Метаморфозы

      Иногда мне кажется, что беременна не королева, а Капитолий — он раздулся. Он полон родственников её величества, доброхотов из Великих Семей, врачей самых удивительных направлений, деятелей искусств и прочих бездельников, которые «создают атмосферу положительной энергии». От их приторных улыбок дворцовый воздух вязкий, как сгущёнка.       Эта сгущёнка, наверно, залепила королеве глаза. Как иначе она могла не заметить?! Я не был на «целебных уроках» уже несколько месяцев, а она даже ни разу не вызвала меня для воспитательной беседы, не мурлыкнула «мой милый», супрессируя громадой своей магии. Получив второй шанс, она, похоже, вовсе забыла о неудачном первенце. Она думает, что уязвит меня таким пренебрежением? Она ошибается. Я рад.       В наших отношениях наметилась взаимность.       Опять метафоры. Опускаю взгляд: «История растений», Теофраст, страница сто десять. Никак не могу её преодолеть. Дворцовая библиотека огромна, тиха и безлюдна, и мысли расползаются по высоким тяжёлым стеллажам, по округлому куполу, с которого смотрит карта звёздного неба… если королева выносит ребёнка, то он родится в тхорон, под знаком Скорпиона… А похоже, что королева выносит. Она пышет здоровьем. Я видел её мельком, накануне переговоров: улыбалась, смеялась, источала аромат неизменных белых роз — символа веры, любви и верности…       Конечно, Ардал со своим сборищем мятежников был обречён: за час переговоров его воинственные «Новые Каленхиды» превратились в верноподданных Света. Магия дочерей Лерин действует безотказно.       А потом был праздник, но виновница не присоединилась к торжеству. И это уже странно: раньше она никогда не упускала шанса покрасоваться перед публикой, тем более перед такой благодарной. Мой змей на хвосте даже принёс мне байку, мол, положение королевы мгновенно вошло в моду: безмозглые придворные дамы не только носят рыжие парики, но и спешат беременеть, и подкладывают под платья подушки, чтобы зрительно увеличить срок…       Двери читального зала тихо скрипят, открываясь. Лёгок на помине.       — Ваше высочество! — Моё приобретение удивлённо округляет глаза. — Доброй ночи!       Да, конечно. Ты совсем не ожидал меня здесь увидеть. Ты всегда оказываешься рядом совершенно случайно.       Мой насмешливый взгляд он трактует как разрешение и подходит ближе. В лицо он не смотрит — не идиот, — но я всё равно чувствую, как он держит меня в поле зрения. Такое слегка виноватое, осторожное внимание.       — Простите, что побеспокоил. Я хотел взять книгу.       — В полночь?       На его щеках проступают два алых пятна. Его румянец как розы у королевы — по сорту на каждый случай.       — Я не дочитал. Не могу спать, если не дочитал.       Делаю дозволяющий жест, — скорее отмахиваюсь, — и мой оборотень спешит к стеллажу.       А меня ждёт Теофраст. Страница сто десять.       «…Есть в стране, которая называется Арией, колючее растение, дающее сок, похожий на мирру и видом, и запахом. Сок этот течет, когда светит солнце...»       Солнце.       Если у королевы родится дочь, то в том, чем я занимаюсь, не станет никакого смысла. Во всех шестнадцати годах моей жизни не станет смысла. Я не смогу начать преобразования — при живом Свете в них тоже не будет смысла… королева так настойчиво уверяла меня в своей «любви» и так вероломно…       По телу бежит дрожь: понимаю, что вижу её лицо. Откуда?! Нет. Нет, всего лишь картинка. Книга в руках моего оборотня — этот прохвост уселся напротив и листает талмуд по истории.       — Тебе мало портретов на стенах?       — Простите, ваше высочество… — Он опускает плечи, весь будто делается меньше. — Я только хотел проверить. Королевы на картинах так молоды. Ни одна и правда не дожила до пятидесяти...       — Ты им сочувствуешь? — Протягиваю руку и захлопываю книгу — пряди волос моего оборотня взлетают от поднявшегося ветерка. Они раньше были короче, кажется. — Скажи мне, Седрик, зачем стоит Великая Завеса?       — О, эм, завеса была всегда…       — Я спрашиваю, какую функцию она выполняет.       — Завеса… — бедняга предсказуемо тушуется, — защищает Меридиан от иноземных вторжений… от опасностей других миров…       — И от Земли? — Обвожу взглядом библиотеку. — Думаешь, мир, из которого Лерин принесла это наследие, не заслуживает нашего внимания? Мир, из которого пришли мои предки? Почему Лерин была вынуждена пить Зелье Забвения, чтобы стереть из памяти всех родных и близких? Почему Кондракар не оставил между Землёй и Меридианом возможности сообщаться? Нет, я очень сомневаюсь, что Завеса от чего-то нас «защищает». А вот то, что она отсекает нас от потоков вселенской магии, — несомненно. Лишь Свет восполняет этот дефицит.       Мой змей бросает на талмуд растерянный взгляд. Кажется, сама мысль, что книга может лгать, приводит его в ужас.       Забавное сочетание хитрости с наивностью.       — Кроме официальной истории, в которой Кондракар суть Цитадель Добра и Справедливости, имеется альтернативная, Седрик. Эсканор пришёл три тысячи лет назад, а Завеса стояла задолго до его прихода. Когда-то Кондракар согнал сюда, как свиней на убой, смутьянов со всей вселенной, всех, кто посмел не согласиться с абсолютной властью Конгрегации, всех, кто пошёл против «естественного» — обожаю это слово! — порядка вещей. Однако галаоты не убили друг друга и не раскаялись. В ситуации тотального магического дефицита они построили самостоятельный, независимый мир. Представляешь, какое получилось пятно на безупречной репутации Вечной Цитадели? Ведь если Кондракар не нужен одному миру — зачем он другим?       Мой змей подался вперёд, разомкнув губы, будто всем телом ловит каждое слово.       И я продолжаю:       — Откуда взялся король Моргон, последний король в Метамуре, с его Кахедринами? Как он смог собрать армию, которая чуть не разрушила планету? Причём действовал он настолько жестоко, что галаоты, позабыв гордость, обратились за помощью к Оракулу. Как удачно для Кондракара, не правда ли? Добрый Оракул, естественно, внял мольбам и прислал за Завесу своего ставленника — князя Эсканора. И князь работу выполнил: Кахедрины были разбиты. На развалинах старого города воздвигли Меридиан. Но увы! сам Эсканор скоропостижно скончался. — Усмешка лезет на мои губы. Любимая тема драматургов: как героически умер князь и как безутешно скорбела его жена! — Рыцари Эсканора могли бы претендовать на трон… если бы Лерин не успела раньше. Она не участвовала в войне, но объявила себя посланницей небес, купила церковь и стала Светом, навсегда связав Меридиан со своей магией. Очевидно, с этой амбициозной женщиной Оракулу договориться не удалось, потому что Завеса осталась стоять. Завеса стоит до сих пор.       — Но… почему?       — А разве не удобно? Пока есть королева-Свет, Метамур не страдает от недостатка магии. Но стоит королеве исчезнуть… бум! катастрофа. Ста лет не протянем. Поэтому Свет боготворят, поэтому, когда я его получу…       — Получите Свет?       Проклятье!       — Естественно я имел в виду сестру-Свет! Если у меня родится сестра — она будет Светом Меридиана, и я обсужу с ней этот вопрос! Болван!       Мой оборотень резко вскакивает и низко кланяется, так резко и так низко, что чуть не прикладывается лбом о стол.       — Простите, ваше высочество!       Мне бы самому себя постучать по голове. Чуть не проболтался. И кому? Этому… гомункулу, который занимает место в учебном классе, пока я…       — Сегодня, когда я был в вашем облике, — вдруг выдаёт он, — со мной заговорила благородная леди.       — Я, кажется, велел тебе говорить только с учителями?       — Да, ваше высочество, но леди Грендаль весьма… настойчиво искала встречи.       А. Грендали — Великое Семейство. Их предок первым присягнул Лерин в верности, а их Башня самая высокая, чем они очень гордятся.       От их бесстыжих дочерей, похоже, мне отбиваться до конца жизни.       — И чего она хотела?       — Спрашивала, какие леди мне — то есть вам — нравятся.       — Ну и какие, ты ответил?       — Молчащие.       Я отворачиваюсь, но, наверно, мальчишка всё равно замечает мою улыбку, потому что улыбается в ответ.       В тропических лесах обитают самые опасные твари — малярийные комары, личинки-паразиты и смертельно ядовитые лягушки.       Я был уверен, что ему там понравится. Он ведь любит придворную жизнь.       Но из портала мой змей выполз несчастный, поцарапанный флорой и покусанный фауной. Хотя задание свое — найти нужные растения — выполнил и даже догадался ни о чём не спрашивать.       Самым нужным из всех растений была кашапона — уникальная пальма. За длинные высокие корни, позволяющие ходить, ботаники называют её «шагающее дерево». Теоретически, конечно, я мог бы разработать для своих растений и авторскую систему движения… Но на практике улучшить существующее свойство гораздо легче, чем создать его с нуля. Природа, как и все женщины, консервативна и всякое нововведение принимает в штыки.       Хотя её представления о допустимом и «естественном» гораздо шире, чем у людей.       Подвижная, слышащая и видящая кашапона знаменовала начало эксперимента, который навсегда изменит Меридиан. Дочери Лерин связаны с планетой напрямую, магией вплавлены в неё — так прочно, что от них зависит само существование мира. Но когда их не станет, когда королева, у которой нет наследницы, умрёт, Метамуру понадобится новый объединяющий фактор. Новый способ контроля. И тогда мои создания пустят корни — новые вены Меридиана, проводящие магию и волю нового монарха. Мою.       Метафора станет технологией.       Поэтому сейчас моё тело и половина моего разума остались в комнате — сидеть за столом и отводить все подозрения, — а вторая половина «гуляет» вместе с кашапоной. У растений нет ума, нет желаний и стремлений, — меня ничто не отвлекает, я вижу и слышу всё, что видит и слышит она. Конечно, это риск, но лабораторные условия слишком стерильны. Нужен тест в естественной среде.       Кашапона двигается по королевскому саду бесшумно, вплотную прижимаясь к высоким белым кустам роз. Эти бесполезные пошлые цветы занимают почти всю территорию вокруг дворца. Королева-Свет может позволить себе расточительность.       Передача информации идёт стабильно, и у меня даже рябит в глазах от буйства сортов: белые розы, беловато-жёлтые розы, беловато-розовые розы, беловато-голубые розы… Потрясающее разнообразие. Этот садовник, Далтар, действительно хорош, раз заставил все эти гибриды сосуществовать и цвести одновременно. Но зачем? Просто «для красоты»?       Видеть красоту в функциональности, похоже, королева не способна.       — Ш-ш-ш…       Кашапона подаётся в сторону, и лапища промахивается. Чёрная лохматая лапища с загнутыми острыми когтями. Кошка. Гаанские луны! У опытного образца нет атакующих способностей — я не ожидал, что они понадобятся… откуда эта тварь вообще взялась?.. проклятье! и вокруг только розы, низкие, высокие, плетистые на стене…       Плетистые. Длинные. Колючие.       Сойдёт.       Кашапона цепляется за них и подтягивается вверх. Кошка, конечно, рвётся следом, но, покорные моей магии, шипастые стебли сжимают её в тисках. Раздаётся жалобное мяуканье.       Глупая тварь.       Я направляю опытный образец дальше по побегам. Я вижу, как от Капитолия до самого горизонта простирается Меридиан: «сверкающая жемчужина», воспетая поэтами, город из серого камня, который переливается всеми цветами радуги, когда на него падает Свет.       Метафоры, метафоры.       А мой образец, оказывается, неплохо справляется и с вертикальным движением, крепко цепляется за выступы в стене. Думаю, нет нужды обходить все семь башен: от королевской — Солнце — спустимся к Меркурию, а там, по переходу…       Нет, моим планам сегодня не суждено сбываться. Балкон тронного зала гостеприимно открыт, и кашапона заглядывает внутрь.       Засахаренные чиновничьи морды я узнаю сразу: Великий Совет. У нас любое чванливое сборище называют «Великим». Несколько раз королева затаскивала меня на это… мероприятие, но ничего интересного я не услышал. Не слышу и сейчас: советники блеют высокоинтеллектуальную чушь о благе государства, непрестанно бьют её величеству поклоны и держат на рожах стабильные влюблённые выражения. И графини, главы Великих Семей, и седые «мудрецы»-министры пялятся на Свет словно зачарованные.       А может, она действительно их околдовала?       Как и её нарциссические прабабки, королева сидит на троне и наслаждается. Последний месяц беременности, обычные женщины в такое время и вставать-то отказываются, а она… Прямая. Гордая. С лёгкой полуулыбкой на лице. Под белым пышным платьем виднеется живот, огромный, будто глобус проглотила.       Принц стоит от неё по правую руку — делает вид, что имеет значение. Этот баран старательно не замечает, что, по сути, принц-консорт — такое же символическое украшение, как четыре мраморные сферы у трона…       Министры и графини разом кланяются. Уже конец? Да, великосветское сборище гуськом тянется к выходу, только один белобрысый тип задерживается — поцеловать королеве руку. Я и отсюда вижу, что губы у него толстые, блестящие, будто два жирных слизняка.       Зачем она ему позволяет?       Принц смотрит белобрысому типу в спину мрачным тяжёлым взглядом, пока тот не скрывается за дверью.       — Похоже, граф Дидиэр испытывает к тебе особую симпатию.       — Я рассудила в его пользу, милый. Конечно, он мне благодарен.       — Мог обойтись словесным выражением «благодарности».       Она смеется хорошо отрепетированным смехом и тянет супруга за локоть, заставляет наклониться к своему лицу.       — Ты что же, ревнуешь?       — Разве моя королева может дать мне повод?       Болван.       — Твоя королева и мечтать не может о лучшем…       Она вдруг замолкает. Всё тело её замирает и взгляд становится расфокусированным, неживым — в воздухе слышится слабый, чуть кисловатый запах магии, и даже вьюнки арабеска на колоннах испуганно сворачиваются.       Но фарс заканчивается почти сразу — королева так же внезапно приходит в себя. Морщится.       Чудесный способ перевести тему.       — Что такое, мой Свет? — нервничает принц-тюфяк. — Чёрное облако?       — Нет… Нет. Облако вернется только через четырнадцать лет. Просто… — Она поворачивается к окну. Проклятье! Заметила? — Нет. Ничего. Не обращай внимания. Близится солнечная буря, и Меридиан волнуется. Но я справлюсь. Как всегда.       Он берёт её ладонь, прижимается щекой к бледным костяшкам.       — Если бы я мог тебе помочь…       — Твоя любовь и вера — мои лучшие помощники. — Она улыбается мужу, и на его лице проступает идиотское счастливое выражение. — А если ты ещё передашь Галгейте, чтобы сделала мне чаю…       Кашапона осторожно отступает от балкона.       Чуть не попался.       Как я мог быть так неосторожен? Как мог забыть, насколько Свет чувствительна к магии? Бессмысленный риск! Больше я не стану к ней приближаться… я и не хочу к ней приближаться! Ни растениями, ни сам, ни мыслями даже! Уже несколько месяцев её сияющее высочество не выматывает мне душу — это ли не счастье?!       Корни, слух и зрение проверены. Эксперимент закончен. Послушная моей воле, кашапона сбегает к Меркурию — башне, отданной на растерзание гостям.       —… подвергать опасности свою бессмертную душу!       Приказываю образцу замереть: низкий стальной альт ни с чьим не перепутаешь. Моё растение аккуратно, одной веткой, заглядывает в зал.       Раффлезия стоит у самого окна — ничего не разглядеть за её алыми телесами. Я уже успел забыть, какая она огромная, — с тех пор, как королева забеременела, я ни разу не был на «душеспасительных встречах».       — Вы совершенно правы, ваше высокопреосвященство. — Голос моего змея. Несчастный, она его сожрёт. — Нет ничего важнее приобщения к Свету.       — Которое, — раффлезия делает эффектную паузу, — возможно только в святых стенах.       — К счастью, боги слышат нас и за пределами храмов.       — Но всякая богобоязненная душа будет стремиться в храм, к братьям и сестрам. «Если ходим вместе во Свете, то будем очищены от всякого греха».       Мой оборотень отвечает мгновенно, будто готовился:       — «Когда молишься, войди в комнату твою и затвори дверь твою, и Свет, видящий тайное, воздаст тебе явно».       — «Не будем оставлять собрания своего, но будем увещевать друг друга».       — «Разве не знаешь, что ты и есть храм, и Свет живет в тебе?»       Примас издаёт странный звук — то ли смешок, то ли вздох. Никогда таких от неё не слышал.       — Мы надеемся, его высочество рассуждает так же как вы, юный лорд.       Его высочество?       Раффлезия делает шаг в сторону, и я вижу белобрысую макушку: мой змей кланяется, отступает. Через секунду я теряю его из виду — он легко смешивается с толпой.       Кашапона ещё какое-то время остаётся на месте, но дальше до её «ушей» долетает только светская болтовня. От обсуждений нового костюма и престарелой любовницы лорда Айра листья стремительно вянут.       Не могу их винить.       Возвращайся.       — Хорошая девочка, хорош… Ваше высочество!       Он вскакивает с места, смотрит на меня круглыми, удивлёнными глазами. Конечно. Не каждый день между твоим шкафом и кроватью трескается Завеса.       — Что… а как…       — Завеса существует сразу в одиннадцати измерениях, Седрик, поэтому теоретически открыть портал можно из любой точки в любую точку. Но я не читать тебе лекции по теории маг. пространства пришёл.       Оглядываюсь. Его комната завалена книгами, ест он их, что ли? книги на столе, подоконнике, комоде, стопки на полу, разве что на постели нет — там лежит чёрная кошка… Чёрная кошка?       Нет. Сначала главный вопрос.       — Откуда примас знает, что мы знакомы?       — Простите, ваше высочество?       — Я слышал ваш разговор сегодня. — Помолчав, добавляю как можно многозначительнее: — И не только.       — Но… Никто не знает, ваше высочество. И примас не знает. Просто сегодня она сказала, что принц подвергает опасности свою душу, когда не посещает мессы. А в святых книгах написано, что не обязательно…       — Сам знаю, что там написано.       Хорошо. Допустим, он не врёт. Прилюдное порицание, даже если самого провинившегося нет рядом, — в духе раффлезии…       Раздаётся громкое, требовательное мурчание — кошка тычется моему оборотню в запястье, и он, будто околдованный, тут же берёт её на руки.       — Где ты нашёл эту тварь?       Тварь косится на меня высокомерным жёлтым глазом — второй у неё блаженно зажмурен.       — Она запуталась в розах на стене, ваше высочество. Так плакала. Бедняжка! — Мальчишка чешет «бедняжку» за ухом, улыбаясь как идиот. — Она очень ласковая. Хотите погладить?       Хочу ли я её погладить?       О да!       Подхожу и выдёргиваю кошку из его рук. В моих она мгновенно напрягается, знакомо шипит, топорща длинные усы. Что, уже не «хорошая девочка»?       Отдам на корм непентесам.       — Ваше высочество… пожалуйста… вы же её так задушите…       Боль резкая и острая — будто веером из лезвий провели по лбу. Или по глазам? Не могу понять. Прижимаю ладони к лицу — течёт по щекам, подбородку, шее.       — Мой принц!       Чувствую холодные пальцы на своих запястьях. Мой оборотень даёт мне платок, и я прижимаю его к коже, жду, пока кровь остановится. Потрясающе. Пощёчина от кошки.       Типичная самка.       — Мой принц… — Убираю руки. Лицо этого дурака испуганное, белее мела. — У вас осталось… вот, посмотрите.       Он достаёт зеркало, и я еле сдерживаю смех. Серьёзно? Седрик, ты носишь зеркало в рукаве?       Смотреть на свою физиономию мне не хочется — знаю, что не увижу ничего нового, — но взгляд сам падает на стекло. Тварь промазала по глазам и рассекла брови — останутся шрамы. Пусть. Королева такими похвастаться не может.       — Поймай эту дрянь.       — Я… уже поймал, ваше высочество…       Шелестит чешуя: змей подтягивает хвост — когда только выпустил? — зажимая его концом чёрный пушистый комок. Тело кошки. Переломанное. Глаза больше не блестят.       Мальчик-одуванчик смотрит в пол, виновато кусает губы, и в сочетании с огромным змеиным хвостом выглядит это забавно.       Ладно. Убедил.       — Пей.       Я протягиваю ему светящийся фиал, и он проглатывает всё залпом, безропотно, как шёл в портал за кашапоной. Я всё жду, когда он спросит, что это за зелье, но он не спрашивает, и приходится начать самому:       — Это яд. Сработает, если ты проболтаешься, неважно, вслух или мысленно. Смерть будет мгновенной. — Делаю эффектную паузу. Одуванчик понятливо сглатывает. — А твоё обезображенное тело я отдам росянкам. По чешуйке. Понял?       — Да, ваше высочество…       — Хорошо. Потому что то, что я сейчас тебе покажу, должно остаться sub rosa.       Печать вспарывает пространство, и Завеса отвечает знакомым возмущённым треском.       Сад приветствует создателя: лианы обвивают мои лодыжки, устанавливая связь, а разум наполняется радушным растительным шелестом. Мой оборотень выходит следом, но ни делает ни шага — замирает с открытым ртом. Запахи ловит. И глаза его распахнуты от восторга — растения чувствуют, жадно тянутся навстречу. Он первый гость в их жизни.       И его реакция совершенно верна.       — Где мы?       Мои губы сами собой складываются в улыбку — давно хотел это сказать:       — В месте, которое не существует.       Отворачиваюсь, но продолжаю видеть своего змея тысячами глаз — листьями, лепестками и стеблями. Моими созданиями. Вижу, как он ошарашенно вертит головой, как, затаив дыхание, ступает по мягкой влажной траве, осторожно и почтительно, будто по храмовой паперти.       Это даже делает его из смазливого красивым.       — Мы в складке Завесы, Седрик, в междумирье. В единственном месте, которое не подвластно Свету королевы. В нигде и никогда.       Он идёт за мной след в след. Все цветы на его пути торопливо распускаются, подтягиваются на длинных ножках, поворачиваются лучшей стороной. Откуда в них столько позёрства?       — Всё здесь — мои разработки. Защитная сфера, воздух и земля, баланс газов и минералов, вода и искусственное освещение… Несколько лет ушло только на теоретические расчёты. Думаю, даже Великая Цитадель устроена проще.       Медленно, будто каждым движением спрашивая разрешения, — я уже разрешил, раз привёл тебя сюда! — мой оборотень подходит к чёрным космеям и вдыхает их аромат.       — А это ваниль?       — Нет. Вот ваниль.       Я указываю на орхидеи, и он тянется любопытным носом к их светло-жёлтым цветам, потом касается венчика языком. Лепестки смущённо прикрывают завязь.       На лице моего оборотня проступает уморительное недоумённое выражение.       — Они совсем не пахнут ванилью!       — В природе не всё то, чем кажется.       Он краснеет — по привычке, похоже, — и перебирает головки венериных башмачков. Тоже орхидеи. Нужны сотни орхидей, чтобы перебить запах роз, проникающий сюда даже через портал.       Розы — единственные цветы, которые я не стану выращивать.       К цветущей оливе мой змей не подходит — останавливается на почтительном расстоянии. Да, это дерево производит впечатление: самое большое в Саду, с могучим стволом и крупными лопастями-листьями.       — А она — центр?       Символ победы?       Нет, у меня не настолько поэтическое мышление.       — Сажать в центре сада дерево — пошло. — Я расставляю руки. Шуршат листья: лозы взвиваются по моему телу и застывают кроной вокруг головы, на траву ложится наша тень — длинная, с огромными ветвистыми рогами. — Центр — это я.       И теперь мой оборотень смотрит только на меня. Будто фиксирует мой образ в своих глазах, как в янтаре, и есть в этом что-то хищное, голодное, что-то, что я чувствую и в своих растениях. Да, я знаю: им мало света, им тесно, они близки к стагнации, и, если я останусь в их объятиях слишком долго — их гаустории высосут из меня все соки.       Покорные моей воле, лозы возвращаются в землю.       — Когда я займу престол, этот Сад покроет весь Метамур.       — Зачем, ваше высочество?       Хороший вопрос. Мой любимый. Я задаю его с тех пор, как научился говорить. Я бы хотел задать его персонально королеве, персонально Лерин. Зачем ты создала эту систему? Уж не из мести ли?       — Ты когда-нибудь задумывался, что Свет Меридиана — это не метафора? Куда он исчезает, когда нет королевы? Забудь религиозные сказки. Лерин пришла из другого мира, была в Метамуре никем. Где она взяла такую колоссальную магическую мощь? Что есть и у Метамура, и у Земли?       Мой змей тормошит ближайшую ветку, будто просит у нее подсказку. Ветка беззвучно хихикает: щекотно.       — Переформулирую вопрос. Какой источник энергии самый могущественный?       — Любовь?       — Солнце, болван! Что за книги ты читаешь?!       Он краснеет ещё гуще, и я, вздохнув, продолжаю:       — Один вид энергии переходит в другой — так существует вселенная. Теоретически магию можно получить даже из этой твоей… «любви». Или из ненависти. Но Лерин нашла источник более надёжный.       Защитная сфера над моей головой переливается всеми оттенками серого, а за ней простирается бесконечное ничто. Когда-нибудь я буду стоять так же — в центре сада, — но смотреть в чистое голубое небо. Над высокими-высокими верхушками деревьев.       — Энергия не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда. Лерин из солнца взяла Свет и накрепко привязала его к Меридиану. После смерти королевы, без женщины-хозяйки, эта огромная энергия становится бесконтрольной и опасной и мир начинает умирать... Но я знаю, как подчинить эту силу. Растения знают. Единственные, кто умеет работать с солнечной энергией напрямую. Я использую их, и судьба нашей страны больше не будет зависеть от дочерей Лерин… И я знаю, о чём ты думаешь: королевы связаны с миром, видят и слышат его. Я тоже буду. Мои растения рассеются от юга до севера, станут моими органами чувств.       Он хлопает глазами. Молчит несколько секунд.       Он ошеломлён, конечно, он ошеломлён.       — Меридиан… без королевы?       — У них не будет королевы и не будет выбора. Я реорганизую всю систему. — Мой оборотень сжимает ветку слишком сильно, и она вырывается, хлестнув его напоследок по пальцам. — Понимаешь? С головы женщины упадёт нимб!       Красные пятна на его лице становятся зеленоватой бледностью. Интересный оттенок.       — М-м-м… — Красноречие его подводит. Он долго и мучительно собирается с мыслями, чтобы выдать бестолковое: — Невероятно, то есть… вы… Даже герои Софокла такого не делали… Ваше высочество.       Наивысший комплимент, да?       Но мой змей не отвечает на мою улыбку.       — А если у королевы родится девочка?       А. Точно.       На секунду я позволил себе забыть, что королева беременна. Я был уверен, что она уже не забеременеет! Я был…       — Лучше бы ей не рождаться.       К моим рукам ластятся стебли ядовитого молочая.       В ушах до сих пор стоят эти крики. Я не мог слышать их через толстые каменные стены и через шум ливня, но я слышал. Впервые в жизни слышал, как она кричала. Двадцать часов.       Ради… вот этого?       Галгейта держит это в руках: маленькое тельце, круглое личико, несколько белых-белых волосков на голове. К пелёнке приколот фонарик Лерин — отгоняет злых духов и притягивает счастье.       У меня тоже такой был. Он не работает.       Глаза младенца распахнуты: большие, голубые, совершенно бессмысленные глаза. У неё. Это девочка. Она неподвижна, кажется, даже не дышит, но, стоит мне подойти чуть ближе, она смаргивает мою надежду. Меня прошибает дрожь. Имдал раздери! Она ведь просто подняла и опустила веки!       А через четырнадцать лет она начнёт щёлкать пальцами.       Молчит, мерзко улыбаясь, Галгейта — её кормилица. Молчит королева, уснувшая в соседней комнате после долгих, невозможно долгих родов, от которых устали мы все. Молчит принц-консорт, но выглядит так, будто его приложили пыльным мешком по голове.       Меня разрывает между злостью и злорадством.       — Она говорила, что будет мальчик…       Чей это жалкий голос?       — На всё воля богов, — отвечает мне Галгейта.       Да. Как всегда. Давайте кто-то будет решать за нас, давайте полагаться на судьбу, давайте ходить по предписанным дорожкам, как под пером бездарности...       Из маленьких, только-только раскрывшихся лёгких раздаётся громкий, отвратительный звук, похожий на кваканье. Невыносимый. Он продолжается до тех пор, пока Галгейта не даёт младенцу свою крупную жёлтую грудь.       Ей.       Это девочка.       Я делаю шаг к комнате королевы. Звук повторяется — настойчивее, ещё и ещё раз, трансформируется в оглушительный ор, иерохонской трубой гудит мне в голову, хватит, хватит, сколько можно?!       — Унеси принцессу! — приказывает принц-консорт.       Галгейта шмыгает за дверь. Кажется. Я не уверен, я не вижу: комната вокруг стала серой и размытой и ещё что-то мельтешит в воздухе — карандаш, чернильница, бумаги…       — Фобос, прекрати немедленно!       …подсвечник, ваза, маленький фонарик…       — Фобос!       …белые розы: их шипы символизируют веру и верность, а бутон означает любовь…       Тонкое холодное лезвие упирается мне в горло. Меч Судьбы, меч самого Эсканора, меч, способный впитать даже невероятно могущественную магию, — высший знак доверия королевы своему супругу. Метафора.       Интересно, зачем князю понадобился такой меч, если возле князя был лишь один волшебник — его возлюбленная жена?       — Фобос, успокойся! Сейчас же!       О, конечно.       Как прикажете. Ваше высочество.       Подсвечники и чернильницы камнями грохаются на пол, бумаги опускаются с тихим шелестом, как осенняя листва. Но моя магия не исчезает — ведь ничего никогда не исчезает, — только меняет форму. Моя магия прячется внутрь, из обжигающей безумной ненависти сжимается до сингулярности, до чёрной точки. Теперь я — эта точка.       Принц-консорт прячет клинок в ножны. Больше ничто не сдержит мою магию, и я едва слышу его слова:       — Фобос, держи себя в руках. Если это повторится, я велю тебя связать.       Мне на глаза упала прядь — я убираю её, светлую, за ухо и смотрю на тебя, темноволосый принц, натягиваю между нами взгляд, как канат. Смотрю в твои карие глаза своими, голубыми. Такими же голубыми, как у моей сестры. Да, она, несомненно, моя сестра, но не твоя дочь. Слышишь? Я точно знаю, я уверен. Я говорю этой уверенностью, я вбиваю в тебя эту уверенность, каждая буква — большой магический взрыв в твоём разуме:       — Лучше свяжи свою жену. Похоже, это единственный способ удержать её в твоей постели.       Бум!       Он остаётся, а я ухожу, навсегда фиксируя в памяти его лицо. Лицо, перекошенное моей правотой.       — …в Меркурии я слышал, как леди Грендаль и леди Оэль делали ставки на имя принцессы, в честь бабушки или по тетушке, а лорд Элиас говорил, что будет писать новый семейный портрет королевской семьи красками с золотом, а лорд Аэдир… — Мой змей болтает и болтает. Я мог бы заткнуть его одним взглядом, он тварь понятливая, но цветы на его тихий щебет реагируют удивительно благосклонно. В нём есть что-то убаюкивающее.       Орхидея раскрывается навстречу моим пальцам: отодвинув растеллум, я касаюсь рыльца, и все пять лепестков чуть заметно трепещут. Странно. Я не наделял их способностью чувствовать удовольствие — лишь боль. Она полезнее.       — Ваше высочество… а что вы делаете?       — Работу пчелы. — Вынимаю палец и переношу пыльцу в другой цветок. Мой оборотень провожает ладонь любопытным взглядом.       — А мне можно?       — Можно… Нет, не так. Губу не трогай. Отодвинь мембрану и сними пыльцу…       — Губа? — Он вглядывается в цветок, будто пытается разглядеть в нём человеческое лицо. — У них есть губы?       — Да. Лабеллум.       — А говорить они могут?       — Говорить, к сожалению, можешь ты.       Он виновато замолкает. Орхидеи льнут к его рукам — пальцы у него тоньше и нежнее моих, — и он повторяет движения легко и правильно, как мой почерк когда-то.       А вопрос, между прочим, интересный. Ментальная связь — постоянная магическая нагрузка, я мог бы уменьшить её, дав своим созданиям органы речи…       Мог бы.       Есть ли теперь в этом смысл?       Подхожу к гелиотропам. Они источают щедрый сладкий аромат, но здесь нет насекомых, которые могли бы его оценить; к искусственному солнцу тянется олива, ветви которой никогда не знали ветра; блестят каплями искусственной росы венерины башмачки... Они все вопиют к своему создателю, к тому, кто обещал им целый мир. А их создатель даже не может набраться смелости, чтобы вернуться в замок.       Что мне делать с вами?       Что мне делать с принцессой?..       Я чувствую вмешательство: отголосок чужой боли мажет по вискам. Ментально. Через Завесу? Как?! Мгновенно ставлю блок, но эта сила — знакомая и незнакомая одновременно — игнорирует моё сопротивление, накрывает тяжёлой тёплой волной, встаёт перед глазами и...       ...Сумрак. Запах успокаивающих настоек — комната пропиталась им, наркотическим, опьяняющим.       Королева была одна. Покачивалась на постели как маятник, обнимала беременный живот и смотрела перед собой мутными, красными глазами. Губы её слабо двигались: строчки из молитв, названия и имена, мешанина латыни, британского и меридианского.       Галгейту не тронул этот невнятный шёпот. Она вошла в комнату, прикрыла дверь, поставила на стол поднос и взяла маленький чайник. В каждом её движении сквозила привычная, спокойная уверенность. Наполнив чашку, она села на кровать, положила руку королеве на плечо и сказала:       — Пейте, ваше величество.       И её величество подчинилась. Схватила чашку двумя ладонями, сделала несколько торопливых глотков, закашлялась.       Валериана, ромашка, шиповник.       Галгейта гладила её по спине, приговаривая:       — Всё будет хорошо. Не спешите. Всё будет хорошо.       Кончики её длинных ушей лежали низко, почти на пухлых плечах. Это было единственным, что её выдавало.       Допив, королева сделала несколько вдохов — шумных и глубоких, будто вынырнула из воды.       — Спасибо. Я не знаю, что бы я без тебя делала, моя милая добрая няня.       — Ваше величество, вы не должны справляться со своей болезнью в одиночестве. Расскажите принцам…       — Рассказать что? Что меня сводит с ума моя… мой собственный мир? Нет… нет. — Королева опустила голову, взглянула на свои дрожащие руки. — Я должна быть для всех… должна оставаться… Вера, надежда, любовь. Свет Меридиана рождается из сердец меридианцев. Мои люди должны в меня… безусловно…       Королева сжала ладони в кулаки, встала, подошла к окну, коснулась штор, но тут же отдёрнула руку, поднесла её ко лбу и резко опустила. В её движениях не было никакого смысла.       — Я женщина. Я не имею права быть слабой. — Слова её стали внятными, но голос ещё дрожал. — Я помню. Но иногда… я перестаю понимать, где реальность, а где нет, не понимаю, что говорю, что делаю… Иногда мне кажется, что мой Свет хочет выкипятить мою кровь. Я чувствую пар над кожей.       — Это из-за беременности. Вам станет легче. Как в тот раз, после родов. — Галгейта смотрела на свою госпожу уверенно и твёрдо. Ладони комкали ткань платья.       — Я была моложе. — Королева покачала головой. — Я ношу эту магию, как дитя, но слишком долго. Я устала. — Она положила руку на живот, огладила его медленно, сосредоточенно, будто магическим пассом. — Наша праматерь пошла против Кондракара и вкусила запретный плод. Все её дочери прокляты небом.       — Ваше величество?       — Прости, Галгейта. У меня будет к тебе просьба. Ещё одна.       Галгейта встала, выпрямилась, и в её неуклюжей толстой фигуре появилось почти аристократическое достоинство.       — Всё что угодно, ваше величество!       — Ты дашь имя моему ребёнку. Ты впишешь его своей рукой. И не важно, в каком я буду состоянии, что я буду говорить… — Она не закончила: застыла на месте. Ярко-золотой гобелен с символом-фонариком, возле которого она стояла, вдруг выцвел, побелел, как флаг капитуляции.       — Поклянись мне, Галгейта... поклянись, что защитишь моего ребёнка ото всех. Даже от меня, если понадобится.       — Я клянусь, ваше…       — …высочество? ваше высочество?!       Растения встревоженно льнут к своему хозяину. Мой змей тоже льнёт — чуть ли не держит меня на руках, и длинные льняные лохмы щекочут мне щёку.       У меня ноги подкосились.       Воспоминание, я видел воспоминание. Очень чёткое, будто сам там был. Но почему королева решила его мне показать? Лгунья… она клялась, что никогда не тронет мой разум без разрешения… и как… как ей удалось?! Я ведь даже не в Меридиане, я — в складке Завесы, в междумирье… Если королева дотянулась до меня здесь, значит, всё это время она могла легко… она знала про проект… она знала?!       Нет. Нет-нет-нет, не может быть!       — Мой принц! Куда вы?!       Достаю Печать и рассекаю время-пространство. В конспирации больше нет смысла, и я открываю портал прямо в коридоре дворца. Здесь темно и пусто: только взгляды портретов подгоняют в спину. Сердце заходится в бешеном ритме. Она знала! Но почему не мешала? Не верила, что у меня получится? Конечно. Кто верит в сыновей?!.. И где охрана?..       Замок её покоев закрыт — прижимаю ладонь, и он стекает на пол расплавленным железом. Через гостевую к спальне, ещё один замок — расплавить — распахнуть двери…       Знакомая комната. С детства знакомая, с тех времен, когда я был достаточно мал, чтобы ничего не понимать, чтобы позволять королеве читать мне глупые сказки.       Сейчас здесь горят свечи. Большое витражное окно распахнуто настежь — на кровать проливается багряный рассвет. Королева лежит в его тёмно-алом свете, не укрытая, вокруг неё — розы с длинными шипастыми стеблями. Принц-консорт рядом, у неё в ногах.       Конечно. Где же ещё.       — Эй!       Она не отвечает.       Подхожу к изголовью постели и дёргаю уголок подушки.       — Прекрати, ты не спишь, я знаю…       Принц-консорт заваливается на бок — пальцы его падают с рукояти меча, воткнутого в грудь. Четыре лепестка: Меч Судьбы. Тот самый, что был в ножнах. Не защитил от моего внушения. Чуть светится в сумерках.       И за окном темно. Солнце еще не встало.       Это не рассвет.       Не рассвет окрасил постель, не рассветом залиты подушки, не рассвет стекает по простыням, и мои туфли и низ мантии в луже нерассвета.       По горлу мамы тянется красная рваная полоса. Я бросаюсь к ней, зажимаю ладонями, но сразу же понимаю, что всё бессмысленно. Холодная...       А возле раны лежит роза. Скользкая — держу её в руке. Сорт знакомый: конусовидный цветок, густомахровые лепестки, очень крепкие шипы — могут распороть плоть. Пять чашелистиков. Забыл название… растёт в горах Аэдира… как же её…       — Господи!       Что-то падает: громко, с металлическим звоном. Вижу краем глаза: Галгейта застыла в дверях, уронила поднос — маленький фарфоровый чайник разбился и чай расплескался. Судя по запаху: ромашка, валериана, шиповник. Шиповник — тоже роза, но не та. У шиповника простые цветы, а не густомахровые.       Почему я не могу вспомнить название? поймать метафору?       — Ваше высочество!       Галгейты уже нет. Это Седрик. Он влетает в спальню, смотрит на постель и бежит ко мне, оглядывает с головы до ног, хватает за плечи.       В ботанике он полная бестолочь.       — Идёмте, идёмте, ваше высочество…       Я не сопротивляюсь, я чувствую, что обязательно должен вспомнить имя розы, потому что если я не вспомню, случится что-то ужасное. А имя ведь совсем простое, я читал недавно…       Куда я дел Печать?       — Ваше высочество?       Смотрю на свои руки, но в них только цветок. Цвет. У него неправильный цвет.       Слово всплывает в голове:       — Regiis!       Да! как я мог забыть?! «Королевская» роза. Светлый символ любви, веры и верности — вечных, как сияние Света Меридиана, с шипами острыми, как стрелы Эроса. Только у него должны быть снежно-белые лепестки. Поэтому я не мог вспомнить.       — Мой принц?..       Пальцы разжимаются, и роза падает на пол.       Впитав кровь, она стала тёмной.