где под стеклянным небом ночевали

Они стоят на кухне впятером, и это... странно. Похоже на семейное собрание, на котором решается жизнь какого-нибудь члена семьи. Противное ощущение, потому что четыре пары глаз направлены на Диппера, маленького-маленького беспомощного мальчика. Взгляды давят его, приковывают к полу и не дают возможности подняться с колен: ощущение, словно на его плечах восседает стотонный монстр, нашёптывающий на ухо "всё это для тебя, мой мальчик". Всё это и правда для него. Только вот он не рад. Мать с отцом стоят у окна, перед ними — Мэйбл, улыбающаяся как обычно, но в её глазах сквозит голый вопрос, жалящий просто своим существованием. Миссис Пайнс приобнимает одной рукой дочь за плечо, и Диппер уверен, что не в поддержке или попытке вселить уверенности — словно запрещает Мэйбл лишний раз пошевелиться. Пайнс правда понимает её страх, он сам боится не меньше, но он не понимает, чем заслужил её ненависть. Господи, он спас твою дочь, твоего ребёнка, ты должна быть благодарна, а не разбивать носы о кафельный белоснежный кухонный пол. Мэйбл не понимает, что происходит, и дёргано пытается размахивать руками, чтобы разбить ту неловкость, что образовалась в комнате, как в неё вошли Форд и Диппер. Диппер ведь... не плохой, какого чёрта мать держит её за плечо и не пускает к нему? По глазам отца и не скажешь, что сейчас происходит что-то важное, потому что их и не видно — опущены в пол, виновато. Диппер понимает. Мистер Пайнс не ненавидит, ни в чём не обвиняет, и Дипперу от этого легче. И чувствует исходящее от него сожаление: он ничего не может с этим сделать. Диппер жмётся спиной к Форду, надеясь найти поддержку хоть там. Не прогадывает. Тот, словно зеркаля движение племянницы, опускает руку на мальчишечье плечо. Какое-то немое противостояние, Диппер глухо хихикает в раскрытую ладонь. Ему ничего не нужно говорить, за него уже решено и сказано полчаса назад. Опускает глаза в пол, пытаясь не показывать, что ещё живой. Лучше бы его не было в этой комнате, господи, почему это происходит с ним? Мать, кажется, улыбается. И не поймёшь, торжественно или радостно. Точно не так, как должны улыбаться матери, когда их сыновей забирают в другой конец страны. Противно. И роняет холодное: — Мэйбл, девочка моя, можешь попрощаться с Диппером. Мэйбл... продолжает улыбаться, но лишь для вида: Диппер видит, что её глаза гаснут и дно теряется за кристалликами слёз в уголках глаз. Она пытается что-то сказать, спросить, что сейчас происходит, почему-почему-почему-зачем, и вырывается из мамин рук, бросаясь к Дипперу. Почему ему так больно лишь из-за одного её вида? Они обнимаются, кажется, целую вечность — за окном уже давно одиннадцать вечера, и Диппер даже не поинтересовался, есть ли у Форда машина или как они будут добираться в подобное время в другой штат. Единственное, что сейчас волнует — намокшее от чужих слёз плечо и собственные дрожащие ладони на чужой спине. Неужели плата за силу — лишь едкая боль, выжирающая кислотой внутренности? Он ведь не просил такого. Диппер Пайнс ведь кто? Лишь тот, кто не хотел быть чужим среди семьи. Лучше бы он оставался без причуды, лучше бы у него не было никаких сил, он бы потерпел все эти жалостливые взгляды в спину и наигранно-сочувствующие удары по плечу, вытерпел бы даже оскорбления от одноклассников и тех, кого ему бы пришлось встретить в жизни. Это было бы не так больно, как это. Отец давится беспомощностью, пытаясь стоять ровно, мать торжествующе ликует — отныне никаких монстров в доме. А Мэйбл... всё ещё с ним, обнимает его так, что сейчас затрещат рёбра, и что-то тихо шепчет: Диппер не разбирает ни слова за учащённым дыханием и громкими всхлипами. Мать угрожающе кашляет из-за её спины. Неужели она ничего не чувствует, кроме радости? Кроме того оглушающего счастья, бьющего по венам, когда у тебя забирают вещь, которую страшно выкинуть, но так давно хотелось? Противно. Страшно. Больно. чточточточто происходит почему это происходит с ним? Диппер не плачет. Гладит сестру по волосам, медленно отодвигая от себя. И улыбается разбито, Мэйбл плачет лишь громче из-за этого. На мать даже не смотрит, но замечает, как она дёргается в сторону, когда мальчишка подходит обняться с отцом — боится. Последнее, что он произносит в этом доме, адресовано лишь Мэйбл. — Я буду скучать, Мэйбс. Диппер резко разворачивается и выбегает прочь из квартиры, даже не подобрав с порога сумку. Плевать. Господи, плевать-плевать-плевать, лишь бы уйти отсюда, сбежать, спрятаться, как же больно. Форд не выходит около пяти минут, но появляется с его сумкой и ключами в руке. Значит, машина всё-таки есть. Интересно, приснится ли Дипперу тот же сон, если он будет спать на ходу? Машина Форда большая и уютная, с мягкими креслами, но странно дребезжащая, словно развалится с минуты на минуту. Диппер усаживается сзади, сумку бросает под ноги. Форд улыбается понимающе и ничего не говорит. Господи, зачемзачемзачем ты такой понимающий появился. Гравити Фоллз встречает... оглушающей тишиной. Уже давно за полночь, скоро займётся рассвет, а на улицах никого. Уродскую тьму разрушают лишь одинокие фонари, раскинутые слишком далеко друг от друга, чтобы что-то осветить. Но по очертаниям Диппер узнаёт огромный лес — огромнее, наверное, чем сам Нью-Йорк, у него словно нет конца, уходит к горизонту и прячется острыми верхушками в складках у земли. Это слегка непривычно — врываться в мёртвую тишину единственным источником шума, когда вышел из места, где шум подобно кислороду для человека. Нью-Йорк всегда живой и шумный, люди обтекают тебя огромными волнами, пока ты шагаешь по улице, машины не очень приветливо сигналят, когда переходишь дорогу на красный. А здесь... будто никого. От этой тишины страшно и почему-то... спокойно? Диппер ещё не разобрался, он в Орегоне всего с полчаса. У него будет полно времени разобраться в собственном мироощущении. Диппер Пайнс ведь кто? Тот, кого может вылечить лишь время. И капелька заботы. Стэнфорд останавливает машину на заднем дворе какого-то магазинчика со смешной вывеской на крыше. Кто вообще так магазины называет? Очевидно, что только Стэнли — и, кажется, шутить он будет не очень. На первом этаже во всех окнах горит свет, они быстро передвигаются к двери в дом по кромешной темноте — Диппер пытается не шуметь, словно её можно спугнуть и заставить сбежать от них, шагает бесшумно, будто вовсе и не касается земли. Стэнли... как две капли воды похож на Форда. Даже сильнее, чем Диппер с Мэйбл, и Пайнс с минуту тратит на переглядки вперёд-за-спину, пытаясь сравнить, найти хоть одно отличие — у них даже очки одинаковые. Только взгляд у Форда заинтересованный, а у Стэна — уставший. Что ж такое, почему все вокруг такие уставшие-понимающие? — Ну, что, парень, добро пожаловать в обитель брошенок! Диппер не успевает ничего сказать, просто смотрит как-то слишком побито, пытаясь слиться со стеной, но — господи, никаких больше бежевых обоев, — кажется, его попытки успеха не понесли: Стэн что-то быстро лопочет Форду, хватает мальчишку за руку и тащит на кухню — оттуда пахнет чем-то алкогольным и, похоже, тёплым какао, и походка Диппера теперь больше походит на самостоятельную, чем на механическое волочение его ног по полу. Стэн суёт ему кружку в руки, и Пайнс что-то пытается промямлить, но Стэн добродушно цокает и прерывает его тщетные попытки выдавить хоть слово. — Ты, это, не пугайся, я не кусаюсь. Да садись ты уже, малец, садись и пей. Мы тут все такие, брошенные. Пора открывать клуб с посещениями два раза в неделю и жаловаться на сложную судьбу каким-то незнакомым людям. Диппер облегчённо выдыхает и даже улыбается — нормально всё-таки шутит. Если шутит вовсе, конечно, по его глазам и не скажешь. Сегодня он ночует на диване в гостиной — Ни Форд, ни Стэн не ожидали, что у них появятся гости, посему комнату на чердаке, приспособленную под склад всего, что не нужно срочно и сейчас, никто и не планировал избавлять от барахла. Они собираются сделать это завтра. Они. Втроём. Дипперу Пайнсу кажется, что он, наконец, нашёл своё место в этой чёртовой жизни.