Пленники Рима

      Нам снова не дали умереть. Коварные норны медлят с удачливой руной для меня, и я вопрошал асов, за что они так разгневаны, отчего не хотят послать к нам валькирий (1), несущих смерть в бою? Или девы-воительницы презирают попавших в плен и называют эйнхериями (2) только тех, кто избежал этой злой участи? Вотан и Тюр (3) молчали, они отвернулись от нас со Сваном… или боги италиков оказались сильнее, хитрее и коварнее и заставили асов отступить, покинуть нас?       Солдаты, которых на следующее утро прислал римлянин, оттеснили нас большими щитами в угол и опутали сетью, так что ни один из них не получил и царапины, а мы оказались нещадно избиты и связаны. Прямо во дворике эргастула кузнец надел мне и Свану на шею по широкому железному кольцу и намертво заклепал их. Могучий сателлит римлянина намотал на кулак цепи, прикрепленные к ошейникам, и потащил нас за своей лошадью, а позади него ехало шесть вооруженных копьями солдат, они кололи мне и Свану спины, если мы недостаточно быстро переставляли ноги. Так мы покинули Таррент и, после целого дня пути на восток по пыльной, хоть и мощеной камнем дороге, попали в другой римский город — Брундизий.       Нас привели в большой дом-поместье в черте городских стен. По дороге к эргастулу я заметил круглую утоптанную площадку, на которой разминалось несколько отлично сложенных борцов, а в глубине квадратного двора, у белой стены — деревянный крест. На нем висело неподвижное почерневшее под злым солнцем тело невольника. Жив он был или нет, я не рассмотрел, но запах страха, боли и смерти витал над этим местом, он лежал на лицах домашних слуг и рабов, которые провожали взглядами исподлобья фигуры солдат и тайком разглядывали нас.       Этот же запах бил нам в ноздри, когда мы шли мимо клеток с огромными полосатыми и пятнистыми кошками, свирепыми кабанами, дикими быками. В одном из зарешеченных загонов в небольшом пруду лежали два диковинных зверя — толстые и длинные, покрытые броней, с зубчатым гребнем, тянущимся от головы до хвоста, твари, больше всего сходные с драконами, сплюснутыми ногой великана. Но, несмотря на это, их величина была такова, что в брюхе каждого мог бы целиком уместиться взрослый мужчина.       Эргастул, в который нас отвели, был подземным. Маленькие душные клетушки едва могли вместить одного человека, а окно было расположено высоко под полукруглым сводом, и почти не давало света и воздуха. На холодном каменном полу не было даже намека на солому, дверь-решетка была частой и прочной, а посередине между камерами тянулся длинный проход, по которому расхаживал смотритель. Меня и Свана затолкали в камеры, расположенные друг напротив друга и развязали только тогда, когда поверх веревок кузнец надел на запястья и лодыжки железные путы, а цепь от ошейника пропустил сквозь кольцо в стене и закрепил на прутьях решетки. Сван попросил воды, но высокий римлянин, покрытый шрамами, его грубо обругал и что-то добавил, недобро усмехаясь. Потом он повернулся ко мне и по его тону я понял, что он задает мне вопрос. Я посмотрел на него и ничего не ответил. Он повторил свой вопрос громче, и тогда Сван передал мне его слова:       — Он спрашивает, ты убил старого солдата?       Я кивнул, что и у нас и у италиков считалось ответом «да». Тогда он задал еще один вопрос и Сван перевел:       — Он хочет знать, где ты научился владеть копьем и так драться, где воевал и как попал в плен.       — Скажи ему, пусть спросит у вёльвы. — ответил я, глядя в глаза воину.       — Почему ты не хочешь сказать ему? — удивился Сван.       — Зачем ему знать это?       Сван передал мой вопрос италику, тот побагровел и огрел меня длинной палкой по плечам. Он был недоволен моим упрямством, и Сван поспешил передать мне его слова:       — Он сказал, что ты должен отвечать, потому что он так тебе приказал. Это ланиста, господин твоей жизни и смерти, и если ты не будешь отвечать, он снова ударит тебя.       Я отступил к стене и опустил глаза в пол. Харальд сказал «ты не раб, пока не смиришься…», значит, я могу быть свободен внутри себя, если уж не могу освободить свое тело от оков и тюрьмы. Ланиста может убить меня, но он не сможет заставить меня подчиняться по своей воле. Когда я понял это, мои глаза снова встретились с глазами тюремщика, и я не опустил их, даже когда он снова дотянулся до меня палкой. Поняв, что я не стану говорить с ним, он повернулся к Свану и тоже спросил его о чем-то. Храбрый фриз ответил так, что палка ланисты прошлась и по его спине тоже. Потом он сказал нечто назидательное и ушел.       Сван, потирая рассеченное плечо, обругал ланисту куском дерьма, выпавшим из брюха Трэля (5), и передал мне то, что понял из слов тюремщика:       — Этот Грызозуб (6) говорит, что наш новый хозяин — сущий Грендель (7). Он зовется Марк Валерий Брундизий, он — знатный и богатый патриций и глава этого города, и он дает нам время до утра — завтра мы можем стать его бойцами и честно сражаться на арене, или останемся медленно гнить здесь, а потом он прикажет вспороть нам животы, чтобы его собаки пожрали наши внутренности. Еще этот сын Феньи (8) сказал, что мы все равно умрем, но непокорные умирают долго, а их души идут служить рабами предкам хозяина… — он помолчал немного и спросил — Что скажешь, Хэдерик Хаасбальдсан?       — Скажу, Сван Кёпенинг, что ты или раб или нет. Я хочу взять в бою свободу, а не хлопки и крики презренных италиков. Если я покорюсь, свободы для меня там будет не больше, чем здесь. Тогда зачем соглашаться?       — Твой ум зажарила и сожрала злая римская Сунна (9)! — разозлился Сван, — Подумай, как здесь ты будешь брать свободу, если у тебя ничего нет, одни цепи? А там тебе дадут меч или копье, и ты сможешь ими прорубить себе дорогу к воротам Вальхаллы!       — Эти ворота останутся закрыты для нас с тобой! Разве не знаешь ты, фриз, валькирии реют только над честной битвой! А здесь в небе одни стервятники… Иди, соглашайся стать псом римлянина, лижи ему ноги — тогда он из милости разрешит тебе стать падалью на арене! И Гарм полакомится твоими костями! — я тоже закричал на него, ощущая, как гнев заполняет грудь и душит горло, подобно железному кольцу.       Сван не ответил, только глаза его гневно сверкали и хрустели суставы, когда он сжимал кулаки. Я не отрываясь смотрел на него, пока он первым не отвел взгляд. Тогда мы надолго замолчали, пока тишину под сводами эргастула не нарушили шаги рабов, которых надсмотрщики разгоняли по каморкам и запирали на ночь. Справа и слева от меня на каменный пол устало опустились грязные изможденные люди с серыми, как от растертой пуццоланы лицами. Им было безразлично, что происходит вокруг до тех пор, пока по коридору не пошли слуги, разносившие еду и воду. К скудному пайку из соленой рыбы и черствых сухих лепешек потянулись со всех сторон тощие руки, следом за слугами прошел водонос, плескавший воду прямо в подставленные горсти, и некоторые рабы, уронившие несколько капель на пол, с жадностью слизывали их, не напившись скудной порцией влаги.       К соленой рыбе я не притронулся — она только усиливала жажду, это я знал по единственному морскому походу в своей жизни. Тогда из-за бури, наша ладья потерялась в море, и запас пресной воды быстро иссяк. Два дня мы питались вяленой рыбой и запивали ее соленой кровью Имира (10), пока Ньёрд не прислал навстречу ладье спящего ледяного великана, из белого и холодного мяса которого мы высасывали свежую и более пригодную для утоления жажды воду.       Проглотив свою порцию воды, я немного пожевал крошащуюся сухую лепешку, оглядывая соседей, которые жадно ели рыбу и даже кости старались разжевать. Да, этот хозяин совсем не дорожил своими рабами, раз так дурно обращался с ними и так плохо кормил. Я вспомнил римлянина и то, как он посмотрел на меня тогда, с балкона — с нескрываемым превосходством и презрением, как на кусок навоза, приставший к сандалии. Как можно было покориться такому человеку? Какой страх он должен был внушить этим несчастным, чтобы они не роптали и не бунтовали? Меня ведь окружали не дети и не старики — это все были молодые мужчины, худые и заросшие, но мускулистые и достаточно сильные, чтобы сопротивляться…       Я вспомнил, как нас со Сваном повязали солдаты, и подумал, что уже третий раз не могу ничего противопоставить тем, кого больше и на чьей стороне боги. Но от этих поражений у меня не исчезло желание быть свободным, оно только становилось сильнее, и боль от ран или кнута не могла заставить меня отказаться от этого желания. Я уступал только силе и если и подчинялся приказам Курта на вилле Килиана, то лишь для того, чтобы выждать время и бежать, сбросив с себя оковы. Даст ли и здесь такая тактика свои плоды? Или Сван прав, и у того, кто делает вид, что смерть на арене — это лучшая доля, есть больше путей добыть себе свободу?       Я еще раз осмотрел своих соседей по эргастулу. Непохоже, чтобы эти грязные и оборванные рабы были бойцами, многих из них украшали длинные свежие шрамы, но то не меч, а бич надсмотрщика вспарывал им кожу… У моего соседа справа на предплечье краснел круглый знак, оставленный каленым железом. Сван сказал мне как-то, что такие метки ставят тем, кто пытался сбежать, был пойман и при этом никого не убил. Мог ли такой раб быть гладиатором? И где тогда содержались бойцы, если в подземной тюрьме я их не увидел?       Здесь было над чем подумать, и я провел ночь за этим занятием. Наутро решение было принято, я захотел сообщить об этом Свану, но по его глазам догадался, что он меня понял и так, и что он тоже сделал свой выбор в пользу руки, вооруженной мечом.       Марк Валерий Брундизий остался доволен тем, что оба варвара предпочли арену заключению в эргастуле и медленной смерти на кресте. Он прошелся взад-вперед по плитам заднего двора, куда ланиста по прозвищу Тарквиний привел по его приказу новых рабов. Ночь в подземелье сбивала со многих прежнюю строптивость, и наутро они становились покорны.       Остановившись перед фризом, который так дерзко отвечал ему, он спросил:       — Теперь ты, варвар, уже не считаешь, что быть моим бойцом позорно? Отвечай мне.       — Да, римлянин, лучше я быть воин, чем скучать взаперти. — дерзкий фриз открыто посмотрел в глаза патрицию. Марк сделал знак ланисте, и тот ударил Свана по лицу кулаком:       — Ты, глупый варвар! Не «римлянин», а господин! Повтори!       Сван стер кровь, выступившую на треснувшей от удара губе, и ответил, по-прежнему глядя на патриция.       — Ты — римлянин, я — варвар, ты — господин, я — фриз Сван Кёпенинг.       Италика позабавила наглость этого храбреца. Он милостиво улыбнулся:       — Хорошо, я так и буду тебя звать — Фриз. Меняем слово на слово, да?       Сван не понял последней фразы римлянина, но на всякий случай утвердительно кивнул. Наш новый господин повернулся ко мне:       — Ну, а ты кто? Тоже фриз или бритт? Говори, я разрешаю.       Я уловил в его вопросе только два знакомых слова «фриз» и «бритт», и отрицательно покачал головой. Патриций удивленно вскинул брови и задал еще один вопрос:       — Ты не понимаешь латынь?       Я снова помотал головой и указал на Свана. Тот охотно пояснил:       — Он много понимать, он не уметь говорить как я.       — А, твой друг-варвар немой? У него нет языка?       — Нет, господин. Он был говорить со мной сегодня, вчера и день назад тоже.       — А кто он? Твой родич?       — Он не фриз, он есть авион, Хэдерик Хаасбальдссан его прозывать.       — Хэдерик Хаас… — римлянин запнулся, засмеялся, оглядывая меня с ног до головы, — О, я буду звать его Эд. Скажи, пусть откликается на это имя.       Сван передал мне его слова. Я кивнул, но римлянина это не устроило. Он велел Свану научить меня фразам «Да, мой господин» и «Слушаю, мой господин». Сван заставил меня несколько раз вслух повторить за ним каждое слово и радостно сообщил римлянину:       — Он запомнил, спроси его — и он ответит, как надо.       — Эд, ты любишь есть навоз? Говори! — патриция забавляло это развлечение. Я посмотрел на глупую усмешку Свана и с трудом выговорил:       — Слушаю, мой господин.       Римлянин рассмеялся. Потом он повторил вопрос, который задавал мне ланиста:       — Где ты выучился так ловко обращаться с копьем? Вот уж не думал, что варвар вроде тебя может овладеть искусством такого боя!       Сван послушно перевел. Я подумал и ответил:       — Скажи ему, у авионов каждый воин знает, как разит Гунгнир (11) Высокого!       Римлянин переспросил Свана о чем-то, потом подозвал к себе одного из высоких парней, одетого в легкие кожаные доспехи, и приказал Тарквинию свести меня с ним на копьях. По знаку ланисты я был освобожден от цепей, он дал нам по тупому копью и указал на круг, в котором день назад боролись атлеты.       Мы провели три короткие схватки, в которых дважды мне удалось достать гладиатора, зато он своим ударом едва не сбил меня с ног. Ланиста остановил бой и велел Свану сразиться на деревянных мечах с другим бойцом патриция. Сван проиграл в двух из трех схваток.       Патриций довольно кивнул мне и сказал фризу:       — Я смотрю, своим языком ты владеешь куда лучше меча. Как сварливая женщина.       Эта обидная фраза развеселила бойцов, но Свану не нужно было посылать белку-Грызозуба за браным словом к Нидхёггу:       — А я пока не попасть сюда, не видеть, чтобы стоящий муж ходить с голый нога, как ощипанный петух! Ты говорить я женщина, я видеть — женщина ты и твой дружина!       Римлянин снова расхохотался, следуя примеру хозяина, смеялись над ответом Свана и его рабы. Патриций сквозь смех проговорил:       — Стало быть… стало быть, тебя дважды победила женщина! Моя женщина по имени Ревущий Бык! — и он потрепал по коротким светлым кудрям могучего бойца, с которым дрался фриз.       — Невеликий смелость победить голодного! Так может и женщина! — не унимался Сван. — Накорми нас — и ты смотреть, как твой Ревущий Бык обломать об меня рога!       — Какой прок мне в том, чтобы кормить тебя, дерзкий раб? — италик перестал смеяться и голос его стал обманчиво мягок. — Ты дерешься хуже, чем твой друг-варвар или любой из моих людей, а языком болтаешь за пятерых. Уж лучше я прикажу хорошо кормить твоего друга Эда, а тебя отошлю обратно в Тарент и отдам префекту для работ в рудниках или на галерах. Ответь мне, зачем мне нужен такой плохой боец?       Сван растерялся, не находя нужного ответа. Тогда римлянин жестко приговорил:       — Благодари меня, фриз, я милостив сегодня. Ты — он ткнул пальцем в Свана, потом указал им на меня — и ты, сейчас вы получите отдых и хорошую еду, а завтра будете драться друг с другом боевым оружием. Победитель станет моим бойцом, проигравший будет казнен. Вы оба и так приговорены к смерти, но завтра Фортуна выберет одного из вас и продлит ему жизнь во славу цезаря.       Он сделал знак Тарквинию, и тот почтительно приблизился:       — Отведи их к себе, подбери доспехи и одежду, потом погоняй немного — пусть разомнутся, а после прикажи дать обоим двойную порцию каши с мясом и вдоволь воды. Да следи мне, чтобы эти двое вели себя смирно. Если фриз будет дерзить и лезть в драку, накажи. Ступайте.       Тарквиний покорно поклонился, ожидая, пока хозяин уйдет в дом в сопровождении двоих своих любимцев, потом велел нам идти за ним. Мы прошли через железную решетку в одной из стен, и оказались во дворике, похожем на тот, откуда нас забрали два дня назад. Эргастул для рабов-гладиаторов был просторнее, хотя тоже наполовину скрывался под землей. Рядом с клетками в отдельном помещении в запертых клетях было разложено оружие, много оружия, а по стенам развешаны доспехи — кованые панцири и каски, кожаные наплечники, поножи, нагрудники, ремни на пояс и браслеты на запястья, доспехи, защищающие пах и колени. Здесь же на полу были кучей свалены башмаки-калиги и сандалии, а на полках лежали туники серого и голубого цветов.       Мы со Сваном обменялись быстрыми взглядами, пока Тарквиний копался в груде учебных деревянных мечей. Нам стоило лишь руку протянуть, чтобы вооружить себя настоящей сталью, но от острых мечей нас отделяла частая прочная решетка. Это боевое оружие выдавалось лишь тем из бойцов, кто шел с ним на арену — биться и умирать…       Пока нам предстояло махать кусками безвредного дерева, драться на палках, способных разве только синяки оставить. Но и этой наукой нужно было овладеть, чтобы проложить себе путь к настоящей свободе.       Ланиста дал нам напиться и обуть сбитые ноги в простые сандалии. Потом он провел нас в соседний двор, в котором стояли разнообразные сооружения для тренировки гладиаторов. Деревянные посеченные щиты, фигуры воинов в настоящих потрепанных доспехах, соломенные чучела для лучников, вертящиеся барабаны с цепями, шестами и широкими серповидными лезвиями, связка больших, утыканных длинными шипами, шаров, подвешенная к длинной балке, качающиеся мостки, узкие бревна — все это было предназначено для обучения бойцов.       При нас двое гладиаторов школы проводили учебную схватку, поигрывая мускулами и обзывая друг друга обидными кличками. Тарквиний даже не взглянул в их сторону, он приказал мне вертеть ворот, а Свану — поупражняться в прыжках через вращающиеся на разной высоте жерди. Когда с фриза градом полил пот и он пару раз кувырнулся на плиты пола, не успев достаточно высоко прыгнуть через быстро мелькающую жердь, ланиста приказал мне поменяться с ним местами. Потом он повел нас к следующему снаряду и заставил сперва меня, а потом Свана до боли в руках и спине тянуть через деревянный скрипучий ворот канат, к другому концу которого была привязана сеть, набитая какой-то тяжестью. На этом упражнении нам пришлось напрягать все мышцы, даже те, о которых мы успели позабыть за время однообразного труда каменщиков и праздного безделья у Пакулия. При этом подошвы сандалий предательски скользили по гладким плитам пола, канат жег ладони, стоило лишь немного ослабить хватку, а при каждой неудачной попытке подтянуть груз к нужной высоте, ланиста лупил нас гибкой палкой по плечам и ругал, обзывая дохлыми собаками и слабосильными ослами.       Солнце успело войти в зенит и немного удлинить тени олив, росших по ту сторону стены, когда нам наконец было позволено оставить канат и утолить жажду.       Но, дав нам лишь короткую передышку, безжалостный Тарквиний приказал двоим дюжим парням, также отдыхавшим после тренировки, погонять нас по утоптанной земляной площадке деревянными мечами. Мой противник был силен и опытен в обращении с оружием, и потому дрался со мной едва ли вполсилы. За серию коротких учебных схваток, я быстро припомнил старые воинские ухватки и, приспособив грубый меч к руке, успешно отбивал большую часть атак своего напарника. Но вот Свану повезло меньше — ланиста свел его с молодым и ретивым крепышом, которого, видать, еще пьянил азарт хоть учебной, хоть настоящей драки. И вскоре фриз распластался на земле, получив от распалившегося драчуна-гладиатора сильный удар по голове.       Ланиста, нахмурившись, наклонился к лежащему без движения Свану и быстро ощупал кровоточащую рану на его едва поросшем волосами затылке. Затем он отвесил крепышу звонкую затрещину и приказал ученику принести воды, чтобы с ее помощью привести фриза в чувство. Я заметил, что Тарквиний был очень недоволен фризом, и подумал, что тот правильно целый день придерживал язык за зубами — по виду этого бывалого воина нельзя было сказать, что он смог бы оценить шутки фриза по достоинству.       Только когда тени в дворике стали в два раза длиннее предметов и людей, ланиста остановил занятия и повел нас, обессиливших и покрытых синяками, в эргастул гладиаторов. Там в одном из помещений за длинным столом сидело около дюжины плечистых парней, они стучали деревянными ложками по глиняным мискам в ожидании вечерней трапезы.       Появление Тарквиния в компании двоих шатающихся новичков было встречено рабами недружелюбным молчанием, но по знаку ланисты нам дали сесть на лавку с края стола и принесли пустые миски. Под надзором нескольких вооруженных солдат, повар раздал гладиаторам щедрую порцию густой мясной похлебки, от одного запаха которой у меня свело горло в голодном спазме. Я был настолько голоден, что быстро проглотил свою порцию, несмотря на то, что еда обжигала рот и была непривычно острой, и мне по знаку ланисты налили еще. Сван ел с той же жадностью, хотя беднягу почти сразу же вырвало на песчаный пол. Рана на его голове запеклась, но под глазами набухли синие круги, и он то и дело морщился и жмурился, прогоняя мучительное головокружение.       Тарквиний вытащил его из-за стола и с руганью повел к журчащему во дворе фонтану. Там он велел фризу держать голову под струей холодной воды, покуда ему не полегчает.       После похлебки каждый гладиатор получил по большому куску хлеба и чаше сильно разбавленного водой вина. На сей раз я постарался есть неспешно, как другие, и гадал, достанется ли Свану хоть хлеб и вода или Тарквиний уже решил, что из него не выйдет хорошего бойца и не станет зря переводить на фриза еду?       В конце ужина бойцы встали и произнесли несколько фраз — то ли молитву, то ли слова благодарности хлебопеку и повару. Я встал вместе со всеми и постарался запомнить слова, потом солдаты повели нас к клеткам, а Тарквиний вернулся к бедняге Свану, которого снова мучительно рвало у воды. Теперь фриз вряд ли выдержит завтрашний бой, даже если я стану драться с ним одной левой…