Добровольность

Ирония судьбы — так, кажется, это называется. Ирония судьбы — странное выражение, застрявшее в мозгу Уилла, что-то, что может описать его жизнь. Уилл боялся освобождения Ганнибала — и хотел его, хотел больше всего на свете. Ему было чего бояться — несмотря на все уверения мисс Блум, несмотря на то, что пересмотр дела Ганнибала тянулся медленно, несмотря на собственную уверенность в том, что он не станет рисковать возможной поимкой. У Ганнибала впереди были бы годы терпеливого, отточенного в подвалах клиники ожидания, и, несмотря на его слова о прощении, рано или поздно он бы дождался. И всё же вопреки здравому смыслу, инстинкту самосохранения, вопреки собственному опыту и всему на свете Уилл хотел, чтобы Ганнибал вышел на свободу. Он точно знал, когда в нём поселилось это чувство: в то утро, перед рассветом, когда он проснулся от кошмара в домике возле моря и ощутил себя предателем. Тем временем события шли своим чередом. Занятия в Академии не прекращались, и Уилл был как никогда рад тому, что они забирали все его время и силы. В свои редкие выходные он иногда сидел с Риком, молча потягивая пиво, иногда принимался писать Эби, но каждый раз стирал сообщение, так и не отправив его. Ещё он читал новости, в которых всё чаще мелькало имя Ганнибала Лектера. Пресса ещё не прознала про возможность его освобождения, но Уилл понимал, что скоро это случится. Ганнибал вёл умную и хитрую игру, частью которой был и Уилл, игру, которая должна была дать ему новый человеческий костюм взамен старого. Ганнибалу нужно было избавиться от репутации убийцы-каннибала, заменить её другой — например, травмированного в детстве ребёнка с гениальными задатками, который стал убивать только из-за невосполнимой утраты. И теперь он по лоскутам сшивал себе подходящую личину. В ход пошло всё: раннее сиротство, жизнь в интернате, погибшая в детстве любимая младшая сестра, а потом — любовь к искусству, тонкий вкус, вежливость и даже роман с Беделией дю Морье. О ней Ганнибал говорил очень мало, но фотографы обожали его лицо в этот момент. В середине апреля стало известно, что суд приступает к рассмотрению апелляции, поданной адвокатом Ганнибала. А в первых числах мая вышла прекрасно иллюстрированная книга о Ганнибале Лектере. Уилл получил её по почте — в таком же бумажном конверте, как и рубашку когда-то. Когда он открыл её, то увидел каллиграфическую надпись на титульном листе: «Моему другу Уиллу Грэму». Он опёр книгу о коробку с печеньем, вымыл руки и начал медленно листать приятные на ощупь глянцевитые листы. Это был скорее сборник статей и интервью — с самим Ганнибалом, людьми, которые знали его в Балтиморе и позже, а также со специалистами в области психиатрии и криминологии. Там было много фото, архивных и новых; многие из них Уилл видел впервые. Он ненадолго остановился на одном — Ганнибалу там, должно быть, было столько же, сколько сейчас Уиллу: молодой яппи в отлично сшитом костюме. Были тут фото его камеры — через рыбий глаз она казалась слишком неуютной, свет даже сейчас резал глаза, казался неживым, как в больнице. И был их совместный с Беделией снимок. Уилл и до этого видел Беделию дю Морье, но ни разу вместе с Ганнибалом. Они стояли рядом — Беделия прямо, Ганнибал вполоборота, протягивая руку, как будто пытался то ли увести, то ли защитить её. В его взгляде было столько любви, что было почти невозможно смотреть на это, и Уилл торопливо пролистнул книгу дальше. То обстоятельство, что Ганнибал был убийцей, не замалчивалось, но и не выпячивалось. Это подразумевалось, словно само собой разумеющееся, в чём не было ничего необычного. Выводы психологов и криминалистов были профессионально суховатыми, интервью свидетелей — сдержанно эмоциональными, слова самого Ганнибала — неизменно изящными. Уилл искал упоминания о себе и не находил. Всё, что было — вопрос интервьюера: «Вашей поимке поспособствовал ваш ученик, Уильям Грэм. Испытываете ли вы ненависть к нему или, может, жажду мести?». И ответ: «Уильям Грэм поступил так, как велел ему долг». Всё. Больше ничего на все двести страниц. Уилл долистал до конца, снова открыл титульный лист и провёл пальцами по чёткой дарственной надписи. Интересно, как Ганнибал уговорил Чилтона дать ему остро отточенное металлическое перо? Наверняка Чилтон стоял над ним и смотрел, как тот неторопливо выводит строки на бумаге, а потом отобрал, опасаясь за собственную жизнь. Закрыв глаза, Уилл увидел это перед собой. Ганнибалу нравилось, когда его боятся, нравилось влиять на людей и заставлять их падать перед ним на колени. И — он видел это, потому что носил образ Ганнибала в себе — он в некотором роде тоже ему нравился: не настолько, чтобы оставлять в живых, но достаточно, чтобы прислать книгу в подарок.

***

Когда страх становится твоим постоянным спутником, рано или поздно ты перестаёшь его замечать — или умираешь. Уилл вроде бы ещё был жив. «Привет, Уилл!» Уилл смотрел на всплывшее уведомление о новом сообщении от Эбигейл Хоббс. Она была онлайн, но он не отвечал, не знал, что ответить и о чём говорить. «Ты занят?» Она прождала пятнадцать минут, прежде чем написать снова. Уилл посмотрел на её фотографию — улыбающееся лицо под цветочным венком. «Прости, я отвлекаю, наверно», и извиняющийся смайл. «Я смотрю все эти новости про Лектера». Молчать дальше было бессмысленно. «Всё нормально», — ответил Уилл. — «Правда». Он лгал. «Его же не выпустят? Ты же из ФБР». «Я не знаю». Уилл помедлил, потом добавил: «Возможно». Теперь замолчала Эби, и он хорошо ощущал её страх. Наконец она переборола себя. «Уилл, ты в безопасности?». «Ага». «Точно?» «Всё ок». Он отключился. Эби волновалась, и стоило бы, пожалуй, поговорить с ней, но для этого требовалось слишком много сил. Потом. Он обязательно напишет ей как-нибудь потом.