Дрянь

      Петра крепко держала стакан и вилкой доставала темные яблоки из компота, вполуха слушая очередную историю радующегося ее возвращению Ауро. Он не мог замолчать, он пытался произвести впечатление, как обычно, но Рал лишь легко улыбалась, иногда поглядывая на него и кивая головой. Мужчины из отряда приготовили для нее небольшой праздничный ужин (скудноватый, естественно, из-за дефицита продуктов), и теперь девушка сидела с товарищами, утопая в тепле, но не без собственной тоски, которая по-прежнему настораживала Ривая.       Он предпочитал наблюдать за милыми беседами, сидя напротив расположившихся максимально близко друг к другу ребят, ловя каждое их движение. Ауро не уставал безответно любить Петру, отдавая ей всю свою искренность, спрятанную под маской неумелых горделивости и бахвальства, что выглядело откровенно с его стороны, а оттого лишь более комично. Гюнтер похлопывал ее по плечу, как хорошую подругу, а Эрд — словно младшую сестру. Ощущая себя под невероятной, настоящей защитой, Рал наслаждалась, и ее лицо выглядело умиротворенным: возвратиться домой было очень-очень важно.       Ривай казался безучастным, однако свой цепкий взгляд не сводил с девичьего лица, внимательно отслеживая каждую эмоцию и старательно анализируя увиденное в попытках успокоиться и беспрепятственно выдохнуть. Напряженно пил чай, не говоря ни слова и не позволяя себе никаких слабостей, тенью существовал в столовой ни далеко, ни близко от сплоченных ребят. Но не являлся лишним — скорее, контролирующим все надзирателем, готовым в случае чего забрать свою женщину и позаботиться о ней должным образом. Позаботиться о ней мог только он. Пусть улыбались другие, трепали ее по волосам, помогали, порой — жертвовали жизнями, но дать Петре все мог один лишь Ривай, поскольку знал ее лучше других. Отчасти это и есть воплощение эгоистичного собственничества, однако Рал хотела, чтобы он ее знал, чтобы он любил ее, был с ней. Рядовая на него даже не смотрела, однако Аккерман чувствовал себя нужным ей в этот самый момент, оттого и не уходил, точно бы она ринулась к нему, крепко обхватывая руку, попробуй он только встать. Несколько напуганная сменой обстановки, большим пространством, людьми, от которых отвыкла… Петру выписали позже, чем она ожидала. К тому моменту она успела сдаться в какой-то мере.       — …ребята, я вас очень люблю! — начало разговора Ривай не слышал и «включился» только в миг, когда Рал с растроганным видом потянулась ко всем троим за объятиями; мужчины с охотой ответили на этот порыв. Только теперь, смотря на происходящее, капитан не только в который раз убедился, но еще и прочувствовал, насколько сильно она нуждалась в друзьях рядом. Они навещали часто, но кому хватит больничного «часто»? Петра выглядела как никогда уязвимой. Хотелось спрятать ее, дать ощущение безопасности, гарантировать безопасность.       — Мы тебя тоже, — Ауро повезло: ему удалось подскочить первым, поэтому девушка в большей мере прижалась к нему. Аккерману едва удалось удержать усмешку, когда он рассмотрел приторно-счастливое лицо бойца. Остальные же усмешек не сдерживали, с двух сторон обнимая их обоих. Какая идиллия! Они как дети. Как люди. Обычные люди с неподдельными эмоциями, сохранившие в себе страсть к жизни, силы на самоотдачу не только на поле боя. Риваю так захотелось стать похожим на них… Научиться у Петры, купающейся в светлой открытости, получать с такой же готовностью.       — Эй, капитан, нам тут только вас не хватает, — внезапные слова смеющегося Эрда его отрезвили и застали врасплох, как-то напрягли, вырвали из зоны комфорта. Аккерман не любил быть уязвимым. Но Рал протянула к нему руку, и Гюнтер с Ауро закивали.       Поддавшись витающей в воздухе нежности, Ривай даже не стал отпираться и, поставив чашку, обогнул стол и приблизился к ним, собираясь деликатно и отстраненно, приличия ради и ради Петры их всех обнять, однако множество рук схватило его за плечи, его рванули, он потерял равновесие и завалился на смеющихся солдат, оказавшись крепко прижатым к их телам, покрытым легкой испариной от радости. Стало приятно. Стало очень приятно, ведь раньше Аккерман никогда не смел нарушать границ, несмотря на прекрасные отношения в отряде. Они были семьей с самого первого дня, не требовалось никаких демонстраций, бойцы стояли друг за друга горой, правда, теперь Ривай ощутил себя безмятежно, ощутил себя частью, ощутил с ними невероятную близость. Всепоглощающее тепло добралось до него. Впервые за все время капитан не стоял в стороне и не наблюдал за происходящим, сдерживая трепет по отношению к подчиненным. Грубые руки, сердцебиение, отсутствие осторожности и спокойствия, бесстрастности, холода. Ривай долго не отстранялся. Пускай знают: он любит их всех.       В кабинете было тепло и темно. Ривай стоял у стола, переводя взгляд с отчетов на окно, по стеклу которого стучали ветки, раскачиваемые ветром. Ночь выдалась трудная: бумажная работа утомляла, а Петра, сколько бы ни просилась помочь, одобрительного кивка не получала вот уже третий день.       Поздно. Немного хотелось спать, но Аккерман подумывал еще заглянуть в столовую и заварить себе чай. В последнее время ему трудно давалось сосредоточение на чем-либо, поскольку мысли занимало личное, которое крайне мешало. Утомленный, капитан хотел хотя бы немного отвлечься и расслабиться, однако не выходило: постоянство касалось и его переживаний. Чувствовать все время одно и то же труднее, чем можно предположить, а бессилие — плевок в лицо, на который нельзя дать ответ — вернее, можно, да только некому.       Сдавшись на сегодня, Ривай брезгливо отбросил бумаги и спешно вышел из кабинета — застучали по пустому холодному коридору каблуки его темных сапог, оберегающих ноющие ноги. Факел на стене вдалеке приветственно горел, колыхалось яркое пламя. Прищурившись, мужчина посмотрел прямо на него, как будто на солнце в миниатюре. Передумал идти в столовую и сразу направился в комнату, игнорируя длинную винтовую лестницу. Снизу изредка раздавался какой-то шум: некоторые солдаты не спали, но у Аккермана совершенно не было настроения спускаться и разгонять их по комнатам: сам мечтал поскорее оказаться у себя. А когда наконец оказался, прислонился спиной к двери и прикрыл глаза, привыкая к кромешной тьме (еще днем полностью зашторил окно плотной тканью). Так и застыл, словно заснул, только не прекратил думать. Думал обо всем подряд и ни о чем одновременно. Силился не думать, но не мог себя контролировать.       Послышалось тихое эхо приближающихся шагов. Именно это помогло Риваю отвлечься и выйти из оцепенения. Он вдохнул полной грудью, отстранился от двери и развернулся, зачем-то распахивая ее и опять замирая. Маленькая фигурка Петры замерла тоже; Рал подняла неловкий взгляд. Девушка не ожидала его увидеть, как и Ривай ее. Аккерман заставил себя разозлиться и недовольно зашевелить пальцами, не сжатыми в кулак, начать подбирать слова (ничего нового не скажешь в такой ситуации). Правда, Петра не выглядела так, будто собиралась оправдываться. Наоборот, стала чрезмерно серьезной и решительной, мысленно подалась вперед, что капитан, несомненно, ощутил удивительным образом.       — Поздний час, ты должна идти в ком…       Петра вдруг сорвалась с места и, стремительно подойдя или подбежав (Ривай уже не мог обращать внимание на подобные детали, она просто вдруг оказалась колоссально близко), положила прохладные ладони на его щеки и прильнула к губам, резко, напористо, страстно. Сбилось дыхание. Признаться, мужчина опешил сперва, все же считая нужным заставить ее отдохнуть, но девчонка вцепилась в него так крепко, так пылко заставляя его целовать в ответ, позабыв про свойственную ей осторожность, что пришлось признать: спать здесь больше никто не хотел.       Сделав пару шагов назад и утаскивая Рал за собой, капитан захлопнул дверь и запер изнутри, не разрывая долгожданного поцелуя, а затем прижался к ней, превращая все происходящее в невероятно искреннее и значимое объятие. Оба шумно дышали, обхватив друг друга до боли в костях, и Ривай кожей чувствовал, как рядовая улыбается, рвано и тяжело поглаживая его спину.       Они стояли так долго, слившись воедино целиком и полностью, безвозвратно утопая один в одном и оттого получая больше наслаждения, чем когда бы то ни было. Ривай ощущал себя влюбленным. Не наивно, но влюбленным и любящим, безусловно. Стоило ли начать это раньше? Нет. Каждую минуту с ней он помнил и ценил как нечто самое особенное и драгоценное. Каждую минуту с ней они провели правильно.       Петра положила руки мужчине на шею, медленно начала расстегивать его рубашку на ощупь, а Аккерман поймал ее за запястье и поцеловал загрубевшую кисть, легкую и точеную, как из фарфора. Раздеть, подхватить на руки, осторожно отнести на кровать, едва не врезавшись в тумбочку в темноте… Это не грязь. Ривай никогда не знал примитивной похоти по отношению к ней. Он и она. Они. Нечто большее, чем просто два человека. Аккерман не ласкал ее и не гладил, он прижимал, прижимал, прижимал, вдыхал запах, чувствовал ее всем телом и млел, получая такую же отдачу. Единство, тесное безумие, словно оболочки мешали душам, не позволяя соединиться.       Петра шумно дышала, в кромешной тьме возможно было лишь слышать. Пылко и пламенно, очень мягко мужчина держал ее, улавливая каждое движение, каждую ласку — Петра так по-собственнически касалась напряженной спины и выбритого затылка, вплетая пальцы в волосы, влажные у висков и на лбу. Объятия, поцелуи, горячие ноги, обхватившие его бедра. Они вели себя тихо, чтобы никто не услышал, а оттого происходящее становилось еще более интимным и сокровенным. Никакого пространства между друг другом, никакого размыкания рук. Рал понимала Ривая как никого и никогда, внутри нее все сгорало, все лишнее уходило на второй план, а потом вовсе покидало напрочь затуманенный разум, находящийся в приятном волнении. Аккерман судорожно согревал губами скулы девушки, так твердо, с немой мольбой остаться рядом и растянуть эту маленькую вечность на вечность настоящую, насыщенную и волшебную. Неровное дыхание сводило с ума; они были равнозначно чутки.       Петра выгнулась, еще сильнее вжимаясь в него, и капитан провел ладонью от бедра по боку, к вздымающейся груди, вцепляясь в плечо, жадно припадая к нему ртом, а затем уводя руку вниз, поглаживая колени. Девушка сжимала ноги, зубы, умирала под ним от удовольствия, не в силах глотнуть воздуха. Хотелось навсегда оставить ее рядом, даже больше, чем это пустое «рядом», хотелось любить ее неприкрыто, прямо, без конца.       Комната, выкрашенная в удушающий черный, накрывала, давила, создавала ощущение полной изоляции от ненужного сейчас мира, создавала ощущение полной остановки времени и разлившегося по пространству покоя, несмотря на лихорадочное возбуждение в ней присутствующих. В полном отсутствии мыслей они погрузились в состояние опьяненной хрупкости, и оставаться рядом, в горячности, было так правильно и прекрасно. Петра отдавалась без остатка, подрагивая, хрипя едва слышно, впиваясь подушечками пальцев в его кожу, на которой оттого появлялись красные, быстро исчезающие пятна. Девушка выгибалась сильнее, вынуждая подхватывать себя бережно, но распаленно; сведенные лопатки ее казались шелковыми.       Плавно гладя недлинные сбившиеся волосы, раскиданные по подушке, Ривай закрывал глаза, ресницами задевая ее кожу, мыслями находясь исключительно здесь, исключительно с ней, со своей женщиной, о которой так тревожился и которую боготворил. Что было бы с ним, не будь Петры вообще? Разве стал бы он столь человечным и честным без ее помощи, разве доверился бы многим людям с той же решимостью, как теперь? Рал такая хорошая, такая понимающая, мудрая и уставшая. Как и Ривай. Они оба — точно зараженные мирской болью, но тянулись друг к другу с самого первого дня. Всегда было просто и ясно находиться рядом. Поразительная нерушимая связь.       Девушка исступленно простонала, закусив палец, а Аккерман неслышно зарычал, уткнувшись носом в ее влажную шею, после чего, не выпуская Петру из объятий, повернулся на бок, выравнивая дыхание и расслабляясь, чувствуя, как приятная усталость растекается по всему телу. Петра часто и жарко задышала ему в грудь, тоже наконец позволив себе просто насладиться спокойствием. В полусне Ривай целовал ее виски, украшенные вьющимися светлыми недлинными волосами, а Рал закинула на него ногу, замерзающую от пальцев, и дотянулась до одеяла. ***       — Петра, он злой, — многозначительно произнес Гюнтер, косясь на рядовую, мирно попивающую чай. Она посмотрела на него издевательски вопросительно, скрывая усмешку. Тогда он уточнил: — Мы не успели убраться.       — И?       — Сделай что-нибудь, что значит «и»? — Ауро фыркнул, раздраженно застучав пяткой по полу. — Иди успокой его.       — Как будто бы я могу! — от их наглого наседания Рал начала негодовать, сразу же отставив чашку. Это происходило не в первый раз. Не то чтобы она не хотела отправиться к Риваю, который, кстати, после больницы так и не разрешил ей заниматься даже уборкой. Дело было в другом: когда товарищи начинали пользоваться ее положением, это до ужаса бесило, особенно учитывая тот факт, что капитан сразу же понимал, когда девчонка приходила сама, а когда ее посылали в качестве отвлекающего маневра.       — Ты же с ним спишь. Для тебя это не составит труда, — Боссард за свое дерзновение получил звонкую, крепкую оплеуху, от которой аж пошатнулся. — Да какого хрена?! Ты ничего не делаешь! Могла бы помочь хоть так!       — Ты просто придурок, — девушка подскочила и, быстро допив чай, вышла из-за стола. — Будете мне должны, ясно? — недовольство в ее голосе звучало забавно, а в сочетании с руками, упертыми в бока, тем более, но оттого выглядела она не менее угрожающе. Гюнтер согласно закивал, в отличие от Ауро, который лишь демонстративно отвернулся, только бы не встречаться с ней взглядом. — Идите убирайте, чего развалились? — проворчала напоследок Петра, а парни продолжили сидеть, не торопясь отправляться работать.       — Да-да, сейчас. Ты иди, — Гюнтер лишь невинно усмехнулся, заставляя Рал возмущенно выдохнуть. Снова оставили Эрда одного! Вот он-то — самый ответственный и надежный…       Правда, потом Петре пришлось разочарованно и снисходительно рассмеяться: ответственный Эрд точно так же отлынивал, под шумок покидая комнату, которую Ривай заставил его убирать. Да… Оставить их, таких непутевых, на произвол, рядовая, естественно, не могла, поэтому быстро и бодро направилась в кабинет капитана, надеясь, что тот все же войдет в положение и не станет специально, как в прошлый раз, игнорировать все попытки оставить его в кабинете и не испортит малину отряду. Стоило узнать потом, чем там занимались эти балбесы.       Ривай, как назло, собирался выйти в коридор и, увидев Рал, сразу же заподозрил неладное. Девушка отметила про себя: настроение ему испортили знатно, ведь темная аура мужчины распространялась чуть ли не на весь мир вокруг. Сурово сдвинутые брови, напряженные плечи, нижняя челюсть… О, мальчикам точно не поздоровится, если капитанская возлюбленная их не спасет.       — А я как раз к тебе, — улыбнувшись, проговорила Петра, останавливаясь прямо напротив него. Если по пути сюда она чувствовала себя более или менее уверенно, то теперь стало не по себе. Аккерман осмотрел ее с ног до головы, читая, словно открытую книгу, и недобро вздернул подбородок. Рал, в свою очередь, растянула губы шире, милее, очаровательнее. Все зависело исключительно от Ривая в этот самый давящий миг. Захочет пойти отчитывать подчиненных — Петра его никак не остановит, однако если захочет остаться…       — Шла бы ко мне, заварила бы чай, — холодно и показательно надменно отчеканил мужчина, скептически глядя на девчонку и ожидая, видимо, новых действий с ее стороны. Глядя с вызовом, мол, давай, удиви меня, раз уж желаешь милости.       — Хватит вам чая, — ехидно процедила Петра, удивительно быстро проникая в кабинет, без каких-либо затруднений, и еще едва ощутимо провела по ладони капитана пальцами. Едва ощутимо, но так, чтобы он не смог проигнорировать ни в коем случае.       Аккерман догадывался: кто-то где-то там, на первом этаже, очень сильно накосячил, однако Рал приняла правила игры и, подойдя к столу, нагло уселась на него, закинув ногу на ногу (она еще была в симпатичном простеньком платье, черт бы ее побрал). Опершись о закрывшуюся дверь, мужчина пристально посмотрел Петре в глаза, складывая руки на груди и постукивая пальцами по предплечью, всем своим видом демонстрируя — у него нет времени на всякий подобный бред (этот бред ему совершенно точно доставлял удовольствие).       — Слезай-ка, пока я не подошел, — он едва сдерживался, стараясь сохранить серьезность.       — Ой, и что же тогда? — рядовая умело изобразила наивность и вытянулась, заболтав плотно сжатыми ножками.       — Я сниму тебя и вышвырну в коридор, — Аккерман знал, каких слов в ответ она добивалась. Ну, так пусть постарается лучше. В конце концов, уходить он уже передумал.       — Я полагала, вы не прогоните единственную даму, которая готова ради вашей компании без конца подписывать отчеты, — Петра улыбнулась: ее саму смешили эти слова, однако она становилась лишь более привлекательной и красивой с каждым мягким покачиванием головы.       — Сегодня отчетов нет, — Ривай прикрыл губы согнутым пальцем, но его глаза засверкали несколько задорно и заинтересованно.       — Неужели отчеты — это все, чем вы можете заниматься с женщиной, а, капитан? — она дразняще сбросила сапог с правой ноги, натягивая носок и демонстрируя обнаженную щиколотку во всей ее бледной красе. Аккерман лишь сильнее оперся спиной на дверь, дабы не поддаться раньше времени и не подойти. Они только начали. Такая Петра его восторгала.       — Дама, я погляжу, потеряла не только сапог, но и стыд, — откровенную ухмылку все же утаить не удалось.       — Не поможете дотянуться? — Рал демонстративно взглянула на упавшую обувь.       — До стыда или до сапога? — оба вошли во вкус и уже не собирались останавливаться.       — Смотря что вы хотите мне вернуть, капитан.       — Скорее, хочу отобрать.       — Так отберите, — Петра специально подцепила подол платья и слегка потянула вверх, но остановилась прежде, чем успела похвастаться Аккерману коленом.       — Сама отдай, — Ривай не сводил с нее глаз.       — И что же вам нужно?       Он сделал вид, будто задумался:        — Предлагаю сперва вернуть снятому сапогу его пару.       Рядовая сделала это очень сексуально и аккуратно.       — Платье лишнее, тебе не кажется? И скрывающееся под ним.       — А если под ним ничего?       — Твои панталоны просвечиваются сквозь ткань на свету, — заметил Аккерман, ухмыляясь все шире. — Предлагаю с них и начать.       — Ну, в таком случае мне определенно точно требуется ваша помощь, капитан, — Рал явно не собираясь продолжать говорить, но Ривай специально медлил, заставляя ее ждать дольше. Однако он знал: Петра не спрыгнет, поэтому подойти придется ему.       Мужчина уже почти собрался стремительно преодолеть расстояние между ними, как вдруг что-то пошло не так. Шаги в коридоре, которые он игнорировал даже в момент, когда они стали подозрительно громкими, вдруг перестали слышаться, и дверь… дверь распахнулась. Внезапно, резко, широко. И Ривай, никак не ожидавший такого поворота, просто упал на спину, полностью потеряв равновесие.       — Блять!.. — эхо разлетелось, наверное, по всему замку.       Петра ошалело заморгала, переводя взгляд с Ханжи и Эрвина на Аккермана, распластавшегося у их ног.       — Зое, будь ты проклята… — прошипел капитан, потирая затылок. Рал мигом подскочила к нему, но Ривай в привычной манере отмахнулся и стал подниматься сам.       — Ты жив? — Эрвин попытался проглотить улыбку.       — К несчастью для нее, — Аккерман зыркнул на Ханжи неописуемо зло, а она просто рассмеялась, схватившись за плечо Смита, сгибаясь и ни капли не сдерживаясь. — Идиотка. Ты идиотка, — мужчина потер затылок, отвернувшись от нарушительницы его покоя, потом — взглянув на Петру, которая выглядела взволнованной (приличия ради она не накинулась с вопросами о его самочувствии), но при этом все же захихикала. Ситуация и правда вышла нелепая. — Хватит ржать, — рявкнул Ривай, естественно, никого этим не успокоив, и вошел в кабинет, не закрывая дверь, таким образом мрачно приглашая всех войти внутрь.       — Вы уж извините, что помешали, — Зое, немного отдышавшись, сделала беспечное выражение лица.       — Я помешаю тебе, когда будешь ебаться с титанами, — Аккерман ненавидел, когда вокруг него вились люди, способные поставить его в глупое положение. Петра — исключение, впрочем, их отношения никого не касались (ах, да, интересно, кто там разболтал всем солдатам про их ночные свидания?). ***       — Садись.       Ривай держал в руках широкую белую тряпку и ножницы, которыми щелкал с весьма пугающим серьезным взглядом (Петру это скорее смешило). Она все же послушалась, а капитан, как истинный парикмахер, замотал ее в эту тряпку и вытащил зажатые волосы, смачивая пальцы в воде из заранее заготовленного стакана.       — Четыре с лишним года прошу привести себя в порядок, — недовольно проворчал мужчина над ухом, по-хозяйски смачивая рыжие пряди, а сухой рукой заставляя рядовую держать голову ровно.       — Терпения у тебя, однако, хоть отбавляй, — Рал усмехнулась, не шевелясь, прекрасно зная, что попалась и теперь не сбежит, пока педантичный Ривай не закончит свое дело. И чего он прицепился с этими волосами с самого утра? А впрочем, это лучше, чем продолжать подписывать гору отчетов, от которой со вчерашней ночи ужасно болела спина.       — Как видишь, всему есть предел, — занятая, увлеченная интонация Аккермана заставила Петру умиротворенно выдохнуть и улыбнуться. Он очень хороший, хотелось его обнять.       Ривай между тем почему-то вдруг вспомнил, как давным-давно, много лет назад, когда рядовой было еще лет шестнадцать от силы, застал ее в подсобке, обжимающейся с каким-то парнишкой. Ярость в ее влюбленных глазках (влюбленных, однако, в Ривая) едва не сбила его с ног, и он, дерзко, издевательски извинившись, взял то, за чем пришел, и плотно закрыл за собой дверь. Эта ситуация смешила его до сих пор. В то время ей совершенно точно было рано заводить отношения, но, вероятно, она хотела забыться, то ли ревнуя, то ли просто понимая всю ничтожность своего положения. В том возрасте порой она напивалась до неадеквата из-за неумения, а товарищи-одногодки, с которыми она проводила время, только и пользовались, не упуская возможности посмеяться. Она забавно вела себя, когда перебирала. Но Ривай, пожалуй, был создан для того, чтобы всегда появляться вовремя и тащить ее в комнату, даже не пытаясь вступать в спор, хотя хотелось ответить на ее тоненькие выкрики «я уже не ребенок!» одним отрезвляющим и кратким — «ребенок».       Но Петра выросла быстро. Быстро осознала свои истинные интересы, успокоилась, перестала мыслить столь максималистично и глупо. Нашла себе паренька, с ним провстречалась пару месяцев интереса ради, а потом пришла поздно ночью в кабинет к капитану и осторожно поведала о своем разочаровании: тот струсил и перевелся в полицию без особых затруднений по блату. Рал это очень сильно задело. Задело, несмотря на такую же нелюбовь.       Потом они познакомились ближе с ребятами из элитного отряда. Ривай был почти уверен: у Петры с Ауро произошла связь и последний наверняка оказался использованным. Кто знает, влюбился он в нее до этого или после? Иной раз Аккерман думал об Ауро с теплотой и сочувствием. Когда-то они вдвоем поздно ночью сидели на крыльце, курили и капитан, глядя на кислое выражение лица этого потерявшего себя человека, бросил: «Да забей ты уже на нее. Сколько можно?» Боссарда это тогда даже немного вдохновило, правда, совсем ненадолго.       У Петры потом был еще один мальчик, но и там не срослось. В подробности Ривая не посвятили, да и он не испытывал особого интереса ко всей этой любовной херне. Личная жизнь не мешала ей хорошо сражаться, не мешала оставаться его милым замечательным другом. Аккерман в то время предпочитал держаться особняком ото всех, да и у него у самого были разные женщины, способные отвлечь от гнетущего, подарить любовь, но не дать себя полюбить.       Происходящее между ним и Петрой он не мог называть исключительно дружбой. И она тоже. Эта ее светлая влюбленность, переросшая в сильное чувство, пронесенное через долгие годы, и его забота, превратившаяся в такое же сильное чувство. С самого начала и по сей день — нечто большее, чем звания, статусы и необдуманный трепет. Капитан ценил это сильнее всего. Близость.       — Ты так молчишь красноречиво, это уже начинает пугать, — Рал надоело сидеть в тишине, оттого ее голос прозвучал несколько озабоченно. — Так, на заметку: я вообще-то довольна длиной своих волос.       — Поздно. Я уже отстриг тебе сзади все полностью, — мрачно пошутил Ривай, однако уставшая от ничего не делания Петра этого не оценила, а даже поверила в слова, сказанные с безупречной холодностью, потому резко подскочила, заставив Аккермана зло чертыхнуться и едва не порезать ее. Девушка принялась ощупывать затылок, а когда раскусила обман, негодующе запыхтела. — Какого хрена ты дергаешься?! Я мог тебя покалечить, — мужчина сам ощутил раздражение, выпрямляясь и складывая руки на груди.       — Нечего издеваться! — Рал вновь уселась на стул с крайне недовольным видом. Она явно уже хотела размяться и пойти погулять, однако Риваю впервые доводилось выполнять столь ювелирную работу, потому он стриг медленно, в страхе все испортить. Аккерман знал: девчонка разобидится не на шутку, если что-нибудь сделать не так с ее волосами. Для барышень шевелюра — самое важное, как ни крути.       — Ладно, не дуй губки, — капитан вновь принялся ровнять ее волосы, предварительно смочив их водой. Петра благодаря одной лишь этой фразе простила Риваю все грехи, однако лицо попроще не сделала, дабы не все было так просто. Пришлось легко поцеловать ее в скулу. После этого она совсем смягчилась и расслабилась, доверчиво позволяя делать с собой все, что мужчина считал нужным.       Он закончил еще минут через двадцать, осторожно расчесал золотистые пряди и отошел назад, оценивающе оглядывая проделанную работу, а затем довольно кивнул сам себе.       — Готово, — сдернув с Рал ткань, подвел ее к зеркалу. Девчонка с замиранием сердца и плохо скрываемой опаской бегло глянула на себя, но когда особых изменений не увидела, крайне облегченно выдохнула. Нет, безусловно, перемены были, но незначительные: ровная прическа, лежащая аккуратно, более женственно, чем раньше, но менее озорно. Невелика потеря.       — Спасибо! — рядовая обняла Аккермана за шею, широко улыбаясь и касаясь губами щеки. Глаза его засияли мерным довольством. Но ненадолго: Рал вдруг отпрянула и со шкодливой усмешкой бросилась к двери. — Пол подметаешь ты!       — Ну нет, вернись-ка обратно, — Ривай устремился за ней, собираясь догнать просто, чтобы присвоить и не более того. ***       Один из вечерних обходов. Такой же, как и всегда. Серость и пыльная прохлада замка, пропитанные осенней влажностью, заставляли ежиться и мечтать отправиться в комнату. Пустота. Да, действительно: совсем никого не было. Ни звука. Ривай слышал лишь самого себя: движения, иногда хриплое дыхание, словно он очень устал. Эрвин уже запланировал новую вылазку за стены, в рядах бойцов поселились страх и сомнения, но они все равно не теряли уверенности в себе. Похвально-похвально. Самоотверженность Аккерман ценил, но с каждым годом все меньше. Для него уже мало что имело значение.       Значение имела Петра, которую он попытался уговорить остаться и перевести дух, но, естественно, напоролся на жесткий отказ и обиду в ее иногда крайне наивных глазах. Спорить о вылазках с Рал бессмысленно, и это — ее правда, ее полное право. Тем не менее Риваю сложно было смириться. Он старался думать о миссии только в кабинете у Эрвина, когда они вечерами обсуждали детали плана, в которые Смит считал нужным посвятить подчиненного.       Отсутствие чьего-либо присутствия уже через пару минут стало по-настоящему выводить из себя. Вероятно, бойцы решили наконец наладить режим сна, восстановить силы перед грядущей гибелью (Аккерман все никак не мог прекратить кривиться), потому спрятались под одеялами. Но этой бессонной ночью капитану хотелось кого-нибудь встретить: осязаемое одиночество — это так гадко…       Впрочем, хотел — получил. Услышав голоса за углом, в закутке у окна (оно было открыто, поскольку веяло холодом, а еще несло сигаретным дымом), Ривай хотел собраться да пойти отругать, однако услышал, что Ханжи являлась одной из говорящих. Позднее узнал и Петру. Вообще-то он наивно доверился своей женщине, обещавшей эту ночь провести в постели, и следовало появиться да утащить ее прочь за запястье, но Аккерман почувствовал отголоски боли в ее голосе, потому, осторожно ступая по каменному полу, совсем бесшумно, подкрался как можно ближе и с любопытством прислушался: чем это она с ним не делится? Не волнуйся о ней Ривай так сильно, никогда не остался бы. Из-за терзаний ноги окаменели, не позволяя уйти.       — …любовь страху не помеха, — Ханжи смеялась и курила, запах шел страшный. — Но я же идейная, сама знаешь. Умею послать инстинкт самосохранения куда подальше.       — Вот поэтому я сейчас здесь, — голос Петры был тихим и немного сорванным. Она плакала?.. — Знаешь, иногда я так боюсь, что даже отвлечься не получается. Эрд думает о своем будущем ребенке, о будущем этого ребенка. Я так завидую… Несмотря на опасность, он рискнул.       — Думаешь, он не боится?       — Боится, но…       — Уверена, он так же, как и все остальные, ночью уснуть не может.       — А ты можешь? — Рал усмехнулась; послышалось какое-то копошение.       — У меня пожизненная бессонница, — Зое была бодра, как обычно, но ни разу не весела.       — Мысли о семье больше не успокаивают.       — Они никого никогда и не успокаивали.       — Меня раньше — да.       — Хочешь сказать — это предчувствие?       Они замолчали.       У Ривая холодок пробежал по спине и руки нервно в кулаки сжались от боли.       Конечно, она не могла поговорить с ним об этом. Знала: Аккерман вспылит. Он ведь и так на взводе… Он ведь боится ее потерять. Узнай капитан, что она сама себя потерять боится, с ума бы сошел, не иначе.       Ривай хотел сию же минуту выйти к ней, схватить за плечи и запретить покидать проклятый замок, ему хотелось завыть от безысходности и ненависти ко всему происходящему, однако мужчина стоически стоял и молчал, глядя в никуда и понимая, насколько все омерзительно.       — Давай я тебе чай успокаивающий заварю? Пойдем ко мне, посидим, поболтаем, — раздался глухой хлопок. Ривай заторможенно представил, как Ханжи треплет Рал по плечу.       — Да, сейчас. Постоим на воздухе еще немного, — рядовая говорила опустошенно.       — Можем на улицу пойти, только оденься теплее.       Вновь — тишина.       Аккерман мечтал повернуть время вспять. Именно. Вернуться в тот день, когда только встретил Петру, и отправить ее обратно в Хлорбу… Удивительно, как эгоистичные мысли плавно перетекали в кромешное беспросветное волнение, в самую глубокую и сильную самоотдачу. Ривай осознавал: она не отступит. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Не в этой жизни. Но молил невесть кого: «Пускай струсит!» Это было бы очень кстати…       Заболели виски, пальцы дрожащие в лед превратились.       — Ты поедешь к отцу?       — Нет, они с Майей отправились в другой город по всяким чайным делам. Навещу его после вылазки, — голос Петры вдруг сделался бодрее.       — Девчонку-то он в продавщицы готовит? — с интересом спросила Зое.       — Да. У них такие хорошие отношения… Я рада. Отцу теперь менее одиноко, — стало ясно: она улыбнулась.       — И то верно. Осень закончится, а там и твой день рождения. Думаю, этот праздник его раскачает. Уверена, Ривай тебе выбьет отгул на недельку-другую, — Ханжи, скорее всего, пихнула подругу локтем в бок.       — Пожалуй, — Петра как-то неровно выдохнула, а затем они с Ханжи пошли прочь. Капитан понимал: сбежать не успеет, а потому лишь сделал несколько широких шагов назад, прячась в тени.       Женщины побрели в противоположную сторону. Зое вырвалась вперед, Рал осталась чуть позади. Его никто не заметил.       — Ой, дожить бы до зимы… — на выдохе прошептала Петра. Фразу эту, брошенную себе самой, затоптали стучащие по полу подошвы, и убежавшая далеко Ханжи никак не могла ничего услышать.       А Ривай мог.       Мог.       Мог. ***       Ровно семнадцать дней прошло с тех пор, как Петра была выпущена из темницы, пропахшей лекарствами и людской безнадегой, граничащей с обреченностью, теплящейся в груди. Ривая разрывало на части: то он испытывал ликование, дух его стремился ввысь, как весенняя птица, то этот дух падал, подбитый, и разбивался о землю в кровавое месиво. Аккерман искренне любил стабильность во всем: в эмоциях, в жизни, — но после случившегося с Петрой о странной иллюзии покоя пришлось позабыть. Мечась туда-сюда, мужчина скорее сам заболел, нежели помог исцелиться ей, и Рал стала выглядеть такой умиротворенной на его фоне… Впрочем, никто лишний этого не заметил. Скорее всего, Ханжи видела, но молчала. Ривай ей был благодарен.       Петра оказалась куда более отходчивой, чем предполагал капитан, и умело отвлекала себя от всего гнетущего: общалась с друзьями, постоянно занималась какой-то легкой работой, умеренно тренировалась, пока не замечала негодующий взгляд Аккермана из окна (а иногда он подходил незаметно, чем, безусловно, пугал). Вечера коротали вместе. То за работой, то за беседами. И, несмотря на всю неразбериху, творящуюся в голове, Ривай ощущал себя счастливым, как никогда, ведь наконец-то не прилагал усилий для поиска смысла, для поиска чего-то хорошего. Это «хорошее» обрело физическую форму и обнимало его по ночам, занимая во сне большую часть одноместной кровати и борясь за свой кусок одеяла с вечно мерзнущим Аккерманом, неосознанно отбирающим его ближе к утру. Жизнь если не стала прекрасной, то хотя бы оправдала имя свое.       Мечтать Риваю не приходилось, и он решил: его слишком мало здесь и сейчас, мало, в конце концов, для нее… Они редко встречались в комнате Петры, особенно днем, но мужчина подумал навестить ее там с желанием застать врасплох.       Рал, в свою очередь, все утро руководила уборкой, которой занимался молодняк: всячески пыталась воспрепятствовать плохому выполнению работы и тем самым уберечь детишек от праведного гнева Ривая, обещавшего все проверить к пяти часам. Сама она, конечно, тоже не отлынивала, но часто озиралась по сторонам, надеясь не попасться с поличным. Лекции капитана ей уже порядком поднадоели.       В любом случае, день проходил спокойно, поэтому девушка пребывала в неплохом расположении духа. Закрывшись в комнате, она собиралась прилечь отдохнуть. Ей лучше удалось узнать ребят из сто четвертого. Они оказались славными, напомнили о ее светлой юности, заставили улыбнуться и не один раз. Боялись Ривая, как и она когда-то, считали его сверхчеловеком, кротко отводили глаза в восхищении… О, в некоторой степени дети переоценили его, однако при этом даже не догадывались, какой он на самом деле хороший и благородный.       В последнее время Петра мало испытывала позитивных эмоций. Как узнала о предстоящей вылазке — стала задыхаться от страха смерти ночами, но в конечном счете не без помощи Ханжи взяла себя под контроль и собралась. Открытый мир ждал ее. Глоток свободы с новыми силами, с новыми навыками… Разве не замечательно? Замечательно. После больницы зато дышалось свободнее. Жаль только, Аккерман волновался сильнее обычного, но Петра ничего не могла поделать: ему стоило самому пережить это, самому разобраться со своими чувствами, ведь ей Ривай в свое время предоставил такую возможность.       Постучали в дверь. Девушка решила, что кто-то пришел из отряда, но, спешно открыв, увидела своего мужчину и удивилась, поскольку он должен был быть с Эрвином, обсуждать серьезные вопросы.       — Привет, — она отошла на пару шагов, пропуская Ривая в комнату, и закрыла дверь.       — Привет, — Аккерман, в свою очередь, смотрел странно, словно собирался поговорить о важном, но, вероятно, не о плохом.       — Все в порядке? — на всякий случай поинтересовалась рядовая, но удовлетворилась, получив кивок. — Чай, может, сделать?       — Не стоит. Я ненадолго. Еще есть дела.       — А… ну конечно, да.       Повисла странная пауза, которую с натяжкой можно было назвать неловкой. Рал отчетливо видела в глазах Ривая свет, возможно даже, заговорщицкий, и это заставило ее очаровательно растянуть губы. Потом — еще шире, так как капитан опустил на них взгляд, явно собираясь поцеловать.       Петра заморгала требовательно, явно ожидая объяснений. Все-таки любопытно, почему он не вызвал к себе, а сам пришел, да еще и молчал стоял с хитрым прищуром. Посмотрев вниз, рядовая увидела, как он что-то прячет в руке, чуть заведенной за спину. Разыгравшийся интерес превратился в нетерпение, и Рал готова была поклясться: если он растянет еще хоть одну минуту, она взорвется!       Тем временем Аккерман притянул ее к себе за лопатку и прижал, снова играючи, но очень по-доброму, и Петра сразу же обняла его за предплечье, воспринимая все скорее как шутку, а не серьезно, так, как хотелось бы Риваю. Однако он не умел произносить длинных речей и потому даже не пытался, зная, насколько нелепо слова прозвучат от его лица.       — Ты выйдешь за меня, — не вопрос. Не вопрос, а прямо-таки утверждение. Наглое и самоуверенное! Он ловко надел ей кольцо на палец.       От такого восхитительного нахальства у Петры аж земля из-под ног ушла. Она просто ушам своим не поверила! Дыхание сбилось, щеки запунцовели, рот задергался, а картинка перед глазами смазалась. Рал ощутила невероятный подъем внутри, ей безумно захотелось кричать. Это, собственно, она и сделала, резко запрыгнув на Ривая, обхватив его ногами за торс и едва не повалив. Детский вскрик был очень звонок, и Аккерман, с трудом удержавший равновесие, усмехнулся, обнимая ее и придерживая.       — Да! Да-да-да-да! — запищала она в самое ухо, крепко сжимая шею капитана, едва не душа его, а тот, заряженный радостью и явно не ожидавший столько счастья в ответ на свое предложение, стоял и просто наслаждался моментом.       Она расплакалась, как дитя, а потом рассмеялась. Стала бормотать, гладить его волосы, целовать лоб и щеки… Ривай хотел стоять вот так бесконечно, вдруг осознав, насколько же жалким было его существование до этой самой минуты. Заслужил ли? Надеялся, что заслужил.       Аккерман задумался о том, как Петра решит провести день их свадьбы. Наверняка в доме отца с какими-нибудь друзьями семьи. Риваю хотелось тишины и особенно — тишины в замке. Если об их празднике узнают все солдаты, начнется ужасный переполох и у капитана завянут уши от приторных поздравлений. Но Рал была довольна, и ради нее он вытерпел бы любой нервный день. Ожившее лицо ее дорогого стоило, хотелось стараться и больше. Вдохновение, такое зыбкое и труднодоступное, никогда раньше не прыгало в руки мужчины с такой охотой, с таким озорством.       Петра не отцеплялась долго, да и Аккерман ее ухода совсем не хотел, однако понимал: дела ждать не станут, поэтому попытался деликатно отстранить. Рядовая лишь обняла его крепче, быстро поцеловав в шею, а потом сама спрыгнула, вытерла мокрые покрасневшие глаза, улыбнулась еще шире и лучезарнее, затопталась-запрыгала на месте.       — Мне нужно к Эрвину, — Ривай впервые за долгие годы приложил усилие, дабы сделать серьезное выражение лица. — Сейчас.       — Хорошо, конечно, — по Петре было видно: она собиралась куда-то лететь-бежать-мчаться.       Аккерман понял, насколько сильно попал: сейчас девчонка расскажет все и всем и спокойная жизнь на этом закончится (отговаривать ее совершенно бессмысленно, поскольку при ее-то возбуждении язык за зубами держать невозможно, да и не хотелось испортить все занудными речами). Но все же рискнул попросить:       — Ты только всему миру об этом не говори.       — Да я только нашим и Ханжи! — Рал все никак не удавалась встать спокойно.       — А, Ханжи… — да. Ханжи. Ханжи. Точно. Да. Тайны только Ханжи и доверять. — Тогда до вечера.       — До вечера!       Петра дождалась ухода Ривая, а потом побежала к своему отряду. А Аккерман направился к Зое, которую решил первым прижать к стене. Если парни еще додумаются смиренно хранить секрет, то ученая — нет.       За ужином ребята радостно косились на капитана и Петру. Только Ауро выглядел подавленным, как никогда.       Ночью Петра писала письмо отцу, иногда оборачиваясь на Ривая, не дождавшегося ее и задремавшего в постели. Всегда она старалась рассказывать о себе спокойно, грамотно и сдержанно, дабы Ганс не волновался и не сомневался в стабильности эмоционального состояния дочки. Для солдата это ведь так важно…       Но сегодня все было иначе. Первую же строку на эмоциях девушка вывела огромными буквами и поставила в конце три восклицательных знака: «ПАПА, Я ВЫХОЖУ ЗАМУЖ ЗА РИВАЯ!!!» А дальше пришлось стать собраннее и долго-долго все пояснять, предугадывая отцовскую жажду подробностей. Петра знала: он обрадуется. Не без волнений, но совершенно точно обрадуется, поскольку неоднократно спрашивал, нет ли чего между ней и Аккерманом.       Болтая ногой, широко улыбаясь, девушка мечтательно прикрывала глаза, вспоминая все подробности, но прописывая лишь половину. Пусть личное остается личным.       «…Хорошее время начнется после вылазки, папа. Обещай, что мы скромно отпразднуем свадьбу! Не нужно откладывать много денег! У нас все есть, к тому же мне уже скоро выдадут плату, я ее сразу же вам отправлю. Обещай, что потратишь большую часть денег на себя и Майю. Себе купи рубашку, а Майе — гостинцев от меня. Мне стыдно, что не могу приехать и сказать все лично. Я должна быть сильной и выносливой к вылазке, а дорога к нам долгая, ты и сам знаешь: длинный путь за день до — не лучшая перспектива. Да и холодно уже на улице. Но сразу после вылазки я приеду. Ты, конечно, тоже придешь меня встретить, я знаю… Вот с тобой домой сразу же и отправимся. На этом, в общем, буду заканчивать, а то и так уже слишком много всего написала. Люблю тебя очень сильно! Майе привет. P.s. Потрать деньги так, как я сказала! Мне ничего покупать не нужно! Люблю!»       Запечатав конверт, Рал нарисовала в уголке маленький аккуратный цветочек и несколько звезд вокруг. Довольно улыбнувшись, она отложила письмо и, тихонько поднявшись, подошла к кровати, разулась, сняла штаны и залезла под одеяло, все-таки разбудив Ривая. Сон его все равно не был крепок.       — Закончила?       — Да.       — Надеюсь, он не обидится, что мы все вот так без него решили.       — Ну, если только совсем немного, — Петра рассмеялась, утыкаясь носом капитану в плечо.       Оставшуюся неделю до вылазки они провели в счастье. ***       Расступайся, улица. Идут разведчики.       Идут солдаты на смерть. Люди идут на убой. Зеленеют плащи, поводья натирают ладони, что мечтают о теплых касаниях вместо рукоятей клинков. Нет больше музыки баров — пусть уши сию же минуту возлюбят лязг металла, а вместо поцелуя любви бойцы затребуют поцелуй смерти, забыв о самих себе, но не забыв о ближних. Все это — ради отцов, матерей, сестер, братьев, детей. Ради Свободы.       Они все…       Все до единого.       Все.       Действительно хотели верить в это.