Добровольность

Ганнибал сдержал своё обещание и остался на весь день. Он несколько раз звонил куда-то — Уилл каждый раз вежливо уходил, чтобы не подслушивать, — и написал два или три электронных письма. Вечером Уилл поймал Ганнибала, который выходил из душа, и набросился на него со всем пылом юности, всегда готовой к любви. Ему отозвались с не меньшим пылом: Уилл ещё не успел сам понять, что же он точно хочет, как оказался раздетым и распростёртым на кровати, и Ганнибал, склонившийся над ним, скользил языком по его телу, пока не оказался внизу, обхватил губами член. Уилл не смог сдержаться и вскрикнул. Он закрыл глаза, отдаваясь во власть удовольствия; лишь один раз он встретился взглядом с Ганнибалом. Ему нравилось то, что он делает; удвоенное наслаждение обрушилось на Уилла, и он кончил, выплеснулся прямо в горячий рот. Ганнибал не отодвинулся, не разомкнул губ, пока не собрал всё до капли и не проглотил. Уилл мог видеть, как он раскладывает его вкус на составляющие, наслаждается им, и запечатлевает навсегда в своей памяти. На секунду Уилл прижал ладони к лицу, пытаясь справиться с внезапным острым стыдом, почти таким же острым, как только что пережитый оргазм. Как бы близки они не были, он не был до конца готов. — Спасибо, Ганнибал, — хрипло пробормотал он первое, что пришло в голову. Мгновение — и ему в голову пришла другая, просто блестящая возможность благодарности. Глядя Ганнибалу в глаза, он приник к его губам — распухшим, влажным, — и тут же оторвался, взял его за плечи и перевернул на спину. Ганнибал подчинился ему, но наблюдал с каким-то странным, почти отстранённым любопытством, совсем не вяжущимся с тем желанием, которое только что горело в его взгляде. Уилл не был уверен в том, что именно ему следует делать. Он провёл пальцами по густым волосам в паху, погладил и сжал мошонку, невольно принюхался к чистому, непривычному мужскому запаху — совсем не так, как пахнет женщина. Потом решился и неглубоко, стараясь не задеть зубами, взял член в рот. Ганнибал нежно, деликатно направил его голову, задавая ритм, и с его губ сорвался первый негромкий стон. Это было непривычно, не хватало дыхания, и мешала слюна, но всё покрывали стоны, которые становились всё громче. Уилл понял, что сейчас Ганнибал не красуется, что он действительно не может сдержаться, и осознание это наполняло его гордостью. Он убыстрял движения, он жаждал принести наслаждение, но когда струя спермы ударила ему в нёбо, невольно закашлялся от неожиданности. Вкус, вопреки его опасениям, не был неприятным — солоноватый, густой, с незнакомым привкусом. Вкус Ганнибала. Уилл сглотнул и рассмеялся — искренне, громко; хохотал, упёршись лбом в бедро Ганнибала. Отсмеявшись, он поцеловал кожу возле пупка и посмотрел наверх, увидел недоумевающее лицо Ганнибала: — Прости. Знаешь, о чём я только что подумал? — Нет. — Как странно: ты пробовал на вкус других людей, а теперь я попробовал тебя. Ганнибал секунду смотрел на него сверху вниз и тоже рассмеялся. — И каков я на вкус? Уилл задумался. — Солёный. И... — Он поёрзал, забрался выше, прямо в объятия Ганнибала. — Господи, я не знаю, как описать. Еле заметное движение мускулов на щеке — так повар сдерживает себя, когда кто-то называет его фуа-гра «печёночным паштетом». — Обещаю в следующий раз придумать достойное сравнение, — быстро поправился он. Вместо ответа Ганнибал провёл большим пальцами по его векам, заставляя закрыть глаза, и коснулся языком его губ, собирая остатки себя. Долгий поцелуй, несколько вздохов, принадлежащих им обоим — и он выключил низкую лампу и произнёс: — Спокойной ночи, Уилл.

***

Дни, последовавшие за этим, навсегда остались в памяти Уилла наполненными почти абсолютным счастьем. Он гнал от себя мысли о ФБР, о возвращении, о том, рядом с кем он ощущает себя настолько безмятежно. Иллюзия безопасности, такая яркая, что легко можно спутать её с реальностью. Они не говорили о будущем: его вовсе не существовало в их мире. Лишь сверкающее сегодня, здесь и сейчас; Уилл знал, что Ганнибал тоже не заглядывает дальше, чем за середину августа. Почти всё время они проводили вместе — на кухне, в гостиной, за книгами или возле клавесина, в одной постели или на затенённой веранде. И почти всегда их тела соприкасались — руки Ганнибала касались его рук, плеч, ягодиц; он не спрашивал разрешения, и иногда Уиллу казалось, что он воспринимает его скорей как собственное продолжение, чем как отдельного человека. В сексе эти границы окончательно исчезли. Уилл не всегда мог определить, где кончается его удовольствие и начинается удовольствие Ганнибала. Он хорошо изучил его тело: кроме тех крупных, хорошо заметных шрамов, которые были отмечены в досье, у него было много мелких, незаметных, оставленных по большей части не в меру сопротивляющимися жертвами. Уилл знал теперь и все его запахи, и вкус его кожи. Он уже не робел, не стеснялся: язык и пальцы Ганнибала бродили где им вздумается, но дальше он не заходил, и Уилл был ему благодарен за это. Всё же иногда они расставались. Ганнибал регулярно уезжал куда-то, и два или три раза вечером отправлялся в оперу. Уилл каждый раз смотрел, как он одевается — бельё, белая рубашка, фрак, бабочка, — но ни разу не заикнулся о возможности пойти с ним. В такие вечера он возвращался поздно, и Уилл, хотя и пытался дождаться его, неизменно засыпал один. Часто по утрам Уилл уходил на пробежку, по пологому спуску к морю, вдоль безлюдного ещё пляжа и потом снова вверх, но уже по другой, короткой дороге. В ФБР он привык к постоянным тренировкам, и ему радостно было бежать в утренней прохладе, а потом, потному и разгорячённому, смывать грязь под душем. Ганнибал, как обещал, время от времени вручал ему подробнейшие списки необходимых покупок с точным указанием, куда ему следует ехать и чем их заменить, если нужного вдруг не окажется. Уилл и не подозревал, как дорого может стоить простая бутылка молока или пара груш, и он мысленно холодел, когда протягивал свою кредитку. Однажды, в самом начале августа, они выбрались на пикник. Битый час они тряслись по плохой дороге, пока не добрались до уединённого пляжа. Там они расстелили клетчатую скатерть, и Ганнибал принялся вытаскивать из плетёной корзины фрукты, сандвичи, бутылки с соком — совсем незатейливый, по его меркам, обед. Уилл, выросший на побережье, всегда любил воду, и ему было приятно узнать, что Ганнибал — отличный пловец. Он двигался легко, время от времени переворачиваясь на спину, и тогда Уилл тоже ложился и смотрел в небо, касаясь кончиками пальцев его руки. — Отличный отдых. — Уилл с размаху бросился животом на песок, протянул руку, отщипывая виноградину. Опёрся на локти, взглянул на сидящего напротив Ганнибала. Он был в одних плавках, но тут, в ярком солнечном свете, его тело воспринималось иначе. — Хорошо, что ты не поселился где-то на Аляске. Ганнибал отбросил свои мокрые волосы, оторвал ягоду винограда и протянул её на раскрытой ладони Уиллу. Тот взял виноградинку губами, коснувшись солёной прохладной кожи, прожевал, проглотил. — Ты бы тогда нашёл просто волшебными лыжи и снегоходы. — Возможно. — Уилл отряхнул руки от песка и взял сандвич. — Но тебе идёт загар. Неподалёку от них села любопытная чайка. Уилл размахнулся и бросил ей кусок хлеба — Ганнибал чуть нахмурился, глядя на это. — Заключённым в Балтиморской клинике в обязательном порядке дают витамин D. Это необходимость, ведь они не бывают на солнце. Уилл вспомнил тюремную бледность и одутловатость Ганнибала, нездоровый вид человека, годами сидящего в замкнутом пространстве. — Тьму лучше носить внутри. — Воздвигая стены вокруг, стоит позаботиться, чтобы не оставить по неведению что-либо необходимое снаружи. Чайка подобралась ближе, надеясь ещё на кусок. — Интересно, ФБР видит нас сейчас? — Тебе лучше знать, Уилл. — С Бюро никогда ничего толком не знаешь. — Разговор шёл так же непринуждённо, хотя они впервые упомянули о грозившей опасности. — Я знаю, что они не оставят вас в покое, но не знаю, насколько плотно они наблюдают. — Официально они не могут это делать. Уилл тяжело взглянул на Ганнибала. Тот невозмутимо отхлебнул мутноватый апельсиновый сок. — Они не смогут использовать добытые таким образом сведения в официальном расследовании, Уилл. Я полноправный гражданин Штатов, и нужно решение суда, чтобы начать слежку, ты же знаешь. — Это не помешает пустить их в ход неофициально. — Это сложнее. Уилл уткнулся лицом в сложенные ладони. Он ощутил, как рука Ганнибала успокаивающе гладит его по спине, смахивает налипшие песчинки. — Не думай об этом сейчас. — Ладно. — Уилл поднял голову, сдул чёлку с глаз. — Пошли купаться.

***

Жестокость — не то, что досталось нам от предков; это то, что мы сами взрастили в себе. Собственно говоря, это плата за человечность; и, как любое действие свободной воли, его можно сдержать. В эти дни жестокость Ганнибала дремала, взнузданная и спутанная по ногам, но Уилл знал, что рано или поздно он выпустит её. Вечером, вернувшись с пляжа, Уилл разыскал в библиотеке ту самую книгу, экземпляр которой Ганнибал прислал ему из тюрьмы. Она лежала невысоко, так что пришлось подтянуть лестницу, но всё-таки достаточно близко, чтобы её было хорошо видно снизу. Потом он сел за стол, положил книгу в круг света от настольной лампы и открыл её. — Новое лицо Ганнибала Лектера. — Ганнибал вошёл, поставил лестницу на место. Склонился над спиной Уилла, коснулся губами его макушки. — Лживое орудие в руках обманщика. — Разве то, что написано тут, ложь? — Правдивые факты выставлены тут подкрашенными и выпотрошенными, как трупы на торжественных похоронах. Не открывая нужную страницу, Уилл мог вспомнить до мельчайших подробностей фото, на котором Ганнибал был с Беделией. Конечно, он отлично умел плавать; много лет назад он сумел спастись после падения в Атлантику. — И всё же это факты. — Мы находим утешение в обществе друг друга. Это факт, не так ли? Уилл пожал плечами, не оборачиваясь, продолжая листать плотные листы. — Всё слишком хорошо. Ты слишком нежен, я слишком беспечен, и мир вокруг слишком долго нас не замечает. — Ты слишком беспокоишься. Не беспокойся, Уилл. — Ганнибал. — Уилл закрыл глаза, откинул голову назад. — Скажи мне, сколько ещё ты продержишься без убийств? На плечи Уилла легли тяжёлые ладони, принялись разминать, скользнули за вырез футболки. Он поморщился — на пляже сегодня он слишком долго просидел на солнце, — и ладони тут же исчезли. — Я знаю, что это такое, Ганнибал. Знаю, что ощущаешь, когда убиваешь. Знаю, что это значило для тебя. — Ты считаешь меня настолько примитивным, что я неспособен контролировать собственную жажду убийства? — Я считаю, что тебе рано или поздно наскучит тотальный контроль. Случайность — вот что тебе нужно. Потягаться с самим богом. — Поэтому ты здесь. Уилл открыл глаза, поражённый этими простыми словами. Он никогда раньше не думал об этом, вернее, не смотрел с этой стороны. Случайность и закономерность, порядок и хаос, две стороны извечной борьбы. Ганнибал мог быть его космосом, недостижимой мечтой о божестве; сам он мог стать его тьмой. Ганнибал был жесток и своенравен, как любой бог, и так же милостив. — Ты удивляешь меня, Уилл. Немногие на это способны. — Ты не можешь предсказать мои поступки? — Я лишь шепчу слова в кокон, но я не знаю, что из него вылупится. — Прости. — Уилл повернул голову, прижался губами к ладони Ганнибала. — Откровенность за откровенность: я до сих пор не доверяю тебе. — Ты знаешь меня слишком хорошо. Уилл снова поцеловал ладонь, легко зажал зубами костяшку указательного пальца. Этим вечером Ганнибал был особо нежен. Казалось, он пытается убедить Уилла в том, что сейчас ему ничего не грозит — и не словами, а собственным телом, каждым его жестом или движением. Засыпая, Уилл чувствовал на себе его всё ещё непривычную тяжесть.