Я настоящий!

Третий

Такая лохматая, такая запыхавшаяся, напуганная крошка смотрит на меня сквозь беспорядочно спутанные локоны. Напуганная и в то же время такая смелая, хах! Это забавляло больше, чем преследование и возбуждало сильнее, чем облизывание её лица. Что же она сказала? Что же… Что же… Это было так смешно… Да! Она потребовала «переговоров», вот же нелепица! Наглая… Из-за проблем со слухом мне нужно сильно напрягаться, чтобы разобрать твой лепет. — Санс, т…в…д…хо…шь…есть, да? К… д…н…т…ел нормальную пищу? Нормальная пища… Зачем она мне, если есть ты! — Зефиринка, самый лучший деликатес — это твои ушки! Хах, надо же, она попыталась меня толкнуть. Продолжает охранять безопасность вместилища своей душонки, бойкая, маленькая скотинка. Я всё равно съем столь прелестную оболочку, чтобы затем предаться трапезе поглощения твоей души. Думаю, Папирус простит мне, если эту часть я оставлю лишь себе. И её сердце трепещет и бьётся, точно пичужка, оказавшаяся в силках. Я с наслаждением вслушивался в этот жалобный писк, мысленно преображая его в песню, что птицы слагают с рассветом. Удивительно, ведь я помню ещё что-то прекрасное о мире. Очарование Восьмой заставляло меня вспоминать с удвоенной силой. — Ого, и откуда вдруг столько храбрости? — спросил я, когда она выставила руки в жалкой попытке не пустить меня ближе чем на шаг. Обескуражила и заинтересовала. Что же ты хочешь, косточка? Но знай, причина должна быть очень веской, чтобы вот так отрывать меня от твоего уха. — П…ём со м… и т… нак…ц насытишься! Что? Насыщение… Когда-то… Когда-то брат ел хорошо. Когда-то брат переводил продукты. Не специально… Ему нравилось готовить, и он тренировался. Тренировался усердно, старательно, нелепо… — Я могу накормить тебя, — добавила она. В этот раз даже не пришлось напрягать слух, чтобы услышать слова, сказанные столь уверенно. Копьё осознания прошло через меня, точно остриё Андайн, которым эта тварь много лет назад поразила мне череп, обрекая вечно истекать кровью и последними каплями разума. Я одноглазый, хромой, почти глух. Но… как отчётливо я услышал её фразу! Накормить? Меня? Брата? Есть выход из этого голодомора? — Что? Ох, как же она удивилась, а ведь я всего лишь сменил интонацию. Что-то внутри, что-то давно позабытое, брошенное вдруг пробудилось. Я возжелал последовать за ней. Восьмая-Восьмая. Сейчас ты подконтрольна мне более чем полностью. Я чую твой страх. Страх, что должен делать тебя слабее, но… Что-то он плохо справляется со своей задачей. Может, я недостаточно напугал? И она снова заговорила… Какой сладкий голос. Я испил бы его из твоих уст. — Я накормлю тебя, Санс. Отведу в место, где есть еда. Ты возьмёшь столько, сколько захочешь. «Еда? Взять еду с собой для Папируса». Достаточно понять, что я могу принести что-то съедобное брату, и я готов пойти туда, куда бы она ни сказала мне следовать. Но, конечно, я не собирался оставлять косточку здесь. Ты обязательно отправишься вместе со мной и станешь нашим неиссякаемым источником пищи. Заточённая в стенах моего желудка. Навсегда. Навеки. Как много пользы ты принесёшь моей маленькой семье. Я люблю тебя за это. — И где? — спросил я, предательски нахмурившись. Не хотелось показывать ей своей заинтересованности, но любопытство пересилило. Она будто в задумчивости приложила дрожащий палец к подбородку и посмотрела в сторону. Такая красивая. Ресницы, кожа, шея… Я силился не содрать это всё с нее в один момент и не поглотить. Это должно быть внутри меня. Такая красота и нежность никак не могут существовать, я отказываюсь в это верить. Она произнесла, едва качнув головой: — В здешнем Снежнеграде. Он недалеко от этой рощи. «Снежнеград?!» Я стукнул кулаком по дереву прямо рядом с её головушкой, отчего малышка вздрогнула. Она смела пытаться обвести меня вокруг пальца?! Я был в Снежнеграде не так давно, и там не пахло никакой едой!!! А если бы пища вдруг там появилась, то я узнал бы об этом тут же! — Не обманывай меня, ох, не обманывай, — проговорил я сквозь зубы. — Ты даже не представляешь, к чему это приведёт. Как зажалась, как задрожала, точно мелкая собачонка! Только глаза не на выкате, хотя это к лучшему. Ненавижу декоративных шавок! Однако мясо надоедливого пса помогло нам продержаться две недели. — Н-н-но… я не вру. Город здесь неподалёку. Я подумал, что она имеет в виду то поселеньице, где стоял дом, в котором я нашёл её… во втором или третьем перезапуске — не помню, ну и чёрт с ним! — Хорошо, косточка. — Терять мне было нечего, а перспектива захватить с собой больше припасов только радовала. — Но прежде… Единственным глазом я обвёл местность и увидел черную куртку, которая, наверное, осталась от того придурка, попытавшегося драться со мной. Помнится, я сталкиваюсь с ним не в первый раз. Странный мужик. Взявшись за рукоятку топора, я потянул её на себя, чтобы вытащить лезвие из елового ствола. В этот момент моя кормилица зажмурилась от страха. Вот же зайчишка-трусишка, чего боишься?! Не собирался я тебя рубить. По крайне мере, не сейчас. Я подошёл к куртке и наступил на неё, придерживая ногой подол, а сам поднял рукав и принялся водить лезвием по шву. Лоскуты. Мне нужны были лоскуты и как можно более крепкие. Я же должен держать свою добычу подле себя. — Подойди, малышка, — поманил я её ладонью, точно зверька. Но этот зверёк был смышленым и знал, что случится, если не подойти. Ты действительно оказалась умницей. Моя крошка… оказалась рядом так резво, так быстро, по первому слову. Будто… Привыкла меня слушаться. — Повернись, — приказал я. Восьмая повернулась. — Руки. Она повиновалась и завела руки за спину, позволяя мне обернуть вокруг её запястий отрезанные от куртки лоскуты. Крепкий узел, должно быть, ведь ты так шумно вдохнула, когда я затянул его. Я бросил взгляд на её затылок. Не поворачивайся к хищнику спиной — ты обречён! Инстинкты вопят, ревут, вопрошают, переполняя весь организм, качая адреналин по моим больным венам. Её плечи, облачённые в столь нежную ткань. Волосы, которые касаются этих плеч лишь кончиками. Плечи. Плечи. Плечи. Я должен видеть их кожу! Наклонился над тобой, и ты тут же повернула голову в мою сторону, смотря прямо в глаз. Я резко сомкнул челюсти на этом прелестном левом плечике, выдирая зубами ткань и… немного кожи. Самую малость. Но она закричала. — Это не самая страшная боль в твоей жизни, поверь! — Я зажевал её плоть вместе с тканью и проглотил, удовлетворённо глядя на то, как по её плечу и левой стороне спины стекают струйки крови, окрашивая белую ткань в темно-розовый цвет. — З-з-зачем? — спросила она. Готов спорить, она очень хотела дотронуться до укушенного места, но… ручки-то связаны. Зачем? Глупый вопрос. Я просто захотел это сделать, и я сделал. Это мой закон, благодаря которому я ещё жив. О нём не знает никто, кроме меня. Я убивал монстров за еду, преступая Главный Закон, положенный мерзкой Андайн. Ха-ха-ха, а я всё равно убивал! Я пал ниже дна, в самое пекло, я стал воплощением Ада! И всё ради того, чтобы прокормить брата и себя. Возможно, ты этого и не заметила, но я берёг твою жизнь. К примеру, я отказался от идеи заставить тебя брести по этому морозу обнажённой. А я хотел это сделать, но в таком случае ты можешь попросту умереть, что недопустимо сейчас. Слишком долго я искал, вынюхивал, выслеживал… Восьмая заставила себя отвлечься от боли и тихо поплелась вперёд к высокорастущим соснам, но я осадил её. Не нужно, чтобы мою добычу кто-нибудь утащил прямо из-под носа снова. — Так не пойдёт, ты должна держаться рядом. Я закрепил последний лоскут на сделанном узле и обернул вокруг своей руки. Не поводок, конечно, но и это сойдёт. А косточка выглядела слишком напуганной и была в слишком трезвом уме, чтобы пытаться убежать. То-то же. Если бы так вела себя каждая дичь, пойманная мной, проблем было бы куда меньше… Сладкий запах снова втянули мои ноздри, но то не была свежая кровь… Ухмыльнувшись, я вернулся к кучке серого праха, оставшегося от того чудилы, наклонился и смахнул несколько горстей, пока не нашёл окровавленную белую тряпку. Понюхав её, меня озарила умопомрачительная догадка: — Надо же! Это тот след, по которому я тебя нашёл! — встряхнув тряпицу, чтобы избавиться от остатков пыли, я приложил её к носу. Сомнений не было — запах тела восьмой, смешанный с кровью. Сладострастный и тёплый аромат, за которым я гнался по этому треклятому лесу! — Твой теперь уже мёртвый друг постарался, да? — спросил я, засовывая тряпку в карман куртки. — Хорошо, что я убил его. Он был с тобой нелюбезен? Она молчала. — Отвечай мне, малышка. — Каждый раз, когда меня что-то раздражало, рука рефлекторно тянулась к рукоятке. Восьмая испуганно замотала головой. — Нет… Эт-т-то случайность. Кровь из носа… Я обратил внимание на то, что подол её сорочки чуть порван, и понял, что за тряпочка лежит теперь в кармане моей куртки. Отличный сувенир на память о ней. — Ладно, веди меня. Удивительно, что я верю ей. Поразительно, что я иду за ней. Но я почему-то знал, что ты не лукавишь. Бывают такие существа — то ли слишком слабые, то ли трусливые, но от них не ждёшь подвоха. Может, и ты принадлежишь к такой категории, зефиринка? Великодушие твоё рождается от страха за собственную шкуру? Я смеюсь над тобой, человек! Другого от вас и не ждёшь. Слишком предсказуемый, слишком опустелый народ. Хотя мне ли говорить о пустоте? Я настолько пустой, что не иду ни в какое сравнение с людьми. Внутри меня лишь яма. Яма, куда тебе, косточка, суждено провалиться. Ты вела меня несмело, постоянно оборачивалась, словно боялась, что я укушу тебя снова. Да, ты была права: я очень хотел сомкнуть челюсти на какой-нибудь из частей твоей тушки. Отрывать верхний слой кожи, затем мясо, мышцы, фасции, всё глубже и глубже, вплоть до самой кости. Ух… Твои кости. Где-то внутри тебя прячется то, что в некотором смысле роднит нас. Хоть я и не совсем скелет, а скелетоподобный монстр, обращённый в человека, но это так забавляет… Забавляет, что между нами есть что-то общее, малышка. Хммм… Сумерки сгущаются, а ночь — опасное время. Не только тем, что она вырывает глаза у заблудших в лесу душ, но и тем, что питает холод. А восьмая слишком легко одета. — Итак, кроха, ты говорила, что еда недалеко, — вкрадчиво заметил я. Ожидание, знаете ли, начинало злить. — Д-д-да… мы почти на месте. — Она прерывисто дышала и смотрела на меня. Совсем загнали бедняжку: запыхалась. — Ты не мог бы… — Тут восьмая умолкла, отвернулась и посеменила прямиком в еловые заросли. Без возможности отводить колючие ветви руками, она щеками царапалась о хвою, буквально прорезая путь вперёд. — Неужто хотела попросить тебе ветки придержать? — Я не сдержал усмешки. Даже в такой ситуации она думала о… чёрт! Как их там называют люди? Забыл слово. «…манеры». — Твой предшественник сделал это, — заметила она и тут же сжалась, будто пожалела о сказанном. Как интересно, ты ставишь мне в сравнение какого-то левого монстра. Нет, правда, очень интересно! За кого ты меня держишь, скотина? Я вытащил топор и несколько раз рубанул лезвием по ветвям, а те с шуршанием упали возле её ног. — Ещё раз дерзнёшь мне, и твои пальцы будут следующими. — Но… я не собиралась… — Я разве не ясно дал понять, что пора засунуть свой язык куда… Ореховый аромат свежей древесины, поджарки на масле, выпечки, шоколада, терпкого алкоголя, вливаемого в разгоряченные глотки. Господи, я чувствую запах солёных овощей… Что это? Что это! Оно ли это?! Не путаю ли я названия? Не забыл ли я то, как это выглядит? Милостивый Азгор, какого чёрта?! Калейдоскоп, круговорот, нет, — ураган запахов! Вкусных, горьких, сильных, лёгких, ясных, ржавых, перебродивших, но все как один — манящих. Манит, манит, манит. Косточка! Косточка, ты тут, да? Ты смотришь на меня, ты здесь, видишь меня. Я существую? Неужели я действительно дожил до этого момента? Пища! Она там, идём же! Идём же, скорее. Скоро… Скоро всё это окажется внутри меня. То, что я забыл, то, что я уже не смогу вспомнить, но это неважно, я просто буду класть это на язык, запихивать в рот и жевать, жевать, жевать, глотать, проталкивать в пищевод, прямо в мою яму. Не видя дороги, не обращая внимания на резкие вздохи девчонки, которую я тянул за собой, мы вышли в городок и поспешили по этим путям смешанных запахов. Единственное, что я вижу перед собой. Будь я полностью слеп, пока у меня есть нос, я буду видеть достаточно! Двери распахнулись. Какие-то глухие разговоры, до которых мне нет дела. Где, то, что привело меня сюда? Где??? Оно тут. Я знаю. Кто эти монстры? Всё выглядит так знакомо. Странно… Еды… Еды… Я чувствую запах мяса на гриле. Дайте мне. Дайте мне. Дайте! Я царапал ногтями лицо, пытаясь окончательно не помешаться разумом из-за столь сильного аромата. Слюна стекала по подбородку… Я слышал голоса, которые словно бы звучали из вакуума. — Мистер Гриллби! — Эм… что тут происходит? — Что это за запах, чёрт подери? В подвале стая крыс сдохла что ли? — Кто этот мужик? Похоже, что сифонит тут его тело. — Фу, что за мерзость… — Кажется, он весь в крови. И… погодите-ка… Он как-то похож на… Везде шёпот и шушукания. Но плевать, ведь запах… Запах свежеприготовленного ужина! — Мистер Гриллби, не спрашивайте ничего. Просто принесите еды и как можно больше, я потом вам всё объясню! — Это что, Санс? Я увидел тарелку, на которой смиренно покоилась вырезка жареной отбивной. От неё шёл тёплый пар. Она звала меня, кричала, орала, я не видел никого, кроме неё… Боги, что течёт вдоль её жилок? Соус? — Э, погодите, что он делает? — Мужик, стой, это мой заказ! Нет, это должно быть во мне. — Санс, какого хрена ты творишь? Положи на место! — Мистер Гриллби, прошу, просто принесите ему еды! Ничто не должно мешать. Ничьи руки не тронут этот кусок. Он мой! — Эй, топор тебе зачем?! Убери его! Мужик, постой!!! — Санс, прекрати! Гриллби, ну не стой же, беги на кухню! — Девочка, объяснись, что происходит! Малышка навалилась на меня всем весом и опрокинула на пол так резко и неожиданно, что я не успел что-либо понять. Мы лежали рядом, и всё, что я хотел — это тот кусок мяса. — Гриллби, я расскажу всё потом, неси еду, пока он не убил здесь всех! А вы, уходите скорее! Он опасен! Топот множества ног, шорохи, шёпот, оклики и… всё стихло в один миг. Остался лишь я, сбитый с ног каким-то запахом… Впервые за долгое время я ощущал такую всепоглощающую слабость, которая мешала мне просто встать. Эта отбивная… В ней было больше жизни, чем во мне. Я медленно повернул голову и поглядел на лицо человека. Она лежала рядом. Ты смотрела на меня как на помешанного, косточка, я знаю, я знаю, что я такой. Я знаю, что безумен и болен. Слышу стук фарфора о деревянную поверхность. И снова тёплый аромат… — Вставай, чёртов псих, кушать подано. Распугал мне всех клиентов… Санс, сукин ты сын, пользуешься моей добротой! Постоянно устраиваешь здесь какой-то бедлам. Разборки с девушками, неуплата счетов, драки, мордобои, выяснение семейных отношений, сокрытие человека, теперь ещё и это! Отбираешь чужую еду, угрожаешь топором. Заявился сюда в таком виде. Не могу поверить, что за несколько часов можно было так запачкаться и провонять! Упал в сточную канаву? Ты же должен быть на… Я поднялся и потянул малышку за собой. Передо мной стояло несколько тарелок, набитых разного рода яствами… Я не разбирал, что там лежало, всё виделось мне сплошной массой еды. И правильно, ведь всё это действительно станет единой массой, мешаясь внутри моего чрева. Сев на высокий стул, смахнув со стола ненужные приборы, что со звоном упали на пол, я принялся руками грести вожделенные куски, запихивая их себе в рот. Боги… Боги… Боги… Что это? Что же это? Я забыл! Забыл… Кто я? Не существовало прошлого, о будущем и речи быть не могло. Настоящее не осознавалось… Всё, чем я являлся тогда — биомассой из зубов, языка, пищевода и желудка. Всё, что было у меня — эти тарелки. Тарелки, до краёв наполненные чем-то хрустящим, солёным, сладким, жирным, сочным, сухим, мягким, склизким, тёплым, холодным — всей моей жизнью, которую у меня отняли. Отняли люди. Без шанса… Без шанса… Я жрал как свинья, водя лицом по тарелке, точно рылом в корыте. Обсасывая собственные пальцы, кусая их, путая с едой, но не чувствуя боли. — Этого мало, несите ещё! — говорила косточка. Как раз к тому моменту, как я съел всё, перед носом поставили ещё несколько тарелок, на которые я накинулся с усиленной жадностью, словно бы предыдущие порции только подразнили моё нутро. До меня долетали голоса, но я не вслушивался, лишь только какие-то ошмётки фраз скользили в уши. — Т-т-ты…что с….головой? — …не совсем Санс…точнее, это не тот…. знаете… он из другого мира…катастрофа…обезумели от голода…не смотрите… так! …клянусь…не лгу…появился…убил…его и Фэлла… ….вашего Санса… — …стой…не понимаю… — …он болен…его…никто не…. — …мёртв?! Они переговаривались, возможно даже, о чём-то, о чём моей малышке не стоило говорить, но я не обращал внимания, поглощая кусок за куском, крошку за крошкой, слизывая остатки, упиваясь слюной, я ел… Хотя я уже не понимал, я ли пожирал эти блюда, или они — меня. Прочная связь установилась между нами, между объектами столь разными по структуре, вплоть до самых молекул… Молекулы? Откуда я знаю это слово? «сборник задач» Чёрт возьми, что? Я огляделся. Это… барная стойка? Передо мной вспыхнул огонёк, и тёплый свет озарил стены помещения. Заиграла музыка, снова послышалось шушукание и разговоры монстров, что пришли сюда отдохнуть. Но то, что ощущалось сильнее всего, то, что заставляло маленькие иглы напряжения вонзаться в левое плечо — присутствие человеческой души. «…запиши на мой счёт». Всё погасло и снова приобрело тёмно-фиолетовые оттенки. За барной стойкой стоял монстр, чьё лицо казалось мне знакомым. Он глядел на меня, подняв брови и скривив рот, я же, зная, что это должно напугать его, опустил голову, чтобы смотреть исподлобья. Но монстр лишь нахмурился и вопросительно взглянул на малышку, сидевшую рядом. «…фри или бургер?» Когда я перевёл взгляд на восьмую, картинка перед глазами снова вспыхнула, и на секунду я увидел ребёнка в полосатом свитере с внимательным и робким взглядом, словно бы он не знает, чего ему ожидать. Это случилось быстро, точно кадр, будто я моргнул единственным глазом и зацепил ресницей случайный момент из прошлой жизни. Жизни, что перестала существовать для меня много лет назад, но сейчас она будто пискнула мышью мне в самое сознание, чтобы тут же испариться. Зачем мне это? Моё безумие и я зарыли эти воспоминания, чтобы они перестали царапать душу своими дряхлыми руками с такими крепкими ногтями… А свобода была так близко. Готов спорить, Восьмушка могла разрушить треклятый барьер! Сидишь теперь передо мной, повзрослевшая, красивая, манящая, но по-прежнему такая мелкая. Мелкая дрянь, что ты наделала! Своим безразличием ты лишила нас надежд и мечтаний, предала наши души хаосу и смятению, сделав монстров подконтрольными голоду. И теперь… теперь я встретил тебя вновь, а ты снова заставляешь меня чувствовать сожаление. Раньше я был готов поклясться, что потерял всякую веру, но когда ощутил на языке позабытый вкус еды, приправленный отголосками прошедших дней, мне стало втройне голоднее. Знаешь, дрянь, я ведь привык… Привык к окровавленной человеческой плоти, непрожаренной до конца, потому что порой просто не хватает сил дождаться, когда она приготовится… Просто не хватает сил! И ты впиваешься зубами в эту отвратительную смесь кожи, ногтей, зубов, волос. Глотаешь всё, высасываешь костный мозг, пережёвываешь кишки, лимфы и жир, лишь бы прожить подольше, лишь бы не сдохнуть! Теперь ты напомнила мне о той пище. Нормальной пище, которая раньше была в достатке. Глаза Восьмой беспокойно блуждали по помещению, а я хотел задушить её, разодрать горло, выпить всю кровь из хлещущих артерий. Ещё одна тарелка с едой была поставлена на стол. И снова я принялся наполнять ту бесконечную пропасть, что была во мне. Но мой сморщенный и изношенный голодом желудок был не готов к таким большим объёмам пищи… К горлу подступила тошнота, что с каждой секундой норовила вытолкнуть всё наружу: залить блевотою стойку, вернуть всю поглощённую еду в эти тарелки… Не мой организм отвергал еду. Она отвергала меня. Тело прошибал холодный пот, а губы сохли, но я не мог их облизывать, потому что прижимал руку ко рту. «Чёрт тебя дери. Эта пища слишком драгоценна, храни её в себе». Но я не сдержался. Всё, что было во мне, всё, что я так беспощадно и скоро запихивал в себя, вылилось на пол, расплёскиваясь в стороны, источая зловоние моего прогнившего нутра. По щекам катились рефлекторные слёзы, в носоглотке ощущался привкус желчи. Я будто плакал, сожалея о том, что попросту не способен переварить это. Как больно… как больно… Восьмая. Виновата лишь Восьмая. Я видел её сапоги, на уровне своего лица. Эти огромные башмаки, за грубой кожей которых чуял стёртые в кровь нежные маленькие стопы… Желание исцеловать их боролось во мне с желанием обглодать до самых костей. Эти ножки беспокойно переминались из стороны в сторону. — Санс… Тихо… Что с тобой? — слышал я её голос. Его мягкое звучание действовало так успокаивающе… И я правда приходил в норму, если моё обычное состояние можно было называть нормальным. Но тошнота отпустила меня, оставляя лишь судорогу в теле. Как жалок. Меня не берут ни пули, ни клинок, ни разряды магии, но сбивает с ног обыкновенная тошнота… Навязчивая, неотступная, неуёмная тошнота. Поднявшись, я облокотился о стойку и обратился к монстру, что смерил меня презрительным взглядом. — Во… — Изо рта вырвалось что-то хриплое, что с трудом можно назвать словами. — Принеси воды. — Может ещё лужу за тобой вытереть, а? — ответил он, не скрывая своего раздражения. Если бы я не был настолько ослаблен, я бы тотчас вонзил свой топор промеж его глаз. — Мистер Гриллби, пожалуйста… — Нет, девочка, я долго терпел весь этот цирк. Но довольно с меня! Весь твой рассказ звучал как полная чушь, я не понял из него ничего. Какие миры? Какие смерти? Санс, если это розыгрыш, то должен сказать, что твоё чувство юмора с годами становится всё хуже. Если ты хочешь сохранить хотя бы какие-нибудь остатки моего уважения… Его прерывает скрип входной двери и громкий топот, сопровождаемый ворчанием столь знакомым, что внутри меня похолодело всё. Я оборачиваюсь и вижу перед собой брата. И… о, Боги: он стоит на своих двоих и выглядит таким здоровым! Его душа сияла жизнью и страстью к ней. Я был поражён… Ещё совсем недавно он не мог подняться с кровати от слабости, его челюсть почти не двигалась, а изо рта разило тухлой кровью, которую источали его заражённые дёсны. Как?! Как вышло так, что он исцелился и пришёл сюда? Плевать! Главное, он здоров! Мой брат будет жить, он не оставит меня одного в этом прогнившем Подземелье наедине со своим помешательством. — ЧТО ТУТ ПРОИСХОДИТ?! САНС, ТЫ СНОВА СМЕЛ СУНУТЬСЯ СЮДА В ЧАСЫ РАБОТЫ? — Брат! — воскликнул я не помня себя. Не придавая его словам значения, обезумев от счастья, я схватил малышку под локоть и потряс её, привлекая внимание Папируса. — Смотри, брат, я поймал человека! Она особенная! С ней мы больше не будем… «…голодать». Я осёкся, увидев рядом со своим братом фигуру, чьё присутсвие вызывает во мне неконтролируемую ненависть. Больше всякого человека я ненавидел эту мерзкую рожу с кривыми жёлтыми клыками и надменно изогнутой бровью. Чёртова килька, поганая рыбёшка, та, что искалечила всё наше естество — Андайн. С момента нашей последней встречи прошло немало времени, но она тоже выглядела довольно здоровой. Небось все найденные харчи загребает под украденный трон, в то время как мы с братом и множество других монстров изнывали от голода… — Что ТЫ тут забыла? — спросил я, еле сдерживая рык. Она переводила удивлённый взгляд то на девочку, то на меня, то на брата, а затем расхохоталась: — Папс, ты из Санса такие верёвки вьёшь, что у него совсем крыша поехала! Или давно не напоминал, где место твоего жалкого братца? — ЗАТКНИСЬ! Неожиданный крик Папируса заставил умолкнуть саму Андайн! Что происходит? Я окончательно свихнулся? — ЭТО, ЧТО, ПРАВДА ЧЕЛОВЕК?! — Он указал рукой на мою дичинку. К слову, та будто была спокойна и, что удивило меня ещё сильнее, прижималась к моей руке. Я уже выдал себя перед Андайн. Наверняка, она заинтересуется, в чём же особенность девчонки. Чёрт возьми… Плакали наши бесконечные похлёбки и жаркое. — ОТВЕЧАЙ, ЧЁРТ ТЕБЯ ДЕРИ! Почему брат так… груб? Я же ведь из кожи вон лезу, чтобы прокормить нас. Преступаю все мыслимые и немыслимые законы. Принеся свою совесть в жертву тем убийствам, что совершал, отбирая пищу у других… Наверное, мой брат остался единственным существом в Подземелье, сохранившем свою непосредственность и искренность. Я был готов терпеть то, как каждый грех убийства ползёт по моей спине, лишь бы, возвращаясь домой, видеть незамутнённое злобой лицо младшего брата. Неужели даже Папирус сломался? Этот день утомил меня. — Да, я человек! Я повернулся к тебе, такой тихой и отчаянной и столкнулся с синевой глаз, из которых ручейками текли солёные слёзы. Ты смотрела на меня и шептала: — Господи, прости меня… Извинялась ли ты за это восклицание, или за то, что привела меня сюда, или за то, что не вернулась в Подземелье много лет назад, я не знал. Но видел одно: ты действительно жалела меня. И, осознавая это, я наполнялся доселе неведомым чувством… Прощение? От меня? Зачем оно тебе? — ЧТО ЖЕ, РАЗ ТЫ — ЧЕЛОВЕК! ТО, ИМЕНЕМ АЗГОРА, Я ЗАБИРАЮ ТВОЮ ДУШУ! «Что?» Я был относительно спокоен, ведь атаки Папса никогда не могли сильно навредить кому-либо, но то красное свечение, вырвавшееся из его руки и направленное в сторону восьмой, заставило меня вздрогнуть. «Неужели он вправду?» — Брат, стой! Я почувствовал, как тело человека сразило мощным лучом магии, и оно закорчилось, исторгая из себя крик дикой боли. Её грудную клетку разорвало, рёбра вырвались наружу, словно бы открылись дверцы ларца. Тёмное месиво залило деревянный пол, а я смотрел лишь на острия её сломанных костей… Если бы ты знала, как прочно их неровный строй впечатается мне в память. Ты упала на колени, но магия Папируса продолжала держать твою спину прямо, извлекая из недр грудины вожделенную мной душу, освещённой красной решимостью. Вот ты свалилась ничком, точно марионетка, которой обрезали верёвочки, и невидяще уставилась в пустоту. Меня начал брать нарастающий и неудержимый смех. Я ничего не понимал. Видя твою обагрённую красоту, которую всё это время я желал низложить, и то, что даже сейчас она никуда не исчезла, я приходил во всё больший экстаз… Это лицо, на котором смерть навечно запечатала гримасу боли, по-прежнему было прекрасно… Расчленённая, покалеченная, мёртвая, ты доводила меня всем своим видом до крайней точки. Я хохотал и хохотал, роняя на твоё тело клоки безумного смеха и… изливаясь в штаны застоявшимся семенем! Именно! Я кончил прямо там, всего лишь смотря на твою смерть! Так много вопросов роилось в голове, но мне было не до них. Всё, что я видел… Всё, что предчувствовал — было лишь гонкой за тобой, Восьмая! Да, после развернувшейся сцены я наконец-то обрёл тот смысл, который по-настоящему питает меня, мою силу и моё желание жить! Я повторю всё снова, малышка! Я найду тебя, опять! Слышишь меня?! Я найду. Потому что ты — моя последняя надежда.