They say every sin will have a thousand eyes

      Строчки разводами синей туши ложатся на бумагу. Все мысли, которые вертелись у неё в голове и которые она не может доверить никому, теперь отразились на тонких листах. Она пишет письмо, которое никогда не отправит адресату. Потому что этого никогда и не предполагалось. Запечатывая очередной конверт, Ребекка уже сбилась со счёта. Какой он? Сотый? Тысячный? Их было слишком много.       Стиснув зубы и на минуту прикрыв глаза, она проводит кончиками пальцев по неровному краю. Наверное, она заразилась безумием от Клауса, который, несмотря ни на что, помнил имя каждой своей жертвы или от Стефана, который, в свою очередь, писал имена своих на стенах. Ей было всё равно на давно сгнившие трупы, что когда-то были людьми. Ей не было их жаль… может самую малость, первую сотню лет. И ей не было больно. Ребекке тысяча лет. Боль чувствовалась лишь пару веков.       На смену боли пришла опустошённость. Она пережила слишком многое и слишком многих, чтобы обращать на это внимание. Но кое-что, она была уверена, не изменится никогда. Сколько бы раз не осыпались с деревьев золотые листья, сколько бы раз их семья не стояла на грани распада, её чувства не изменятся. Они останутся с ней навсегда.       Это было её проклятием, её личным адом и в нём не было пламени или пылающих углей, нет. Был лишь холод, морозной корочкой покрывающий внутренности и оседающий инеем на ресницах. Могильный холод и сырой туман, скрывающий всё от посторонних глаз.       Она снова возвращалась в своих воспоминаниях к минутам своей некогда жизни, а теперь лишь бесконечного существования. И хотела забыть каждый последующий день после обращения. Но жизни нет дела до чужих желаний, будь ты сверхъестественным существом или обычным смертным.       «Аяна всегда была слишком внимательной. Смотрела своими тёмными глазами, подмечала любые мелочи. Для неё не составило труда разобраться, что происходит. Она всегда была добра с ней, но в тот день её взгляд резал холодными льдинками осуждения. Ребекка нервно заламывала пальцы и не могла найти себе места, метаясь из угла в угол. — Прошу тебя, Аяна! — в голосе Ребекки слышалась мольба, а в глазах стояли непролитые слёзы. — Помоги мне!       Женщина повернулась к ней спиной, растирая в простую глиняную чашку сухие листья шалфея. Ребекка тихо всхлипнула, отчаявшись, и Аяна, стряхнув с пальцев обломки сухих травинок, обернулась, поджав губы в тонкую линию. — И чего ты хочешь от меня, девочка? — Ты ведь знаешь обо всём. Знаешь, что это неправильно, — голос Ребекки дрожал. — Помоги мне избавиться от этих чувств!       Ведьма смерила девушку тяжёлым взглядом, будто пригвождая Ребекку к месту. И тихо, но резко сказала: — Глупая. У меня нет власти над чувствами. Справиться с ними можешь только ты сама.       И Ребекка опустилась на ближайшую из шкур, что служили кроватью, запуская пальцы в волосы. Отчаяние заполняло каждую клеточку её тела. — Не могу. Не получается… — прошептала девушка. — Неужели ничего нельзя сделать? — спросила она, вскидывая голову.       Ведьма молчала. В её карих глазах отражались два противоречивых чувства. Осуждение и сочувствие. — Стоит ему оказаться рядом, сердце моё начинает биться чаще. Пальцы ноют от желания прикоснуться. Быть ближе, чем позволяют то рамки приличия. Если бы я только знала, что он испытывает ко мне хоть толику тех же чувств, мы бы сбежали непременно. Никто бы не узнал, не осудил…       Аяна подняла руку, обрывая её на полуслове, не желая слушать дальше. — Глупая, — вновь повторила она, качая головой. — Контролируй себя, и тогда, быть может, всё ещё наладится. — Ничего не наладится, если ты мне не поможешь! Я видеть его не могу рядом с ней! — Ребекка передёрнула плечами от отвращения. — Татья — хорошая девушка, Ребекка. Она никому не желает зла. — Хорошая девушка? Не желает зла? — вскрикнула Ребекка. — Она вертит моими братьями как ей заблагорассудиться! Чувство вины ей неведомо! Если я ещё хоть раз увижу, как она обжимается с Ником, а потом преспокойно целуется с Элайджей за пристройками… — её голос звучал как-то надтреснуто и жалко, — то клянусь, я убью её…       Глаза Аяны полыхнули в свете закатного солнца, и Ребекка вздрогнула, сразу же сжавшись. — Думай, о чём говоришь, девочка! — голос ведьмы был холоден, и девушке, стало совестно за свои слова. — Я помогу тебе, — спустя некоторое время сказала Аяна. — Но цена будет слишком высока. Если всё это лишь твои выдумки, если он не испытывает в ответ тех же чувств, с того момента, как заклинание завершит круг, ты уже никогда не сможешь найти свою любовь, и твои страдания будут длиться до конца твоих дней. Ты готова пойти на это?».       Аяна была права. Она всё выдумала. Долгие взгляды и трепетные прикосновения — всё это существовало лишь в её воспалённом воображении. А потом мать обратила их в вампиров, в бессмертных существ, обречённых на вечность. Вот только Аяна не знала, что страдания, которые обещались ей до конца её дней, не закончатся никогда. Она бессмертна и проклята навеки.       Обречена на любовь к собственному брату, и все жалкие попытки что-то исправить, полюбить кого-то другого бесполезны. И ей снова и снова приходится прятать горькие слёзы, когда она в очередной раз видит в глазах Никлауса, её Ника, лишь отстранённость и безразличие.       Ни Элайдже, ни Колу, ни уж тем более Нику никогда не понять её стремление найти лекарство и снова стать человеком. Она придумывает всякие отговорки, говорит что-то о семье и простом человеческом счастье. Но единственное, что она хочет — чтобы её страдания закончились. Став человеком, она снова будет смертной и тогда сможет положить этому конец. Пусть даже если это будет её конец.