Я всегда делю людей на две группы; одни живут благодаря лжи, другие — благодаря тому, что они ошибочно считают правдой. Кристофер Хамптон
***
Тихий шелест ветра подобен игре на удде* - виртуозно извлекает чарующую философию музыки и глубину лирики из молчаливых обычно струн лютни. Благовония заполняют пространство тяжело и непослушно, превращаясь в зримый блеклый туман, напитывая каждую клеточку разума иллюзиями. Страсть. Абсурдная и неистовая. Аоминэ прикрывает глаза и вдыхает неповторимый шлейф тонкого аромата…В глазах цвета карамели плещутся искристые огни, и Кисэ улыбается обаятельно, открыто. Неприрученный. Лёгкий мягкий шёлк щекочет чувствительную кожу, и по телу проходит приятная томительная дрожь. Неистовый. Тонкие изящные пальчики чертят расплывчатую картину на теле, и узоры ложатся чёрными ломаными линиями. Безрассудно и немного туманно. Кисэ склоняется, и его дыхание опаляет губы Аоминэ, точно жаркий и сухой ветер…
И выдыхает…***
Пустыня - словно золотой поток воды с высокими волнами-дюнами и скалами-плато. Огромное пространство дышит знойным и бездушным ветром; крупинки перекатываются под ногами, и кажется, что весь мир тает и утопает в золотой трясине. Упоительно. Длинная цепочка каравана тянулась внизу над широким каменным плато, усеянным многочисленной иссушенной травой: она будто растерянно склонилась к самому дну и оседала, хотела отдать честь вновь прибывшим людям. Дромедар беспокойно постукивал копытом - доселе спокойное животное готово было мгновением позже умчаться вдаль. Ниджимура протянул руку к мохнатой белой голове и успокаивающе погладил верблюда по носу. - Тише, - прошептал, успокаивая. - Все будет хорошо. Животное тяжело встряхнуло головой, словно не веря. Тревога.***
Высокий шатёр раскинулся в середине каравана и был окружен повозками и животными. Прочная грубая и чёрная ткань не пропускала жар солнца и дыхание ветра. Душно. В середине, будто в насмешку - живой и почти невредимый, лежал Хайзаки. Испеченная потёртая кожа отслоилась, и сукровица медленно, капля за каплей, пачкала тонкую ткань, окрашивая её в неприятный розоватый цвет. Вдох. Грудная клетка медленно опускалась и поднималась в такт неровному хриплому дыханию. Выдох. Перебинтованные руки лежали вдоль тела, и кончики пальцев иногда подрагивали, словно пытались словить что-то, нащупать и ощутить. Живой. Кисэ подавлено выдохнул, когда за последним охранником хлопнула натянутая ткань. - И снова привет? – Рёта немного истерично хихикнул, когда, точно в подтверждение, Хайзаки дернулся, как от кошмара. Он плавно прошёл по шатру в сторону сдвинутой стёсанной деревяшки: на ней вразброс лежали сухие травы, где-то там же стояла баночка мази с арникой и багульником. Исцеление?***
Хайзаки выдыхал медленно и неторопливо, словно наслаждаясь воздухом, и не мог никак надышаться, напиться этим целебным эфиром, наполненным душистым ароматом целебных трав, сандалового дерева и имбиря. Имбиря? На краткие мгновения Хайзаки будто задохнулся, вспоминая; впился в этот запах и дышал, дышал, выпуская воздух сквозь сжатые зубы - ведь он помнил. Пряный, свежий, терпковатый и горький – сладкий до зубного скрежета. Кисэ. Он хватал воздух руками, пытаясь разлепить сомкнутые веки, и застыл, когда цепкие пальцы впились в его плечи, удерживая на месте. - Тсс, - успокаивающе и так знакомо. Хайзаки не двигался - замер, как каменное изваяние, - и только сердце его выбивало безудержный и неистовый ритм. - Кисэ… - голос сорвался на колючий кашель. Беззвучно. Словно все звуки утонули, исчезли, оставив за собой неприятный мутный след. - Да… - и весь мир рушится, падает куда-то вниз, и не видно тёмного дна...***
Дым, подобно змее, извивается серыми клубками, точно хвостами, бьет по обаянию, кусает безжалостно, вливая яд. Так, что можно захлебнуться сладким иллюзорным воздухом. Гадалка подкинула травы, и горячая зола древесного угля вспыхнула. Заискрившись золотым пламенем. Фимиам крутится вокруг, оживая незримым духом, скользя по воздуху и трепеща. Полудрагоценный камень красной каплей крови поблескивает в сером порошке, плавясь и истекая. Аоминэ мечется во сне, вскидывая лёгкую ткань покрывала и комкая её в руках. Кошмар или грёзы? Девушка прикрыла глаза, наслаждаясь ароматом, засыпая под мерный трепет пламени, но, когда ее резко подхватили и уронили на мягкие подушки, вскрикнула. Явь. - Я тебя просил… - визирь нависает над ней и шипит, выплёвывая каждое слово. Он выглядит немного больным и безумным - смуглая кожа покрыта крупинками пота, яркие синие глаза блестят лихорадочно. Испуг. Гадалка оцепенела; её густые пурпурные волосы разметались по подушкам... Красивая. Аоминэ аккуратно провел по её лицу грубыми сухими пальцами и сомкнул их на шее. Девушка прикрыла глаза и расслабилась, будто знала, что так может произойти. - Что ты чувствуешь? – её голос тихий и спокойный, благодушный. Аоминэ замер, ища ответ, смотря в яркие глаза гадалки, думая и взвешивая. Трепет? Нет.***
Спустя неделю.
- Не хочешь ничего сказать? - Ниджимура садится рядом с Кисэ возле костра. Пламя играет с воздухом и будто плавит его, впивается красными искрами. - Ты о чём? – наложник удивлённо вскидывает голову - пламя в его глазах. - О нём, - Ниджимура кивает в сторону сидящего на корточках Хайзаки. – Мне кажется, рассказ будет довольно интересным. Разочарование. Рёта вздрогнул и закутался в тёплый плащ, ловя на себе взгляд стальных глаз. - Да нечего рассказывать, - он сутулит спину, словно хочет спрятаться. – Просто знакомый. - Просто? – Ниджимура усмехается неприлично слащаво.***
- Так я просто знакомый? – Хайзаки зажимает его в деревянную тележку крепко и ощутимо. Кисэ дёргается в сторону, но только сильнее запутывается в паучьи сети, совсем как в шёлковую шаль. - Молчишь? – отдалённый свет от факелов кидает на Хайзаки танцующие тени, и видно, что его старые раны залечены и теперь он больше похож на прежнего себя. Кисэ молчит и, кажется, совсем не дышит. Хайзаки победно усмехается и наклоняется к лицу Рёты, ловя его выдох, втягивает носом почти забытый аромат. - А я скучал, - неторопливо и вкрадчиво. - А я нет, - Кисэ поднимает взгляд, и Хайзаки замирает, отстраняясь. Яростно и бесстрашно. Категорически. - Вырос, - Хайзаки словно умиляется. – Ты помнишь? Он снова наклоняется, почти прикасаясь губами к его. - Помню, - Кисэ вновь выдыхает и тянется вперёд, но, когда они почти сливаются в поцелуе, продолжает сухо и натянуто:– Но нас прервали. Шепчет. Хайзаки резко отклоняется и зло цепляется пальцами в запылённый плащ Рёты. - А мы продолжим… Он не успевает отреагировать - удар поддых складывает его пополам. Удар - сильный, ощутимый. Кисэ отходит в сторону, и блики света ярко окрашивают его фигуру. Утончённый. - Если ты хотел поиграть со мной из-за Аоминэ, - отстранено и бесстрастно, – ты проиграл. Хайзаки только успевает хватать воздух, словно выброшенная на сушу рыба, прежде чем до него доходит смысл сказанных слов. Старые раны открылись.***
Крики города застыли в пустыне, словно сгусток желе, вязкого и липкого. За золотыми волнами-дюнами – город. На огромном пространстве среди царства песка, величественный и грандиозный, пестрящий красками и огнями, обилием жизни. Караван почти проглотили ворота, которые раскрылись точно пасть странного заморского животного, впуская в город, но все же цепляясь зубами-стенами за края шёлка и парчи и крича где-то в глубине – громко и протяжно: "Прибыли гости!" - Мы вернулись, - Ниджимура спешился, когда городские охранники окружили немаленький караван. – Передайте, господину. – Он протянул скомканный пожухлый листик старшему. - Слушаюсь. – Он поклонился. - Вас сейчас сопроводить? Ниджимура задумался, оглядывая застывшую кучку наложниц - беспокойных, оживших. И улыбнулся одними губами, встречаясь взглядом с Кисэ. - Нет, у меня есть одно неотложное дело. Ведь в сумерках таятся не только тени от факелов.***
Шатер, воздвигшийся возле самого города, утопал в золотых и серебряных красках. Величественный ореол из кожи и крепкой пропитанной смолой ткани. Прочно и надежно. Хайзаки оглянулся, когда жаркий ветер прошёлся по пространству, сгоняя дрему. - Что? - он приподнялся и осторожно встал с подушек, придерживая падающее одеяло. - До сих пор спишь? - Ниджимура как-то странно хмыкнул, кривя лицо в подобие улыбки. Странно. Крепкая шерстяная веревка заскользила вниз, свисая перевязанными краями. - Зачем тебе веревка? – Хайзаки удивлённо вскинул брови, стараясь взглядом следить за Ниждимурой; тот только шагнул вперёд, становясь напротив. Сон исчез. - А как ты думаешь? – приторно - так, что, кажется, и сладость польётся, медленно и тягуче. – Ты ведь понимаешь, что произойдёт дальше? - Нет, - Хайзаки невольно сглотнул, когда брюнет резко хлопну по воздуху, перехватывая верёвку удобнее. - Тогда даю тебе минуту на раздумья.***
Кисэ застыл, когда, проходя мимо шатра, услышал грохот и шум. Беспокойно. Он успел только удивлённо хлопнуть длинными ресницами, когда из шатра вывалился запыхавшийся Ниджимура с перекинутым на плечо увесистым одеялом-свертком. Одеяло возмущенно что-то вопило. - Ниджи… - он не успел договорить, потому что Ниджимура свободной рукой показал знак молчать. Хайзаки вскрикнул, когда его снова резко приподняли и куда-то понесли: - Эй! Ты что делаешь!? – Ниджимура ухитрился подхватить взбрыкнувшую было жертву, задевая петлёй край подпруги, тем самым подвешивая и удерживая Хайзаки за руки. Дромедар, словно почувствовав, преклонил колени, помогая своему хозяину; тот удобнее перехватил верёвку и в несколько широких стежков привязал Хайзаки к седлу. Кисэ отмёр и тихо, шепотом спросил: - Что ты делаешь? - Я? – Ниджимура хохотнул, похлопывая по спине Хайзаки. – Просто помогаю другу, - и ловко перемахнул через седло. Верблюд, заслышав приказ, встал на ноги и махнул головой, будто соглашаясь. Ниджимура аккуратно стегнул кнутом бок животного, тем самым заставляя его двигаться. - Приеду вечером, не ждите. – Сладко и всерьез. Удд* (арабская лютня) — инструмент, который является главным инструментом арабского мира.