***
Почти два часа на меня сыпались странные и достаточно неопределённые вопросы, зачастую они были мне не понятны. Казалось, мужчина видел, что от меня ускользает нить его вопросов и темы разговора, но он делал то, что должен был по долгу своей службы, а потому для жалости в его словах места не нашлось. Я вздохнула с облегчением, когда его спина скрылась за белой дверью, хотя облегчения не было вовсе. Мне срочно нужно было отвлечься, и я обратилась к единственному лучику надежды на спасение своего душевного состояния - Летти. Доктор Морган разрешил посетить её, сделав исключение. Она лежала в реанимации из-за внезапного ухудшения состояния. Летти была без сознания, её тонкие руки безвольно вытянулись вдоль тела, а худое, истощённое болезнью, лицо острым носиком глядело в потолок. Длинные ресницы тонкими махровыми пушинками покоились на веках, ярко выделяясь на фоне бледности её кожи. — Летти… Мне так плохо… Я опустилась на пол рядом с кроватью и взяла ее руку, прижимаясь щекой к тыльной стороне ладони. И тут же отпрянула. Она была такой холодной, словно под кожей застыл слой льда. Мне стало страшно, и я судорожно перевела взгляд на показания аппарата. Монитор показывал стабильное состояние, скидывая внезапно возникший камень с моего сердца. Ресницы Летти дрогнули, а я опустила глаза и продолжила, не придав этому значения. — Ты знаешь, за последнее время со мной много чего приключилось... Я так много потеряла... Многих... Даже... — слова скатились с моих губ, как удар молота, оповещающего об утрате. Произнести это в слух было немыслимо. Казалось, что, сказав это, я окончательно и бесповоротно признаю своё поражение. Будто, если я буду молчать, то это не будет считаться случившимся. Ком подступил к горлу, слёзы полились из глаз, но я не разрешала себе плакать. Я не должна показывать свою слабость. Не должна. — Я словно проклята. Ненавижу себя за то, что пошла на все уговоры мамы… и Аспена… — справившись со своим состоянием, продолжила я — нет, конечно, это не их вина, а моя. Во всём, что случилось со мной, виновата я одна… — я снова прикоснулась щекой к ладони Летти и закрыла глаза. Воспоминания медленно пришли ко мне, заполняя моё сознание, на время отвлекая меня от страшной реальности. "Картинки из детства первыми явились ко мне, мелькая быстро и часто, не давая моей душе почти никакого отклика. Но память не оставляла меня в покое, решив потешаться дальше. Планы моей судьбы шли гораздо дальше, чем приятные детские мелочи. И вот появилось его лицо. Аспен. Наша первая встреча с ним. Его нежные поцелуи, руки, волосы, запах… Я уже забыла всё это, оно больше не было моим, да и Аспен не был. Это случилось не со мной, а с другой Америкой и в другой жизни. Я вспомнила, как он бросил меня и оставил на растерзание отбора... Как Мэй смеялась над тем, что я прошла этот чёртов отбор. Ее улыбку… Это воспоминание плавно перешло в другое, которое кольнуло моё сердце сильнее, чем прежние, хотя и не так сильно, как я того ожидала. Угрюмое лицо Аспена, сменилось мужественным лицом Максона, его глаза выплыли из темноты и взглянули в мои, как это случалось прежде. Память бросила мне в лицо нашу первую встречу, как я нагрубила ему и наш спор… А после, будто зная, что окажется больнее всего, напомнила о нашем договоре и первом поцелуе, который, казалось, до сих пор печатью лежал на моих губах.… Лицо Максона, когда он увидел нас с Аспеном... Это выражение, этот взгляд... Я никогда не смогу забыть его. Похожим взглядом смотрел на меня Джефри, когда я так безрассудно обнималась с принцем... Джеф... Теперь его лицо затмило все остальные... Я видела его, казалось, целую вечность назад в окно автобуса... Теперь мне было не понятно, что я чувствую...Сквозь плотную завесу боли, я не могла определить своих чувств... Джеф, Аспен, Максон... Сейчас это было не важно...Совсем не важно, ведь мои родители..." Ход моих мыслей был прерван, а я лишь спустя мгновение поняла почему. Летти сжала в ответ мою руку. Я подняла голову и встретилась с глазами, сияющими, словно два глубоких озера. — Все будет хорошо, Америка, ты найдешь свой лучик солнца в жизни, верь мне, кхм, — её голос слабо звучал в тишине палаты, слова срывались с губ, словно лёгкие лепестки розы. Фраза оборвалась кашлем, растрачивая последние силы девушки, и та, разжав руку, вновь прикрыла глаза.***
Я возвращалась домой по темной улице. Ночь смыкалась надо мной, накрывая тишиной своего звёздного купола. Во мне словно не осталось жизни, ни эмоций, ни чувств, ни желаний. Приглушенный свет фонарей погребально освещал меня, словно сопровождая в последний путь в эту одинокую жизнь, которая была страшнее и во много раз хуже смерти. В голове играли любимые мелодии мамы, повторяясь, и потому оставаясь незавершёнными. Она играла их каждый день... Картины Мэй всплывали в памяти, яркими пятнами вырисовываясь на фоне моей внутренней черноты. Среди всего этого, главной партией звучал любящий голос папы, который сквозь музыку твердил: «Котенок, все будет хорошо. Трудности — часть счастливой жизни!» Мимо проехала машина, ослепляя меня на мгновение. Я резко остановилась, словно впервые увидев улицу по которой иду. Мои лёгкие наполнились ночным воздухом, звёзды неожиданно ярко засияли в небе, а я, почему-то, опустила взгляд на землю. И тут это случилось: меня накрыло такой страшной волной горя, что я, отбросив сумку в сторону, опустилась в мокрую траву. Мои руки безжалостно вырывали ее из земли, вскидывая в воздух. Я не плакала, и, наверное, очень громко кричала. Я не слышала, не видела и не чувствовала ничего, кроме боли, всепоглощающей и абсолютной. Я колотила по земле, рвала тонкие травинки, словно они одни были виноваты в том, что со мной произошло... Когда же я выбилась из сил, то с размаха бросилась на землю, основательно приложившись спиной. Физическая боль не затмила душевную, хотя и успокоила мою бушующую истерику. Только спустя несколько минут я почувствовала, что ткань моей одежды намокла. Мои глаза распахнулись, и передо мной предстало звёздное небо. Яркие пылинки света, холодные и далёкие, подмигивали мне, складываясь в созвездия, в которых я не разбиралась. — Когда-нибудь все изменится… — прошептала я, продолжая лежать на земле.***
Через пару часов я уже сидела на диване в гостиной, промокшая до нитки и совершенно грязная. Мои мысли были обращены к закрытой комнате наверху. Я попросила закрыть её и не собиралась заходить туда без причины. Мне было страшно. В горле пересохло, поэтому я встала, и бросив робкий взгляд наверх, прошла на кухню, чтобы налить воды. Мне казалось, что я робот. Мои движения исполнялись по инерции, будто это не я, а какой-то механизм с встроенной программой, которую задумал создатель. Кухня, однако, не улучшила моего состояния. На плите я заметила кастрюлю с недоваренным супом, на столе кучу карандашей и рисунок, очевидно, Джареда, а напротив кружку, в которой зеленел ромашковый чай. Кружка привлекла моё внимание: под ней торчал уголок бумаги, на котором ровным знакомым почерком было выведено: «спросить у Америки разрешения надеть ее платье на прогулку!». Мир замер вокруг меня. Я впервые, со всей ясностью, осознала, что этот суп так и не будет доварен, такого супа вообще больше не будет в моей жизни, а эта картинка и карандаши, последний привет Джареда. И записка... Я больше никогда не увижу их, не обниму, не поцелую, мы не будем плакать вместе, не будем и смеяться. Этот дом больше не наполнится их разговорами, а этот день навсегда останется чёрным пятном в моей никчёмной и безжалостной жизни. — Ты можешь взять платье, Мэй, но будь осторожна, не заляпай его, оно мне очень нравится! — тихо произнесла я. Мои губы улыбались, и, наверное, со стороны это выглядело пугающе и безумно. По щекам покатились слёзы. Я больше не могла сдерживать рыданий и уже не хотела этого. На мгновение я словно увидела себя со стороны: Америка Сингер стояла посреди кухни, в руинах своих мечтаний, планов и надежд. Осколки жизни завивались вокруг, не давая дышать. И только слёзы, спасительные благодатные слёзы, лившиеся из меня, бальзамом падали на сердце и удерживали моё сознание на грани жизни и смерти, безумия и разума, любви и ненависти... — Я вас никогда не забуду, я вас так люблю, — я шептала эти слова, словно в бреду, и верила, что те, кому они адресованы, слышат меня и находятся рядом со мной в этот момент. Я уснула на полу кухни, сжимая в кулаке записку Мэй, а проснулась от жуткой головной боли, не сразу понимая какой сейчас час. Уже через секунду я резко вскочила, заставляя себя не паниковать. Комната была в дыму и, судя по звукам, в доме полыхал пожар. Мне нужно было выбираться, и я, не долго, думая схватила первую попавшуюся тряпку, намочила под краном, который едва нашла, и схватила со стола рисунок Джареда и семейную фотографию. Моей первой мыслью было бежать к задней двери, что я и сделала, вновь совершив ошибку. За ней полыхало пламя высотой в два этажа. Дыхание перехватило и, наконец, стало ясно, что тряпка больше не сможет мне помочь. Задыхаясь в дыму, со слезящимися глазами, на ощупь я пробралась к главной двери и вылетела на улицу, спотыкаясь и падая на асфальт. Мне хватило пары минут, чтобы отдышаться. К дому стали сходится люди, кто-то вызвал пожарных. Я не обращала на них внимания до тех пор, пока вдалеке не послышался звук сирены. Сейчас, мне было необходимо уйти, мне не хотелось новых расспросов, полиции и жалости в глазах пришедших. Ноги сами понесли меня прочь, оставляя за спиной мою прошлую жизнь, мой дом и мои разрушенные надежды.***
Я стояла возле их дома уже долгих двадцать минут, сжимая в руках своё богатство, которое удалось сохранить. Записка Мэй, рисунок Джареда и общая фотография. Они были единственной моей реальностью. Казалось, если я постучусь, то и этот дом испариться или в нём случиться какая-нибудь трагедия, в которой снова буду виновата я. Однако, долго это продолжаться не могло. Моя рука непроизвольно поднялась и привычным жестом стукнула в знакомую дверь несколько раз. Там послышались шаги и чуть слышный смех. В дверном проёме передо мной предстала Люси с младенцем на руках, она улыбалась невероятно лучезарной улыбкой, которая в этот момент медленно сползла с ее лица. Она резко развернулась, ничего не сказав, и скрылась в доме, всё же вернувшись почти сразу и уже без малышки. На этот раз в ее глазах стояли слезы, Люси подошла и прижала меня к себе, словно родная сестра. Я обняла её в ответ, и мы застыли, сохраняя объятье до тех пор, пока из гостиной не вышел Аспен с бутербродом в зубах. — Кто там, Люси? — он увидел меня и бутерброд выпал из его рта, шлёпаясь на пол. Аспен в два шага преодолел расстояние между нами, и тоже обнял меня, когда Люси, наконец, отстранилась. — Бедная моя девочка… Сколько же тебе пришлось пережить, — приговаривал он, поглаживая меня по голове. Они провели меня в дом и долго утешали, попеременно отвлекаясь на маленькую Кэролайн. А после мы отправились на маленький балкон, где расселись за круглым столиком, греясь в лучах солнца. Люси укачивала малышку. — Это всё, что я успела спасти… - я выложила свои пожитки, которые по-прежнему прижимала к себе. — В каком смысле "успела спасти"? Что случилось? — у Люси был встревоженный голос. — Дом кто-то поджог пока я спала, я еле выбралась. Мне было важно спасти именно это... — я опустила голову, чтобы они не увидели моего отчаяния. Люси вскрикнула чуть не напугав дочь, а после бросила на меня сочувствующий взгляд. - И за что только тебе одной такие испытания, Америка? - она покачала головой, будто укоряя судьбу за это. Аспен поочерёдно посмотрел на нас обоих и заявил. — Значит, ты будешь жить с нами! — он встал и, засунув руки в карманы, подошел к краю балкона. Белые перила переливались в солнечных лучах. — Что вы, нет! Я не просить убежища пришла. Меня преследуют несчастья, и поэтому я не могу остаться у вас. Мне просто нужно было с кем-то поговорить. — Это не обсуждается, ты будешь жить с нами! - отрезал Аспен, даже не повернувшись. — Боже, мне жизни не хватит отблагодарить вас за это. Как только я найду жилье, я съеду, обещаю! — на моих глазах снова выступили слезы, но я сморгнула их, искренне улыбаясь. Они показали комнату, где теперь мне предстояло жить, а вечером мы пили чай на кухне и болтали. Я смеялась и шутила, словно не случалось всего этого кошмара. Мне действительно было хорошо с ними и, казалось, что всё как раньше: без печалей, горя и потерь. Но я, конечно, прекрасно понимала, что теперь моя жизнь изменится навсегда…