Санс
Один-единственный миг сбивает с ног даже самых стойких. Это не постепенное разрушение древнего памятника, возведённого руками великих, а точечный удар в трещину, толщиной с волос. От такого удара стремительно крошится любой пьедестал, и даже самая крепкая статуя превращается в груду неровных камней. Взглянешь — и сложно поверить, что когда-то эта куча, всё ещё овеянная пылью, была сооружением. Крепким и единым. Но если разрушусь я, тогда что станется с Фриск? Нет, пускай основание моё разбито, я должен устоять. Но это её милосердие представлялось уже какой-то сердобольностью. Она переступила черту. Определённо. Я бы оправдал малышку, если бы она не знала о силе непреложного обета, что даётся от всей души и высекается на ней крестом. Крестом, раскалённым добела. И из этого креста вдоль бесплотных холмов сердца тягуче сочится воплощение самого Долга, обжигая и без того ошпаренную душу. Но Фриск всё знала. Я сам рассказал ей когда-то давно. Я давал ей знания, но не научил правильно использовать их. Какой же я тогда наставник? Подумать только! Не так произнесла… Просто ошиблась фразой! Я бы мог пошутить о том, какая она разиня; что с таким подбором слов ей точно не стоит баллотироваться в президенты, но это был редкий момент на моём веку, когда даже юмор не способен облегчить чувство негодования. — Чем?! Чем ты думала, когда произносила эту клятву?! — Я не помню, кричал или просто говорил с напором. Скорее, последнее. Хотя кричать хотелось невыносимо. Я держал себя в руках. Держал её в руках. Она дрожала. То ли от моей тряски, то ли от холода, то ли от паники — пожалуй, что от всего сразу. Бедная моя Фриск… Я отпустил её и приложил руку к своему лбу, в смятении забирая волосы назад. Желтозубый что-то угрюмо бормотал за плечом, но я не вслушивался, беспомощно уставившись на воронку, которая уже стянулась в крохотную точку. О Третьем не было и мысли. Я согнулся, упершись ладонями в колени, и тяжело выдохнул: помогало собрать мысли в кучу, а вместе с ними — и терпение. Но как?.. Как она могла решать такие вещи?! Ведь то, что она сознательно обрекла себя на вечную привязь к чужому сердцу — ещё полбеды… — Фриск… — Я выпрямился и устремился к ней, тяжело ступая по снегу. — Даже если бы ты сказала по-другому… — Снова выдохнув и сморгнув с ресниц колючий снег, я продолжил: — Даже если бы ты и сказала: «Я останусь с тобой, а ты убьёшь меня, чтобы Санс был жив», то что? Она глядела, затаив дыхание, смотря на меня во все глаза. Слушала внимательно и с еле скрываемым ужасом. — А вдруг он бы действительно сделал это?! Ты поклялась, Фриск! Ты сознательно дала клятву, позабыв о том, что на самом деле должна делать! Скажи, милая… Я надвигался на неё уже совсем не бесстрастным судьёй. И вот — снова сжал в руках мягкие плечи. — Кто позволил тебе решать за всех? Чёрт со мной, я понимаю, что ты хотела оживить меня! — Я безотрывно смотрел в синие глаза, словно пытался найти ответ в этом океане чуткости. — Но, скажи… Скажи мне. — Руки уже сошлись на её лице: я приблизился настолько, что почти ударился лбом о её лоб, который целовал не так давно. — Фриск… А как же Ториэль и Азгор? Папирус?! Андайн с Альфис?! Все, кто любит тебя и ждёт… Ждал! Ты… Ты понимаешь, что такая жертва не нужна ни им, ни мне. Она была невозможная. Идеальная в своей добросердечности. И в ней же такая жестокая. Упоминание родных заставило Фриск зажмуриться на несколько секунд. Её проняло до трясучки. — О нас ты подумала?! — Я отступил и убрал руки. Малышка же, горько хмуря брови, потянулась ко мне. Однако я сделал ещё один шаг назад, отчего она застыла в изумлении. Что-то не давало мне покоя. Я был изувечен её решениями. Без вины виноватая, поступила так ради меня. Но неужели не было способа избежать клятвы? На какой ступени отчаяния, она находилась, чтобы так жертвовать? — Сколько раз я говорил тебе не растрачиваться на других понапрасну! Но ты продолжаешь и продолжаешь. Сколько тебе не внушай, что нельзя, Фриск, нельзя принести счастье всем, ты не слушаешь, потому что… И сам не знал, почему. Это была одна из загадок Фриск для меня, поэтому я замялся и снова глубоко выдохнул. — Ты нарушаешь законы равноценности мироздания. Ты пытаешься сеять и там, где чернозём, и там, где горелый торф. Но ты должна понимать, что запас твоих семян не бесконечен! Что ты не всесильна. Но ты продолжаешь идеализировать всё, что видишь и чувствуешь! — Проведя ладонью вдоль своего лица, я задержал пальцы на подбородке и оглянулся, словно ища чьей-то поддержки. Может, вашей, мои слушатели… — Ты понимаешь, что твоя самоотдача… Твоё самоотречение. Оно ранит тех, кому ты дорога? А ты дорога многим. Её красная ручка сжалась на подоле платья, голова опустилась, а носки огромных ботинок смотрели друг на друга. Фриск не издала ни звука. Хвали или ругай, она бы не пожалела ни себя, ни других ради меня одного. Что за альтруистичный эгоизм влюблённого сердца… Парадокс на парадоксе. — Первый, какого хрена ты творишь?! — Жёлтозубый резко дёрнул меня за плечо, разворачивая, чтобы я, наконец, обратил на него внимание. Брызжа слюною, он полуговорил-полурычал: — Да она! ОНА… Она столько раз погибала тут, чтобы вернуть мне брата!!! По снегу проскрипел широкий шаг Папируса. — ЧТО ЗНАЧИТ «ВЕРНУТЬ БРАТА»? — спросил он, идя на нас, но Желтозуб был слишком поглощён своим негодованием, поэтому пропустил вопрос мимо ушей. — Я, мудозвон, козёл, последний дебил, по своей вине лишившийся всего, что у меня было… — Он в еле сдерживаемом бешенстве сжал зубы: — …обрёл это снова. Она умирала и умирала, чтобы не оставить меня одного! Ещё одно жуткое осознание медленно достигало меня… «Что он только что сказал?» К нему подошёл Папирус и, по-видимому, терпеливо пытаясь привлечь наше внимание, хотя терпение его было уже на пределе, с усилием проговорил: — КТО-НИБУДЬ ИЗ ВАС, НЕДОУМКОВ, ОБЪЯСНИТ МНЕ, ЧТО ТУТ ПРОИСХОДИТ?! Но мой двойник снова его не услышал. Да и для меня все звуки распространялись как в вакууме. — Как ты вообще смеешь отчитывать её за доброту? Ты что, Бог?! ТЫ ЕЁ БОГ?! — Желтозуб схватил меня за ворот футболки и замахнулся, сжав руку в кулак. — ТЫ НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ ЕЁ БОГОМ! — Фэлл, опомнись! — Фриск вышла из оцепенения и бросилась к нам, чтобы разнять. Но удар моего клона остановил Папирус. — ОПЯТЬ ТЫ ЛЕЗЕШЬ В ДРАКИ БЕЗ РАЗБОРА! — возмутился он, не выпуская Желтозубого из крепкой хватки. Хотя в этом не было особой необходимости: я сам телепортировался, оторвавшись от монстра, но это так… мимолетная мысль. Другое… Другое встревожило. Всё это время… Пока Комната и Хронос не выпускали меня за свои пределы, изводя разум и душу постоянными откатами, Фриск умирала по собственной воле, ради Желтозубого. Это поразительное милосердие ранило меня до такой степени, что я видел в нём лишь обратную сторону. У всего есть обратная сторона. Я был обратной стороной. Пока Фриск пыталась помочь одному, она невольно заставляла страдать другого. Я еле-еле выбрался из этой Комнаты, проклиная её, проклиная свой собственный Дом, обещая самому себе, что при возвращении сделаю перестановку мебели или вообще снесу стены к чертям собачьим, лишь бы не вспоминать это чувство отката. Слишком долго я им живу, слишком долго я питаю свой собственный страх. Я узрел столько линий, столько судеб Подземелья. Хронос показал их. Он во всей красе представил мне различные варианты развития событий, где Фриск… Чужие Фриск, много разных Фриск приходили под разными именами, под разными лицами, путешествовали сквозь Подземелье, то убивая, то щадя, то игнорируя, то выборочно убивая и щадя, словно они хотели посмотреть, что из этого выйдет. Где-то был Санс, оставшийся единственным крупным монстром в Подземелье. Фриск там унесли жизни Ториэль, Папируса, Андайн, Маффет, Меттатона, Азгора. И проигнорировали остальных. Эти Фриск — не моя малышка, мне так повезло. Но я видел жуткие варианты… Время и Случай прикидывали их, заполняя моё сознание. Я существовал с этим столько лет и упорно скрывал это в ларце собственной души, запирая на ключ. Но Комната… Она множила мою зыбкую паранойю. И в отместку ей я шутил, пока ждал окончания сбросов. Говорил этим стенам, что они мало похожи на лифт, в котором я застрял, но в случае чего нарисую на них парочку костей и напишу несколько неприличных каламбуров несмывающимся маркером. Я хохотал, глядя на занимающееся в сотый раз утро, спрашивая самого себя, какой же отчаянный петух решился так разодрать птичью глотку, чтобы столько раз вызвать солнце. И когда всё завершилось, когда я понял, что стрелки часов наконец-то пошли дальше, скользкими от пота пальцами я прикоснулся к ручке двери и повернул её, не в силах поверить, что она скрипнула и отворилась. Я и по лестнице спустился медленно. И вдоль гостиной прошёл, наверное, с видом циркового льва, который впервые в жизни увидел траву: веря и не веря собственной свободе. Даже боялся расслабиться. Вдруг разыскался шутник, который опять вернёт моё тело назад, стоит мне почувствовать облегчение? Но нет, в каком-то беспамятстве я дошёл до воронки и, выслушав Альфис, увеличил этот пролом, а затем ступил в него, в который раз надеясь вытащить свою малышку из передряги… И с ужасом представлял причину её последних смертей, количество которых перевалило за сотню… — Фриск… Ты… Я понимаю. — Я не знал, что сказать. Я пытался быть спокоен, но возмущение брало верх. — Нет. Я не понимаю. И отказываюсь понять. Фриск, ты хотя бы знаешь, что я думал, пока ты… Конечно, она знала. По глазам видел, как ей стыдно и горько… Но её жертвенность выбивала из колеи. Это неправильно! Почему она себя так не ценит? Почему она не думает о той боли, что приносит мне и своим друзьям, когда вот так вот просто, без сомнений и страха, бросается на жертвенный стол. Безрассудная. Беспечная. Живая и любимая, но мёртвая и ненавидимая. — Я извёлся. Я действительно извёлся. Она посмотрела на меня с виноватым и пришибленным видом, не в силах вымолвить и слово. Не в силах дышать. — Ты понимаешь, что нельзя… Нельзя, Фриск. Тебя не хватит на всех. Сколько раз я говорил тебе это? Она опустила взгляд, но я знал, что в её глазах собираются слёзы. — ПЕРВЫЙ, БЛЯДЬ, ТЫ ИДИОТ! — рычал Желтозубый, пытаясь вырваться из рук Папируса. — ТЫ, МАТЬ ТВОЮ, ВООБЩЕ ЕЁ ЦЕНИШЬ?! Белокочан треклятый, сучий помёт… ДЕРЬМО! Да если бы… Если бы так ради меня… ЁБАНЫЙ В РОТ, СУКА! ПАПИРУС, ОТПУСТИ МЕНЯ! Я обернулся к нему и глухо произнёс: — Я сказал, чтобы ты не лез. Фриск, увидев звериный гнев Фэлла, в спешке и в ужасе принялась вытирать слёзы. Она судорожно пыталась попросить прощения, но не могла уйти дальше первой буквы. Я понял, что если сам отошёл от неё, она не подойдёт и не бросится на шею, даже если очень этого хочет. Не позволит себе, пока я не разрешу. Она плачет, хотя силится не плакать. Принимает вину, хотя в чём она виновата? Как можно обвинить её, кроткую, любящую, искреннюю и честную, в Милосердии? В разрушительном Милосердии. Ругай её или хвали, но это была моя малышка, которую я так люблю. И, боже, я довёл её до слёз. — ВЫ В КУРСЕ, ЧТО ПОДНИМАЕТСЯ ПУРГА?! — Папирус уже кричал, пытаясь перебить шум ветра в ушах. — МОЖЕТ, В ДОМЕ РАЗБЕРЁТЕСЬ? ДА НЕ ДВИГАЙСЯ ТЫ, МЕШОК КОСТЕЙ! — рявкнул он уже на Желтозубого, что безуспешно пытался вырваться. — Пусти, дылда чёртов! — МЫ ВСЁ ЕЩЁ НА РАБОТЕ, САНС! Я БОСС! — «ХУЁС», блядь! Их перепалка будто прошла сквозь меня, я смотрел только на свою малышку, которая постоянно утирала мокрый нос рукавом сорочки. Я безмолвно сожалел о том, что мне пришлось сказать ей это всё, но она должна была услышать правду. Её всеобъемлющее Милосердие действительно приносит боль. Тем не менее, боль приносили и её слёзы. И, как тогда под мостом, во время признания, я подошёл к ней, обнял и с улыбкой проговорил: — Ладно, мы и не из такого выбирались, верно? Она с шумом выдохнула, соглашаясь со мной, а я продолжал, гладя её по затылку: — Я теперь здесь, с тобой, а значит — всё хорошо. Я что-нибудь придумаю. Обязательно. Фриск немедленно обвила мою шею дрожащими руками и прижалась со всей силой, на какую была способна. Она тут же перестала плакать, только мычала, мол, да, Санс, всё хорошо. Мы снова вместе. — Просто чуток подзадержимся, да? — заметил я, продолжая улыбаться. — Но больше ты умирать не будешь, обещай мне. Брал с неё обещания, хотя сам ненавидел их. Но хватит с неё мучений. Возлагая на себя ответственность за жизнь и здоровье малышки, я попросил у неё о временном бездействии. «Дальше я сам». Она оторвалась от плеча и ободряюще посмотрела на меня. — Если ты тоже обещаешь не умирать, — сипло произнесла она. — Обещание за обещание? — со смехом проговорил я и снова прижал Фриск к себе. — Ведь можешь быть хитрой, когда захочешь. — ВЫ ЗАКОНЧИЛИ?! — Папирус вдруг постучал меня по плечу, и я наконец-то заметил, что вокруг уже вовсю бушует метель. Желтозубый отряхивался от снега, с ненавистью поглядывая на меня. — Я ПРОЯВИЛ ДОСТАТОЧНО УВАЖЕНИЯ К ВАШИМ РАЗБОРКАМ, ТЕПЕРЬ И ВЫ ДОЛЖНЫ ОБЪЯСНИТЬСЯ. НО ПРЕЖДЕ — НЕМЕДЛЕННО В ДОМ, ПОКА ВАШ СЛАБЫЙ ЧЕЛОВЕК НЕ ПРОМЁРЗ ДО КОСТЕЙ! Папс был как всегда прав. Кивнув ему, я быстро накрыл Фриск пуховиком и, придерживая её за плечи, повёл в сторону обиталища здешних скелетов… Я чувствовал на своей спине прожигающий взгляд, полный злобы. Вниманием завладело то, как странно шла Фриск… Словно припадая на каждом шаге. Что-то было не так. Я поглядел на её ноги и ужаснулся. Она волочила их еле-еле, хромая так, будто ступала по острому стеклу. Да ещё и дрожала не переставая. Её щеки и лоб были красны, но не в здоровой алости, а от приступа лихорадки. Её знобило. — Малая, тебе ведь нехорошо. Почему ты молчишь? Не дожидаясь ответа, я взял её на руки и стремглав бросился к крыльцу дома. Но вход был заперт. Я посмотрел на Папса, и тот, быстро смекнув, бросил мне ключи, которые с помощью магии я заставил парить над замочной скважиной. Замок звонко щёлкнул, и, оказавшись внутри, я подбежал к знакомому дивану, на который усадил малышку. Как её трясло… Она стучала жемчужными зубами, прятавшимися за синим ртом, была бледнее моих костей, холоднее снега, и только лоб её горел нездоровым жаром.Фэлл
«Поверить не могу, только ступил за порог чужого дома, а уже раскомандовался…» — Принесите как можно больше одеял и пледы! — распоряжался этот сукин сын. — И наберите в таз горячей воды с горчичным порошком. Он склонился над сахарком, которую не так давно отчитывал за, чёрт его дери, излишнее сострадание! Серьезно, блядь?! То, за что Фриск нужно любить больше всего, за это он её и ругал! Но тогда я был слишком узколобым щенком, чтобы понимать цель слов Первого. Он ведь был прав, а я видел лишь тупую придирчивость, вызванную ревностью ко мне, которой у него на самом-то деле и вовсе не существовало. Мне было удобно так думать, потому что это тешило мою надежду, это оправдывало чувство угнетённой справедливости, и я стал питать себя мыслями. Мыслями, что этот скелет попросту недостоин её. Вот так, Фэлл, стоило тебе проявить немного великодушия, как ты сорвался с этого пути при первой же возможности. Абсолютно каждое движение Первого выводило из себя. Он носился над Фриск, растирал её, кутал в простыни, в шали, в одеяла, какие смог выпросить у Папируса. Тот, к слову, был и правда чересчур терпелив ко всему, что происходит, но я забил на это болт. Слишком много моего внимания забирала картина того, как***
— Вот! Я бросил на диван рядом с девчонкой пару шерстяных и хлопчатобумажных носков, бинты, упаковку пластырей и пакет с лекарствами, отчего она даже слегка подпрыгнула. Сам я не разбирался в этой фармацевтической дряни, но спросить у аптекаря, что там нужно принимать во время простуды, не составило труда. Правда, раскошелиться пришлось нехило, но на Фриск было не жалко. Первый уже вытирал полотенцем её ножки, покрасневшие от обильного притока крови, а Фриск вытирала слёзы, выступившие от боли. Я и помыслить не мог, что чуть больше часа назад эта же девушка самоотверженно тянулась к собственной смерти, надеясь помирить меня и брата, а теперь — передо мной сидит ослабленный, истощённый и нездоровый человек. — Спасибо, Фэлл. — Она осторожно улыбнулась и, не поднимая головы, посмотрела на меня. «Боится, что ли?» — заметил я с удивлением и досадой. И ведь правда: её взгляд был робок, а улыбка — неуверенна. Я раздражённо махнул рукой. Чёрт! Мог хотя бы просто кивнуть. Санс вымыл и обработал ранки и мозоли на её ногах, а после потянулся за пластырями, которые я принёс ему. Даже не поблагодарил, придурок. А за что благодарить?! Я и сам мог это давно сделать! В гнетущем молчании наблюдал за его движениями и прикосновениями к стопам девчонки, переваривая внутри растущую досаду. Я… Ведь я мог бы полечить её! И не хуже. Да я бы… эту кровь слизал с её ног! Как пёс бы слизал! Но в превосходстве Первого не было сомнений. Он — лучшая версия меня. Версия, которой я никогда не стану. Но я хотел быть лучше, чёрт побери! Пока Фриск останется тут ещё на какое-то время, я могу доказать! «Нет, ты уже сказал, что отпустишь её». «Или ты не держишь своё слово, малодушный ублюдок?» Изнутри так рвало, так шатало и качало. Жуткая буря разразилась в моей душе. Сжимая зубы, под тиканье часов с противной кукушкой, облокотившись о стену и засунув руки в карманы куртки, я смотрел на неё. А она… Сначала жмурилась от боли, но после — любовалась другим мной. Её взгляд был полон благодарности и тёплой нежности. «НАХУЙ!» Подальше бы от этой теплоты… В лес. Точно! В лес, где пурга, где снег, где холодно, где всё стынет, и даже член скукоживается до самых постыдных размеров. И уже плевать на какие-то там синие глаза, глядящие с такой лаской… Не на тебя. — Желтозуб, не уходи далеко, мне нужна твоя помощь, — проговорил Санс, услышав скрип входной двери, к которой я бросился и почти отворил. «ПОМОЩЬ?!» — Я негодовал и чувствовал, как напрягаются жилы на моей шее, но остановился и молча повернулся к своему двойнику. Тот уже натягивал на ножку девчонки второй носок из шерсти, который я купил у зайки-лавочницы. — Вот и всё, малышка. — Поднявшись с колен, Первый наклонился, поцеловав Фриск в лоб, а после погладил её, отчего я снова почувствовал закипающее бешенство. «Она что ему — собачонка?!» — День-другой тебе придётся полежать, — проговорил он, а затем направился ко мне. Сахарок тут же взволновалась. — Куда ты? — Она попыталась выпутаться из кокона пледов, что выглядело даже забавно. А когда попробовала подняться, со стоном тут же опустилась обратно на софу, испуганно глядя на нас. Папирус, что всё время сидел на кресле близ дивана и недовольно взирал на всё, наконец-то подал голос: — ИМЕННО! КУДА ТЫ СОБРАЛСЯ? И КТО ТЫ, ЧЁРТ ПОБЕРИ, ТАКОЙ? — Брат стучал ногой по полу, а затем резко поднялся, со скрипом отодвигая тяжёлое кресло, и преградил Сансу путь. — И ПОЧЕМУ ТЫ ПОХОЖ НА МОЕГО БРАТА?! — Бро, не нервничай. Ты ведь позаботишься о малышке, если что? — Он указал пальцем на Фриск позади себя. — Она ответит на все твои вопросы. Мы ненадолго. — МЫ? Переспросили все трое: я, сахарок и брат. Первый обогнул Папса, а когда подошёл ко мне — похлопал по плечу и указал головой в сторону выхода: — Знаешь, где звезда сохранения? Отведёшь меня к ней? — Что ты задумал? — порычал я в ему в спину. — И не смей мне приказывать, поганец! — Что же вы все такие нервные… — пробормотал монстр под нос, и я снова почувствовал острое желание хорошенько вломить ему в хлебососник. — Это был не приказ, а просьба, — спокойно продолжил он, надевая пуховик. Его спокойствие выбешивало меня неимоверно. — Тогда какого хрена ты ведёшь себя как хозяин?! — Фэлл… Когда голос Фриск достиг моих ушей, я тут же умолк и взглянул на неё. В синих глазах читалась мольба. — Пожалуйста, доверяй Сансу, — коротко проговорила она и зашлась в сиплом кашле, заставившем меня напрячься. Когда кашель отступил, Фриск вздрогнула и поглубже завернулась в плед. Её сильно знобило, но она продолжала беспокойно смотреть мне в глаза. Я глубоко выдохнул… Ну что с неё взять? — Доверяй Сансу… Доверяй Сансу… — язвительно передразнил я. Идиот… Но, повинуясь её просьбе, всё равно пошёл вслед за Первым, нарочито громко топая ногами по полу и оттягивая карманы куртки, которая всё ещё хранила нежный запах. — Санс, — жалобно позвала она, и Первый в один момент снова оказался у дивана. Фриск поманила его пальцем, чтобы монстр наклонился, и что-то шепнула ему в ухо. Сколько бы я не напрягал слух, о чём секретничала сахарок — осталось тайной. И это злило. С виноватым выражением лица она доверила Сансу что-то сокровенное, не предназначавшееся для лишних ушей. Для моих ушей. На секунду представил, что это я согнулся и слушаю тихий шёпот заветных слов… Только что она говорила? Судя по реакции Санса это было что-то серьёзное — он кивнул и произнёс: — Хорошо. «А вдруг она сказала ему доверять мне так же, как попросила об этом меня?» «Херня это. Зачем говорить на ухо тогда?» Снедаемый любопытством, я устремился в прихожую. Перед тем как выйти наружу, услышал, что брат обратился к Фриск довольно угрожающим тоном. Это заставило меня и моего двойника замереть у порога. — НУ, ЧЕЛОВЕК, Я ДОЛГО ТЕРПЕЛ. ЕСЛИ И ТЫ НЕ ВВЕДЁШЬ МЕНЯ В КУРС ДЕЛА, Я БУДУ КРАЙНЕ ОСКОРБЛЁН И… — Нет, милый Папирус, что ты! — хрипло прервала его Фриск. — Я всё-всё тебе расскажу. Наступило молчание, а затем до ушей донёсся звук пододвигаемого к дивану кресла. — ТЫ НРАВИШЬСЯ МНЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЭТИ ДВА ОБОЛТУЛСА. Я СЛУШАЮ… «Привяжешься ведь, бро…» — с усмешкой подумал я, покидая дом.***
— Если ты хочешь сохранить мир, нужно, чтобы к звезде прикоснулась Фриск. — Я поднял бровь, демонстрируя свой скепсис. Санс же отвечал невозмутимо: — Я знаю это. Но малая заболела и не в том состоянии, чтобы ходить. Ты разве не видел её ноги? «Ублюдок…» — ВИДЕЛ! — Я взорвался и еле поборол желание схватить его за шиворот и окунуть мордой в снег. — ЕСЛИ ЕЩЁ РАЗ ТЫКНЕШЬ В ЭТО, ЛЕЧИТЬ ПРИДЁТСЯ И ТЕБЯ! Теперь Первый одарил меня задумчивым взглядом. Покачав головой, он спрятал руки в карманы куртки и снова устремился вперёд. «Самоуверенная гнида! Ни во что меня не ставит!» — Я так и не понял. Толку от того, что мы идём к этой звезде, если сахарок не с нами? — Я продолжал говорить на грубой и низкой интонации, словно бы это заставило его испугаться. Но мой оппонент оставался непроницаемым. Хотя нет, выражение его лица было снисходительным. А в следующую секунду он даже улыбнулся. «Шут гороховый!» — Знаешь поговорку: «Если гора не идёт к Азгору, тогда Азгор идёт к горе»? — Учёные, знаем, — хмуро бросил я ему. И, поразмыслив немного, с сомнением спросил: — Ты что, собираешься эту звезду к Фриск притащить? — В рёбрышко, — шутя ответил он. Я больше не задавал вопросов, чтобы не показаться слабаком. Сохранялка ведь не так давно была невидимой для меня. А этот хер даже взять её намеревается… Но, признаться, его идея вызвала у меня что-то вроде одобрения. Удобная штука — в случае чего сохранить прогресс. И мы с Фриск наконец перестанем возвращаться в рощу… Но ведь это было не так плохо. Место, где мы встретились и куда нас откатывало столько раз… Последняя возможность побыть вдвоём. И я веду его, чтобы лишить себя этой возможности, чёрт! Пусть это ради сахарка. Лишь ради неё. Но… Как она может любить такого уёбка? «Воспитатель хренов. Никогда не забуду тех слов, что довели её до слёз». Жутко захотелось спровоцировать Первого на раздражение или как-то задеть. Меня раздражала эта улыбочка и нарочито спокойный вид. Я знал, что он притворялся. — И часто ты с ней так? — невзначай бросил я ему. — Как? — переспросил он. Я ждал этого и с ухмылкой уточнил: — Поучаешь Фриск. Первый по-прежнему держался спокойным и расслабленным. — Это добрые советы о том, как ей лучше поступать, а не поучения. — Ты в папки ей заделался, что ли? — не слушая усмехнулся я. Один вопрос, — и его губы дрогнули. Первый больше не улыбался: — Нет. «Я нагну его!» — с триумфом пронеслось в голове. — Не отмазывайся! То, как ты ей втирал про семена, которые она не туда сажает, и сердобольность лютую — это было в лучших традициях отцовских наставлений! — Я с сарказмом поаплодировал и одарил двойника оценивающим взглядом. — Скажи, Первый, а ты никогда не задумывался о том, что староват для неё, а? Пускай она и взрослая, но всё ещё такая юная и наивная. Воспитываешь молоденькую девчушку под себя да и потрахиваешь в ещё тугую дырочку. Соединив большой и указательный пальцы левой руки, я со смехом несколько раз пропихнул в этот импровизированный круг правый указательный. Премерзкий жест, но в тот момент был доволен собой. — Удобно устроился. — Я сощурился, ухмыляясь и прожигая его взглядом. Он опешил, и я понял, что был чертовски близок к больному месту. Я лицемерил в этом диалоге, но был так поглощён минутой превосходства и напрочь забыл, как бесит мысль, что этот Санс уже сближался с Фриск… Что он трогал её! Что она позволяла ему себя трогать! Монстр потёр лоб, хмуро смотря куда-то вдаль. Не без досады я заметил, что он по-прежнему сохранял спокойствие, но, благо, уже не улыбался. — Желтозуб, тебе самому не противно такое о ней говорить? Я идиот. Мои слова звучали оскорбительно не столько для него, сколько для Фриск… Меж тем Первый продолжал: — «Староват» и «потрахиваю», да? «Идиот…» — Ты забываешь одну простую вещь. Я и ты — одно и то же, ведь так? Его голос зазвучал так низко и громко, будто усиленный магией и каким-то искажающим рупором. — Думаешь, я не заметил, как ты смотришь на неё? Я точно идиот. Белобрысый лишь кажется равнодушным простаком. Звенящая тишина стояла над лесом, и только эхо его последней фразы отдалёно разносилось в этой тиши и внутри моего черепа. — Я знаю обо всех твоих мыслях. Мне ли не знать, — напоследок заключил он и снова пустился в шаг. Вступать в схватку с самим собой — глупая затея.Капитан Папирус
— ЧТО ЗА ЧУШЬ! — воскликнул я, опрокинув от негодования кресло. — ЭТО ЗВУЧИТ СЛИШКОМ НЕПРАВДОПОДОБНО ДАЖЕ ОТ ТЕБЯ! Я прошёлся по комнате несколько раз, сцепив пальцы за спиной и обдумывая рассказ Фриск. Нет, это не может быть правдой! Монстров не учили, что люди бессмертны. По крайней мере прошлые погибали и не возвращались. Шесть душ до сих пор хранятся в священных сосудах королевского замка и ждут своего часа. Мне довелось участвовать в поимке только двух из них, так как прошлые люди падали в Подземелье ещё до моего рождения. Но они были моей гордостью: жёлтая и зелёная. Фриск же хранила красную душу — последнюю нужную нашему народу. Пускай и так, что эта девчонка может отматывать время после смерти, тем самым возрождаясь. Но она также поведала, что пришла из другого мира. В такое-то поверит лишь дурак! Это точно! Я не был дураком, но собственными глазами видел и тот фиолетовый вихрь, и монстра, что похож на Санса как две капли воды… Однако, странно. Человек ведь и называет его Сансом, в то время как моего брата она нарекла Фэллом. Этот день вообще был чертовски странным, но я не мог понять, плохой он или хороший. Уверен в одном: он слишком отличается от обычных. С самого утра меня преследовало чувство дежавю. Буквально каждое моё действие или действие окружавших монстров заставляло дёрнуть за ту или иную верёвку туманных воспоминаний и ассоциаций. Сбитый с толку, я шёл в лес за Сансом, чтобы отправить его на пост, который он снова просирал где-то в лесу. Каково же было моё удивление, когда брат вдруг решил со мной подраться! Ну да и хер с ним, мало ли, что за моча могла ударить в голову этому увальню. Как-никак, он намного старше меня, может, уже и нервы сдают от напряжения? В отпуск его отправить, что ли? Как оказалось, Санс защищал девчонку. Правда Фриск сначала не сказала мне, от кого. Когда я спросил её об этом, человек вдруг потупила взгляд и что-то промямлила о разных монстрах, которые «отказывались слушать Фэлла». Я не сомневался в том, что она что-то не договаривает, и через несколько секунд молчания и измерения шагами гостиной я развернулся и устремился к Фриск, вид которой оставлял желать лучшего. Она была бела как молоко и пахла болезнью. Презрение и жалость испытал я в тот момент, поэтому постарался смягчить свой тон: — СЛИШКОМ МНОГО НЕСОСТЫКОВОК. НЕ ДЕРЖИ МЕНЯ ЗА ИДИОТА! ДУМАЕШЬ, Я НЕ УСЛЫШАЛ БРАНИ САНСА, КОГДА ОН НАБРОСИЛСЯ НА МЕНЯ ПРИ ВСТРЕЧЕ В ЛЕСУ? При сих словах Фриск сжалась и опять закашлялась. Я терпеливо ждал, когда издержки позорного недуга отпустят её тело. — Прости, братец… Я просто не хотела говорить это тебе. — Она вдруг улыбнулась и потянула меня за край безрукавки. — Присядь со мной. С недоверием смотря в её глаза, я опустился на диван, сложив руки на груди, и только через некоторое мгновение понял, что она назвала меня братцем. Недоверие сменилось удивлением. Она начала неуверенно объясняться, чуть кашляя и заламывая пальцы, то глядя в пол, то на меня. — Тебе будет немного сложно принять это сейчас, но… Понимаешь, Папирус, твой брат и ты… Вы не ладили долгое время. — МЫ И СЕЙЧАС НЕ ОСОБО… — Я вдруг умолк, буквально потеряв слова, которые хотел сказать. Почему-то я вообще не помню, как взаимодействовал с Сансом. Были какие-то остаточные знания. Например, можно с уверенностью утверждать, что Санс ленив и… Ленив. А что ещё? Ленивый мешок костей, не стремящийся к вершинам! Не идущий по головам. Всё, что ему интересно: пустые развлечения, перепалки с псами и жратва с выпивкой! Да, это я знал. Что ещё? Это всё! В эту секунду я вдруг понял, что не могу сказать о Сансе ничего, кроме того, что он тюфяк. Мысль была точной, но слишком простой. Это невозможно! Мой брат не может быть настолько однобоким. Или он такой только в моих глазах?! — Папирус, что случилось? Я почувствовал руки человека на своих плечах: Фриск высвободилась из-под одеял и обеспокоенно смотрела на меня. И… Должен признать, в её глазах было что-то искреннее, цепляющее. Подконтрольные мне монстры, которых я защищал, смотрят совсем не так! Я чувствовал её уважение. Уважение своего врага, которого мой брат попросил не трогать. Видимо, этот человек совсем не хотел быть моим врагом. Как, впрочем, и во мне не возникало подобного желания. Санс был тюфяк и балбес, но почему-то именно Фриск разожгла в нём жажду деятельности и заинтересованность происходящим, которую я не наблюдал у брата очень давно. Многие его реакции стали стремительнее, он поддался какому-то вольному раздражению. Всё наружу: негодование, ругань. Он много скалился. От моего внимания не скрылось и то, как он смотрел на своего двойника, пока тот лечил ноги человека. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять причину резкой смены поведения ленивого мешка с костями. Брат всегда был большой охотник до женского внимания, не такой избирательный, как я, но особой популярностью не блистал. Кидался на что попадётся, как говорится, и на том же прогорал. Но сейчас. Сейчас брат был другим. Он не приставал к Фриск, не говорил ей пошлых шуток. Даже наоборот — отстранялся, хотя я помню, с каким выражением лица он прижимал куртку к лицу и вдыхал запах человека, когда та уходила в воронку. Он отпустил её, в конце концов! «БЛАГОРОДНО, САНС, ОЧЕНЬ БЛАГОРОДНО». Признаться, я не ожидал от него такого, и, должен сказать, это вызывает у меня уважение. Санс не побоялся ни народного осуждения, ни моего гнева и вступился за беззащитного и безобидного человека, не имеющего отношения к нашему миру. — НЕ ПРОДОЛЖАЙ, Я ПОНЯЛ. — Не глядя на неё, я поднял руку, призывая к тишине. — ЭТО Я УБИВАЛ ТЕБЯ, ВЕДЬ ТАК? А МОЙ БРАТ ЗАЩИЩАЛ. Она отстранила руку и тихо выдохнула, не произнося ни слова. Это было молчание в знак согласия. — СКАЖИ, ПОЧЕМУ ТЫ РЕШИЛА СКРЫТЬ ЭТО? Человек дёрнулась, после чего снова выдохнула и спрятала лицо в ладонях, упершись руками в колени. — Милый Папирус, это было очень тяжело, пойми. — Фриск произнесла это так жалобно, что я невольно поднял брови. Неужели люди настолько слабы? — Я сейчас так рада, что мы можем общаться! Что ты больше не давишь на Фэлла и теперь веришь ему… — НЕУЖЕЛИ ВСЁ БЫЛО ТАК ПЛОХО?! Она отняла руки от лица, уставившись в невидимую точку на полу. Более красноречивого ответа не требовалось. Я откинулся на спинку дивана, впервые позволив себе расслабиться перед человеком. Этот индивид действительно был особенным… Я всё больше одобрял выбор брата и даже почувствовал желание пожать ему руку. — ЧТО ЖЕ, ФРИСК, ОСТАЁТСЯ СКАЗАТЬ ТОЛЬКО ОДНО: МНЕ ЖАЛЬ, ЧТО Я ВОЗНОСИЛ НАД ТОБОЙ КОСТЬ. — Сжимая зубы, но сохраняя лицо, я извинился… Чёрт! Никогда бы не подумал, что придётся просить прощения у кого-либо. Тем более у человека. «ЧЕРТОВСКИ СТРАННЫЙ ДЕНЬ!» Она снова притронулась к моему плечу, но в этот раз её голос звучал куда бодрее: — Что ты, Папирус, я не держу на тебя зла! Ты выполнял свой долг. Я даже удивилась бы, отпусти ты нас в самую первую встречу. Ведь правда… — Она вдруг широко улыбнулась, точно подражая Сансу. — …сложно поверить и в воскрешения, и в параллельные миры монстру, который часто отлынивал от своих обязанностей, и человеку, которого он вдруг за собой повёл. Я вижу всех насквозь, и мне не раз доводилось видеть широкие улыбки, которые на самом-то деле были оскалом. Но монстры, надевавшие на себя эти маски, не могли иначе. Моё высокое положение обязывает их раболепствовать, что я ненавижу. Уважение через лживую улыбку, подкреплённую страхом, уж точно не заслужить! Но в том, что Фриск улыбалась мне искренне и без страха, сомнений не было. — ЗНАЕШЬ, ЧЕЛОВЕК, ПОЧЕМУ ТЫ ОПРЕДЕЛЁННО НРАВИШЬСЯ МНЕ? — Ах! Не знаю. Почему же?! — смеясь ответила она. Что же, раз ей так хочется улыбаться, мне не составит труда ответить ей тем же. Я позволил уголкам моего рта, которые держу под контролем всю жизнь, подняться. А это дорого стоит! — ТЫ СОЧЕТАЕШЬ В СЕБЕ ХИТРОСТЬ И ПРОСТОТУ. Я НЕ ОЖИДАЮ ОТ ТЕБЯ ПОДВОХА, ЧТО В КАКОЙ-ТО СТЕПЕНИ НЕПРИВЫЧНО ДЛЯ МОЕГО УМА И ДЛЯ УСЛОВИЙ, В КОТОРЫХ ТЫ ОКАЗАЛАСЬ. НО! — Я подскочил с дивана, подняв вверх указательный палец. Я редко хвалил кого-либо, но эта девочка заслуживала одобрения. — ТЫ ЯВНО НЕ СЛАБОУМНА, РАЗ СМОГЛА ТАК РАСТРЯСТИ МОЕГО БРАТА. ОН ПОШЁЛ ПРОТИВ ВСЕЙ СИСТЕМЫ И ДАЖЕ ЗАКОНА… Помолчав с секунду, я в задумчивости добавил: — С ДРУГОЙ СТОРОНЫ, Я ВЕДЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ СМОГ БЫ ПОЛУЧИТЬ ДУШУ ИЗ-ЗА ТВОИХ УДИВИТЕЛЬНЫХ СПОСОБНОСТЕЙ. ТАК ЧТО Я НИЧЕГО НЕ НАРУШИЛ И ДАЖЕ МОГУ НЕ СНИМАТЬ С СЕБЯ ПОЛНОМОЧИЯ КАПИТАНА КОРОЛЕВСКОЙ СТРАЖИ. — А ты собирался?! — послышался её удивлённый и даже испуганный возглас. — КОНЕЧНО, НЕТ! — Отрезал я. — СЛИШКОМ МНОГО СИЛ И ВРЕМЕНИ Я ПОТРАТИЛ, ЧТОБЫ ДОБИТЬСЯ ЭТОЙ ДОЛЖНОСТИ! НО, ДУМАЮ, ЧТО СВОЙ ОКЛАД Я БЫ СОКРАТИЛ. — Сам себе? — Я удивил Фриск ещё больше. — ДА. Я ЖЕ ГЛАВА! НАЧАЛЬНИК НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ ДРУГИХ, НО И ДЛЯ СЕБЯ САМОГО. КОРОЛЬ АЗГОР НЕ ЗАНИМАЕТСЯ ТАКИМИ ВЕЩАМИ КАК ЗАРПЛАТА ЧЛЕНАМ КОРОЛЕВСКОЙ ГВАРДИИ. — Как много у тебя обязанностей… — протянула она, и я уловил в её голосе нотки восхищения. — О, ЧЕЛОВЕК, ДАЖЕ НЕ СОМНЕВАЙСЯ. Я МОГУ РАССКАЗАТЬ ТЕБЕ ВЕСЬ СПИСОК ДЕЛ И ЗАДАНИЙ, КОТОРЫЕ ОБЯЗАН ВЫПОЛНЯТЬ КАЖДУЮ НЕДЕЛЮ. ГОТОВ БРОСИТЬ КОСТЬ, ЧТО ТВОЯ ГОЛОВА ВСПУХНЕТ ОТ ЭТОГО! — С этими словами я поставил ногу на ранее опрокинутое кресло и приложил руку к груди. Это произвело на неё впечатление. — Конечно! — Загорелась девчонка и снова укуталась в одеяло, приготовившись слушать. Отлично! Раз ей так интересна вся подноготная моей должности, то я с радостью расскажу обо всём, о чём могу рассказать. Кроме государственных тайн. Гражданским, а тем более представителям враждебной расы, такое знать не положено. Человек слушала меня внимательно и даже задавала вопросы, поэтому я нисколько не сомневался в том, что она действительно увлечена моим монологом. Многое поведал ей, всего не упомнить. И даже, какая штука: я доверился ей настолько, что рассказал о неудачах, постигших меня на работе! Каким бы любимцем фортуны я не был, но справедливость есть справедливость. Если я где-то и просчитался, значит, и исправлял я же. Но за всю мою карьеру это случалось от силы раза два! — Как исправно ты несёшь службу, — улыбаясь комментировала она. — А КАК ЕЩЁ? ВСЮ СОЗНАТЕЛЬНУЮ ЖИЗНЬ Я МЕЧТАЛ СТАТЬ КАПИТАНОМ СТРАЖИ НЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПРОХЛАЖДАТЬСЯ И ПРОЁБЫВАТЬСЯ КАК МОЙ БРАТ! — Ладно тебе… — мягко не согласилась Фриск. — Просто Фэллу не совсем интересна такая работа. — ЕМУ ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ ИНТЕРЕСНО, КРОМЕ… — Я прервался, думая, что не стоит выдавать брата, раз он сам скрывает свои чувства. — КСТАТИ, А ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ЗОВЁШЬ ЕГО САНСОМ? Человек на миг побледнела ещё сильнее и отвела взгляд, закутавшись в одеяло. — АХ, НУ ДА! НАВЕРНОЕ, ЧТОБЫ НЕ ПУТАТЬСЯ МЕЖДУ НИМ И САНСОМ ИЗ ТВОЕГО МИРА, Я ВЕРНО ПОДМЕТИЛ? В ответ она лишь кивнула головой. Вся её бодрость снова исчезла. «ДОЛЖНО БЫТЬ, ТЕМПЕРАТУРА ПОДНЯЛАСЬ». Я посмотрел на упаковки лекарств и микстур, что были расставлены двойником брата на полке возле софы. — ТЕБЕ, НАВЕРНОЕ, СТОИТ ПОДЛЕЧИТЬСЯ. — Этот человек определённо добился моего расположения, и я подумал, что после пережитого она должна получить должную заботу. — НАЛИТЬ ТЕБЕ ГОРЯЧИТЕЛЬНЫХ НАПИТКОВ? ЧАЙ? БУЛЬОН? — Д-д-да… Чай бы не помешал сейчас, — ответила Фриск, поежившись от болезненного озноба и, прежде чем повернуться, вдруг вытерла лицо об одеяло и шмыгнула носом. Я поднялся и хотел уже было отправиться на кухню, как раздался сильный стук во входную дверь, заставивший замереть. «РАЗВЕ ЗВОНОК НЕИСПРАВЕН?» — подумалось с досадой. — Ой, это Санс и Фэлл вернулись? — Человек подскочила, нарушая всяческие законы постельного режима, и с пледом на плечах устремилась к выходу, но больные ноги не слушались её. Девочка не сделала и шага, а я осадил неразумную. Запах от двери шёл совсем не сансовский. И тут я вспомнил: «СЕГОДНЯ Я ПРИГЛАСИЛ АНДАЙН В СНЕЖНЕГРАД!» Словно в подтверждение моих мыслей по ту сторону двери раздался недовольный голос ундины: — Где вас черти носят… Папирус, бревно ты долговязое, назначил встречу и не пришёл! Открывай! — Ещё один глухой звук, а затем — возмущённый крик и звук упавшего снежного кома. Видимо, Андайн пнула дверь, а с крыльца на неё свалился сугроб. — ТВОЮ Ж ЗА НОГУ! Я повернулся к Фриск и, взяв её в охапку, стремглав бросился в комнату брата, где положил на матрас, приказал сидеть тихо и даже постараться не дышать, на что она энергично закивала и, приложив палец к губам, надулась, набирая воздуха в рот. — ТО-ТО ЖЕ. Спустившись, я схватил ужасные сапоги человека и бросил их в кладовую, таз с остывшей и смешанной с кровью водой, спрятал под ванной, а перевёрнутое кресло поднял и поставил на место. Я постарался придать лицу как можно более невозмутимый вид и направился в прихожую под раздражающе громкий стук. Вот незадача… Как я мог забыть про Андайн?! Это был мой третий по счёту косяк на работе. Чёрт! «НО ГЛАВНОЕ — НЕ ВЫДАТЬ ДЕВЧОНКУ». За дверью меня встретила крайне рассерженная рыбина со снегом на кожаной куртке и в волосах. — АНДАЙН. КАКАЯ ВСТРЕЧА, — без радости проговорил я, на что она оскалилась: — Скажи на милость, Снежнеград совсем отморозил твою память, что ты начал забывать о встречах, которые сам же назначил? — Стуча зубами, она попыталась войти в дом, но я выставил ногу вперёд, закрывая проход. — Эй, скелет, что на тебя нашло?! — ВО-ПЕРВЫХ, НЕ ЗАБЫВАЙ, ЧТО ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ С КАПИТАНОМ КОРОЛЕВСКОЙ СТРАЖИ… — Пф-ф-ф-ф, да если б я не сказала Азгору всё, что думаю о нём, ты бы никогда эту должность не увидел, — парировала она, убирая красную чёлку с лица. — ВО-ВТОРЫХ, УМОЛКНИ! — рявкнул я. — В СВОЕЙ НЕДИСЦИПЛИНИРОВАННОСТИ ВИНОВНА ТОЛЬКО ТЫ! В-ТРЕТЬИХ, Я ПОСЛАЛ ТЕБЕ ПИСЬМО ОБ ОТМЕНЕ СЕГОДНЯШНЕЙ ВСТРЕЧИ. Стыдно! Великий и Ужасный Папирус, а идёт на такой глупый обман. Стыдно! Андайн удивлённо вскинула брови: — Письмо? — переспросила она. — ПИСЬМО, — подтвердил я. — Папирус, на мой мобильный ничего не приходило. — Я ПОСЛАЛ ВОРОНА. Повисла тишина, но я продолжал сохранять спокойный вид и взирал на Андайн чуть сверху. Природа распорядилась так, что сделала меня выше полурыбы. Тем не менее, я чувствовал себя крайне глупо! — Ворона? — уточнила воительница. — ИМЕННО. — Было сложно контролировать свою злость, но я держался. — СЕГОДНЯ БЫЛА СИЛЬНАЯ МЕТЕЛЬ, КОТОРАЯ МОГЛА ПРИГЛУШИТЬ МОБИЛЬНУЮ СВЯЗЬ, ПОЭТОМУ Я ПЕРЕСТРАХОВАЛСЯ И РЕШИЛ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТРАДИЦИОННЫМ МЕТОДОМ ОТПРАВКИ СООБЩЕНИЙ. Ундина залилась смехом. Это вывело меня из себя. Чёрт побери, если бы мне не нужно было защитить человека, я бы не стал терпеть такого унижения!!! — ЧТО ТЫ РЖЁШЬ?! — закричал я. — Как что?! Ты ворона послал, а у меня телеграф пылится в доме! — Андайн снова попыталась войти внутрь. — Впусти уже, почтальон хренов! Холодно! Через минуту борьбы без магии, копий и костей, ей всё же удалось ступить за мой порог, а мне пришлось впустить её, чтобы не вызвать лишних подозрений. — Чем же ты таким занят, что отменил наше свидание?! — Рыба со смехом раскинулась в моём кресле и потянулась, словно это она была хозяйкой в моём доме. «ЧТО ЖЕ, ВЕЛИКИЙ ПАПИРУС ГОСТЕПРИИМЕН» — этой мыслью я бросил вызов самому себе. Андайн же я предложил чай. — Валяй! Лишь бы не твои дурные спагетти… — ТЫ ЧТО-ТО СКАЗАЛА О МОЁМ ВЕЛИКОЛЕПНОМ БЛЮДЕ?! — Я угрожающе повернулся к ней. Нет, эта наглость не лезла ни в какие рамки! А после тихой и учтивой Фриск мне было ещё сложнее терпеть такое поведение. — МОГУ СВАРИТЬ СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ТЕБЯ! — Упаси Азгор, хватит с меня и чая! — Андайн всплеснула руками и вдруг повернулась к софе, на которой ранее сидела Фриск. — Ты заболел, что ли? Поэтому всё свернул? Она указала на коробочки лекарств человека, о которых я совершенно забыл. «ВОТ ЖЕ СРАНЬ ДРАКОНЬЯ…» Ещё никогда на своём веку я не чихнул и не закашлялся. НИ РАЗУ! Я рос крепышом и совершенно не страдал от пониженного иммунитета. Погода Снежнеграда не привносила в мой организм ни соплей, ни кашля, которые обычно скашивали Санса. И даже когда я обрёл человеческое тело, которое повысило мою чувствительность к окружению, я всё равно остался закалён по всем фронтам. Слуга Государев не знает больничных! Но сейчас… Сейчас, когда я пообещал, что не выдам человека… Сжав зубы и взяв гордость под уздцы, я притворился, что шмыгнул носом и прокашлялся в кулак. — Да ладно?! — Андайн подскочила с кресла чуть ли не с восторгом и плюхнулась обратно. Падла, чтоб её… — Неужели Папирус, вечно здоровый Папирус, щеголяющий по морозам в безрукавке столько лет, вдруг заболел?! Ах-ха-ха! — Рыбина постучала кулаком по рукоятке кресла, продолжая смеяться. Я мысленно проклинал её чешую, скрытую за человеческой оболочкой. — Вот это да! Что за день! — Она смахнула с единственного глаза выступившую от смеха слезу. — Позиции сдаёшь, видать… — ВСЕГО ЛИШЬ НЕБОЛЬШАЯ ЗАРАЗА, — угрюмо ответил я. — ТЫ НЕ ПОДУМАЛА О ТОМ, ЧТО Я ПОПРОСТУ НЕ ХОТЕЛ РАСПРОСТРАНИТЬ СВОИ МИКРОБЫ НА ТЕБЯ, РЫБЬЯ ТВОЯ ГОЛОВА? — Ох, с каких это пор мы такие заботливые? — Воительница развернулась в кресле, кулаком подперев подбородок. — С ТАКИХ, С КАКИХ ТЫ ВДРУГ ПОВАДИЛАСЬ В ЛАБОРАТОРИЮ К КОРОЛЕВСКОЙ УЧЁНОЙ, — парировал я. — САМА ЖЕ ГОВОРИЛА, ЧТО ПРЕЗИРАЕШЬ ВСЕХ ЭТИХ БОТАНИКОВ. К моему удивлению Андайн вдруг резко умолкла и сжала губы. — Доктор Альфис не ботаник, а вполне себе интересная собеседница, — проговорила она. — По крайней мере, её увлечённость предметом не идёт по грани радикализма, который свойственен тебе! — Я РАДИКАЛЕН ТОЛЬКО ПОТОМУ, ЧТО НА МОИХ ПЛЕЧАХ БОЛЬШАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ. ТЫ С НЕЙ НЕ СПРАВИЛАСЬ, А Я НЕ ХОЧУ ПОВТОРЯТЬ ТВОЕЙ ОШИБКИ. Ундина снова развернулась и уставилась на носки своих сапог, материализовав маленькое копьё в руке и лениво играясь с ним, проворачивая древко через пальцы. Кажется, разговор зашёл в тупик, но мне это было на руку. Чем скорее Андайн станет скучно, тем быстрее она уйдёт. Но воительница не спешила подниматься. Она стала осматриваться, а после в задумчивости протянула: — Какой-то странный запах у тебя тут… «ЧТО?! НЕТ!» — ЭТО ЛЕКАРСТВА. У НИХ СПЕЦИФИЧЕСКИЙ ЗАПАХ И ВКУС. — Я не терял самообладание, хотя мысль, что теперь мой статус никогда не болевшего монстра навсегда похерен, грызла нутро. — Нет-нет-нет, — Андайн взмахнула ладонью и приподнялась с кресла. — Мне знаком этот запах… Я начал терять терпение. Нужно срочно что-то придумать, пока она не нашла дорожку аромата и не поднялась в комнату на втором этаже. — Ты не поверишь, но я чувствую человеческий дух, — с удивлением проговорила она. Я поспешил ввести её в заблуждение. — НЕУЖЕЛИ? — с сарказмом спросил я. — АНДАЙН, У МЕНЯ ВСЯ ГОСТИНАЯ УВЕШАНА ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ ТРОФЕЯМИ. КОНЕЧНО, ОНИ СОХРАНИЛИ ЗАПАХ ИХ МИРА. — Как-то сильно пахнуло, — Андайн привстала, втянула носом воздух, а затем прошлась, вертя головой и хвостом. — Нет, начальник, точно тебе говорю, человек!Фэлл
— Погоди. — Занеся руку, я остановил Первого перед тем, как он попытался подняться на крыльцо. Я указал на цепочку смазанных, но ещё видных следов, которые вели к входной двери. — Кто-то чужой… — заключил мой двойник, осторожно подходя к окну. К его досаде, стекло покрылось изморозью, поэтому увидеть, что происходит внутри, он не мог. «Точно, он же не отличает запахи, как я!» Для меня это был долгожданный момент явного превосходства. Может, Первачок и владел магией получше меня, но для своего обоняния он её не использовал. Я же чувствовал практически любое изменение в ароматах и следах, витавших в воздухе, что, наверное, позволило бы назвать мой нюх самым выдающимся в Подземелье, если бы не было проклятых псин. Тем не менее то, что сюда пришла психованная рыба из Водопадья, догадаться легко. Папирус же собирался провести её вдоль окрестностей, чтобы продемонстрировать порядок, установленный в городе его властной рукой. Вот только с этой канителью вокруг Фриск он, наверное, забыл о её визите. — Здесь Андайн. — Я утёр нос рукавом куртки. Кажется, простыла не одна сахарок… — Если она обнаружит человека, боюсь, что всем нам придётся вернуться к исходным позициям. — Обожди, Желтозуб. — Санс поднял ладонь, чуть выставляя указательный палец, тем самым прося о тишине. Он прислушался и вполголоса заключил: — Слишком спокойная внутри обстановка… Папс спрятал малышку. — Надо же. Быстро она получила его благосклонность… — Я не заметил, как сказал это вслух. Санс пытался вглядеться в окно, а затем подбежал к углу дома, осмотревшись и там, на автомате ответив мне: — Это Фриск… Так что неудивительно. — Что ты ищешь? — спросил я. — Проверяю, в доме ли малышка. Папирус мог выпустить её наружу через окно, пока Андайн внутри. Но следов никаких, значит она всё ещё там. — Санс отошёл на несколько шагов и посмотрел на окна верхних этажей. — Я перемещусь, а вы постарайтесь выпроводить рыбку как можно скорее. — Э-э-э! — Возмутился было я, но Первого уже и след простыл. «Чёрт, хорошо ему… Будет сейчас сидеть, обжиматься, а всю грязную работу на меня свалил». Но на самом я понимал, что Санс прав: увидь его Андайн, она бы, конечно, приняла монстра за меня, но смена внешности вызовет у неё ряд ненужных вопросов… Да и странно, если бы Первый позволил мне охранять Фриск в доме, раз она там. Судя по тому, что мой двойник не вернулся, сахарок действительно была в одной из комнат верхнего этажа. С досадой плюнув в снег и снова шмыгнув носом, я взошёл на крыльцо и увидел, что Папирус не закрыл дверь. То ли от нежданного прихода воительницы, надеясь также скоро выпроводить её, то ли для того, чтобы я вошёл беспрепятственно. Оказавшись внутри, громко топая ногами, а заодно стряхивая с кроссовок налипший снег, я зашагал в гостиную и тут же наткнулся на Андайн. Та выглядела сосредоточенной, но не могла скрыть внутреннего нетерпения, с силой сжимая в руке небольшое копьё. — О, ты-то мне и нужен, мешок костей! — Она схватила меня за запястье и повела к дивану, от которого шёл аромат девчонки, до невозможности явный. Я быстро взглянул на брата, хмурившего лицо, но смотрящего с какой-то надеждой. Я понял: Андайн учуяла. «Рыбину нужно срочно уводить». — Куда ты меня тащишь, чёрт тебя дери?! — крикнул я и резким движением высвободил руку из её хватки. Удивлённая рыба даже слова сказать не успела, не веря тому раздражению, которое я обычно держал в себе, если рядом находился Папирус. Запах Фриск был для меня слишком отчётливым… Быть может, ундина не владеет тонким обонянием, но очень скоро и она почувствует, что цветочный аромат ведёт наверх. — Папирус, что это с… — начала было рыбёха, но я перебил её, доложив нарочито громко, чтобы Фриск и Первый услышали меня наверху: — Босс, следы человека обнаружены неподалёку от Снежнеграда! Раз Андайн уже прознала о запахе, отрицание его появления вызовет у воительницы подозрения. Поэтому я решил, что будет разумнее сбить её со следа. — Человек! — воскликнула она, глядя на Папируса. — Я же говорила, что чую его! Он где-то здесь! — Нет, — отрезал я. — В дом просочился его запах вместе с ветром сквозь прорехи в стенах. — Я указал на небольшие трещины, расходящиеся от подоконника: когда-то давно Папирус в порыве гнева выбил окно. — Он проходил неподалёку: запах ещё свеж. Брат хмуро глядел на меня. Андайн наверняка подумала, что он напрягся из-за «появления» врага, но я знал, что он понял мою уловку. — ГДЕ? — властно спросил он. — На восточной границе Снежнеграда. — В Водопадье! Этот паразит направился в Водопадье, — встрепенулась Андайн и побежала к выходу. Мы с братом метнулись вслед за ней, заранее зная, что поиски обречены на провал.***
— ПОСПЕШИМ! — приказал Папирус, пробираясь сквозь глубокий снег, наметённый пургой. — ИНАЧЕ УПУСТИМ ЧЕЛОВЕКА. — Если бы ты послушал меня, когда я говорила, что чувствую его запах, то уже давно бы нагнали! — стуча зубами, сетовала Андайн. — НИ СЛОВА БОЛЬШЕ! Поражённый, я смотрел на брата, что всю жизнь стремился быть на вершине. Делать всё, как полагается. Даже сейчас он шёл впереди, возглавляя нашу маленькую группу. Но он вёл сильнейшего монстра Подземелья туда, где точно нет человека, где нет ни следа его присутствия, и Папирус знал это. Знал, потому что он сам прятал врага всей нашей расы в своём доме. Он не просто вёл Андайн туда, где нет человека, он уводил её прочь от Фриск. Папирус снова пренебрёг должностными обязанностями ради девчонки. Что же у неё за сила такая, что она оборачивает бывших врагов в верных друзей и защитников? Что же она сделала со мной?Санс
— Хэй, а где твои косы, Рапунцель? — сказал я, телепортируясь на подоконник, будто только что вошёл через окно, и весело глядя на Фриск. Та резко повернулась, удивлённая и радостная, и на четвереньках быстро поползла ко мне. Ходить она пока не могла. — Санс! — хриплым шёпотом воскликнула малышка, протягивая дрожащие руки. Я тут же приблизился и заключил в объятия её хрупкое тело. Малышка тихо-тихо проговорила: — Андайн здесь. — Да, я знаю. — Я гладил её по голове и осторожно пододвигал к стене, а затем сел на пол рядом. — Не бойся. Эти двое что-нибудь придумают… — Босс, следы человека обнаружены неподалёку от Снежнеграда! — раздался бас Желтозубого снизу. Мы переглянулись: Фриск смотрела на меня с ужасом, я, наверное, с непониманием. Чувствуя, как она сцепила в пальцах ткань моей футболки возле груди, я сильнее прижал её к себе, прожигая взглядом вход в комнату. Но не было слышно и скрипа ступенек, никто не поднимался к нам, зато отчётливо прогремела входная дверь. Я выдохнул. Желтозубый и Папирус решили повести Андайн по ложному следу. Хороший ход. Фриск успокоилась вслед за мной, устало положив голову мне на грудь. Я несколько раз провёл ладонью по её плечу, растирая и безмолвно поддерживая: всё хорошо, всё обошлось… — Прости, что задержались, по дороге заскочил в магазин… Ты просила. — Я выудил из кармана маленькую коробочку и отдал её Фриск. Та с благодарной улыбкой приняла её, но перед этим взволнованно спросила: — Фэлл не видел, как ты покупал? — В её глазах горел стыд. Наверное, мне было понятно её смущение. Девушкам не хочется посвящать в особенности своей гигиены посторонних. Ох и несладко, должно быть, пришлось Фриск ночью в том далёком таймлайне… Она чистоплотная и ответственная в этом плане: всегда высчитывала свой календарь. А тут… Бедняжка, должно быть, перенервничала. — Не волнуйся, он остался снаружи, — покачал я головой и приложил руку к её лбу. Он был горячий, и Фриск чуть ли не в блаженстве прижалась им к ладони, которая находилась на морозе минутами ранее. Я улыбался, глядя на это. — Так спать хочется… — сладко проговорила она, снова опускаясь на мою грудь, но я остановил её, поддерживая за плечи. — Погоди-ка, погоди, ты не хочешь кое-что сделать? — Что? — Фриск наклонила голову. Я усмехнулся: — Что делают игроки, когда на некоторое время выходят из игры? — каверзно спросил я. — Сохраняются? — предположила она с надеждой в глазах. Из второго кармана я достал маленькую четырёхконечную звёзду, что тут же озарила мягким светом небольшое пространство вокруг нас. Фриск восторженно пискнула и тут же прикоснулась к ней, опуская веки и с успокоением выдыхая из себя тревоги прошлого. — Ну, вот и отлично. Теперь, если что, мы вернёмся, но уже будем рядом друг с другом, а не в параллельных мирах. — Я положил звезду обратно в карман и похлопал по куртке, а Фриск радостно обвила руками меня за пояс и прижалась щекой к рёбрам. — Как ты это сделал? — с любопытством спросила она. — Что сделал? — Взял звезду. Я думала, они недвижимы. — Так и есть, — кивнул я в ответ. — По сути, раньше они были и невидимы для меня, когда я жил в Подземелье. Но, познакомившись с твоей Решимостью… — Я снова провёл рукой по её волосам. — И видеть их начал, и даже поизучал немного… Чёрт, каждый раз, когда я находил тебя, нужно было сразу идти к звезде и сохраняться, а не бежать к порталу. Досада горела внутри. Если бы я перестраховался и дошёл с Фриск до рощи вместо того, чтобы ломиться в червоточину… Сколько проблем мы избежали бы тогда! Но я рассчитывал исчезнуть из этой вселенной как можно скорее. — Санс, не ругай себя! — Фриск обняла со всей силой, на которую была способна, будучи измученной и больной. — Я столько дел натворила… Господи! То эта клятва, то моя жалость! Санс… — Она вдруг отстранилась и посмотрела с долей страха, отчего я почувствовал напряжение в груди. — Я должна признаться. Её тон был полон сожаления. — Фэлл не хотел отпускать меня, потому что я… — Малышка опустила взгляд, смотря на свои пальцы. — Когда я впервые увидела его, я ещё не знала, что это другой мир. Я думала, что случился откат, но всё как будто извратилось! И я искала тебя, а когда нашла Фэлла, подумала, что он — это ты! И… — Она закусила губу, заламывая пальцы. Я положил ладонь на её руки, мягко расцепил их и прошептал: — Не делай так. Она кивнула. Фриск не было необходимости продолжать: я уже и сам давно понял, что Желтозуб влюблён в неё. Но она должна выговориться, иначе загрызёт сама себя за утайку подобного. — И я… Говорила ему, что люблю его. И целовала, как целую тебя. — Она зажмурилась и закрылась ладонями, стыдливо пряча лицо и задыхаясь. — Санс, прости… Я правда не знала, что это не ты. Мягким движением я снова отнял руки от её лица и за них притянул к себе, с улыбкой приговаривая: — Всё понятно, малая, всё понятно. Ну… Перепутала, с кем не бывает. Что же ты переживаешь? Я ведь не злюсь, это не предательство никакое и уж тем более — не измена. — Я гладил её и гладил, терпеливо ожидая, когда милые плечи перестанут дрожать. — Навесила на себя ответственность за взрослого мужика, хах. Вот уж стыдно должно быть второму мне! Защищала такого здоровяка, умирала, с братом мирила, точно двух поссорившихся мальчишек. Думаешь, раз призналась, а затем отвергла, так и обязана по гроб жизни? Она горячо закивала головой. — И вину перед ним испытываешь? В ответ послышался её горький всхлип. Ох, бедовая… Что с ней делать. Нет, Фриск, даже если бы ты и не целовала его, не произносила слов своей любви, Желтозубый всё равно бы прицепился к тебе, потому что… Моя душа, его душа и даже душа Третьего неосознанно стремятся к твоей. Таков странный и наивный завет наших миров. Родственные души. Души, которым не нужен никто другой. Красная человеческая, полная Милосердия, Решительности и цветущей Юности. И сердце старого недоверчивого монстра-лицемера с двойным дном. Кто-то посчитал нужным свести их. И я был безмерно рад этому. — Не вини себя за то, в чём не виновата, — сказал я и прижал Фриск к себе, зарываясь лицом в её волосы. — После такого количества смертей ты ничего не должна ему. Считай, что долг уплачен. Это было неправдой. Ничто не сможет утолить чувства родственной души. Фэлл может лишь закопать их гнётом собственной благодарности. Что он и сделал, когда отпустил Фриск домой. Но и сквозь твердь земную прорвутся ростки такой любви. И Фриск услышит их зов. — Ну всё, хватит хныкать. Где хохотушка Фриск? — Я пощекотал её и легко потрепал по голове, впервые за долгое время наслаждаясь звонким смехом. — Во время своих скитаний из мира в мир, как пилигримы собирают истории народов, я собирал анекдоты и шутки. Рассказать? — У кого же ты их собирал? — утирая слёзы, спросила Фриск. — О! Нет лучше рассказчика, чем тот славный малый, что живёт в твоей голове. — Указав пальцем на её лоб, я широко улыбнулся. — Выуживай оттуда всё, что можешь, Фриск, и вкладывай в это душу. Ладно уж, слушай… — Я расслабился, облокотившись спиной о стену, а малышка калачиком сложилась на полу, кладя голову на мои колени. Я накрыл её пуховиком. И хотя напротив был матрас, на котором мы могли бы спокойно поместиться, но нам было так удобно на нашем месте, и, обессиленные, измождённые, но счастливые в своём воссоединении, мы устроились прямо так. Заплетающимся от сонливости языком я рассказывал ей анекдоты и провалился в сон, надеясь, что она сделала это раньше меня.***
Когда я раскрыл глаза, комната уже наполнилась тьмой, и лишь свет луны проникал в окно, устилая тусклой синевой пыльный пол. Но не луна меня разбудила. Я что-то схватил и сжимал всё сильнее и сильнее. Что-то твёрдое, плотное, ширококостное — запястье Желтозубого. Его пальцы были лишь в нескольких миллиметрах от лица малышки, что мирно спала в моих ногах. Когда я поднял взгляд и столкнулся с красными сиянием его зрачков, наполненных злобой и досадой, я понял, что он хотел дотронуться до её щеки или губ. — Не тревожь её сна. — Шёпот мой звучал предостерегающе, а пальцы неумолимо продолжали давить на сустав монстра. Тот терпел. Лицо его по-прежнему было хмурым, но не гримасничало от боли, хотя я знал, что сжимаю очень сильно. Я отпустил в тот момент, когда он выдернул руку. Фэлл потерял равновесие и чуть было не завалился на спину, но всё же успел подняться на полусогнутых, тем самым сохраняя баланс. И вот — двойник смотрит теперь со звериной ненавистью, готовый убивать, калечить, рушить. Он собирал магию в руках, а его левый глаз заливался чёрным и полыхал красным свечением. — Чего ты хочешь этим добиться? — Я по-прежнему шептал, не желая будить малышку. Та, кажется, начала сдвигать брови, но спать продолжала. Желтозуб, демонстрируя свой оскал, процедил еле слышно. Видимо, он тоже не хотел, чтобы Фриск проснулась. — Ты ослаблен. Я могу уничтожить тебя сейчас, вырастив кость из стены, чтобы проткнуть твою душонку. Я понял, что эти угрозы, вызванные гневом и досадой, пусты, точно незаряженный пистолет. Этот несчастный пытался задеть меня хоть как-то. Весь день пытался это сделать, но унижался только больше. Но я дал возможность выговориться и ему… — И когда ты умрёшь, я заберу звезду. Сахарок прикоснётся к ней. И тогда… Он умолк. Умолк в понимании собственного бреда. Только плечи его, облачённые в чёрный пуховик с золотым мехом, поднимались и опускались от того, как глубоко он вдыхал и выдыхал сухой пыльный воздух. Красные зрачки метались из стороны в сторону, осматривая малышку от макушки до пяток. Она по-прежнему спала, но теперь улыбалась во сне. Желтозубый сделал шаг назад. Затем ещё один. Безотрывно глядя на мою Фриск. Отойдя на почтительное расстояние, он проговорил: — Подземелье стоит на ушах. Андайн учуяла человека. Отрицать наличие запаха не было смысла, поэтому пришлось схитрить. Я сказал, что человек прячется где-то в Водопадье. Но так как там никого не нашли, теперь монстры проверяют всё королевство. Он отвернулся и, сутулясь, посмотрел на луну, видневшуюся в окне. — Теперь ей ещё опаснее находиться в этом мире. Один шаг за порог нашего дома — и её могут обнаружить. — Значит, она не переступит его, — ответил я. — Не имеет значения. Здесь всё равно опасно. — Я знаю, Желтозуб. И завтра я отправлюсь на поиски решения проблемы с клятвой, которую она тебе принесла. Фриск останется здесь: она всё равно не может ходить и болеет, поэтому за мной точно не увяжется. — Я смотрел прямо на Желтозубого, но тот не мог долго удержать свой взгляд, постоянно опуская его на Фриск, но тут же одёргивая самого себя и снова отворачиваясь к окну. — Ты понимаешь, что это значит? — Да, — угрюмо ответил Фэлл. — Мы с Папирусом сбережём её, будь уверен. Я кивнул. Хотя монстр и не смотрел на меня, я знал, что боковым зрением он видел мой жест. — Валите на диван в гостиной. Там удобнее, чем на полу или… — Желтозуб с усмешкой посмотрел на свою «постель». — …на этой пружинистой дряни. Хотя я, например, чертовски привык к ней. — Это значит, что ты не можешь спать нигде, кроме как здесь? — Именно, — подтвердил двойник. — Это моя Комната. И я бы не хотел видеть в ней тебя. Комната… Снова. Я выдохнул. Ну что же, гостеприимный Желтозуб любезно предложил софу, отчего и не воспользоваться? Жаль только, что Фриск придётся немного потревожить. Однако когда я взял её на руки, она по-прежнему спала крепким сном. — Эй, Первый, — осклабившись, Фэлл наклонил голову, глядя на Фриск. — Я так-то не против, если сахарок останется здесь. В его словах была такая ироничная двойственность. Минутой ранее он сказал, что Фриск опасно находиться в этом Подземелье, намекая на то, чтобы я поскорее забрал её. А теперь он говорит, чтобы я оставил малышку в его Комнате. Или в его мире. Мир как Комната. И Комната как мир. Не выпускающая, не дающая выйти за свои пороги. Но я переступил порог его Комнаты с Фриск на руках и, улыбаясь, напоследок бросил: — Иди-ка ты к чёрту, Санс.Третий
Как… Как? Как я стерпел эту муку? Покой, снизошедший на меня вместе с рукой Ангела Смерти… Рука, что гладила материнскою лаской, приносила Покой. Он наполнял пустоты тела: все поры и кратеры, ямы и канавы, оползни и рытвины, которые копились во мне на протяжении всей НЕЖИЗНИ. Душа воспарила, чувствуя невиданное блаженство равнодушия. Это было лучше, чем безумие. Это защищало. Великолепно. Она дала мне это. Солёное. Точно море, о котором, я, кажется, слышал. А может, и видел… Я не помню! НЕ ПОМНЮ! НЕ ПОМНЮ! ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ЭТОМ ПОКОЕ! НЕ ЗАБИРАЙТЕ ЕГО У МЕНЯ! Я был так счастлив в том покое. В отдохновении своём… Я был рассеян. Я был пылью. Был миллионном и нулём. Ни страх, ни голод и ни холод не сковывал моё нутро. И жажда глотки не томила. Восьмая… Смерть мне подарила. Но я был кем-то возрождён… Кто-то забрал этот Покой. Кто-то забрал его! И забрали снова. И снова. И снова. И ещё много-много раз. Мне было так хорошо в нём! Почему?! Почему меня снова вернуло в этот убогий мир крови, плесени и гнили? Это умирающий мир, что жаждет собственной смерти. Жаждет, как бешеный пёс жаждет воды, но проклятая болезнь вызывает в нём панический ужас пред ней. Он обречён сдыхать в долгих муках. Я обречён сдыхать в долгих муках! Косточка, Восьмая, Агнец мой… Ты снова погибла, да? Именно поэтому всё вернулось? И я вернулся с того света. Боги, я вернулся с Правдой. Безумец, осознающий и помнящий Истину, уже не безумец. Я больше не могу хоронить свой разум — это бесполезно, ибо я помню настоящее… Да, я помню, что произошло: я предался мечте заиметь что-то вечное, передать свой генетический код милому Ангелу. Стать Богом для наших детей и пустить их по миру… Может быть, они будут куда более счастливы, чем я и мой брат? О, мой брат… Мой бедный умирающий младший братишка. Познал ли ты то же блаженство, когда обратился в пыль? Стало ли тебе всё равно, и получил ли ты от этого удовольствие? Я уверен, что тебе было хорошо. Лучше, чем сейчас. Но не лучше, чем у Папируса из мира Восьмой… Или у Папируса, которого я видел тогда в баре. Братец мой, нам с тобой уготовили другую участь, верно, хах? Кто же такой справедливый рассудил убивать наши души столь изощрённым способом? Медленно гнить в помоях, разрушая отчаянием самих себя и защищаясь от него безумием. Брать ползучий грех на спину, обмазывая руки липким прахом бывших друзей, знакомых и соседей. И вот — я снова иду в тот мир, но не через вихри. Мне больше не нужно их ждать… Запомнивший дорогу всегда найдёт путь. Снова этот мир. Благоухание Восьмой близко, как никогда раньше, но я не иду к ней. Вместо этого я плетусь в здешний бар старого доброго Гриллби, которого я узнал и вспомнил… Но не подхожу к главному входу, а наивно скребусь в заднюю дверь, чтобы просить, нет, умолять бармена дать мне еды. Я настолько оглох, что не разбираю и собственных слов. Сколько можно? Но он всё же отдаёт несколько пакетов. С лицом, на котором я читаю омерзение и негодование, но он всё равно протягивает мне эти контейнеры, в которых кричат всевозможные блюда, просящиеся мне в рот. Но я не смею думать о еде для себя. Возвращаюсь назад с прочной мыслью, что Папирус должен съесть всё это… Я захожу в дом, радостный, словно вернулся из супермаркета, которыми полна Поверхность. Но брат ничего не съедает. Он не может принять ни кусочка и снова уснул. Это бесполезно. Исход один. Я останавливаюсь у изголовья кровати и смотрю в его лицо, думая о том, как всё началось и как всё должно закончиться. Интересно, когда Восьмушке моего мира было всё равно, похоже ли это на то равнодушие, что Смерть оставила мне? Может, девчонка и упала к нам уже мёртвым Ангелом… А в том мире она была спасителем. Я… Я ведь тоже могу стать спасителем. Для Папируса. Вот топор в моих руках. Он так твёрд, так прочен и материален. Стоит мне бросить его на пол, с ним не произойдёт ничего. Лезвию всё равно. Он счастлив в своём равнодушии и спокоен в своём грехе. Велик тот топор, рубящий с лёгкой руки. Тяжёл тот удар, замахивающийся с лёгкого сердца. Моё сердце? Оно было тяжело. Стопудовая гиря легче моего изношенного сердца. Но замахнулся я легко. А брат улыбался во сне. «Спи спокойно». … Кто бы мог подумать… Чёрт, он улыбался во сне. Восьмая тоже улыбалась. Наверное… Почему я вижу этот образ, когда её самой нет рядом?! Такая цепкая улыбка. Сама Красота. НО КТО БЫ МОГ ПОДУМАТЬ?! Кто бы мог подумать, предугадать, представить, что освободителем стану я?! Скелет Санс — безумный убийца, не знающий сострадания, скупой до жалкой крохи, грязный монстр, отпускающий грязные шутки грязным ртом. И он… Нет, послушайте, ОН!!! ОН ОСВОБОДИЛ СВОЕГО БРАТА! ОН ДАЛ ЕМУ ТО, ЧТО НЕ СМОГ ДАТЬ НИ ДРЯННОЙ КОРОЛЬ АЗГОР, НИ БЕЗУМНАЯ СТАРУХА ТОРИЭЛЬ, НИ ВОНЮЧАЯ РЫБА!!! Всё… Всё, что нужно было сделать — так это замахнуться. Раз — и всё! Конец. Ты освобождён из-под плена этой горы, ты не принадлежишь ничему, ты сам — НИЧТО. Ты лёгок и равнодушен. Какое же это было славное равнодушие. Снова слипшийся прах на моих руках. Чей он? Что я делал секунды назад? Ах, да… … Я смотрю на пустую койку. Грязную, жухлую, с дырявой простынкой, с облезлым одеялом, что укутало горки пыли, покоящиеся на этой кровати. Славное равнодушие хотел бы испытать я. Но это как сон — ощущения не поддаются контролю. Вот я хватаюсь за голову и выуживаю мысли из себя одна за одной… Всё это время я жил ради брата, я убивал ради прокорма, подставлял и предавал ради объедков, избивая кнутом собственную совесть. Я ненавидел то, чем стал. Не монстр, а чудовище. Безглазое, паршивое, изъеденное… Но Папирус продолжал видеть во мне Санса. Спокойного, размеренного, говорящего странные вещи, взирающего на всех из-под полуприкрытых век и частенько разводящего руками, мол: «*хэй, парень, за кого ты меня держишь, я всего лишь ленивый скелет, которому нравится наслаждаться жизнью». Он видел того, кого я, горсть за горстью, засыпал землёй могильной. Но, видимо, до конца так и не засыпал. «Как мне спастись теперь?» Малышка нужна мне… Я должен хотя бы узнать её имя. Имя своей спасительницы. Запомнивший дорогу всегда найдёт путь. Магия осталась во мне, как Санс, которого я не похоронил полностью. А ты, брат, спи спокойно. Покой и Безмолвие — вот, что важно. Наслаждайся этим.