Санс
Ночи становились душными, а ведь даже костям нужно дышать. Казалось, пока Фриск была в ванной комнате, пар, который она пустила там, будто окружил и меня: белая футболка прилипала к телу, впитывая пот. Я так волновался. Плохое предчувствие, очень плохое предчувствие… Я нисколько не сомневался, что Ториэль не спит, но всё равно испытывал что-то вроде дискомфорта, набирая её номер, когда на часах была половина третьего ночи. Надеясь досчитать до трёх гудков и сбросить вызов, я приложил телефон к уху: «Од…» — Да-да, я слушаю! — раздался из аппарата обеспокоенный голос. На половине первого гудка взяла. — Хех, привет, Ториэль. — Я почесал себе щёку, пытаясь сконцентрироваться на мысли, но сильно замялся. — Тут… Малая. Она решила остаться у нас с ночёвкой. — Надо же… Я думала, что Фриск ушла с девочками. — Н-ну… Кажется, ей наскучило гулять. — Хммм… Так странно, что она не пошла домой. — Голос бывшей королевы звучал осуждающе, что заставило мои мышцы невольно напрячься. — Ты можешь передать ей телефон? «Раньше Ториэль не беспокоилась, если малышка оставалась у нас на ночь». — Она сейчас в душе, поэтому не смогу. — Теперь моя рука чесала затылок. — Тори, что-то случилось? Молчание с той стороны трубки дало мне понять, что я прав. — Санс… — Да? — Я бы хотела извиниться перед тобой за своё дитя. Я недостаточно хорошо воспитала её. «Что… Фриск воспитана замечательно. Лучше всех!» — Бурный поток мыслей атаковал голову, заставляя чувствовать растерянность с некоторой долей страха. Мне ещё предстояло узнать, почему Ториэль сделала подобные выводы… — Сегодня ко мне подошёл школьный учитель Фриск… «Нет». — Я не понимала причины его недовольства. Мне казалось, что вы выглядите так мило… — продолжала она. «Не нужно…» — Но, им не понравилось, что именно ты сопровождал её на балу. — На слове «ты» был сделан особо сильный акцент. — Они были смущены… «Прошу, не говори ничего». Я перебил её: — Ториэль, я знаю. Снова молчание. Кажется, Королева закусила губу, от испытываемого неудобства, хотя я и не мог этого видеть. — Наверное, у людей совсем другие понятия о дружбе. Ториэль даже не думала предполагать, что между мной и её дочерью может быть что-то большее, именно поэтому она не была против моего сопровождения. Как же наивна раса монстров… Как же наивны я и малышка. Я существовал так долго, и мне следует хорошо разбираться в жизни, но человечество до сих пор представляет для меня самую большую загадку вселенной. Кто доверил столь управляемым и удивительным в своей нестабильности существам власть над целой планетой? Их страх и решимость, которые загнали нас в самые недра земли на тысячи лет, — слишком великая сила. Хотя ведь та же решимость помогла нам снова увидеть небеса. — Они намекали на странные вещи, Санс, считая, что ваши отношения… — Ториэль еле произнесла это, — …ненормальны. Кажется, мне и сейчас не до конца понятно. Ты знаешь, что они имели в виду? Конечно, я знал. Но я чувствовал сильное неудобство, и потому решил увильнуть от разговора. — Ториэль… Я всё улажу. — Ты же понимаешь, что я не могу оставаться равнодушной ко всему, что касается Фриск! Я был сбит с толку от того, как раздражённо звучал её голос. — Понимаю. — Санс, надеюсь, что ты поговоришь с ней об этом. Но… было бы ещё лучше, если ты отправишь её домой после того, как она высохнет. — Тори, сейчас поздно... — Я могу сама за ней прийти! Это не так далеко, — настаивала она. — Она много раз оставалась у нас. Что тебя смущает? Снова молчание. — Она больше не ребёнок, — выдохнула Ториэль, спустя несколько мучительно долгих секунд. — Я знаю, что она не ребёнок. Думаешь, что я позволю себе сделать что-то? Ториэль… Ты путаешь монстров и людей. — Мир принадлежит людям, — смиренно выдохнула она. — В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Я не хочу раздоров. До меня донесли недовольство при помощи слов, хотя легко могли применить свою силу. — Ториэль, они даже не знают, что мы монстры. Все забыли о нашей сущности, как только случилось превращение. Неужели ты не заметила, насколько сильно изменилось их отношение, стоило нашим обликам уподобиться человеческому. Справедливо ли это - разделять мир с тем, кто похож на тебя, и нападать на всё, что кажется ненормальным? Люди и сами не имеют понятия о нормальности, но навязывают его тебе. — Я начинал вскипать, хотя старался держать себя в руках. — То, что я чувствую к Фриск, не касается их! Неужели я зря держу своё слово по сей день? Прошло столько лет, а я по-прежнему приглядываю за ней. Она выросла, и тебе кто-то нашептал, что моя забота неприлична. Ты решила, что таков местный закон и теперь намекаешь мне держаться от неё подальше? Я перегнул палку. Я понимал, что Ториэль права: раз мы живём в обществе, то должны соблюдать определённые нормы, принятые в нём. Но я не хотел позволять людям диктовать что-то мне и моим друзьям. И я не хотел отказываться от опеки над Фриск только потому, что так требуют напомаженные дамочки преклонных лет. Я сделаю это только тогда, когда она окажется в надёжных руках. А пока я не мог доверить её никому. Даже Азгору и Ториэль. Я лучше всех понимал малышку. И любил её искренне. — Санс, что ты! Я не просила тебя отдаляться от неё. Просто мне за тебя тревожно. — За меня тревожно? — Негодование вдруг сменилось замешательством. — Почему? — Не хочу, чтобы у тебя были проблемы с людьми. Осознание подкрадывалось ко мне, словно ступая по скрипучим половицам, стон которых противно отражался в голове. — Думаешь, это может как-то сказаться на моей повседневной жизни? — Я не знаю, Санс. Хотелось бы мне иметь какую-нибудь гадкую привычку: закурить, рвать бумагу, хрустеть суставами или грызть ногти. Но ничего из этого никогда не занимало мои руки, хотя в тот момент я испытывал потребность деть их хоть куда-нибудь. Я нервничал и попросту не знал, что сказать, поэтому бросил обречённое: — Почему тебе неспокойно? Но Ториэль смолчала. Я тоже не видел смысла продолжать разговор. Кажется, мы поняли друг друга, но не хотели озвучивать неутешительный вывод. — Ладно, спасибо, что позвонил… Буду ждать Фриск завтра. Добрых снов. — Спокойной ночи. Я отключил телефон и повернулся. Позади стояла Фриск и затравленно смотрела на меня через мокрые пряди волос, по которым ещё стекала вода, опадая крупными каплями прямо на кухонный паркет. Она была лишь в полотенце, но в таком большом, поэтому даже осознание, что под ним таится голое тело, не перечёркивало её целомудрия в моих глазах. — Санс, я забыла попросить домашнюю одежду… — робко проговорила она. Как много она слышала? — Да, хорошо, малышка… Даже не стал поправлять своё «малышка». «Пускай будет». — Я словно смирился с тем, что это прозвище никуда не улетучится. — Давай пороемся в шкафу и поищем что-нибудь. — Я попытался произнести это легко, но голос звучал деревянно и неуверенно. Она слышала всё. Она слышала достаточно, чтобы решать. Я чувствовал, как её алая душа корит саму себя.***
Мой брат — ранняя пташка, он всегда просыпается первым. Я же предпочитаю поваляться в постели часок-другой до тех пор, пока не разбудит его недовольный возглас. Но в тот день я проснулся раньше обычного: на часах не было и одиннадцати. По дому уже разлетелся знакомый аромат пресловутых спагетти, которые, к слову, Папирус научился сносно готовить. Спустившись по лестнице, я столкнулся с ним череп к черепу. — ОГО, САНС, ТЫ РАНО, — заметил он с удовлетворением. — САДИСЬ ЗА СТОЛ, Я ТОЛЬКО ЧТО СНОВА ПОДОГРЕЛ ЗАВТРАК. — Снова? А где Фриск? — ОНА УЖЕ УШЛА. — Так скоро... Почему не дождалась меня? Но Папирус лишь пожал плечами, а мне оставалось гадать, что заставило Фриск быстро покинуть дом. Должно быть, причиной послужил наш с Ториэль разговор, точнее, все мои ответы, которые малая услышала. «Неужели она начнёт избегать меня?», — с горечью на сердце подумал я тогда. Это оказалось неправдой. Быть может, какое-то время Фриск и пыталась отстраниться, но получалось из рук вон плохо. Почти две недели я замечал, как часто знакомая фигурка останавливается возле нашего дома и смотрит прямо на балкон, куда я люблю выходить, чтобы растянуться на шезлонге. Наблюдая из-за оконной занавеси за малышкой, такой милой в своей нерешительности, я качал головой и улыбался, с трепетом в груди понимая, почему она так мнётся. И хочется, и колется, что тут сказать… И я высовывался из окна, чтобы позвать её поиграть в приставку. В этот момент Фриск подскакивала, точно ужаленная, но растерянное лицо не могло сдержать очаровательной улыбки. Несмотря на безмятежно начавшееся лето, трудности не заставили себя долго ждать. Ториэль верно рассудила тогда, предположив, что наш с Фриск чудный вальс будет иметь последствия. Видеозапись выпускного была выложена в сеть. В комментариях под ним было и обсуждение вальса, и вопросы из разряда: "А девочка в голубом платье с папой танцует или что?" Я быстро свернул окно приложения и никогда больше не возвращался к этой публикации. Я не хотел, чтобы чужие необдуманные слова портили мои хорошие воспоминания. Фриск сильно расстраивалась. Она стала понурой и безрадостной, поскольку не могла дать волю накопленным чувствам, зная о том барьере, что стоит между нами. Я пытался смотреть на всё сквозь пальцы и просил Фриск делать так же. Ни к чему ей беспокоиться о моих заботах. Она ещё так юна и должна жить в радости и воле. Но все мои ободряющие слова звучали для неё неубедительно, словно бы я пытался восстановить песочный замок, который каждую минуту омывали волны морской воды, унося с собой всё больше и больше песчинок. Затем начались проблемы на работе. Не то, чтобы они были очень серьёзными. Об увольнении речи не шло, но на период сессии, когда я оказывался в стенах университета, чтобы принять экзамен, я слышал взволнованный шепоток среди студентов, которые и раньше замечали Фриск на моих лекциях. И, готов спорить, обращали внимание на то, как я уходил вместе с ней домой. Но, по крайней мере, в их разговорах я не слышал ничего осуждающего. Однако все слухи подогрели интерес студенток ко мне, что не смогло уклониться от внимания преподавателей. «Да что же это...» — ругнулся я про себя, когда, вытряхивая рабочий портфель, из него на пол посыпалось несколько конвертов. — «Откуда здесь столько?» В этот момент Фриск вышла из кухни мне навстречу. Склонившись над полом, я видел лишь её босые ступни, мягко ступающие по древесине паркета, а затем — ладошку, подбирающую одно из писем… — Что это, Санс? — Малышка спросила без напора, но я слышал, как дрожит её голос. Как назло, ей под руку попался самый «кричащий» конверт, печатью для которого служило красное сердечко. — Это… любовные послания? Я закусил губу. — Ты очень популярен. — Фриск улыбнулась и протянула мне конверт. Было бы окостенительно здорово, будь это письмо от неё. Хотя какие письма? Мы не нуждались в словах. Всё, что чувствовала её душа, я испытывал на себе, потому что наши сердца теперь были связаны. Они тянулись друг к другу. Фриск не знала об этой особенности наших душ, а я всё явственно видел и перемалывал внутри себя. Боги, как сильно она любила. Страшно представить. Просто страшно, что вся эта любовь была обращена лишь ко мне. LV… LoVe. Неужели, такова истинная природа Решимости? Я смотрел на её ласковые глаза и не хотел брать этот розовый конверт. Вообще не хотел открывать ни одно из писем. Они не нужны мне. Я устал…Фриск
…держать это в себе. «Кто-то ещё влюблён в Санса» Больно осознавать, что друг больше не может быть другом. Стыдно понимать, что это произошло по твоей оплошности. Сжимая в пальцах сухой конверт, на который я старалась не глядеть, но не могла, мои суставы будто выворачивали сами себя, и что-то очень сильное билось о клетку рёбер, рвясь наружу, точно пойманная птаха. «Держаться. Держаться». Каких усилий стоило мне молчать в тот момент, смотря в его глаза, такие близкие и настоящие, в окружении писем, которые, несмотря на запечатанность, могли выразить Сансу все свои чувства, а я — нет, не могла. Почему такая привилегия достаётся лишь простым конвертам?! Ещё долго я не восстанавливалась после того случая. Сердце изнывало от обильной тоски, а дни тянулись один за другим. Могла часами сидеть за столом с чашкой чая, уставившись в окно и наблюдая за тем, как плавно путешествуют по стенам и фурнитуре лучи закатного солнца. В довершение ко всему, выяснилось, что у старшего скелета начались неприятности в университете. Кто-то донёс в деканат, что преподавателю квантовой физики с завидной регулярностью поступают письма от студенток… Я не осмеливалась что-либо спрашивать у Санса, боясь ненароком напомнить ему об этих проблемах. Он выглядел таким расслабленным дома, и мне казалось: спокойствие — это всё, что ему нужно. «Пусть всё идёт своим чередом. Ни к чему тревожить его. Может, ещё не всё потеряно, и нашу дружбу можно восстановить». Но лукавые мысли какими-то сорняками постоянно селились в моей голове. И растут там до сих пор, будто крапива. Вот и тогда, когда шёл конец июня, сопровождаемый проливными и мощными дождями, я попробовала выжечь этот сорняк, но чуть не опалила весь сад. Папс позвал меня опробовать новую игру на приставке. Гонки, он так их любит! А я обожаю его увлечённость. Мы сидели на полу в зале, лихорадочно нажимая кнопки геймпада и высунув кончики языка от старания. Игра увлекала и заставляла забыть обо всех заботах. — ЗАНОС! ТАМ-ТО ВСЁ И РЕШИТСЯ, — громко воскликнул младший скелет, и я шикнула на него. — Тише, Санс же спит! — Я указала головой на диван, стоявший позади. Санс недолгое время назад прилёг, чтобы посмотреть нашу игру, но, как и ожидалось, задремал. Папс виновато склонил голову. За окном загрохотал гром, и мы дёрнулись от неожиданности. Но Санс продолжал спать, как и прежде. Мы снова обратились к экрану телевизора. Вдруг у Папируса остановилась машина. — ЭЙ, ЧТО ТАКОЕ? — Он осмотрел потухшие кнопки геймпада. — БОЖЕЧКИ-КОШЕЧКИ, БАТАРЕЙКИ СЕЛИ! — Нет запасных? Могу поискать на кухне. — Я поднялась, но Папс остановил меня. — НЕТ, Я СОВСЕМ ЗАБЫЛ, ЧТО ЭТО БЫЛИ ПОСЛЕДНИЕ. — Он с досадой постучал себе по голове. — КАК ЖЕ ТАК! Я ДОПУСТИЛ ТАКУЮ НЕХОЗЯЙСТВЕННУЮ ОПЛОШНОСТЬ. — Не переживай так. — Потянувшись, чтобы погладить его по плечу, я чуть было не потеряла равновесие, когда младший скелет вдруг вскочил и уверенным шагом направился в коридор. — ПОЙДУ В МАГАЗИН. Я неуверенно взглянула в сторону окна: — Смотри, какие там тучи. Будет ливень. — НЬЕХ! Я НЕ БОЮСЬ КАКОЙ-ТО ТАМ ВОДЫ С НЕБА! К ТОМУ ЖЕ, ДУШ ПРИНЯТЬ НЕ ПОМЕШАЛО БЫ. — С этими словами он повесил на плечо махровое полотенце, а к зонту даже не притронулся. Отговаривать его было бесполезно: Папирус был монстром нестандартного мышления и обладал чёткими представлениями о мире, которые в силу его заразительного жизнелюбия не хотелось разрушать ни мне, ни Сансу. Дверь закрылась, а я уставилась в монитор, изучая во вкладках управления особые комбинации. Сзади мерно и тихо дремал Санс. Я чувствовала спиной его мягкое дыхание, укрытое волоком сна. «Что ему снится, интересно?» Отложив геймпад, я на четвереньках подползла к дивану. Монстр лежал на спине, чуть повернув голову на бок. Повинуясь желанию чётче запечатлеть образ Санса в своей памяти, я смотрела в его лицо, мысленно примеряя на него череп скелета, который ещё помнила, а затем возвращалась к его нынешнему облику. Полюбила бы я его, если бы не случилось превращение? Его твёрдые и широкие скулы обрисовывали жёсткие щетинки, колючесть которых я чувствовала на своих щеках каждый раз, когда мы обнимались. Несмотря на сон, его лицо выражало сосредоточенность, густые брови были слегка нахмурены, но в опущенных веках читалось умиротворение. Взглядом я проследила за сеточкой мелких морщин, растущих из уголков его глаз — признак улыбчивых людей, как говорила мне мама. А ещё морщины у рта. «Малая…» — прозвучал в голове мягкий голос, а перед глазами возник образ его странной и широкой улыбки, которая так нравится мне. Сейчас он не улыбался. Губы сложились в линию, тоже широкую… Санс не был полным и низкорослым. Он был именно широким, а на фоне долговязого и мощного Папируса казался коренастым. Я едва доходила ему до подбородка. Мне едва хватало длины рук, чтобы охватить его спину! Поэтому… когда я увидела Третьего, мне стало так страшно. Одежда, отражавшая прошлого Санса, висела на нём не просто мешком, а какой-то парусиной на изъеденной короедами и плесенью старой матче. Бедный… Бедный и безумный монстр… Но мой Санс был полон жизни и притягательной плотности… Такой, каким он должен быть.Санс
Что за дождь был тогда — настоящий ураган! Ветер играл с каплями, не давая им опасть на землю цельной мерой, белесыми и парными брызгами рассеивая вдоль жёсткого гравия. Но даже шум дождя не мог заглушить далёкого топота ножек Фриск, за которым я неотступно следовал. «Стой же!» — Фриск! Я кричал, захлёбываясь ливнем, и бежал наугад. — ФРИСК! «Она не смогла. Она не сдержалась. Решимость её чувств слишком сильна, такое невозможно хранить в себе слишком долго». Именно так! Пускай это может звучать, как шаблонный бред последнего романтика, но Фриск и я были предначертаны друг другу с самого начала. Я опираюсь именно на логику. Долгие наблюдения за реакцией наших душ на внешние раздражители, наше взаимодействие, наши отношения, поступки и слова — всё это дало мне понять, что искра между нами неизбежна. «Фриск» изначально была уготована «Сансу». И сейчас я понимаю, что неважно, какому из них: Фэллу ли или Третьему… В любом мире, в любых телах, при любых условиях нас будет тянуть друг к другу. Что же, это многое объясняет мне сейчас. Но не тогда… Я не знал и не ведал ни о чём, кроме тех чувств, что испытывал, прорезая себе дорогу сквозь струи мощного дождя. «Где бы она могла быть?» Она предпочитала прятаться в укромных местах, куда редко кто ходит. Затаиться там, в обнимку со своими мыслями, и ждать, когда полегчает. Тихо, скромно, не желая тревожить окружающих. Тот каменный мостик, построенный над небольшим каналом, который протекает через наш район, был бы идеальным местом сейчас. Я больше не бежал, а неспешно ступал, желая дать малышке время для того, чтобы побыть наедине с собой. «Как бы Папирус не взволновался, увидев, что нас нет дома в такую-то погодку». — Я с усмешкой глядел на насквозь промокшие тапочки, шлёпая по лужам. Вот и тот самый мост… Я прошёлся по нему и спустился к канаве. Прямо под ним и сидела моя Фриск, уткнувшись носом в колени. Земля под ней была мокрой от капель дождя, которые малая принесла с собой. — Мы насквозь промокли, хех, — с улыбкой произнёс я и осторожно провёл рукой по её несмышленой макушке. Фриск резко подняла глаза и подскочила, приложив ладони к лицу. — Санс! Боже, прошу! Забудь! Я… Я… не хотела всё портить. — Её голос звучал как скрипка с порванными струнами. Я молчал, давая ей возможность выговориться, и смотрел, как она переминается с ноги на ногу, то подходя ко мне, то снова отскакивая назад. Неспокойная и испуганная пичужка. — Прошу, прости меня! Я… Я видел, как лепесткам её души наконец-то позволили раскрыться и явить прекрасный цветок. Виноватые и робкие слова прочно засели в моей голове на всю оставшуюся жизнь: — Санс… Я… Это так странно, но правильнее было бы сказать тебе… Я, кажется, люблю тебя. Не как друга. Я влюблена в тебя. Думал, что был готов услышать это. Но, оказалось, что совершенно не был. Всё, что я мог тогда — это безмолвно поднести ладонь к своей грудной клетке, чтобы почувствовать яростную пульсацию собственной души. Признание пронзило меня до самых её червоточин. Она обожала свою любовь ко мне и одновременно презирала себя за неё. Не показывая слёз, Фриск отвернулась и приложила руку ко рту, подняв плечи, напрягая живот, сдавливая всхлипы, приказывая всему своему организму успокоиться. Зачем? Медленным шагом я приблизился к ней и положил руки на дрожащие плечи. Фриск снова дёрнулась как от тока, повернулась и тогда я, наклонившись, приложился к ней губами, крепко обнимая и прижимая к груди, точно бесценное сокровище. Я целовал её долго, неглубоко и негрубо, но с напором и оторвался от неё также осторожно. Смотря в глаза, я просто обнял её и стал осторожно, но весело шептать: — Всё же хорошо. Я здесь. Не плачь. Я гладил её по мокрому затылку и жался щетинистой скулой к мягким щекам. Фриск приходилось стоять на цыпочках. Она не могла вымолвить что-либо. Домой мы шли под тем же тёплым ливнем. Одной рукой Фриск держала промокшую обувь, а другой — сжимала мою ладонь.***
Малышка ошиблась, полагая, что теперь дружба прекратится: подкреплённая любовью, она стала ещё прочнее. А саму любовь питало чувство таинства… Сначала мы никому ничего не говорили. Даже друг другу. Мы могли подолгу сидеть в комнате, держась за руки, и смотреть в глаза, наслаждаясь безмолвием. Прошёл месяц, и постепенно мы стали посвящать друзей в нашу тайну. Папирус был несказанно рад, Альфис отреагировала с восторгом, Андайн была раздражена тем, что мы долго скрывались. С них было взято обещание не говорить ничего ни Ториэль, ни Азгору. Хотя леди Дриимурр наверняка заметила, что Фриск оставалась у меня с ночёвкой куда чаще обычного. Я был ослеплён чувствами, и почти перестал разумно рассуждать. Надо же, страшного монстра-скелета своей нежностью напрочь скосила молоденькая девчушка! Я просто тонул и забывался в объятиях её ласковых рук, ровно и легко стучавших пальцами по моей макушке. Эти же пальцы потом ощупывали мне волосы, наматывая отдельные прядки. Мы давно спали в одной постели, но к её целостности я не прикасался. Даже не думал об этом. И когда это произошло… В одну из ночей я посмел оголить её хрупкое тело, качая на своих руках, которые, от переизбытка магии и возбуждения, лишились кожи и мышц и явили лишь белые кости да суставы. Я нависал над Фриск, прижимал к кровати её, податливую и нежную, будучи ни человеком, ни монстром, но жутким чудовищем, осыпая на простыни ошмётки своей плоти. Я был страшен и выглядел словно разлагающееся, но живое существо, однако Фриск не боялась. Своей ладонью она гладила меня по щеке, вдоль костяной скулы и улыбалась, словно успокаивая, хотя это должен был делать я. И я чувствовал теплоту её души, и мягкость. Млел от дрожи и жара и переживал, что её фарфоровая кожа вот-вот треснет от моих резких толчков. Она лишь тихо, несмело, но так сладко стонала в матрас, боясь, что Папирус может прознать о нашем наслаждении. Скромная Фриск… После я крепко обнимал и прижимал её к себе, вдыхая запах вспотевшей кожи, бормоча слова благодарности и прощения, которые мешались в моём шёпоте.***
Фриск больше не хватало наглости прятать тайну от родителей, и она призналась Ториэль и Азгору в нашей близости. Пожалуй, она сделала это слишком прямо, но, такова была природа её души. Я и сам был согласен с ней, что такое не стоит скрывать от Дриимурров. И, если Азгор, видя то, как счастлива Фриск, был не против наших отношений, то его жена была разгневана не на шутку. — И вот так ты поступил, после нашего разговора?! Санс, я разочаровалась в тебе! — ругалась Тори, размахивая метлой, угрожая мне крепким ударом её черенка. Пожалуй, с ней я тоже был согласен. Со временем всё успокоилось. Мы зажили счастливо и относительно спокойно. Я был бы рад, если бы на этом я мог закончить нашу историю, но вы сами знаете, что произошло дальше. Через полтора года…***
Я снова в своей комнате… Значит, Фриск опять погибла. Представляя те муки, что снова пришлось испытать малышке, я наполнялся яростью. Фриск — не бесчувственная машина. Если она столько раз умирала в дичайших страданиях и страхе, то это непременно скажется на ней. Что я делаю не так? Что нужно исправить в этой бесконечной временной петле, чтобы наконец-то вытащить её? Что?! Третий появляется вместе со мной, что бы я ни делал. Может, стоит сбить с толку его и Желтозубого, проявив терпение, которого не хватает им? Начать действовать не так, как обычно я действовал. Сыграть на неожиданности. «Мне понадобится помощь». Я снова вышел из комнаты и спустился.Фэлл
«Теперь она захочет быть со мной». Я еле разомкнул слипшиеся веки, и чуть не потерял способность видеть от белизны лесных сугробов, в мягких перинах которого лежало моё обездвиженное тело. Сколько времени я провёл так? Час? День? Или тысячу лет? В песочных часах моей жизни проклятый снег заменял мне песок… Я привык существовать бирюком и, вместе с тем, находиться в стае. Стае чужой, агрессивной и бескомпромиссной. Но ведь это было нормально. Что же изменилось теперь? Почему сейчас я так остро реагирую на окружение, с которым смирился много лет назад? Я был апатичен, агрессивен внутри, меня мало что волновало, пока не пришла эта глупая девочка и не показала свою чёртову любовь, ошпарившую сердце горячим алым соком. Я никогда не сталкивался с подобным прежде и не хотел прекращать. Впервые я ощущал себя совершенным. Пока не выяснилось, что я — не один такой Санс в сучьем мироздании! Господь Всевышний или Дьявол Преисподней, устрани лишние звенья в этой цепочке событий… Кто-нибудь из вас… Прошу. Если первый Санс — бог, то я готов стать Дьяволом! Фриск была моим ангелом, спустившимся с небес. Даже её платье напоминало одеяние святого существа… Совсем раздетая, ослабленная и замёрзшая, ты просто опалила меня своими чувствами и низвергла в Ад, когда сказала, что они предназначаются не мне. Гадкая и несчастная девушка, ты так жалела меня, а я хватался за эту жалость, слепо видя в ней путь к любви. Впереди раздался какой-то шорох, заставивший меня встрепенуться и подняться с давным-давно остывшей земли. Я был в свитере, поэтому удивился, не почувствовав на плечах знакомый пуховик. Несколько раз обернувшись, я обвёл глазами местность, на которой находился: белоснежная и бескрайняя равнина — ни намёка на деревья, кустик или даже простую голую ветку, тонкой рукой торчащей из-под снега. Что за чёрт! Где я? «Это Чистилище? Я мёртв?» Шорох повторился, и я резко обернулся на него, отчего всё закружилось перед глазами, и, на какое-то время, разум перестал всё чётко воспринимать. Белизна сбивала с толку… Сознание накрыло что-то вроде пьянящего успокоения. То, что издавало шорохи, приблизилось ко мне вплотную, и обхватило за шею нежными руками. Аромат, который достиг меня в ту минуту, невозможно перепутать. Я обнял Фриск и поднял над землёй, прижимая к себе и пытаясь сфокусироваться на её блаженной улыбке, что была в невероятной близости от моих губ. Близость сократилась до настоящего поцелуя. Торжество и счастье, что я почувствовал в тот миг смешались с моими воспоминаниями, не позволяя адекватно воспринимать происходящее. Значит, всё, что произошло до этого: появление ещё двух моих копий, множество смертей девчонки, унижение братом, драки в баре и вся моя жизнь были лишь частью дурного сна и больного подсознания! Боги, сахарок — моя! Её милое платье, волосы, улыбка и глаза всегда принадлежали и будут принадлежать лишь мне! Она сама хочет этого! Она любит! — Сахарок… — в упоении вымолвил я, когда Фриск прекратила поцелуй. Но кроткий ответ, сказанный с лёгкой улыбкой, точно толкнул меня в пропасть: — Санс. «Как же? Я же ведь…» Ты же называла меня Фэллом! «Фэлл» Ты сказала это, потому что нашла меня свирепым! Отметив мою индивидуальность! Моё отличие! МОЮ. УНИКАЛЬНОСТЬ. — Твою мать, почему?! Ты снова перепутала? — кричал я, тряся девчонку за плечи, но добрая улыбка не сходила с её лица. — Санс, я люблю тебя, — вторила она. «Нет… Нет. Нет!» «Блядь, да кому из нас предназначается это?!!!» «КОМУ???» Я рвал на себе волосы, пытаясь понять, но не мог… Нежные слова «Санс, я люблю тебя» продолжали нарастать, окружая со всех сторон. Меня обнимало всё больше мягких рук, множество пленительных в своей нежности улыбок целовало мне лицо, а цветочный запах дурманил рассудок. Тонуть в иллюзиях — чудесная и жалкая смерть! Подсознание озарила яркая вспышка, и я распахнул глаза. Сердце подпрыгнуло, стоило понять, что я снова нахожусь в роще, где горит ебучая звезда, теперь ставшая доступной и моему жёсткому взгляду. Я находился на грани бреда… Твою мать, что произошло?! Фриск целовала меня так трепетно, я снова воодушевился несуществующей любовью, а потом… Что потом? Всё это был дурацкий глюк. Настоящее представилось передо мной во всей красе, и я вспомнил последнюю картинку из предыдущей временной линии. Я хотел защитить сахарок, показать, как силён! Доказать, что со мной, её страх Третьего не имеет под собой оснований… Она поклялась остаться, если я убью её. Но я хотел, чтобы она сама желала быть со мной! Мне настолько необходима её чёртова взаимность, ведь иначе, всё — лишь фальшь и неполноценность, от которой я мечтал избавиться. Но я оказался лишь самоуверенным петухом, общипанным рукой реальности! Третий быстро поставил меня на место, дав понять, что я не сильнее своего долбанного двойника! «И где твоя сраная уникальность?! Где хвалёная сила?!» Мне оставалось лишь гадать, что случилось с Фриск за время, проведённое наедине с безумцем, для которого размылись все возможные границы жестокости. Но, смотря на то, как глухо и страшно она рыдает в снег, как её тело исходит в судороге, а из души поднимаются острые иглы паники, я понимал, что девчонка сломлена. Боги, Фэлл, почему ты не придал этому должного значения тогда? Почему ты не обратил на это всё своё внимание? Если бы ты, видя её состояние, подумал немного, то… это могло бы исправить всё! Но бесполезно плакать над пролитым молоком.