Фриск
Санс несколько раз коротко стучался в дверь и звал меня, но я слишком боялась выйти или хотя бы подать голос. В сердце правили малодушие и трусость, заставляя меня быть глухой даже к его просьбам. Монстр уходил, оставляя попытки поговорить. Но через некоторое время осторожный стук повторялся. Чувство внутри изъедало, выжимало соки. Впиваясь ногтями в плечи, я через ткань ощущала, как на коже остаются глубокие отметины. Это была неконтролируемая злоба на саму себя; когда рьяно бьёшься во врата собственной совести, раздираешь глотку, бранясь и крича, расшибая пальцы, пинаешь стальной засов — и всё для того, чтобы сказать: «Как же ты глупа, Фриск!» При мысли о Фэлле сердце не перестаёт учащённо биться. И цепкая тревога не пропадает. «Где он?» — волнуюсь я и думаю: «Где… Он ещё не выздоровел. Ему нельзя гулять на морозе». А затем вновь стучится Санс. «Надо открыть. Заверить, что я в порядке, и…» Я поднимаюсь. Дрожащими руками расправляю подол сорочки и лихорадочно собираюсь с мыслями. «…поцеловать. Да. Я так люблю его. Мой Санс!» И лишь стоит подойти к двери, как тело замирает. Нет, я очень хочу броситься в объятия монстра, прикоснуться пальцами к его щеке, сказать что-то приятное, поддержать… Но мне так стыдно! Я не имею права на его любовь, если не могу справиться с чувствами к Фэллу. — Фриск… Ты ведь ещё не ела. Посиди со мной, — слышу я поникший голос, от звучания которого точно проваливаюсь в бездну. Негнущимися пальцами поворачиваю замок. Один раз. Второй. Санс. Заламываю руки и не смею поднять взгляд, когда дверь приоткрывается. Но монстр сам сделал шаг вперёд. Меня накрыли его большие ладони и привлекли к нему. Не говоря ни слова мы спустились по лестнице, затем проследовали на кухню, где меня дожидалась подгоревшая яичница — Санс никогда не любил и не умел готовить. Но он так старался и хотел позаботиться обо мне, поэтому глазунья была съедена в два счёта вместе со всеми угольками. Отправляя в рот кусок за куском, я с горечью думала, что ничего из этого не заслуживаю. И мечтала, чтобы меня разорвало на две части. Однако случился лишь надрыв. Я пустышка. Всё, что наполняет меня — чувства к определённому существу. Не человеку, но личности. Двум личностям одной идеи. Я влюблена в идею. Я сама — идея. Кто поверит в такую, как я? Не вы, верно? А я и не хочу заставлять вас верить. Не вижу смысла веры по принуждению. Я вам не понравлюсь, и то, что я сделаю — тоже. Уходите, прошу. Невыносимо быть ненавидимой. Достаточно собственных червей, роющих в подсознании множество тоннелей. Вам уже не нужно ни во что вникать, слишком далеко всё зашло. Вы будете недовольны. Заберите это прочь… Пообедав, мы возвращаемся в гостиную. Слегка надавив на плечи, Санс усаживает меня, а затем тяжело опускается рядом. — Расскажи, что тебя так печалит? — Он чуть наклонился, я оказалась заключена в его осторожных и почти невесомых объятиях. А на его губах снова теплилась улыбка. Доброжелательный, внимательный и… скрытный Санс. Его образ окутан непроглядным мраком. Ради моего спокойствия ты не говоришь о том, как опасно тебе здесь находиться! Но что же ты тогда сделаешь? Всё, что остаётся тебе — это вернуться домой. И если ты так упорно молчишь о своей боли, то я тоже должна это сделать. Совру?.. Да! Совру, что я просто-напросто, по-глупому, по-женски обиделась! Ты сам показал мне, как гасить собственные страдания, чтобы никто не догадался. — Поверить не могу, что я чуть тебя не потеряла! — Голос осип от долгого молчания. Да и соврать полностью не получилось, ведь это было правдой. Однако и Санс мой не то чтобы врал… Мы просто обмениваемся недосказанностью. В этом ведь нет ничего предосудительного. Иногда ради тех, кого мы любим, стоит о чём-то смолчать, чтобы понапрасну не тревожить им душу. Верно? Нет таких невзгод, с которыми бы не справился цельный человек или монстр! Отметая всякий эгоизм, Санс просто думает над поставленной задачей, самостоятельно, в одиночестве. Пора мне повзрослеть и научиться делать так же. Быть сильной: молчать и прятать. — Ох, малышка… — пытается успокаивающе шептать он, целуя меня в ухо и поглаживая плечо. Никаких больше слов скелет дать не смог — только объятия, ласки и вот такие лёгкие поцелуи. Впервые в жизни я принимала его нежность с тяжестью на сердце. Мы сидели так в абсолютной тишине, не позволяя себе проронить ни слова. Санс лишь тёрся о меня колючей щекой, зная, что я люблю это, а я жалась, жалась к нему, словно хотела утонуть в его теле, спрятаться там, чтобы всегда чувствовать рядом с собой, подле себя. Вокруг себя. Мне хотелось узнать Санса. Стать частью его внутреннего мира. Пускай там и было темно. И вот я услышала, как во входной двери повернулся замок. Затем ещё раз. И ещё. А через несколько секунд в гостиную ввалился Фэлл. На шатающихся ногах монстр доковылял до кресла и, одарив нас изучающим взглядом, хмыкнул, а потом и вовсе громко расхохотался. — Обнимаетесь?! — спросил он торжествующим оскалом. — Ну, обнимайтесь, голубки! Фэлл уселся между мной и своим двойником, вальяжно раскинулся, положив руки как на меня, так и на плечи Санса. — А может втроём пообнимаемся?! На радостях-то — за милую душу! — прохрипел скелет в самое ухо, и от моего затылка прошлась судорога, которая затем распространилась по телу. От него несло алкоголем. И я бы решила, что всё это время монстр просидел в баре, но капитан Папирус, вошедший в гостиную, выглядел слишком спокойным для того, кто только что вытащил брата из питейного заведения. Младший скелет нёс пакет, где, сталкиваясь, громко дребезжало стекло бутылок. — Где вы были так долго? — спросила я, съедаемая плохим предчувствием. Папс пожал плечами и, подняв свою ношу, проговорил безэмоционально: — В МАГАЗИН ЗАШЛИ… БРАТ ЗАХОТЕЛ ПРОГУЛЯТЬСЯ, НО ВЫПИЛ ПРАКТИЧЕСКИ ВСЁ ПО ДОРОГЕ. — Но-но-но! — осадил Фэлл и поднял руку, которая раньше лежала на Сансе, а другой прижал к себе так крепко, что мне стало трудно дышать. — Должна остаться ещё одна бутылочка! Как-никак, а у нас праздник, который стоит отметить, да, Первачок?! — Он потрепал Санса по голове. — Какой праздник?.. — озадачился тот, приглаживая взлохмаченные волосы, но в разговор вновь вступил Папирус: — ХВАТИТ НА СЕГОДНЯ. ТЫ УЖЕ НАБРАЛСЯ! — И хуй с ним, бро! — Фэлл вдруг впечатался сильным поцелуем мне в лоб и залихватски воскликнул: — Сахарок, хорошая моя, вот скажи: пьют, потому что весело, или весело, потому что пьют?! Я попыталась высвободиться. Его нетрезвость беспокоила сильнее, чем долгое отсутствие. Санс приподнялся и, чтобы помочь мне, дёрнул Фэлла за шкирку, но тот вдруг отпустил меня сам, разочарованно буркнув: — Ой, какие мы недотроги… — Недовольный монстр повернулся к обескураженному Сансу и снова повис на его плече. — Что, Первый, не нравится, когда я достаю твою малышку? И когда тебя достаю. Да?! Надоел? Так вот… Пьяный скелет резко вскочил и прохрипел не своим голосом: — Радуйтесь, ублюдки, теперь вы можете вернуться в свой слащавый мирок! Он вырвал пакет из рук Папируса и выудил оттуда бутыль рома. Когда Фэлл откупоривал её зубами, отсутствие золотого клыка сразу же бросилось мне в глаза… — Где твой зуб? — тихо, почти на автомате спросила я. Прожигая меня взглядом, Фэлл приложился к бутылке и сделал большой глоток, отчего его кадык резко опустился и тут же встал на место. Когда монстр оторвался от зеленоватого горлышка, капли рома плеснули на паркет, и Фэлл, не скрывая злости, заявил: — Надеюсь, что в жопе Герсона, милашка! Санс придвинулся ко мне поближе, тоже напряжённый поведением двойника, однако больше растерянный. Что-то останавливало его от резких действий. Монстр внимательно разглядывал Фэлла, хмурил лоб, напрягал пальцы и словно бы изучал его изнутри. Меня также удивило, что строгий Папирус не вмешивался в происходящее, а стоял в стороне и смотрел на брата даже с печалью. — Да-да, вы не ослышались! Можете валить! Голубка, ты свободна! — Фэлл с размаху поставил бутылку на стол, и я испугалась, что сейчас она разлетится на осколки, хорошо, что стекло оказалось крепче, но скелет не придал этому значения и наклонился ко мне, уперев ладони в колени. — Ну же, где твоя улыбка?! Или ты не рада? Он смотрел выжидающе, то ли улыбаясь, а то ли скалясь, и дышал горьким, практически невыносимым перегаром, от которого щипало в носу. Я не знала, куда деться от этих зрачков, блестевших в красных глазах. Что они хотят? Радостной улыбки? Улыбки благодарности? Как я могу быть весела, когда вижу тебя настолько несчастным, что ты пытаешься забыться в алкоголе?! — Не трогай её. — Санс встал между нами, однако говорил он беззлобно и даже мирно. Затем мой монстр взял Фэлла за плечо и повел на кухню: — Пойдём, как ты сказал, «отметим». А Фриск поспит в комнате Папируса. Ты же не против, бро? — спросил он, повернувшись к младшему скелету. Капитан покачал головой, но «против» была я, поэтому, раскинув руки, преградила Сансу дорогу. Фэлл хмыкнул и пробормотал что-то о женской непокорности, но мой монстр смотрел на меня с мягкостью и, протянув ладонь, ласково провёл по щеке. — Фриск, отдохни, пожалуйста. Уже так поздно. Я поняла, в чём причина: предстоящий разговор не предназначен для моих ушей. Он опять скрывает что-то! Нет… Они все! Все пытаются утаить! И Фэлл, и даже Папирус! Никто из них не понимает, что я вижу! Вижу их лица и наблюдательна ко всем взглядам! Неужели они думают, что я недостаточно проницательна или недостаточно сильна, чтобы принять правду?! Глупые! Глупые мужчины! Предатели! Я всё равно… Всё равно узнаю! — Хорошо… — смиренно проговорила я, стараясь не выказывать обиды. — Я уйду, если Папирус действительно не против, что я буду спать в его кровати. — ОНА ПОЛНОСТЬЮ В ТВОЁМ РАСПОРЯЖЕНИИ, — невозмутимо ответил младший скелет, на что его брат отпустил едкий смешок: — Бля, найди я у себя в постели такую девчушку, я бы тоже отдал ей всё в её распоряжение! Санс, на плечах которого Фэлл продолжал виснуть, слегка тряхнув двойника, чтобы его усмирить, посмотрел на меня с благодарностью и подмигнул. — Расскажу тебе всё завтра, когда будем дома. — А заодно и мамке твоей, и батьке… — Фэлл принялся загибать пальцы на руках и поднял глаза в потолок, с издёвкой перечисляя всю нашу семью и близких друзей. — Особенно им понравится часть про Третьего! Настоящий триллер, аха-ха! Он выставил указательный и средний пальцы и направил на меня, намереваясь шутливо напугать. Но Санс, недовольно закатив глаза, накрыл его запястье и потянул вниз. Фэлл испустил безразличный вздох, но не отрывал от меня внимательного взгляда. Я кивнула всем на прощание и отправилась в комнату Папируса с настойчивой мыслью: «Я узнаю. Я всё обязательно узнаю!» Я была намерена выяснить правду. Но вместе с тем их решение вновь не впутывать меня в круг проблем вызывало трепет восхищения. Впрочем, как и всегда… Эта самоотверженность и раздражала, и изумляла. Я точно не смогу помочь, в ином случае меня бы посвятили в тайну. Но прагматизм Санса иногда попросту невыносим! Я уже не ребёнок и хоть что-то да скажу Фэллу, чтобы поддержать его. Не расстроился же он так из-за потери зуба! И как монстр вообще смог разрушить непреложный обет… Наблюдая за стрелками на часах, что тикали на прикроватной полке, я отсчитала двадцать пять минут. Затем поднялась и для верности постояла у выхода ещё минутку. Возможно, основная часть разговора уже пропущена, но я подожду и буду надеяться, что кто-нибудь да упомянет что-то важное. Почти не чувствуя пола под ногами, я пробиралась на цыпочках вдоль коридора, а затем скользнула по пыльным перилам лестницы, боясь, как бы ступеньки не скрипнули от моих шагов. Из дверного проёма, ведущего на кухню, лился приглушённый свет, и на пол прихожей падали тени. В этих тусклых и длинных силуэтах отражалась истинная суть монстров: я видела не человеческие формы, а очертания черепов и костлявых зазубренных позвонков… Я любила гладить эти позвонки на шее Санса и разминать их после трудового дня. С опаской пробежав через гостиную, я замерла у стенки, смежной с кухней, и прижалась к ней, вслушиваясь в разговор троих мужчин. Сначала пришлось изрядно напрячь слух, чтобы разобрать неясный ропот, но, отделив звенящую тишину со стуком собственного сердца, я сконцентрировала всё внимание на звучании низких голосов. — К черту, Первый… Пускай все идёт к чёрту. Слова Фэлла звучали настолько безнадежно, что у меня оборвалось сердце. — БЕЗ РАБОТЫ ТЫ НЕ ОСТАНЕШЬСЯ… — Нет-нет, — Фэлл перебил младшего брата и прохрипел: — Достаточно ты дурил монстров. Знаю, как ты не любишь пиздеть. Ещё и на часовых будешь инвалида держать. Нет уж. Вспышка жуткого образа на секунду промелькнула в мыслях, и ничего не понимала, но почувствовала укол больного ужаса. «Инвалида?» Я была уверена, что это связано с разрушением обета. — Что же тогда ты собрался делать? — Это сказал Санс. Бас моего монстра звучал глухо и задумчиво. Фэлл небрежно ответил: — Физическая сила осталась. Смогу грузить аппаратуру в Ядре. А может и до обслуживающего персонала дорасту, хер его знает. — САНС, НО ТЕБЯ МОГУТ ВЗЯТЬ И В ИНЖЕНЕРЫ, — заметил Папирус. — ВЕДЬ ТЫ АССИСТИРОВАЛ У ГАСТЕРА РАНЬШЕ. — Бро, меня прогнали, — усмехнулся его старший брат. — Пожалуй, хватит с них скандалистов в лабораториях. Альфис так вообще меня терпеть не может. — ОДНАКО Я МОГУ ПЕРЕГОВОРИТЬ С АЗГОРОМ… — Ты знаешь, что он скажет! Сфера науки не в твоей компетенции, а ящерку король уважает. И вообще… — Я услышала, как Фэлл сделал глоток, а затем громко поставил бутыль на стол и выдохнул со смешком. — Я сам докатился до такого. Нажил недруга практически в каждом монстре, заимел дурную репутацию. Я ничтожен в их глазах и не хочу, чтобы ещё и ты позорил своё имя, продвигая меня на высокие должности. — НО… — Я всё сказал, брат! — бескомпромиссно отрезал Фэлл. — Хватит. Достаточно я жил как придурок. Пора уже поумнеть и принять свою ничтожность. — Ты вовсе не ничтожен. Эти слова принадлежали Сансу. И глубокое уважение слышала я в его задумчивом голосе. Однако Фэлл не был тронут. А возможно, он скрывал это за опьянением и небрежной манерой речи. — Да что ты знаешь, Первый?! Я столько говна наворотил, что каждый житель нашего персонального Ада вправе считать меня убогим. Поэтому, когда сюда попала сахарок… — Фэлл горько выдохнул, отчего моё сердце сжалось в тиски. Его голос смягчился и теперь зазвучал так нежно, что я невольно прижала руку к груди, слушая его слова. — …и она обняла меня, и как она глядела, когда разговаривала со мной… Она так разнежила меня, ублюдка, что я был готов убивать за неё. Никогда подобных чувств не получал. Ни от кого! Первый, придурок ты везучий, она такая славная девочка! Как вспомню, что делал с ней, когда всё выяснилось, так готов себя убить! Я поднимал на неё руку, орал, как на скотину, запугивал, лгал. А она… Чёрт! Лишиться магии — это меньшее, что я мог сделать для Фриск! Сердце замерло, и жуткая судорога пробежалась по телу. Мои глаза непроизвольно округлились и уставились в черноту коридора, что удлинился в мысленном эхе последних слов. Медленно, как поднимается гусеница по древесному стволу, напрягая жирное тело, до меня доходило осознание… Он отказался от своего естества, от сути каждого монстра, чтобы освободить мою душу от клятвы, к которой я неосторожно подобрала слова! Я совершила две ошибки по собственной глупости: дала напрасную надежду и непреложный обет. Но за обе расплачивается Фэлл! ФЭЛЛ!!! И теперь он говорит о себе, как об инвалиде… Я разворошила в его жизни всё из-за собственной неуклюжести! Недалёкости! От непослушного ребёнка и то меньше проблем! Покалеченный, разбитый, одинокий… Фэлл останется таким после меня. Как много зла люди причиняют другим, сами того не ведая. И ведь Фэлл не хотел, чтобы я узнала! И Санс быстро его понял. Они так похожи… Оба хотят сберечь меня от боли и груза вины. — Пойду отолью. — Мрачный бас Фэлла вырывает моё сознание из состояния шока, но я не успеваю спрятаться. Оставалось только сильнее прижаться к стене, надеясь, что тьма сможет укрыть. Когда захмелевший монстр стремительным шагом направился в уборную, он быстро миновал место, где я стояла, и я облегчённо выдохнула. Но вот, остановившись на полпути, он замер и обернулся… Его взгляд приглушённо горел от негодования. Хмуря лоб и брови, монстр негромко, так, чтобы его не услышали на кухне, отчеканил: — Немедленно уходи. Возвращайся наверх. Глядя на меня в упор, он сверкал зрачками, пока я медленно продвигалась к лестнице, не отрывая от скелета испуганных глаз. Больше Фэлл не проронил ни слова. Я потянула за ручку двери, а он так и прожигал меня рассерженным взглядом. Вплоть до того момента, как я закрыла дверь с той стороны. Фэлл был страшен в своём спокойствии. Я опустилась на пол и схватилась за голову, подавляя просящийся наружу крик. Как же тяжело пересилить это пылающее чувство! Оно не тлеет, совсем не тлеет!!! Фэлл, боже, что ты сделал с собой! Не стою я такой жертвы. Смотрю на руки, заходящиеся в треморе… Может убить себя? Откатить время на три дня назад и вернуть монстру его силу? Бесполезно! Ничто не помешает ему повторить совершённое! И Сансу нельзя быть здесь. А самоубийство станет признаком неуважения к их решениям… Я лишь ударю по достоинству Фэлла. Бедный Фэлл… Бедный мой Фэлл!.. Ох, лучше бы я и правда не знала. Нельзя плакать, никто не должен услышать. Санса это огорчит, а Фэлла — разозлит. Всю ночь я молча глотала слезы, в безумной и тупой горечи уставившись в стену. От решимости не осталось и следа, она иссохла и сморщилась, уродливым стеблем поникла над стылой землёй, где покоилась жертва Фэлла.***
— Малышка… Фриск, просыпайся. Плечо и спину нежно, но настойчиво гладила сильная ладонь, выуживая из дряхленькой дремоты, в которую моё сознание погрузилось лишь под утро. Разлепив вспухшие веки, я еле разглядела лицо Санса. Склонившись, монстр сидел рядом и аккуратно подталкивал меня, пытаясь разбудить. Приподнявшись с постели и смотря на него, я почувствовала сильное желание оказаться в объятиях скелета. Так легко — лишь поддаться вперёд, протянуть руки и обвить спину. Но в глазах посинело, а в голове гулко застучал толстый сосуд, долбясь в череп. Больно. Желание близости было тут же забыто. — Вставай, нам пора уходить. — Его голос звучал дружелюбно и ободряющее, однако я знала, что на деле Санс испытывает такую же напряжённость. — Который час? — спросила я, оглядевшись. — Девять утра. Ты была такой утомленной, даже во сне. Решил дать тебе ещё немного времени, — проговорил скелет, поглаживая меня по щеке. — Ну вот… Теперь мы можем вернуться домой. — Д-да… — Я улыбнулась, со стыдом осознавая, насколько натужна моя улыбка. — Выше нос, малая! — весело произнёс мой монстр и ласково потрепал по голове, пытаясь развеять атмосферу печали. — Давай, смотря лишь вниз, забудешь, как горло полоскать, хех!***
Я спустилась, держа Санса под локоть и обводя глазами гостиную. Папирус одиноко сидел в своём кресле, сложив руки на груди и задумчиво уставившись в пол. Когда младший скелет увидел нас, он неспешно поднялся и, оправив одежду, произнёс с официозом в голосе: — Я ПРОВОЖУ. — А как же Фэлл? — спросила я и тут же смутилась этого. Я испуганно посмотрела на Санса, но тот, сохраняя на лице тёплую улыбку, провёл пальцами по моим волосам. Папирус прокашлялся в кулак и объяснил: — МОЙ БРАТ ВЧЕРА ПЕРЕБРАЛ СПИРТНОГО. ПРОСИЛ, ЧТОБЫ ЕГО НЕ БЕСПОКОИЛИ. Младший скелет выглядел недовольным. Стало ясно: он лукавит. Фэлл просто не хотел видеть меня. Ему больно прощаться… — Да. Пускай лучше поспит, — задумчиво проговорила я. — Наверняка за это время ему ещё не довелось провести спокойную ночь. Пытаясь казаться бодрой, я улыбнулась Папирусу. Тот выглядел не то чтобы мрачным, скорее глубоко задумчивым. — Может подождёшь в доме? — неожиданно спросил Санс и добавил: — Чтобы не мёрзнуть, пока я создаю проход. Я усиленно покачала головой, хотя внутри горела зыбкая неуверенность. Быть может, если я останусь, то смогу хоть ненадолго застать Фэлла? «Нет, этого не хочет он». Но глубоко внутри я не могла смириться с тем, что больше никогда его не увижу. Санс коротко кивнул и направился к выходу. Я пошла следом за ним, разрываемая внутренней досадой. Оказавшись снаружи, я неприятно поёжилась. Это было зябкое утро. Температура явно выше, чем вчера, а вместе с ней увеличилась и влажность воздуха. Снег под ногами ворчал не мягким хрустом, а скрипел и словно бы стонал от каждого шага. Несмотря на прохладу Санс не отдал мне куртку. Переволновался, должно быть. Вокруг шеи вдруг обернулась плотная и жёсткая ткань красного цвета. Я запрокинула голову и столкнулась со сосредоточенными глазами Папируса. Младший скелет ловко укутал меня в свой шарф и проговорил: — БЕРЕГИ ГОРЛО, ЧЕЛОВЕК. Сейчас моя улыбка стала искренней. Такой простой жест, но я, кажется, захотела расплакаться от счастья! Братец мой, Папирус, ты продолжаешь невозмутимо заботиться о тех, кто слабее тебя! Что за славный малый… И как же я горжусь тем, что ты дослужился до своего звания! — Я буду скучать… — шепнула я и обняла его, прижавшись щекой к груди. Однако высокий монстр наклонился ко мне, не только позволяя обвить руками его шею, но и чтобы крепко обнять в ответ. Я зажмурилась, чувствуя, как защипало в носу, и как что-то горячее вот-вот скатится по щеке. Сморгнув слезу, я открыла глаза. Заднюю сторону дома братьев венчает два окна. Одно выходит из комнаты Папируса, второе — из обиталища его старшего брата. И за мутной поверхностью я увидела отчетливый силуэт. Фэлл смотрел на нас, припечатав ладонь к стеклу. Я в ужасе отшатываюсь и, едва не потеряв равновесие от этого взгляда, чуть не падаю в снег. Он был так… безнадёжен. Я не могу так просто уйти! Нужно сказать ему… Необходимо! Он замечательный! Он совсем-совсем не ничтожный! Он должен стать инженером Ядра! Кем угодно! Он достоин всего! Посмотрев на Санса, создающего портал, а затем на растерянного Папируса, я собрала труху от решимости, оставшейся на дне сердца и устремилась назад в дом, крикнув через плечо: — Я сейчас буду! И обернись я на Санса, то тут же бы передумала, потому что теперь могла прочесть в его зрачках истинную эмоцию. Электрически-голубые глаза больше не тайна. Но всё, что я услышала позади, так это его спокойное: — Хорошо.***
Внутри так тихо. Сложно представить, что в доме кто-то есть. Звенящее безмолвие и тревожное ожидание встречи томили изнутри, пока я поднималась по лестнице, не отрывая взгляда от двери, ведущую в комнату Фэлла. Взволнованно стуча пальцами по перилам, я совершала глубокий вдох на каждой новой ступеньке, а затем тягучим шагом проходила по коридору, стены которого словно сдвигались под действием изощрённого механизма, грозясь сдавить моё тело в лепешку. Ворох из множества мыслей, простых и сложных, складывался в голове, а затем рассыпался в подсознание неаккуратной кучей. Рука дрожала, когда я взялась за металлическую ручку и потянула на себя. Скрип несмазанных петель резонировал в ушах. Чем шире становится проём между дверью и косяком, тем страшнее смотреть на Фэлла. Его глаза говорят слишком о многом… Мрачный, сутулый, глядящий исподлобья, он стоял спиной к окну. Всё же он ждал меня. — Я же сказал тебе возвращаться наверх, — жёстко процедил монстр. «Наверх» — так он называет мой дом. Не в силах вымолвить и слова, я переступила порог комнаты и смотрела в это лицо, отягощенное мертвенным недовольством. Когда я сделала ещё один шаг, с его стороны прозвучал предупреждающий рык: — Не подходи. Я замерла. — Ты хочешь что-то? Говори. — Скелет произнёс это уже более спокойно. Но у меня онемел язык. Я мечтала выдать ему всё и сразу, но не знала, с чего начать. И как начать? Кажется, я лишь несвязно пролепетала имя, которым его называю. — Зачем пришла, если сказать нечего?! — взорвался он, но тут же присмирел и развёл руками. — Сахарок… Господи. Хочешь прощаться? Давай прощаться! Фэлл горестно покачал головой. — Я хотела сказать, что… — Голос мой предательски дрожал, звучал сипло, а порой и срывался. — Ты не должен хоронить свою жизнь… — А давай я сам решу, что мне делать?! — вновь рявкнул он. — Какого чёрта ты, дрянь, вчера не послушалась своего мужика и вышла из ёбанной спальни?! Ты не должна была!!! Он ударил по подоконнику, отчего по его поверхности пошли трещины, а стекло в раме опасно задребезжало. — ТЕБЕ ИЗВЕСТНА ПРАВДА! ДОВОЛЬНА?! — Монстр орал так громко, что даже его эхо тонуло в раскате рычащих реплик. — ЖАЛЕЕШЬ МЕНЯ?! ИНВАЛИДА ЖАЛЕЕШЬ, СЕРДОБОЛЬНАЯ МОЯ! МАЛО ТОГО, ЧТО Я — ПОДОБИЕ КОГО-ТО ДРУГОГО, САМ ПО СЕБЕ НЕПОЛНОЦЕНЕН, ТАК ТЕПЕРЬ ЕЩЁ И ЧЁРТОВ КАЛЕКА! — Не говори так! — воскликнула я. — Фэлл, ты не подобие, не копия, ты прекрасен как отдельная личность… — Ух, лучше тебе заткнуться! — Скелет часто дышал, в бешенстве сжимая кулаки. — Мы не в грёбанной драме, чтобы ты пыталась утешить меня заезженными словами! — Я говорю от всего сердца! — «Я говорю от всего сердца!» — едко передразнивает он, корча гримасу, а затем сплёвывает на пол. — Да какого чёрта ты продолжаешь это делать?! Какого чёрта ты такая?! Не верю! Не верю, блядь, что ты существуешь! — Фэлл замер, в неведомом осознании округляя глаза. — Да! Точно! И как я сразу не догадался?! Он расхохотался, приложив ладонь ко лбу и запрокинув голову. — ТЫ ВЕДЬ ТОЖЕ НЕНАСТОЯЩАЯ! НЕ БЫВАЕТ ЛЮДЕЙ, ПОДОБНЫХ ТЕБЕ! А ЕСЛИ И БЫЛИ, ТО ИЗВЕЛИСЬ ДАВНО! — Скелет одарил меня обезумевшими от ярости взглядом. — ЧТО МИРУ ВАША ДОБРОТА?! КАКАЯ К ЧЁРТУ КРОТОСТЬ?! МИЛОСЕРДИЕ?! ЭТО ВСЁ ПШИК! ЖАЛКИЙ ПШИК В НИКУДА. ТЕБЯ ПРИДУМАЛИ, КАК ПРИДУМАЛИ И МЕНЯ. НА ПОТЕХУ! — ЗАМОЛЧИ, ФЭЛЛ! Сначала он удивился, но затем с грустной усмешкой покачал головой. — Неужели правды испугалась? Нет, я совсем не испугалась. Потому что не сомневалась в том, что он ошибается. — Правда в том, что ты непременно настоящий. Потому что ты чувствуешь, совершаешь поступки и пытаешься жить. Это ли не доказательство твоей существенности и важности для мира? — Я проглотила ком в горле и посмотрела ему прямо в глаза. — Важности для меня… Для моих чувств к тебе. — Да каких ещё нахуй чувств?! — в отчаянии воскликнул он. — Жалости?! — Любви. Сначала я услышала глубокий вздох. Фэлл не проронил ни слова и больше не издал никакого звука. Через некоторое время монстр тягостно ступил вперёд, делая несколько шатких шагов, чтобы обессилено рухнуть мне в ноги и трясущимися пальцами схватиться за место под коленями. Фэлл жался лбом и тёрся лицом о мою юбку, шумно втягивая носом воздух. Плечи, облачённые в плотный алый свитер, вздымались и опадали, а большой палец поглаживал мне колено безостановочно и нежно. А потом монстр и вовсе задрожал всем телом. — Фэлл, прошу… — Я наклонилась, чтобы провести рукой по зализанным волосам. Как больно видеть его таким опустошенным! И невыносимо горько от этого преклонения! Преклонения, которого я совсем-совсем не заслужила!!! — Встань, пожалуйста… — шептала я, на что он судорожно пробормотал: — Фриск… Моя голубка, почему я не ушёл с тобой… — Не ругай себя! Поднимись! — Мои ладони легли на неспокойные плечи, но скелет вдруг дёрнулся и подскочил, словно ужаленный этим прикосновением. Он устремился к окну и, опираясь на треснутый подоконник, сложился в три погибели. В один миг Фэллу стало очень плохо, и я испугалась, что так на его теле сказывается отсутствие магии. Я неуверенно приближалась, желая облегчить его боль. Но когда оказалась в полушаге от монстра, он негромко произнёс: — Пошла вон… — Фэлл… — в бессилии прохрипела я, не осознавая происходящее. Он развернулся и закричал так, что рокот этого страшного голоса отдался в моих рёбрах: — Я СКАЗАЛ, ПОШЛА ВОН!!! Не помня себя от страха, я бросилась в коридор и истуканом замерла там, поражённая силой бесконечной ярости и отчаяния, которыми полнился его крик. Я идиотка! Зачем же я призналась?! Только вскрыла незажившие раны и окропила их своими глупыми слезами! Их соль упала прямо в порезанную воспалённую плоть. «Сколько можно мучить его?! Сколько?! Уйди!» «УХОДИ СЕЙЧАС ЖЕ!» Я делаю шаг и слышу сдавленный стон за стеной. Фэлл плачет. «Боже, нет!» «НЕТ!» Уйти! Надо уйти! Санс ждёт! Пока не стало ещё хуже! Ну же! Всего лишь пройти к лестнице, спуститься, миновать гостиную и прихожую, распахнуть входную дверь и броситься за угол дома… «Уходи. Уходи, как он велел».Фэлл
Вот что за срань-то?! Разочарование! Ненависть! Лютая злоба горит внутри, точно стая диких собак разрывает душу на части. Взгляд Фриск, её руки, слова и милость, которую она дарила мне — это всё клыки этих псов! Шавки! Бешеные и безжалостные шавки. Какого чёрта я смотрел в окно?! Зачем?! Я же дал себе зарок не провожать её! Ни словами, ни взглядом. А теперь лью ебучие слезы по чёртовой девчонке. Да как я могу зваться мужчиной?! Но плевать! Чёрт, плевать! Ниже мне не опуститься! Тыльной стороной руки я вытирал мерзкие сопли, вытекающие из носа. В голове бил набат дикого чувства, заставивший меня взрыдать. Нет, ну какого чёрта?! Какого чёрта я послал её, точно навязчивую суку?! Какого чёрта она пришла ко мне?! Какого чёрта она вообще оказалась в этом мире?! Как много вопросов без ответа! Я тонул в сожалениях, пока не почувствовал, как к моей спине что-то прикоснулось… Крыло бабочки, блядь, не настолько нежно как эта рука! Слёзы тут же застыли и будто убежали обратно под веки. Я быстро вытер лицо от того, что успело вытечь, развернулся и увидел её. Девчонка порывистым движением прижалась ко мне и обвила руками шею. Всё. В этот момент я потерял себя и всякий здравый смысл. Её возвращение сняло с меня все предохранители. Больше не могу! Больше не сдержать!!! Спаси её душу… Я сжал Фриск в сильнейшем объятии и оторвал от пола, практически сдавив ей грудную клетку, но она лишь подняла голову и потянулась навстречу моему лицу. Навстречу моим губам. Выбросило разум. Потеряло. Углубляя поцелуй, ни на что не глядя, я направился к выходу, движимый неосознанным порывом. Целую, чуть ли не пожираю её губы и на ощупь тяну за ручку, закрывая комнату. А затем судорожно передвигаю щеколду. Заперто. Комната как мир. Мир как комната. Она вернулась в неё. Вернулась ко мне по собственной воле! Я не думал ни о чём и только прижимал Фриск к стене, копошась в мягких волосах и исцеловывая лицо, поглощённый столь податливой взаимностью. Выпивал весь нектар этого сосуда с божественным упоением и становился безумным, и млел, и искал ещё места, в которые мог бы поцеловать! Я не жалел ни лба её, ни щёк, ни век, ни ушей! Затем голодной пиявкой всосался в белую шею, попутно блуждая руками там, куда и не мечтал попасть! Мягко… Мягко! И Фриск отвечала, сладко выдыхая собственную истому и лаская этим мой слух. Я чувствовал, что всесилен, что наконец-то достиг пика, который судьба воздвигла для меня! Я живой! Полон любви! Поймал своё начало, лишь вбирая в себя пот с её кожи, вдыхая запах тела и носом втираясь между прелестными грудями. Шарф брата, что был на ней, скользнул по телу и упал в ноги. Я оголил её до самого пояса, хотя девчонка в неосознанном целомудрии продолжала натягивать на плечо расстегнутую мной сорочку. Дай мне больше. Дай! Она стыдливо обнимала меня и вела пальцем по позвонкам, отчего в области таза разливалась сбивающая с ног нега. Как горячо… Горячим соком наполняется плоть, поражая сознание. Мягкая, высокая, красивая грудь. Хочу застрять в ней. Хочу, чтобы моё лицо прилипло к этой бархатной коже! Хочу её! Это вовсе не я! Это вовсе не Фриск! Нет двоих. Есть одно. Есть множество. Эти пальцы, перебирающие, нежно поглаживающие, схватившиеся, сжимающие; руки сцеплённые, танцующие; пленительные губы… Чёрт! Губы! Губы, где вы?! Вот я вас нашёл, вот к вам прижался, обрамил вас своими, точно картину в рамку. Она вся — настоящая картина, с полотна сошедшая, с неба опустившаяся, в мою жизнь разлившаяся перламутровой краской. Я пишу, пишу твоё тело языком. Ты содрогаешься от этих мазков, хотя я и не хренов художник, но так люблю! Так жажду сотворить тебя заново! А ты идеальна без моего вмешательства, но я всё равно хочу увидеть наслаждение на этом живописном лице! Я буду преследуем и гоним этим чувством всю оставшуюся жизнь! Образ млеющей Фриск подо мной, на мне, у меня под сердцем — навсегда в сознании, навеки во снах. И не на матрасе мы перебираем друг друга, а в лодке, устеленной шкурой, которую мой зверь содрал с себя. Мы качаемся на волнах, у меня кружится голова. Я не способен держаться: руки дрожат, глаза закрываются, жмурятся, челюсти сжимаются, всё сосредотачивается в одном. Ух, какая мягкость под пальцами… В кокон. В кокон бы её запечатать, в паутину обернуть и застыть с ней, обрасти травой, землёй, камнями. А затем — горой. Замурованные вместе, срастёмся костьми, станем частью одного и забудемся, как забываемся сейчас. Забыт. Забывшийся. Это наслаждение… Я ли его получу или кто-то другой живёт внутри меня? Как оно сильно, чёрт! Как бы это не убило. Защита души почти на нуле, крохи магии еле связывают дух с телом, но я продолжаю стремиться к наслаждению. И намерен привести к нему и Фриск. Ей хорошо под мной, я чувствую. Чувствую, как она сжимается и расслабляется в короткие секунды, заставляя меня испытывать невыразимое блаженство духовной близости, незнакомой мне раньше. Она вся пульсирует, её кровь бежит по телу в бешеной гонке, качает кислород в лёгкие, что заперты в грудной клетке. Я могу пальцем прощупать и пересчитать каждое ребро, но мои руки сжимают её ладони, переплетаясь с тонкими пальцами. Ну же… Её разряд и судорожный вдох. Громовержец осветил небо синих глаз яркой молнией. Задыхаюсь, воздуха так мало. Дайте воды… Воды. Смерти. Жизни. Любви. Ещё. Ещё! ЕЩЁ! Оно вырвется! Мою голубку насквозь пронзит стрела охотника, и та упадёт камнем прямо в его загребущие руки! МОИ РУКИ! Вот-вот… На какие ещё ступени может подняться собственное наслаждение? Я думал, что знал предел, но нет… Это Рай. Рай Преисподней. Святость и Грех, Милосердие и Безжалостность — это всё бесформенно, преходящее в ничто перед таким чувством. И я познал его. И выпустил из глотки вместе с коротким, отрывистым рыком. Пот моей кожи смешался с её. Тела легко скользили в объятиях друг друга. А может, это лодка продолжала качаться? Ещё несколько секунд я был неразумным и слепым… Прекрасное видение и блаженство не отпускало меня, погружая в пучины абсолютного счастья. Я словно вознёсся в небо. Куда, как я думал раньше, путь мне был заказан. Но реальность не заставила себя долго ждать и ударила в глаза. Кажется, из них вот-вот были готовы посыпаться искры. Мы по-прежнему находились в комнате. Пустой, тёмной, запылённой. Лежим на старом матрасе в мятой простыне, полуголые, красные и одновременно такие бледные. Потому что постепенно обретали потерянное сознание. Стеклянными глазами Фриск смотрела в потолок и что-то беззвучно бормотала, быстро шевеля губами. Я крепко обнял её, прошептав: — Вот так, иди ко мне… Тише, сахарок… Тише… Поднявшись с нашего ложа и упёршись спиной в стену, шершавую и холодную, я прижал к себе её остывающее тело. Фриск впала в беспамятство, и шёпот стал слышнее. Однако я не мог разобрать, что именно она говорила, поэтому наклонился так, что Фриск зашептала в моё ухо: — Что я наделала… Что я наделала… Что я наделала… Застряв в собственном исступлении, она не заметила, как стала повторять это громче. И я, чувствуя под боком её тело, уставился в пустоту. Что я наделал.Санс
Должно быть, в тот день моё Терпение достигло своего пика. Всю ночь просидев на кухне в компании Желтозубого и Папируса, я сострадал их горю, как никому ещё не сострадал. Поступок Фэлла окончательно изменил моё мнение о его личности. Он правильно сделал, что ничего не сказал Фриск. Ближе к утру Фэлл отправился к себе «отсыпаться». Он был пьян настолько сильно, насколько печален, и потому оставался настолько же трезв. Слишком прочно засели в нём «отрезвляющие» чувства. Я и Папирус устроились в гостиной и провели часть утра в абсолютном молчании. На часах было без двадцати восемь, когда я поднялся к малышке, намереваясь разбудить, но увидев её, свернувшуюся в позе эмбриона, неукрытую, с покрасневшим носом и веками, я понял, что Фриск плакала ночью и просто отключилась от бессилия. «Пусть ещё поспит», — подумал я и попытался натянуть на неё покрывало. Но я не смог ухватиться за ткань ведущей рукой. Только правой. На месте левой была лишь пустота… Я стащил с себя куртку. Рука исчезла по запястье. Эмоций не осталось совсем… Я вымотан настолько, что не почувствовал никакого страха. После всего, что было, это — действительно небольшая потеря, и я смиренно её принял. Только мысленно усмехнулся, что переучиваться после стольких-то лет будет трудновато. «Лишь бы малая не заметила сейчас», — качаю я головой, садясь на кровать и спрятав отсутствующую руку в карман. А ведь я даже не почувствовал, как она исчезла… Интересно, часто ли происходит так, что мы лишаемся чего-то важного, не заметив этого поначалу? То же случилось, когда Фриск побежала в дом. Малышка крикнула, что вернётся, когда воронка только-только начала разрастаться Я знал и понимал, что по-другому она не сможет. Видимо, каким-то образом Фриск узнала о том, что сделал для неё Фэлл. Это объясняет, почему Желтозуб, после того как вернулся из туалета, набросился на алкоголь с такой яростью, а затем потребовал ещё, но выпивки уже не осталось. И тогда монстр ушёл в ванную, чтобы налить себе в стакан спирт и разбавить его водой из-под крана. Человек бы умер от отравления такими дозами. На самом деле я не хотел, чтобы Фриск прощалась с ним. Будет лишь хуже. Я и Папирус из улицы слышали его глухие крики и ругань. Кажется, даже Фриск не выдержала и закричала один раз. Но расстаться, поругавшись, легче, чем вовсе не прощаясь. Вновь стало тихо, но малая всё не приходила. Портал уже раскрылся полностью. Я начал понемногу волноваться, а потом жуткая мысль рассекла сердце, как старая бумага резала мне пальцы в библиотеке. «Нет. Он не мог навредить ей сейчас», — успокоил я самого себя. — ЧТО-ТО ДОЛГО ОНИ… — протянул Папирус и по собственным следам зашагал в дом. Однако я остановил его на полпути и временно уменьшил червоточину до размера горошины, чтобы та не поедала мою энергию впустую. — Нет, бро. — Я улыбнулся и опрометчиво развёл руками, чуть не забыв об отсутствии одной из них. Но хорошо, что Папирусу не бросился в глаза безвольно болтающийся рукав. — Я сам. Стало морознее, и крупными хлопьями пошёл снег. Я чувствовал себя пересекающим подвесной мост, через который маятником качаются гигантские лезвия. Они со свистом резали воздух, а в промежутках амплитуды то и дело мелькал образ моей Фриск. Вот она смеётся и протягивает нарисованную денежку, чтобы «купить» хот-дог для папы. Вот она катается верхом на Папирусе в нашем доме, а я мысленно благодарю судьбу, что маленькая наездница не выбрала в «кони» меня. Но, пожалуй, она была уже в том возрасте, когда стараешься не наглеть в играх со взрослыми и жалеть их спины. А вот Фриск внезапно присмирела и глядит на меня с осторожностью. Наверное, в четырнадцать лет она поняла, что я не жалую людей. С каждым прожитым годом её взгляд опускается все ниже и ниже, но сама девочка растёт, обретает молчаливость, мечтательность, а в некогда весёлых глазах теперь уже поселилась меланхолия, свойственная девушкам, когда они впервые испытали сильные чувства. Я люблю Фриск, хотя никогда не говорил ей это прямо. Быть может и стоило… Поднимаясь по лестнице, я наверное уже догадывался, что происходило за дверью, но лишь на уровне подсознания. Это была защитная реакция организма, чтобы не сойти с ума от шока, который я испытал, встав напротив двери. «Не входи в комнату». Я чувствовал эту магию… Она сочилась из щели между полом и дверью, из замочной скважины. Мне знаком её состав, известен рычаг, который выпускает эту силу на волю. Самыми глубокими ночами, полными тишины и лунного света, что лился из окна на оголённую грудь Фриск, это же исходило от нас в моменты близости. Я не ворвался внутрь и не взорвал Желтозубому череп только потому, что из комнаты лилась магия Любви. За дверью — не он и не я, а идея меня, которую Фриск любила и считала смыслом собственного существования. Но от данного факта легче не становилось. На секунду я потерял равновесие, пошатнулся не только телом, но и душой, словно её выбило из собственного скелета и тут же вернуло назад. Упасть не дала стена коридора, к которой я прижался спиной и оставшейся рукой. Я замер, безотрывно смотря на дверь. Сухое дерево незримым стражем возвышалось надо мной, пока я мысленно повторял самому себе: «Не входи. Не входи в комнату». Я выпрямился и с абсолютно пустой головой отошёл прочь. Вернувшись в гостиную, сел в кресло, приложив руку ко лбу и скрывая глаза за козырьком ладони. Ни на что не хотелось смотреть. Лучше бы Вселенная забрала моё зрение. «Оставаться здесь нельзя», — думал я в смятении и вспоминал, как обнимал свою малышку, как она смеялась от моих шуток. Какое же это было счастливое время… В дом вернулся Папирус. Громко топая ногами, он дошёл до меня и остановился у кресла, но я не поднимал головы и видел только его сапоги. — НУ ЧТО У ВАС ОПЯТЬ? Носки сапог повернулись в сторону лестницы. — ОНИ ДО СИХ ПОР НАВЕРХУ?! — возмутился Папс. — ЕСЛИ САНС СДЕЛАЛ ТВОЕМУ ЧЕЛОВЕКУ ЧТО-ТО, КЛЯНУСЬ, ОН ПОПЛАТИТСЯ! И Я НЕ ПОСМОТРЮ НА ОТСУТСТВИЕ МАГИИ. — Стой, приятель. — Я отнял руку от лица и миролюбиво улыбнулся брату. — Они просто разговаривают. — О ЧЁМ ИМ ТАМ РАЗГОВАРИВАТЬ? — Он сердито выдохнул, но наверх всё же не пошёл и сел на диван. — Твоему брату это нужно, — добавил я, пожав плечами. — Как и Фриск… Всё это время я продолжал держать спокойную улыбку. Но боялся думать о том, что произойдёт, когда они спустятся. Импровизировать… Остаётся только импровизировать. Я не собирался начинать драку и ссору. Лучше сделать вид, что мне ничего не известно. Я был уверен, что ни он, ни она не осознавали себя, когда пошли на это. Но что произойдёт с Фриск, когда она очнётся? Да что угодно. Известно одно — это отразится на её и без того шатком состоянии. Наверху наконец хлопнула дверь, заставив моё сердце на мгновение сбиться с ритма. Затем я увидел белое… Нежное платье и грубые башмаки, между которыми виднеются розовые коленки. Иногда я клал на них голову. Её шаги были тяжёлыми, автоматическими; ноги почти не гнулись. На Фэлла, что шёл следом, я не смотрел вовсе. Фриск резко дёрнулась, и я увидел, как она дрожит. Малышка подняла голову, и, к моему вящему ужасу, живые глаза, полные чувствительной тоски по чему-то, ведомому одной лишь Фриск, глаза, в которых всегда теплилась нежность, теперь отражали… Ничто. Пустое множество. Ох, Фриск. Твоя решимость подвела тебя и нас… Ну, что же… Кажется, я знаю, как поступить наиболее правильно. Будет больно. Но так нужно.Фэлл
— НАКОНЕЦ-ТО! — Папирус вскочил с дивана и встал в центре гостиной, негодующе высказывая мне: — БРАТ, САМ ЖЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ДРУГОМУ САНСУ И ЕГО ЧЕЛОВЕКУ НЕЛЬЗЯ ЗАДЕРЖИВАТЬСЯ У НАС. О ЧЕМ ВЫ ТАК ДОЛГО РАЗГОВАРИВАЛИ? Я невольно дёрнул плечом, не в силах найтись с ответом. Наверное, я по-прежнему пребывал в прострации. Но главной задачей для меня было, чтобы Фриск себя не выдала… Когда мне удалось привести её в чувство, я первым делом постарался внушить, что она ни в чём не виновата. — Сахарок, послушай… Посмотри на меня. — Я осторожно взял её и прижался лбом ко лбу. — Не говори Сансу. Я лишь прошу: уходи с ним и живи счастливо. Забудь обо мне и о том, что произошло. Понимаешь, Фриск? Просто живи. — Нет, Фэлл… Я… Я… — Девчонка разводила руками и мычала от переполняющего её ужаса и неверия в происходящее. Она качала головой и в бессилии открывала рот. — Я изменщица! Я… Я… Мне жить нельзя после такого, не то что любить! — Дура ты! — в сердцах шепчу я, целую её так сильно и нежно, насколько могу, и ласково провожу большим пальцем по губам. — Ты любишь Санса, да? И меня любишь. А я ведь Санс! Мы с тобой — родственные души, знаешь? — Это никакое не оправдание! — Ёб твою мать, Фриск, возьми себя в руки! — Я бормочу ей это в самые губы, точно перекладываю слова из уст в уста. — Клянусь, если ты сознаешься, я заявлю, что изнасиловал тебя. Если станешь это отрицать, я скажу, что ты просто боишься, как бы Первый меня не убил. Папирус поверит в это. Он знает, что я способен воспользоваться девушкой. А если твой Санс решит со мной покончить, то так тому и быть. — О-о-он не станет… — судорожно пытается выговорить сахарок. — Ошибаешься. Ты даже не представляешь, насколько Первый опасен. А я умею хорошо провоцировать монстров. И в этот раз доведу его. Без магии я труп в сражении, помни об этом. Не хочешь, чтобы я заставил его убить себя? Тогда молчи и живи. — Я вновь тряхнул забитую собственной виной девушку, выжидающе смотря ей в глаза. — Ну же? Или ты хочешь, чтобы я сдох от бластера, а Санс взял на себя грех убийства?! Я давил на больное, но иначе не мог повлиять на чёртову совесть. Дрожащая Фриск слабо кивнула и закрыла лицо руками. Сжав пальцами её запястья, я отвёл их и проговорил: — Голубка, соберись. Ты сильная, я знаю. Ради меня спустись сейчас к Сансу и возвращайся домой. Я не оставил ей выбора, кроме как успокоиться и действовать согласно моим указаниям. Она постаралась унять рваную одышку. И вот, когда её взгляд упал на Первого, я испугался, что она не сдержится и бросится ему в ноги прямо сейчас, но тот, не дав ей слова, поднялся и с весёлым смехом воскликнул: — Умница, малая! Смогла растолкать нашего опохФЭЛЛевшего скелета. — Он протянул ей ладонь, копошась левой рукой в кармане куртки, а затем обратился ко мне: — Рад, что ты всё же согласился проводить. Никогда, за всю свою грёбанную жизнь, я не чувствовал такого разрывающего и всепоглощающего стыда. Я сам чуть не рухнул перед ним на колени и не сознался во всех грехах, как священнику на исповеди. Я молчал, а Фриск так и не притронулась к пальцам своего Санса. Тогда он сам подошёл, наклонился и той же рукой погладил её по щеке, обеспокоено спросив вполголоса: — Малышка, что с тобой? Она смотрела кругло, с трепетным ужасом и не на него, а как будто внутрь самой себя. Затем открыла дрожащий рот, чтобы что-то сказать, но я вновь поддался страху и перебил её, опустив руку на белое плечо: — Первый, я… на эмоциях наговорил много нехороших вещей. Ей просто нужно время. Да, сахарок? Я легко похлопал её по плечу, а Фриск только судорожно выдохнула. Первый отошёл, но перед этим погладил ей волосы. — Ладно. На эмоциях много чего можно наговорить, — с улыбкой заметил он и подмигнул. — Малая, не переживай. Желтозуб заведомо не прав. Я нервно перебирал пальцами, наблюдая за ними, и не переставал ругать самого себя. Голос Папируса вновь раздался над моим ухом, и я дёрнулся, испугавшись его резкого тона. — НАСКОЛЬКО Я ПОНЯЛ, ПУТЬ ДОМОЙ УЖЕ ОТКРЫЛСЯ? — спросил мой брат, глядя на Санса. Тот прикрыл глаза и согласно кивнул. — Да, нужно только вернуть ему прежний размер. Здесь это делается быстро. — ТОГДА ВЫДВИГАЕМСЯ. Папирус миновал всех и нетерпеливо прошёл вперёд. Брат ненавидел тянуть кота за яйца и предпочитал расправляться с делом если не в срок, то быстро. Думаю, ему осточертела вся эта неопределённость, в атмосфере которой мы жили четвёртый день. Следом за ним направился Санс, но Фриск осталась неподвижной, и я подтолкнул девушку, чтобы она сделала хотя бы шаг. Она по-прежнему была не в себе, потому каждое её движение казалось машинным, механическим, но она всё же проследовала за Первым. Эту цепь из монстров и одного человека замыкал я, глазами вперившись в затылок девчушки и молясь, чтобы она держала голову прямо и не выдавала собственного смятения. Мне хотелось, чтобы она как можно скорее оказалась дома, в окружении самых позитивных и светлых чувств. Это было необходимо после всего горя, что я принёс ей. Когда я остановился позади дома в нужном месте и увидел в воздухе небольшую точку, тоска тут же царапнула мне сердце, заставив отодвинуть весь стыд и сожаление на задний план. Конец… Теперь мы точно прощаемся. Ох, лучше бы сахарок ушла, а не поднималась ко мне в комнату. Хотя нет… Надо было отпустить её сразу же! Ещё очень давно. Как только Санс пришёл в этот мир. И не столкнулась бы моя бедная голубка со всей этой болью, и не осталось бы в её памяти никаких страшных воспоминаний! Дни с ней изменили всё в моём существовании… Я стал терпеливее и понял, что жил неправильно. Но ценой такого урока стали многочисленные страдания той, кто учил меня. Это как-то… несправедливо. Когда портал вернулся к нужному размеру, Санс развернулся к нам с широкой улыбкой на лице и пожал ладонь Папирусу. — Ну… успехов тебе, бро. А когда он обменялся рукопожатием со мной, тревога маленьким крючком подцепила меня под нёбо. Как-то слишком серьёзно он на меня посмотрел. А затем я заметил, как из рукава синей куртки в мою ладонь что-то упало. Звезда сохранения. Совсем крохотная. Санс каким-то образом сделал её ещё меньше. — Сохрани её, — почти неслышно вымолвил монстр. Только потом я понял, что Первый имел в виду вовсе не звезду. Он подошёл и взял за руку свою девушку. Та стояла, слегка покачиваясь, и опустила голову, уставившись на носки ботинок. Но вместо того, чтобы потянуть её в портал, Первый осторожно поднял бледную, почти бескровную ручку и поднёс к губам. Этот жест вырвал сахарок из забытья. Сначала она подняла голову и, вытянув шею, широко раскрыла глаза, в которых горел такой дикий страх, что казалось, он вот-вот вырвется обезумевшим зверем и растерзает её тело. — Санс? — неверяще пролепетала Фриск сквозь слёзы, что тут же потекли по щекам. Я не понимал, что происходит и почему она вдруг так сорвалась. — Санс, ты ведь всё знал? Ты всегда всё знаешь! — вдруг воскликнула она, приводя меня в настоящий ужас. — Сахарок! — Сделав шаг, я резко остановился, поражённо смотря на то, как Первый вдруг отпускает её ладонь и спокойно произносит: — Мне надо идти. Он ступил в пределы портала, и Фриск тут же упала на колени, протягивая в воронку дрожащие руки и заходясь в жалобном вое. Она почти скулила, и этот звук исполосовал моё сердце. — Ты знал… Ты всё знал… — плакала она, глядя на Санса снизу. А тот смотрел на неё, опустив голову, и говорил спокойно и ровно: — Ты себя не вини. Я всего лишь не могу оставаться, а тебе путь закрыт. Тебя не пропустит магия, если ты сама не хочешь уйти. Это просто. И точно подтверждая его слова, фиолетовые вихри вспыхнули и обожгли побелевшие пальцы. Должно быть, от внутренних противоречий, горевших внутри Фриск, червоточина решила отторгнуть девушку образом, подобным её состоянию. Она взвизгнула, но продолжала тянуться к Сансу. — Держите её, иначе она сгорит! — крикнул монстр, но я уже бросился к девчонке сам. Фриск верещала и заходилась в мучительных рыданиях, пока я оттаскивал её. Где-то слева от себя я слышал непонимающие и требовательные возгласы брата, но все звуки смазывались в моих ушах. И только последние слова Санса я воспринимал с полной ясностью. — Я говорил, что всегда приходится чем-то жертвовать, Фриск. Порой эти жертвы не страшны. Например, та испачканная рубашка, когда я неосторожно намазал джем на хлеб. Но зато было вкусно! — Первый рассмеялся, а сахарок продолжала со стоном тянуться к нему. — Это не страшно. Однако… Его лицо вдруг стало печальным, хотя он продолжал сохранять улыбку, и Фриск замерла в моих руках. — Когда ты долго не можешь сделать выбор, его делают за тебя. Это мой тебе последний урок, малышка. Запомни его и будь умницей. Сказав это, Санс развернулся и исчез в непроглядной тьме, а червоточина тут же захлопнулась, как смыкаются веки, закрывая вход в мир чьих-то бездонных глаз. В моих руках качалась и причитала не Фриск, а сплошной комок из боли и плача. Слова, что она выдавливала из себя, уже давно перестали быть связными, а голос осип окончательно. Сахарок просто хрипела, выпуская изо рта облачка пара. Ноги отказали ей, и Фриск совсем обмякла. Я сильнее прижал её к себе, опускаясь вместе с ней на твёрдый снег. Прижимая к груди обезумевшую от горя девушку, я лишь думал о том, как испоганил её жизнь. — …ОКОНЧАТЕЛЬНО УСТАЛ ВСЁ ПОНИМАТЬ! — Голос брата наконец достиг моего сознания. Папирус ходил вокруг меня и яростно размахивал руками. — ЧТО ТЫ ЗАСТЫЛ?! БЕРИ ЕЁ И БЫСТРО В ДОМ, ПОКА НАС НЕ ЗАМЕТИЛИ! Я пришёл в себя, как заведённый тут же перевернул Фриск на спину и прижал к её пальцам звезду, что Санс оставил мне. Она отреагировала лишь тихим всхлипом и зажмурилась, исторгая из себя ещё один стон плача. И тогда, поднявшись с ней на руках, я опрометью бросился домой, где уложил на диван и накрыл пледом. Она отвернулась, глухо зарыдала и зацарапала обивку, оставляя на бархатной поверхности светлые полосы. Я стоял на коленях и проводил по её волосам и плечу трясущейся рукой. Состояние Фриск настолько удручало Папируса, что тот, не говоря ни слова и не задавая никаких вопросов, придвинул кресло и положил на её ноги длинную ладонь, сняв перед этим перчатку. Но ещё долгое… очень долгое время она оставалась безутешна.Гриллби
Как бродячий пёс, он приходил каждый день и доедал остатки от заказов посетителей…