Он всего лишь учитель!

В горле очень сильно першит и Антону бы хотелось покурить, но, увы, у него нет сигарет. Утро встретило его просто жутчайшей нахальной улыбкой, от которой парень пытался сбежать, однако не смог. Все тело ломило, а ребра так вообще грозились проткнуть кожу и вылезти наружу. Именно в таком состоянии отец выгнал парня из дому прямо в ненавистную школу. Шастун шел не спеша, хотя и понимал, что если не поторопится — опоздает. На телефон приходили сообщения от Димы и Сережи, но Антон стойко их игнорировал, выключив звук. А почему игнорировал? Потому что знал, что если не взбудораженный Матвиенко, то догадливый Позов уж точно поймет, в чем дело. А дело было… в гребанном Арсении Сергеевиче. При одном воспоминании об этом голубоглазом и чертовски соблазнительном мудаке Антон останавливался, тупо пялясь на носки своих кроссовок, а после возобновлял движения, чувствуя, как щеки пылают от смущения. Они поцеловались. Когда Шастун говорил эти же слова у себя в голове, было так смешно и нелепо, что парень просто начинал глупо хихикать, распугивая прохожих красной рожей и частым вздрагиванием плеч от смеха. Серьезно, поцеловать учителя? Ладно, это было нормально, если бы Антон был чем-то похож на Феню, не имел при себе совершенно никаких комплексов, слыл развязным человеком, любящим парней постарше. Но Антон таковым не был. Однако другие слова, звучащие: «Поцеловать учителя, который до сих пор кажется тебе слишком привлекательным, а по идее ты должен ненавидеть каждого классного за учительским столом», — звучали, как дебильная исповедь. И в этой исповеди Антон даже не чувствовал вины. Он не чувствовал ничего, кроме нарастающего желания примостить голову на плечо Арсения Сергеевича, обнять его торс длинными руками и с наслаждением вдыхать аромат его шампуня, перемешивающего в себе запахи лайма и ментола. Одно представление несло в себе столько ощущений, что, уже подходя к воротам школы, парень сбивчиво дышал, сжимал губы и сжигал всех взглядом. В сочетании с его разукрашенным лицом это выглядело действительно устрашающе. Ему почему-то захотелось, чтобы прямо сейчас, на ступеньках, ведущих к парадному входу в школу, Антона встретил какой-нибудь незнакомый человек и дал увесистую оплеуху. Просто для того, чтобы выбить все мысли об учителе, чтобы напомнить о старом, о наболевшем… И, вспоминая некоторые моменты двухлетней давности, парень морщится, понимая, что в школу он уже не хочет. Он не хотел в нее идти и раньше, но сейчас желание полностью отбито, однако Шастун не может свернуть обратно. Не может хотя бы потому, что замечает Арсения Сергеевича. У мужчины круги под глазами и, как всегда, взъерошенные волосы. Он жмурится, здороваясь с охранником и забирая у последнего ключи от кабинета. Русский у них третьим уроком, а ведь сегодня пятница и помимо русского, четвертым будет еще и литература. Как же Шастун мог забыть? Забыть про уроки, и, естественно, про учебники. Поэтому рюкзак парня слишком легкий, но сейчас он давит незабываемо сильно. И происходит это не столько от усталости, сколько от встречи… встречи взглядами. Арсений Сергеевич стягивает синий шарф с шеи и здоровается еще с несколькими учителями, прежде чем поворачивается, стараясь не наступить на пробегающих мимо первоклашек, и видит Шастуна. А Антон не может отвести взгляда, ведь сейчас вся школа, весь мир и время просто замирает лишь для того, чтобы Антон мог увидеть вину в голубых глазах напротив. Однако для него такого извинения не хватает, потому что парень разучился доверять людям, и Шастун через силу отворачивается, поджимая губы. Он слышит, как над толпой разносится обеспокоенный крик Арсения Сергеевича, и краем глаза замечает, как учитель огибает людей, чтобы добраться до Антона, но Шастун быстрее его. Он буквально бежит по лестницам, слыша многочисленные: «Аккуратнее, дебил!», — но его никто не остановит. Поэтому затормаживает парень, лишь добежав до кабинета химии, которая шла первой. Добежав и, войдя в класс, начав ловить на себе удивленные взгляды. — Тоха! — Сергей подлетает первым и, схватив друга за рукав толстовки, тянет к месту за последней партой. — Какая гнида тебя разукрасила? — Я разукрасил его не меньше, — усмехается парень, чувствуя на своем лице пальцы Матвиенко, которые аккуратно касаются мелких ранок и царапин, слабо оглаживают синяки. — Уже все хорошо. Где Поз? — Ему родители устроили выходной. — Взяли его на курсы? — Ага. — Тогда нет тут никакого выходного, — пожимает плечами Антон, следя за тем, как в класс входит учительница химии — высокая женщина с белыми пышными волосами и достаточно добродушным лицом. У них урок химии, а Шастун кусает губы. Нет Позова, а значит, нет и личного психолога. Дима относился к тем двум исключениям, в виде людей, которые знали секрет Шастуна. Его самую страшную, самую позорную тайну, о которой он не то, что говорить — думать боялся. И, закрывая глаза, он снова видел те моменты перед глазами. Май. Запах сирени и жара говорили о скором наступлении летних каникул. Антон видел свой дневник с четвертными оценками и понимал, что все три истории сдал на отлично. И все это благодаря одному единственному человеку с красивыми, шоколадными глазами, смотрящими так нежно и так ласково, что парень начинал невольно улыбаться… и он улыбается, пока не понимает, что крупно облажался. — Шастун! — закричала женщина, и парень вздрогнул, когда Матвиенко толкнул его локтем под бок. — Иди, выводи уравнение! Она говорила очень громко, хотя этого можно было избежать. Но все же Антону пришлось лениво встать, медленно подойти к доске и, смерив химичку взглядом, за пять секунд вычертить формулу. По классу прокатилась волна из сплошного восхищенного «ооо», а учительница неловко улыбнулась, сказав тихое: «Молодец», — и отправила парня обратно. Все оставшееся время от урока его не трогали. — Антош, что будем делать сегодня? — на перемене после химии к Шастуну подлетает Юля и заинтересованно разглядывает синяки на лице одноклассника. — Только не говори, что ты тренировался для решающей битвы с Арсением Сергеевичем. — Еще чего, — хмыкает парень, но на вопрос девушки не отвечает. Молча поворачивается и уходит, желая, чтобы все вокруг просто растворились. Сережа сегодня не навязчивый, как это бывает обычно. Он видит, что лицо его друга украшено не только побоями, но и грустью, поэтому большую часть времени Матвиенко просто находится рядом и молчит, иногда кладет руку на плечо Шастуна и мягко гладит. Это то, что сейчас нужно. Нужно именно Антону — тишина и чье-то понимание, даже если Матвиенко, в отличии от Позова, не знает причину внутренних терзаний Шастуна. Урок геометрии тоже проходит размеренно и Антона всего лишь раз вызывают к доске, чтобы опять убедиться в способностях парня. Правильно решенная задача, ответ на вопрос и в классный журнал идет еще одна хорошая оценка, а Антон до конца урока просто сидит рядом с Сережей, чувствуя тепло рядом. Начинает волноваться он только перед уроком русского языка. Ладони непроизвольно потеют, в груди сжимается сердце, в горле першит и хочется громко закашляться, но парень сдерживается и проходит к своей парте, садясь и вытягивая ноги. Арсения Сергеевича в классе нет, но это даже хорошо. Кажется, учитель боится, да и у Антона нехило подрагивают все конечности, но парень лишь сжимает зубы, зная, что по-другому будет хуже. Если он убежит сейчас — будет плохо. Слишком плохо. Арсений Сергеевич врывается в кабинет за секунду до звонка, поправляет закатанные рукава пиджака и проходит к учительскому столу, все это время пытаясь словить на себе взгляд Антона. Но Шастун смотрит в парту и нарочито медленно записывает сегодняшнее число в тетради. — Отлично, мы протянули вместе целую неделю, — улыбается учитель, оглядывая хмурый класс. — Но так ни к чему и не пришли… — его голос, кажется, на этих словах становится неуверенным, а взгляд невольно падает на Антона. О, нет, они ко многому пришли. Пришли, но не могут разобраться, что с этим со всем делать. — Павел Алексеевич предложил мне выбрать старосту класса, — начинает Арсений. — Но у нас уже есть староста! — подпрыгивает на месте Юля, подняв руку. — Это Лида. Талба указывает на девушку за третьей партой, у которой светло-русые завитые волосы и зеленые глаза. Арсений смотрит на нее небольше секунды, а после поднимает голову и виновато пожимает плечами. Слишком много вины. — Павел Алексеевич сказал мне самолично выбрать старосту. Лида, на тебе все еще будут некоторые обязанности, однако я выберу второго старосту. Сегодня после уроков он придет в 4/6 и подготовит со мной тесты к проверочным работам на понедельник. — То есть староста будет знать ответы на вопросы? Тогда я «за»! — закричал Самец. — Нет, староста не будет знать ответы на вопросы. Однако я проведу ему опрос прямо сегодня после уроков на прошедшие вами темы. В понедельник он ничего писать не будет, — предупредил Арсений Сергеевич. — Тогда не, пасиба, — отмахнулся парень. — Шастун, — сказал учитель, смотря на вздрогнувшего парня. — Что? — Шастун. — Да чего вам надо? — Ты будешь старостой. — Обойдетесь. — Не обойдусь, — качнул головой Арсений Сергеевич, взяв небольшой файлик и достав из него бланк. — У тебя и Позова лучшие оценки в классе, а так как Димы сегодня нет, старостой побудешь ты, может быть, после я тебя сменю. Поэтому зайдешь сегодня в кабинет после уроков, хорошо? — Я не приду. — Почему? — Иду сегодня к врачу. — Тогда я позвоню твоим родителям и уточню, — с легкой улыбкой говорит Арсений Сергеевич, и Антон сжимает зубы. Он видит, как у мужчины на лице сквозь насмешливость и доброту пробивается серьезность, и сердце сжимается только от одного осознания своего положения. Да, сейчас слишком людно и они не могут обсудить что-то. Но после уроков наступит та роковая тишина, где они, двое донельзя смущенных человека, будут оправдываться, шутить невпопад, а затем тупить взгляд от осознания вины. Шастун всплескивает руками, цокая. Ему неприятно это осознавать, но им надо поговорить. Поэтому Арсений Сергеевич прав. — Бесите. И эти слова воспринимаются учителем как согласие, потому что оставшийся урок русского языка он больше не задает вопросов на эту тему, да и вообще не трогает Антона. Им обоим душно находиться в одном кабинете, но оба держатся, потому что быть слабыми на людях — плохо. И литература проходит точно так же. Класс медленно, но верно втягивается в светлую атмосферу Арсения Сергеевича, и уже ко второй половине урока с интересом отвечает на вопросы учителя, так как Шастун — их предводитель, вожак и полководец — не протестует. Он вообще, кажется, заснул на первой парте и Арсений Сергеевич это видит, однако никак не реагирует. А после, Антона расталкивает Сережа, и они вместе идут на злосчастное ОБЖ, где Валентин Евгеньевич, опять в своей старомодной одежде, с седыми волосами и уставшим, но улыбчивым лицом, дает им небольшой тест на правила безопасности при пожарах. И Шастун снова все пишет на отлично, хотя очень коротко и без подробностей, как он обычно это делает. Поэтому при проверке его работы Валентин Евгеньевич кидает многочисленные взгляды на парня. Французский проходит слишком гладко и Елисей Антуанович сегодня ни на кого не ругается на родном французском. Он снова возвращается в свою позицию точного и гордого еврея с примесью парижской страсти, объясняет быстро и четко. Антон все записывает и с трудом читает текст, в превосходной степени картавя. Ему не нравится французский, от него першит в горле и тоже хочется закурить сигарету. Сначала выпить вина(засунуть батон в жопу, спасибо Maks Oto Won), а потом закурить. И шесть уроков уже позади, а Сережа с сожалением машет другу рукой, исчезая за углом. Что ж, это называется «решающий момент»? Антон подходит к двери кабинета 4/6 и, вздыхая, стучит. Голос Арсения Сергеевича бодрый и неуверенный одновременно, а может быть, у Шастуна что-то не так со слухом, но парень все же лениво входит в кабинет, встречаясь глазами с учителем. Они не будут думать над тестами и Арсений не станет спрашивать у него материал прошедших тем. Они вдвоем будут молчать, глядя друг на друга. Антон пройдет к учительскому столу и встанет напротив, а Арсений, почувствовав, что в таком положении они совершенно не равны, встанет со своего рабочего места и подойдет к Шастуну. Но ничего не изменится, ведь они все еще молчат. — То, что случилось вчера… — Заткнитесь, — обрывает Шастун учителя, поморщившись. И Арсений жмурит глаза, потирая виски пальцами. Он тоже устал, но хочет помочь, хочет во всем разобраться. Попов пытается сохранять спокойствие, но сейчас он чувствует себя отвратительно, ведь провел такую же бессонную ночь, как и Антон. — Нам надо об этом поговорить… — Я не хочу, — качает головой Антон. Он думал над этим разговором, но теперь такие фразы кажутся ему слишком постыдными и пыл усмиряется собственной скромностью. — Антон… — Зачем вы вчера в аптеку пошли? — спросил Антон, и этот вопрос застал Арсения врасплох, так как мужчина вдруг округлил глаза, а потом с легкой улыбкой пожал плечами. — Я готовил себе ужин и решил порезать капусту. Но… порезал палец, — в доказательство своих слов он поднял левую руку и на указательном пальце был виден порез. — Я же только недавно переехал, и из медикаментов у меня была только но-шпа. Ну, я и пошел в аптеку, чтобы купить бинтов и спирта. Антон не отвечает. Он вообще понимает, что задал чертовски тупой вопрос, но уже не может повернуть время вспять. Арсений Сергеевич тоже не давил. У них было много времени, потому что в кабинет никто не зайдет, никто им не помешает, никто не нарушит могильную тишину. Шастун вздыхает, понимая, что они не могут разойтись просто на этой «веселой» ноте, обходит первую парту второго ряда и садится за нее. Арсений жмет плечами и усаживается рядом с Антоном, чувствуя, как соприкасаются их плечи. И учителю хреново. Он помнит, как к нему по-кошачьи мостился Феня, как пытался коснуться и потрогать, сейчас же все по-другому. Арсений не может желать того, чтобы ученик коснулся его, но мужчине очень этого хочется. Антон скрещивает руки на парте и кладет на них голову, закрывая глаза. Почему-то он больше не чувствует напряжения, однако оно есть. И это тоже отличается от их совместной поездки в лифте или зализывания ран. — Мне понравилось, — вдруг говорит Арсений, нарушая тишину и вызывая у Шастуна дрожь. — Понравилось целовать тебя. Антон сглатывает, но к горлу подступает ком и становится трудно дышать. У Попова голос настолько спокойный и размеренный, что хочется выть. Шастун поднимает голову и смотрит на учителя, который тупо уставил свой взгляд вперед и теперь бессмысленно пялится на доску. — Что…? — Я хотел целовать тебя еще, — признался мужчина. — Потому что это было слишком хорошо. — Прекратите говорить такое… — Но это правда, — Арсений поворачивает голову к Шастуну и смотрит на него своими пронзительными голубыми глазами. — Тебе… ведь тоже… — Не посмеете… — Тебе это тоже понравилось, Антон. — Замолчите… — Это очень странно, но я же помню все. Я думаю об этом со вчерашнего дня и если при тридцати людях смог скрыть волнение, то сейчас уже поздно. — Я говорю вам… — То, как ты настойчиво прижимался ко мне или как я захотел зарыться пальцами в твои волосы. — Хватит… — Вспомни хотя бы, как сильно стучало твое сердце, ведь я держал тебя. Я чувствовал, как быстро оно билось. — Заткните пасть! Антон зол и в порыве злости он резко встает, хватая Арсения Сергеевича за грудки и нехило встряхивает, потому что от эмоций в этот момент к рукам подходит размашистая сила. Ему хочется не только встряхнуть учителя, но и заехать Попову по носу, или дать в глаз, ударить лбом о поверхность парты и гордо уйти, выпятив грудь. Но он этого не делает, потому что снова ловит себя на мысли, что у Арсения красивые глаза. И его лицо, такое виноватое, такое жалостливое, что хочется умилиться, слишком притягательно. Из-за этого Антон прикусывает кончик языка, потому что нарастают те же ощущения, что и в прошлый раз у учителя дома, на том ворсистом диване, под запах мяты и кофе. Арсений кладет руки поверх сжатых на своей же рубашке чужих кулаков и смотрит в изумрудные глаза, пытаясь найти в них ответы. Однако у Шастуна в голове туман и один маленький, запутавшийся в тропинках ежик, поэтому учитель все берет на себя, поглаживая разбитые, но уже немного затянувшиеся костяшки Антона большими пальцами. — То, что я сказал, это правда. И мне от этого тоже не радужно. Я ведь должен быть благоразумнее тебя, не так ли? Хотя бы из-за разницы в возрасте. Но это тут роли не играет, потому что я чувствую себя пятнадцатилетним подростком, по уши втюрившимся в другого человека… Шастун вздрагивает, при слове «втюрившийся» и сглатывает, потому что в висках начинает очень быстро колотиться незамысловатый рваный ритм. — И я знаю, что у тебя проблемы, Антон, — голос Арсения такой нежный и ласковый, что парень просто хмурит брови, понимая, что даже это ему не поможет. — И я хочу тебе с ними помочь. Антон качает головой, и вся злость сходит, а руки отпускают грудки рубашки Арсения Сергеевича, но учитель не убирает рук с запястий ученика. Он продолжает держать в своих ладонях пальцы Шастуна и самозабвенно поглаживать их. — Вы не сможете. — Поверь мне, — говорит Арсений и сжимает в руках чужие пальцы, кривя губами. — Прошу, просто доверься мне. Антон сводит брови к переносице, но на лице у него больше не хмурость, а сожаление, ведь он хочет сказать «хорошо», однако в горле снова ком. Он уже говорил «хорошо», и это «хорошо» стоило ему дорого. Шастун доверял одному единственному человеку и, будучи мальчиком чувствительным, он очень плохо пережил это предательство. Все потому, что детские радостные моменты были испорчены, а счастье перерублено на корню. И у него дрожали руки. Хотя бы из-за того, что он думал и пытался выбрать сторону. Ангелы и демоны молчали, никто не смел вмешиваться в его раздумья, хотя Антон уже знал, что скажет. И он решился на это. Арсений Сергеевич смотрит с просьбой, и Шастун хочет ему улыбнуться безо всякой насмешки или горечи. «Мне понравилось целоваться с вами. Мне понравилось, как вы сжимали мою талию, сидя на заднем сидении мотоцикла. Мне понравилось, как вы улыбаетесь мне. Мне понравился ваш голос. Мне понравились ваши глаза. Мне понравился ваш характер и ваши глупые попытки помочь мне. Мне понравилась ваша квартира, и ваш запах тоже меня очень привлек. Арсений Сергеевич, вы понравились мне. Нет, даже не так. Я влюбился в вас. Всего лишь четыре дня. Мы знакомы с вами четыре дня, а я не могу отрицать того факта, что сердце стучит гораздо быстрее, стоит вам на меня посмотреть. Потому что я влюблен. Но знаете что…?». — Нет. Арсений вздрагивает, ведь из его рук пропадают пальцы Шастуна, а парень встает, закидывая на плечо рюкзак. Его мышцы вытянуты в гитарную струну, но одновременно с этим на лице у парня полное спокойствие. Он поднимает голову и смотрит на учителя. Смотрит надменным, грубым и насмешливым взглядом. Смотрит как на человека, которого хочет втоптать в грязь. И его слова не менее ранят: — Вы мне противны, — буквально выплевывает он слова, сужая глаза. — И я буду презирать себя всю оставшуюся жизнь, если попрошу у вас помощи, — Антон говорит медленно, чтобы слова сильнее царапали когтями по душе. — Хватит мнить себя супергероем, Арсений Сергеевич. Меня совершенно не ебет ваша тупая забота, ага? Думаете, я один раз проявил себя в роли каракатицы и все, можете устраиваться в мои няньки? Идите нахуй, Арсений Сергеевич. Мне плевать как на вас, так и на ваши подкаты. Захотели поебаться со своим учеником — Агапов свободен, как птица в полете, трахай не хочу. Я не буду старостой класса и прочей херней, которую вы придумаете. Попытайтесь жить полноценной жизнью до того, как я вас растопчу. Но знаете что? — Антон наклоняется и чуть движется вперед, так, что его губы оказываются рядом с ухом мужчины и Арсений вздрагивает, слыша смешок. — Можете дрочить на меня столько, сколько захотите, Арсений Сергеевич. Адьёс. Парень выпрямляется и выходит из класса, заворачивая за дверной проем и спускаясь по лестнице. Он идет уверенно и быстро, а на лице, казалось бы, покой, но нет. Антон кривит губами, когда выходит из здания, потому что холодный воздух остужает. Сердце сжимается, когда парень прокручивает в голове собственные слова и морщится от неприязни к самому себе. Кого он обманывает? Ему не удастся завершить все так, только не с Арсением Сергеевичем. Мужчине больно и почему-то Шастун чувствует это всем телом. А в голове лишь одно: Я снова… «Влип».