра связи за руку: — Постой. Одно слово, а за ним сожаление, что усомнился в ней; стыд от осознания мысленной измены, о слепом подчинении искушению с другой женщиной; раскаяние, что оказался похотливым идиотом, который при удобном случае увлёк бы в неиссякаемую пучину собственных греховных страстей наивную девушку! Парна, как и всегда, стойко держится и смотрит на меня с толикой удивления. Собранная, но проявляет эту симпатию, она не забыла, что мы были вместе, и её забота проявляется в поступках, а не жалких мысленных противоречивых распрях между совестью и вожделением. Возможно, она разглядела такие поступки и у меня? Вдруг я не вёл себя как кусок говна? — Мне тебя не хватает, — говорю голосом романтичного придурка из многосезонного сериала фразу такую заштампованную и обросшую позорным и смешным клише, что язык в следующую секунду не поворачивается сказать что-либо ещё. Вместо этого в дело вступают рефлексы, реагируя на так надоевший раздражитель, представленный в виде отсутствия её рядом с собой. Парны. О, это имя, которым можно называть роскошные океанские лайнеры, единственные в своём роде модели вручную собранных машин или целые миры! От ощущения близости к ней где-то внизу распаляется огонь. Обожаю прикосновения к её мягкому платью и тёмной коже, люблю гладить её упругие женские формы, в экстазе от её взаимности и похоти, без ума от того, насколько страстно мы целуемся, позабыв обо всём. Не владея собой, хватаю её под бёдра и усаживаю на странную приборную панель, которая неодобрительно пиликает. Явственно ненавижу, когда всё это заканчивается! — У нас есть ещё незаконченные дела, — тихо говорит она. О, да, есть, у нас с тобой тоже незаконченное дело, которое мы оставили без срока давности в комнате отеля. — Но мы ещё наверстаем упущенное, — шепчет волнительно, вытирая рукой излишнюю влагу на своих губах. — Взгляни пока сюда. — Указывает на компьютер, но я пока ещё слишком возбуждён, чтобы спокойно вникать в яркую информационную цепочку слов и картинок, указанную на плоском мониторе, и мне необходимо успокоиться. Она тоже возбуждена, но женщины не в пример нам внешне выглядят загадочно ровно, привлекательно. Когда дурман перестаёт гонять кровь и головокружение сходит на нет, различаю портрет нашего бывшего заключённого дружка. Написано на наречии Ток-писин, но что-то улавливаю. Кевин Куази. Военный преступник — и ниже вся та информация, которую он пересказывал нам. Сошлось. Значит, хорошо заучил, либо мы в нём ошиблись. –Вторую вкладку посмотри. –В этот момент к нам в центр связи подходит Сэм с Мэй на руках, аккуратно вносит через дверной проём и садит её на один из свободных кабинетных стульев.– Почитай вслух. Для всех. Пусть узнают, с кем мы имеем дело. — Погодите, народ, пока вы тут не начали, меня интересуют два вопроса. — Сэмюэль встаёт посередине комнаты и активно жестикулирует.– Какого чёрта мы забыли в полицейском участке, и как нам это поможет в поиске Хирона? — его раздражённый взгляд бегает то по нашим фигурам, то по технике. — Это я и собиралась вам показать. Подойдите. –Лукавая улыбка змеится на лице Парны, и у меня не возникает больше ни капельки сомнения в том, что она спасёт Йерему и вызволит нас отсюда. ​_____________________________________________________________________________ [1] Очевидно, Логан подсчитывал очки «голов в ворота» в американском футболе, как раз дающие три — при попадании. [2] В английской (имперской) системе измерения равен 91.4 см. [3] Название гамбургера изначально происходит от названия второго по величине города Германии — Гамбурга, откуда многие эмигрировали в Америку. [4] В американской системе весов равен 50,8 кг, соответственно четыре — 203,2 кг (англ. long hundredweight). [5] В американской системе мер весов равен 14,6 кг (англ. slug). [6] Лидер нападения, тактический центр команды в американском футболе, известный как квотербек (англ. Quarterback). [7] В переводе на российские — 38.