Пленники Рима

      Ночь в эргастуле познакомила меня с бойцами Брундизия. Гладиаторы в отличие от обычных рабов, помещались в большой общей клетке и не носили цепей. Им нравилась участь, отличавшая их от прочих невольников, а постоянные тренировки друг с другом создавали между ними прочные, хоть и недолговечные братские союзы. Новый боец мог войти в такой союз, только выдержав несколько поединков, и пройдя обряд посвящения.       Когда солдаты закрыли за последним из бойцов кованую дверь, гладиаторы столпились вокруг меня в угрюмом молчании. Я не знал, чего ожидать с их стороны, но готов был в любой миг схватиться с каждым из этих парней, если кто из них по неосторожности вздумает затеять со мной драку. Почти все они были старше и опытнее меня в гладиаторских сражениях, но вряд ли кто из них носил на теле старые отметины медвежьих когтей, а в качестве амулета — вершковые клыки того самого шатуна, которого мы с одним из братьев завалили, когда нам и пятнадцати зим не исполнилось.       Я заметил, что многие смотрят на меня снизу вверх — видно, за последнее время я здорово вырос или эти разноплеменные бойцы все сплошь были низкорослыми. Выше меня был только ланиста Тарквиний, которого у нас за такой громадный рост и свирепый нрав непременно прозвали бы сыном ётуна (1).       Молчаливое созерцание новичка прервал тот самый боец, с которым меня свел ланиста. Мне неведомо, что он увидел в моих глазах, но он первым вполне дружелюбно обратился ко мне — хлопнув себя широченной ладонью по груди, он сказал:       — Симеон, хананей из Иудеи. Я подумал, что стоит назвать себя в ответ, и старательно произнес:       — Хэдерик Хаасбальдссон, авион из Ютланда… из Свеи (2). — а потом приложил руку к груди и добавил, видя, как Симеон шевелит губами, пытаясь повторить непривычно длинное имя — Эд из Свеи.       — А-а, Эд! Эд из Свеи! — Симеон закивал головой. — Друг? Брат? — он махнул рукой в сторону закрытой двери.       — Да. — благодаря стараниям Свана, я смог понять этот простой вопрос.       — Он слабее тебя. Он плохо дрался с Фалесом. — Симеон указал на молодого парня, который сегодня так ловко стукнул фриза по затылку. — Он умрет. Господин не любит слабых.       Я не уловил знакомых слов и решил, что меня просят рассказать о моем друге. С трудом подбирая фразы и помогая себе скупыми жестами, я нескладно поведал Симеону и другим о наших злоключениях:       — Он зваться Сван Кёпенинг, фриз Сван. Мы бежать с ним первый хозяин по морю. Добрый кормчий. Потом нас поймать критяне и продавать рабы. Большой город, там, на закат. Я и он перебить солдаты — я на пальцах показал, сколько их было, — Сван добрый воин, он честно убить мечом, хорошо убить. А ты его бить голова, коварный Локи! — я обвиняюще ткнул пальцем в сторону Фалеса. Тот сжал кулаки и шагнул ко мне, но Симеон одним жестом погасил его порыв. Остальные бойцы ухмылялись — видно, их развеселил мой неуклюжий выговор.       — Твой друг не боец, Эд. Завтра в полдень ты будешь драться с кем-то из нас. Запомни наши имена, и пусть Марс определит тебе в пару достойного воина.       Он стал указывать мне на каждого из гладиаторов и называть его:       — Фалес, эллин, он ретиарий(3), а это дакиец Сид, мастер копейного боя, это Саамат из Египта, ловок и быстр с дротиками, вот этот сын ночи — эфиоп Зелах, берегись его кописа(4)… — он назвал мне всех до единого, и с каждым я встретился взглядом. Кого-то из них мойры уже определили мне в смертельные соперники и нити моей и его судьбы уже накручены на их веретено.       — А теперь, братья, молитесь своим богам, чтобы они принесли вам удачу и продлили жизнь еще на день! — с этими словами Симеон отошел к дальней стене и, опустившись на колени, забормотал что-то на своем языке. Многие последовали его примеру, и некоторое время в камере раздавалось лишь разноголосое бормотание. Эллин и еще два грека молились стоя и воздев руки к небу, черные эфиопы и нумидиец сидели на пятках перед маленькой грубой статуей в нише стены, раскачиваясь под заунывное пение Зелаха, фракийские парни вырвали по клоку волос из головы и сожгли их на треножнике, стоящем за решеткой, а один бледный и тощий боец сковырнул струп с заживающей раны и полил жертвенный алтарь гладиаторов собственной кровью.       Я не знал, как обратиться напрямую к Вотану или Тюру — в нашем племени такое путешествие к самому небесному чертогу асов — Асгарду мог совершать лишь жрец-прорицатель Мунгбард. Но у меня еще оставался на шее мой амулет, и я сжал его и заговорил с предками моего рода, в надежде, что дисы-хранители услышат меня и вдохнут в мою грудь силу и мужество эйнхерия.       Гладиаторы, закончившие общение со своими богами, стали устраиваться на ночлег. Они разбредались поодиночке или парами по углам, опускались на солому и закрывались от прохлады, уже несколько вечеров набегающей со стороны моря, серыми пыльными плащами.       Два молодых фракийца опустились на пол неподалеку от меня и сплели полуобнаженные тела в страстном объятии. Их напряженное дыхание и приглушенные стоны не оставляли сомнений в том, что оба юноши охвачены огнем Фрейя и откровенно предаются любовным утехам. Но почему-то их страсть не вызвала во мне того отвращения, какое я испытал на палубе торгового корабля, наблюдая за купцом и его слугой. Я слышал от Свана рассказы о том, что среди хирдманнов, долго ходивших на снекках по суровым северным водам, тоже то и дело возникали такие союзы, считавшиеся братскими. Отчего же и здесь не быть такому, если женщин к гладиаторам не допускают? На парней никто не обращал внимания, стало быть, бойцы привыкли к таким ночным развлечениям, и только Симеон бросил в их сторону несколько суровых взглядов. Видно, его боги были женщинами и потому гневались на молодых мужчин, совершавших таинство совокупления не с ними, а друг с другом.       А Сван в эргастуле так и не появился…       Когда Сунна едва явила себя на крае небосвода и неспешно направила влекущих ее повозку волов к зениту, ланиста Тарквиний возник у решетки и объявил пробуждающимся гладиаторам, что в третьей четверти дня состоится бой тиро(5), а затем бой победителя с одним из «львов Брундизия» и еще три схватки по жребию. Рядом с ним стоял немного приободрившийся Сван.       Гладиаторы приветствовали учителя троекратным кличем, после чего солдаты выпустили их на утреннюю разминку. Троих темнокожих тут же забрал важный человек в синей тоге — управляющий латифундией(6) патриция евнух по имени Целер, остальные бойцы со смехом и шутками плескались в фонтане, а потом разбирали учебное оружие и выходили в соседний дворик. Ланиста подозвал меня, и я, приблизившись, первым делом крепко обнял фриза, которого уже не чаял увидеть среди живых. Его рана выглядела уже не такой воспаленной и синева под глазами немного спала, хотя он все еще был бледен.       Пока мы шли за Тарквинием в гимнастический двор, он поведал мне, что ланиста провозился с ним всю ночь, поил его горьким снадобьем и заставлял держать голову под струей фонтана. Но при этом фриз успел понять, что Тарквиний делал это лишь потому, что не хочет прогневать господина и лишить того возможности лицезреть назначенный на сегодня поединок между нами.       — Я знаю, что умру, — беспечно болтал Сван, — но умру от руки брата. Такая смерть мне по душе, авион! Мои предки и побратимы уже заждались меня у Древа Жизни, я слышал, как они зовут меня пировать с ними в Вингольве(7)… ты ведь отпустишь меня туда, брат? А я пошлю валькирий забрать тебя следом за мной, и ты тоже войдешь в число любимцев Вотана!       Я только кивнул головой, но решил, что у Свана от удара повредился рассудок, раз он забыл, что рабам место в Хеле, а не в Асгарде. Слова фриза заставили меня крепко задуматься, а смогу ли я исполнить его просьбу и отправить его душу прямо в зловонную пасть Нидхёгга или в мрачное подземелье здешних богов, где, как он сам мне рассказывал, обитал огромный трехглавый Гарм?       Сколько страшных легенд и сказаний про кромешных чудовищ и жутких обитателей царства дочери Локи пели нам скальды длинными зимними ночами, когда за пределом маленького теплого круга света, отбрасываемого очагом, клубилась мрачная тьма, а ледяные великаны упирали свои пятки в кровлю отчего дома и стонали от голода на тысячу голосов. Я помнил, как тогда страх сжимал мое мальчишеское сердце, как он был силен и всевластен, хоть я ни разу никому не признался в этом. Но в последнее время мрачные картины мира мертвых слишком часто посещали меня во сне, чтобы я мог без колебаний проститься со своей жизнью или отнять жизнь друга. А мои суровые боги, предки и дисы-покровители все молчали…       День прошел в изнурительных тренировках. Сван делал заметное усилие, чтобы казаться сильным и готовым к решающему бою, но ни от других гладиаторов, ни от ланисты не ускользали мгновения, когда его бледность становилась слишком явной, глаза закрывались сами собой, а руки слабели и пропускали удар деревянного меча. Во время утренней еды он с трудом заставил себя проглотить несколько ложек жидкой каши, зато выпил много воды. Тарквиний дал ему отдохнуть почти до самого вечера, но меня он щадить не собирался, и я снова получал от него и своего противника чувствительные тычки и удары, окрики и брань.       — Гладиаторы Брундизия неуязвимы! Запомни это, ты, молокосос! Если хочешь стать одним из нас, дерись, как муж, как воин, а не как ослабевший от вина и обжорства пьяница! Клянусь Прозерпиной, ты, видно, меча в руках не держал! Что ты машешь им, будто дубиной? Руби, руби! Так! Да! Еще, еще! — орал ланиста, гоняя меня по утоптанной ногами сотен бойцов площадке. — Мой господин должен убедиться, что я могу из любой падали сотворить настоящего бойца! Куда? Куда ты тычешь, сын паршивой собаки! Бей в горло, раз уж ты туда метишь!       Когда слуга патриция принес ланисте распоряжение о начале подготовки к представлению, я едва стоял на ногах от усталости, и он милостиво позволил мне сделать передышку, смыть едкий соленый пот и кровь из легких ссадин.       Гладиатор Симеон принес мне и Свану облачения бойцов — широкие кожаные пояса, наручи, прочные сандалии с толстыми застежками и пряжками, защищающими ногу от колена до стопы, и два простых шлема. Мальчик-раб, похожий на Эолая, принес флакон с ароматным маслом и натер мне и Свану кожу на груди, плечах и спине. Сильный запах какой-то травы отбил запах пота, но фриз от него почувствовал усиление дурноты и головной боли.       Последнее, что нам дали — это настоящее оружие. Я получил из рук ланисты длинное копье, Сван — круглый маленький щит и короткий римский меч. Кроме этого на каждого бойца набросили красивые плащи. Тарквиний в последний раз критически осмотрел новых гладиаторов и повел нас и еще семерых бойцов в сопровождении отряда солдат к гудящей в отдалении множеством голосов арене.       Миновав ряд решетчатых ворот, мы попали в круг, засыпанный желтым песком. Посреди арены был врыт каменный столб с поперечной деревянной балкой, а края круга образовывали стены, возвышающиеся над ареной на десять –двенадцать локтей. По верху стен вширь расходились трибуны с навесами из плотной ткани, а напротив ворот, из которых мы вышли, раскинулось богато убранное шкурами невиданных зверей и дорогой материей ложе патриция Марка. Он возлежал на подушках перед накрытым столом в прохладной полутени в окружении свиты и каких-то важных римлян в бело-пурпурных тогах.       На прочих трибунах теснилась пестрая толпа, состоящая из домашних слуг, мелких торговцев, зависимых от Брундизия клиентов и других сынов италийского племени. Среди зрителей предстоящего боя были и женщины, которых Сван и я сперва едва не приняли за валькирий. Но для дев-воительниц они держались слишком робко и прикрывали легкими накидками от нескромных взоров мужчин фигуру и лицо.       Гладиаторы прошли вокруг арены, махая руками зрителям и потрясая оружием. Затеем Тарквиний приказал нам всем встать лицом к ложу нашего господина и повторить за ним слова:       — Именем грозного Марса приветствуют тебя, о великий тиран Брундизия, идущие на смерть!       Потом он обратился к почтенной публике и объявил программу боев, на что зрители откликнулись рукоплесканиями и одобрительными криками. Воздев обе руки вверх, ланиста восстановил тишину и провозгласил:       — Бой открывают новички, рабы-варвары, приговоренные префектом Тарента к рудникам за убийство гражданина Рима, но милостиво выкупленные нашим господином! Итак, бой мечника и копейщика вам представят… Фриз-варвар и свирепый эрминон Эд!.. — под новую волну рукоплесканий ланиста повернулся к нам и прошипел:       — Только посмейте мне учинить бунт! Я растяну виновника вот на этом кресте, и собственной рукой спущу с него шкуру!       Он знаком приказал слуге снять с нас нарядные плащи и над ареной разлился бронзовый гул — это распорядитель турнира приказал ударить в большой медный круг, подвешенный на цепях к каменным столпам над воротами гладиаторов. Остальные бойцы покинули арену и устроились за решеткой ворот в качестве наблюдателей.       Мы со Сваном переглянулись и разошлись в стороны, готовясь к бою, чтобы вновь встретиться на середине арены уже противниками. Зрители засвистели и захлопали, подгоняя мое копье и меч фриза начать танец смерти.       Тарквиний разделил нас специальным жезлом, потом поднял его и крикнул:       — К бою!       Сван внезапно оскалился и прыгнул ко мне первым, норовя напороться грудью на копье и вынудив меня отступить на несколько шагов. Его короткий меч со свистом рассек воздух — фриз хотел попасть по древку, но промахнулся, вызвав волну презрительных криков и свистков с трибун. Я сделал ответный выпад, метя ему в глаза, и тем самым заставил его отшатнуться от жалящего наконечника. Побратим не заслуживал такой жалкой смерти, и я решил, что буду просто держать обезумевшего Свана на расстоянии от себя и не давать ему возможности насадить себя на мое копье.       Так мы некоторое время топтались на месте, то делая пробные выпады, то отступая, Сван крутился вокруг меня, как волк вокруг оленя, выставившего для защиты длинные и острые рога, но никак не мог заставить меня атаковать и нанести решительный удар. Я надеялся, что сами боги-асы подадут мне знак, пошлют знамение и явят ко мне и Свану свою милость, но обитатели Асгарда были равнодушны к показному бряцанию оружием. Валькирии, эти грозные провозвестницы славной воинской смерти, не били в кованые щиты своими мечами и не реяли над нашими головами, не вселяли браного веселья в сердце и не пробуждали во мне знакомую ярость настоящей битвы. Зато разочарованный ропот толпы становился все громче, а лицо Марка Брундизия все мрачнее.       Тарквиний орал нам что-то до тех пор, пока не понял, что я не хочу, а Сван не может драться всерьез. Тогда он куда-то скрылся, а на арену выпустили крупного вепря. Этот сильный и быстрый зверь с большими клыками, весь заросший длинной черной щетиной, выскочил из боковой дверцы, и ничего вокруг не замечая, ринулся прямо на фриза. Тот не успел увернуться — настолько появление третьего бойца на арене было для него неожиданным, и вепрь ударил его в щит, который только и успел вскинуть Сван.       Своей тяжестью кабан опрокинул фриза и стал бить его клыками по ногам, когда мое копье с размаху вошло зверю в загривок. Он завизжал от ярости и развернулся ко мне, но я изо всех сил налег на копье, загоняя наконечник все глубже в тело вепря. Мы закружили на одном месте — вепрь старался достать меня клыками, но его шея была неподвижной, и оттого он поворачивался всем телом, а я старался держаться ближе к его задним ногам и одновременно повалить его на бок.       От усилий, прилагаемых нами обоими, древко копья начало угрожающе потрескивать. Но Сван, откатившийся из-под ног чудовища, уже пустил в ход свой меч и рубанул им по другому боку кабана. Визг рассвирепевшего от новой раны животного едва не оглушил меня, он заметался между мной и Сваном, желая расправиться с нами обоими, но его кровь быстро вытекала из нанесенных ран.       Фриз еще несколько раз ткнул вепря мечом, метя в яремную вену, но шкура кабана была очень толстой и плохо поддавалась. Тогда Сван присоединился ко мне, и мы вместе завалили зверя на песок. Выдернув копье, я еще раз глубоко вонзил его в бок кабана. Он забился, норовя вскочить, но его силы уже были на исходе, и из пасти закапала кровавая пена, а пронзительный визг сменился хрипом. Через несколько мгновений по телу зверя пробежала предсмертная судорога, он в последний раз резко дернулся и издох, залив песок алой кровью.       Толпа, завороженная этой короткой битвой, рукоплескала нам, когда мы омочили руки в теплой крови вепря и приложили ладони к груди в знак победы. Сван облизал окровавленные пальцы и, воздев меч к небу, заорал боевой клич — его слабость будто рукой сняло, глаза фриза горели яростью сражения, ноздри трепетали, как у жеребца, и он наслаждался всеобщим восторгом.       Пока длилась эта передышка, на арену выскочило двое парней, они уволокли тушу кабана, а следом явился Тарквиний с речью, оправдывающей всю эту сцену.       Марк Валерий, к которому были обращены слова ланисты, одобрительно кивнул и сделал знак о продолжении боя между мной и фризом. Тарквиний повернулся к нам, и лицо его перекосилось от ярости:       — Вы, подлые дети гиены! Сражайтесь же, я приказываю вам! Иначе я велю бросить вас в яму с ядовитыми гадами, и вы познаете все муки медленной и страшной смерти!       Я угрюмо промолчал, а фриз не удержался:       — Ступай прочь, ланиста! Здесь место не тебе, а таким бойцам, как мы! Смотри, как умирают дети Вотана! И да пошлет тебе твоя норна дряхлую и слепую старость!       Тарквиний удержался от того, чтобы самому броситься на Свана лишь потому, что такие речи были для него не в диковинку. Глядя на него, он громко крикнул:       — К бою! К оружию! Во славу претора Брундизия!       Мы повторно подняли оружие, чтобы обратить его друг против друга, а ланиста решил и на сей раз не выходить из арены. Он взял у помощника длинную палку и был готов гонять ею нас по арене, если мы снова будем плохо сражаться и позорить его.       Фриз, ободренный победой над вепрем, как знаком милости Вотана, снова стал наскакивать на меня. Он жаждал побыстрее попасть в круг эйнхериев, пирующих за большим столом и поедающих кабана-Сэхримнира в Вальхалле, он слышал уже крики валькирий над своей головой и призывал к себе их смертоносные секиры, когда мое копье с силой вышибло рукоятку меча из его руки, и я толкнул его в грудь. Сван рухнул навзничь на песок арены, от удара оземь ремень, удерживающий шлем, лопнул, и тот упал с его головы и откатился в сторону, а я, остановив на полпути свой смертельный замах, опустил копье к его горлу, чтобы он не смог встать и вновь схватить меч.       Трибуны взорвались криками и оглушительными рукоплесканиями, римляне махали руками, держа большой палец руки, сжатой в кулак, обращенным к небу или к земле, а Тарквиний смотрел на своего господина, ожидая его волеизъявления. Марк Валерий Брундизий лениво протянул вперед правую руку и его палец приговорил Свана к смерти.       Ланиста обернулся ко мне и приказал:       — Добей его!       Я окинул взглядом шумящую толпу и понял, чего все они хотят — эти бездельные и никчемные людишки, вопящие и галдящие в этом огромном сорочьем гнезде. Они хотели крови Свана, они хотели пожрать его душу, едва лишь она выйдет из умерщвленного моей рукой тела…       Рука, сжимающая древко копья, напряглась, ладони взмокли, и сердце вдруг застучало в горле. Я еще раз посмотрел в глаза Свану — они молили меня оборвать его жизнь, а на губах фриза играла беспечная улыбка. Тарквиний что-то угрожающе прошипел, готовый поколотить меня тут же за промедление. Сжав зубы, я решительно вздел копье над распластанным по земле Сваном, а в следующее мгновение раздался хруст и… древко распалось на две части, повстречав мое колено. Я отбросил обломки в сторону, туда, где валялся меч, выбитый из рук моего побратима.       Фриз закричал от досады и обругал меня так, что я почти пожалел о своем поступке, а потом вскочил и набросился на меня с кулаками. Мы сцепились в яростной короткой схватке, силясь одолеть друг друга голыми руками, опрокинуть на арену, лишив опоры под ногами. Тарквиний что-то хрипло орал, крутясь возле нас, зрители на трибунах пришли в неистовое волнение и тут же стали заключать новые пари на исход рукопашного боя, а Брундизий развеселился неожиданному обороту событий.       Вспышка ярости фриза быстро прошла, и Сван лишился сил, дав мне победить себя снова. Он плакал от злости и не переставал браниться, осев на песок, держась одной рукой за голову, а другой бессильно молотя землю. Я встал над ним, тяжело дыша, и мне ничего не оставалось, как внимать его укорам и пропускать мимо себя ядовитые оскорбления, срывавшиеся с его языка. А он все твердил и твердил:       — Ты взял у меня смерть в бою, а я просил тебя, как брата — возьми жизнь! Ты вырвал меня из рук прекрасной валькирии! Чтоб тебе самому за это не видеть Вальгринда! Пусть Хель поглотит тебя, презренный предатель! Пусть Гарм пожрет твое трусливое сердце!       Тарквиний в ожидании посмотрел на господина, он сам был готов по знаку патриция растерзать нас обоих на потеху толпе, но Брундизий уже изменил свое решение и оставил жизнь мне и Свану. Он приказал ланисте подготовить мне другого поединщика, а фриза убрать с глаз долой, а довольная толпа на сей раз рукоплескала милосердию тирана и уже предвкушала новую кровь.